Эрнст Юнгер 1 страница

Эрнст Юнгер

Уход в лес

ПРЕДИСЛОВИЕ

После конца войны в 1945 году в оккупированной союзниками Германии Юнге‑ ру сначала было запрещено публиковаться. Он отказался заполнить анкету для денацификации, чего требовали союзники, и продемонстрировал, в частности, этим своим отказом свою сдержанность по отношению к подобным методам. Юнгер воспользовался этим периодом, чтобы написать роман «Гелиополис» (1949) и подготовить к печати свои дневники «Излучения» (1949). Таким образом, он после отмены запрета на публикацию смог напомнить о себе общественности сразу двумя значительными произведениями. После этого Юнгер начал выражать свою позицию по отношению к проблемам современности в политической системе координат послевоенной Германии с помощью нескольких эссе, вызвавших большое внимание читателей. В них он четко высказывался относительно угрожающего нигилизма, относительно потери свободы и относительно конфликта между Западом и Востоком.

Наиболее актуальной до сегодняшнего дня из этих его книг можно назвать «Уход в лес», где рассматривается угроза личной свободе в современную эпоху. В момент выхода книги она должна была сбивать читателей с толку, так как Юнгер интерпретирует 1945 год отнюдь не как поворотный пункт, который, с победой союзников, принес якобы большую свободу. Он, скорее, наблюдает постоянную тенденцию на протяжении всего века к порабощению отдельного человека. К этому добавляется то, что Юнгер не делает различия между Востоком и Западом в вопросе свободы. Парламентская демократия и социалистическая народная демократия – это два лица одной и той же тенденции. Выборы превращаются в плебисциты, так как требование к согласию велико и, таким образом, в согласие может включаться также и выступающее против меньшинство. На примере выборного процесса, который совершается внешне свободно, Юнгер показывает зависимость отдельного человека от ожиданий, которые открыто или косвенно предъявляются к нему. Поэтому цифры результатов выборов, опросов и статистик не имеют значения, они не отражают правду. Отдельный человек должен оправдать себя, выдержать проверку вне этих величин, требует Юнгер, там, где к человеку предъявляются другие требования.

Человек, совершающий уход в лес, «партизан», образ которого Юнгер разрабатывает столь же метафорически, как образ рабочего двадцатью годами раньше, – это тот, кто решился на такой шаг. Он тем самым представляет собой то меньшинство, которое благодаря наследию и таланту выделяется на фоне прочей массы. Контроль требует использования обходных путей, которые ведут в лес и вместе с тем в те области, которые скрыты от невооруженного взгляда извне. Уход в лес – это новая концепция свободы, и она означает сопротивление в особенном смысле. Юнгер употребляет к тому же старый образ корабля, на борту которого мы находимся, так как не можем ускользнуть от нашего временного бытия. Единственным выходом является вечное бытие, уход в лес. Мужество, которое относится к этому пути, встречается редко. Юнгер, тем не менее, уверен, что эти мужественные люди появятся. Не в последнюю очередь потому, что того или другого, кто пока медлит, но кто пригоден к уходу в лес, к такому пути принудят обстоятельства.

Сопротивление партизана абсолютно, он не знает нейтралитета, прощения, заключения в крепость. Он не ожидает, что враг признает его аргументы, не говоря уже о том, чтобы поступать благородно. Он также знает, что в отношении него смертная казнь не отменяется.

Сопротивление, которое имеет в виду Юнгер, абсолютно, и ведет через смерть, сомнения, боль и одиночество. При этом Юнгер больше не мыслит националистически и определенно также не связывает со своим эссе «антивосточные намерения». Какую‑ то тенденцию в этом отношении можно заметить лишь в замечаниях Юнгера о ценности собственности, которая представляет собой гарант свободы – однако, только тогда, если человек может ее защищать.

Отчетливые экзистенционально‑ философские созвучия соответствовали мышлению времени и способствовали положительному восприятию эссе. За два года быстро появились последовательно четыре переиздания, книга вызвала многочисленные обсуждения. Ее отповедь коллективизму истолковывалась с многих точек зрения и охватывала широкий диапазон от подчеркивания на партизанском образе действий того, кто рискнет уйти в лес, до упреков автора в снобизме. Книгу критиковал, в частности, Эрнст Никиш, за то, что Юнгер в ней дал только критику, но не предложил политической перспективы. Однако, вероятно, именно на этом и основывается тот успех, который до сегодняшнего дня сохраняется у понятия «уходящего в лес», «партизана», уже независимо от эссе Юнгера: это понятие четко выражает альтернативу, действующую во все времена.

Литература: Эрнст Никиш: «Уход в лес», в Sezession (2008), номер 22: «Эрнст Юнгер».

Эрик Ленерт

Из: Staatspolitisches Handbuch (Справочник государственной политики), том 2, Основные произведения, издательство Edition Antaios, Шнелльрода, 2010 год

«Здесь и сейчас»

Уход в лес – за этим заголовком скрывается отнюдь не идиллия. Читателю следует приготовиться скорее к рискованному походу, который поведет его не только по еще непроторенным путям, но и выведет за пределы рассмотрения.

Речь идет об основном вопросе нашего времени, то есть, о вопросе, который в любом случае влечет за собой угрозу. Мы ведь много говорим о вопросах, как делали это уже наши отцы и деды. Но за это время, конечно, значительно изменилось то, что в этом смысле называют вопросом. Достаточно ли мы уже осознаем это?

Еще едва ли успели пройти времена, когда такие вопросы понимались как большие загадки, порой даже, как всемирные загадки, то есть – с оптимизмом, который приписывали их решению. Другие вопросы вообще считались скорее практическими проблемами, как женский вопрос или социальный вопрос. Эти проблемы тоже считали разрешимыми, хотя не столько путем исследований, сколько в ходе развития общества к новым порядкам.

Между тем социальный вопрос на обширных территориях нашей планеты был решен. Бесклассовое общество разработало его настолько, что он стал скорее частью внешней политики. Естественно, это не значит, что вопросы тем самым исчезают вообще, как полагали в первом порыве энтузиазма – скорее, их сменяют другие и еще более жгучие. Мы здесь займемся как раз одним таким вопросом.

Читатель по самому себе сознает, что существо вопроса изменилось. Мы живем во времена, в которых к нам беспрерывно подходят задающие вопросы силы. И эти силы наполнены не только идеальной любознательностью. Когда они подходят к нам с их вопросами, они не ожидают от нас, что мы внесем свой вклад в объективную правду, даже не то, что мы поспособствуем решению проблем. Для них важно не наше решение, а наш ответ.

Это важное различие. Оно сближает вопросы с допросами. Можно проследить это по развитию, которое ведет от выборного бюллетеня к анкете. Выборный бюллетень нацелен на установление чистых числовых соотношений и их оценку. Он должен установить волю избирателя, и выборный процесс направлен на то, чтобы эта воля была выражена по возможности чисто и без чужих влияний. Поэтому выбор сопровождается также чувством безопасности, даже власти, как это отличает свободное проводимое в правовом пространстве волеизъявление.

Современник, которому приходится сдавать анкету, весьма сильно отдален от такой безопасности. Ответы, которые он выдает, влекут за собой тяжелые последствия; часто от них зависит его судьба. Видно, как человек приходит в такое положение, в котором от него требуют создавать документы, которые рассчитаны на его гибель. А гибель сейчас могут предопределить совсем пустяковые вещи.

Становится очевидным, что в этом изменении задавания вопросов намечается совсем другой порядок, чем мы находили его в начале нашего века. Здесь больше нет былой безопасности, и наше мышление должно к этому готовиться. Вопросы подбираются все ближе, все безотлагательнее к нашей жизни, и все более важным становится тот способ, как мы на них отвечаем. При этом нужно иметь в виду, что молчание – это тоже ответ. Нас спросят, почему мы молчали тогда‑ то и там‑ то, и за это нам придется расплачиваться. Это тупики времени, которых не избежит никто.

Примечательно, как в таком положении всё становится ответом в этом особенном смысле, и – тем самым – становится материалом для ответственности. Так, вероятно, сегодня люди еще не достаточно отчетливо видят, в какой степени, например, избирательный бюллетень превратился в анкету. Однако человек, которому не посчастливилось жить в заповеднике, в той степени, насколько он действует, это хорошо осознает. Мы же всегда скорее согласовываем с угрозой наши действия, нежели наши теории. Но только с осознанием мы достигнем новой безопасности.

Итак, избиратель, о котором мы думаем, приближается к урне с совсем другими чувствами, чем его отец или дедушка. Он наверняка предпочел бы остаться от нее в стороне, но, все же, именно в этом как раз бы и выразился его недвусмысленный ответ. Но также и участие кажется опасным, там, где приходится учитывать дактилоскопию и хитрые статистические процессы. Почему все же нужно выбирать в таком положении, в котором больше нет выбора?

Ответ состоит в том, что нашему избирателю предоставляется возможность с помощью избирательного бюллетеня принять участие в акте пожертвования одобрения. Не каждый признается достойным этой привилегии – так в списках, конечно, отсутствуют имена бесчисленных неизвестных, из которых набирают новые армии рабов. Поэтому избиратель обычно знает, что от него ожидается.

В этом отношении вопрос представляется ясным. В той мере, в которой развиваются диктатуры, они заменяют свободные выборы плебисцитом. Однако объем плебисцита превосходит тот сегмент, который до него получали выборы. Выбор скорее становится одной из форм плебисцита.

Плебисцит может носить общественный характер, где руководители или символы государства выставляют себя напоказ.

Вид больших, страстно возбужденных масс – это один из самых важных признаков того, что мы вошли в новый век. В такой области господствует если и не единодушие, то все‑ таки, определенно единогласие, так как если где‑ то здесь поднимется вдруг другой, несогласный голос, то тут же образуются вихри, которые уничтожат носителя этого голоса. Поэтому одиночка, который захочет тут обратить на себя внимание таким образом, может сразу решиться на покушение: по конечным последствиям результат для него будет одинаковым.

Но там, где плебисцит маскируется под свободный выбор, там придают значение тайному характеру. Диктатура тем самым стремится привести доказательства того, что она не только опирается на огромное большинство, но что одобрение ее укоренилось в то же время в свободной воле отдельных людей. Искусство руководства состоит не только в умении правильно ставить вопрос, но и в режиссуре, которая является монопольной. Она должна представлять процесс в форме мощного хора, вызывающего ужас и восхищение.

До этого момента проблемы кажутся очевидными, хотя для более старого наблюдателя они новы. Избиратель сталкивается с вопросом, ответить на который по убедительным причинам стоит так, чтобы услужить спрашивающему. Но настоящая трудность состоит в том, что в то же самое время должна сохраняться иллюзия свободы. И вместе с тем вопрос выливается, как и каждый моральный процесс в этих пространствах, в статистику. Ее деталями мы займемся ниже. Они приведут нас к нашей теме.

С технической точки зрения, выборы, при которых 100 % голосов отдаются тому, кому нужно, едва ли представляют трудность. Эту цифру уже достигали, даже превосходили, так что в определенных районах в результате появлялось больше голосов, чем избирателей. Это указывает на ошибки в режиссуре, которых нельзя требовать от всего населения. Там, где этим вопросом занимаются более тонкие пропагандисты в произведении, результат может быть, например, таким: 100 % – это идеальная цифра, которая, как все идеалы, всегда остается недостижимой. Потому можно лишь приблизиться к ней – очень похоже на то, как в спорте приближаются к определенным, также недостижимым рекордам на доли секунд или метров. Насколько велико теперь может быть сближение, это снова определяется множеством переплетенных между собой соображений.

Там, где диктатура уже сильно укреплена, 90 % «за» было бы уже слишком мало. Ведь тогда среди каждых десяти человек скрывался бы один тайный противник: такая мысль не должна прийти в голову массам. Зато 2 % недействительных и поданных против голосов были бы не только терпимым, но и вполне благоприятным количеством. Мы не хотим здесь рассматривать эти два процента просто в качестве пустого металла или отмахнуться о них. Они достойны более подробного рассмотрения. Сегодня как раз в остатках можно найти самое неожиданное.

Польза от этих обоих голосов для организатора – двойная: во‑ первых, они дают остальным 98 % голосам курс, свидетельствуя, что каждый из избирателей мог проголосовать так, как те 2 %. Тем самым его «да» приобретает больше ценности, становясь настоящим и действительным. Для диктатур важно доказательство того, что свобода говорить «нет» у них не вымерла. В этом кроется один из самых больших комплиментов, которые можно делать свободе.

Второе преимущество наших 2 % состоит в том, что они поддерживают беспрерывное движение, на которое обязаны ссылаться диктатуры. По этой причине они обычно все еще называют себя «партиями», хотя это бессмысленно. Идеал был бы достигнут при 100 %. Это повлекло бы за собой опасности, которые связаны с каждым конечным выполнением. Можно было бы даже почивать на лаврах гражданской войны. При виде каждого большого братания нужно спрашивать себя: где стоит враг? В то же время такие объединения – это одновременно и исключения – исключения третьего и ненавистного, который, тем не менее, необходим.

Пропаганде обязательно требуется ситуация, в которой враг государства, классовый враг, враг народа совершенно наголову разбит и стал уже почти смешным, но все‑ таки еще не совсем вымер.

Диктатуры не могут жить на основе чистого согласия, если одновременно ненависть и с нею ужас не дают противовесы. Ведь при 100 % «хороших» голосов террор стал бы бессмысленным, тогда встречались бы только «правильные», «честные». В этом состоит другое значение 2 %. Они подтверждают, что хорошие хоть и представляют собой огромное, подавляющее большинство, но, все же, они не находятся в полной безопасности. Наоборот, нужно предполагать, что ввиду такого убежденного единства только особенно упрямые могут вести себя так, будто они не вместе со всеми. Речь идет о диверсантах, саботажниках с избирательным бюллетенем – и как тогда может не прийти в голову мысль, что они могут также перейти и к другим формам саботажа, если им представится такой случай?

Вот тут и есть та точка, в которой избирательный бюллетень становится анкетой. При этом не нужно принимать индивидуальную ответственность за выданный ответ, все же, можно быть уверенным, что численные соотношения существуют. Можно быть уверенным, что те же 2 % по правилам двойного бухгалтерского учета появляются также в других списках, кроме статистики выборов, как например, в поименных списках заключенных тюрем и исправительно‑ трудовых лагерей или в тех местах, где только Бог считает жертвы.

Это другая функция, с которой это крохотное меньшинство воздействует на огромное большинство – первая состояла, как мы видели, в том, что именно это меньшинство придавало ценность, действительность 98 %. Еще более важно, между тем, что никто не хочет быть причисленным к 2 %, в которых становится заметным злое табу. Наоборот, каждый изо всех сил постарается действительно показать всем, что он отдал «хороший» голос. И если он принадлежит к тем 2 %, то он будет скрывать этот факт даже от своих лучших друзей.

Дальнейшее преимущество этого табу в том, что оно направлено также против класса тех, кто игнорирует выборы. Неучастие относится к позициям, которые беспокоят левиафана, все же, посторонний легко переоценивает их возможность. Она быстро исчезает в случае угрозы.

Тогда можно всегда рассчитывать на почти полное участие в выборах, и ненамного меньше будет и количество голосов, проголосовавших за то, чего хотел от них спрашивающий.

Избирателю будет важно, чтобы его видели в момент голосования. Если он хочет поступать совершенно надежно, то он даже покажет бюллетень нескольким своим знакомым, прежде чем опустит его в урну. Лучше всего действовать взаимно и тогда можно будет засвидетельствовать, что крестик стоял в правильном месте. Здесь тоже есть множество поучительных вариантов, о которых понятия не имеет хороший европеец, если ему не доводилось изучать такие ситуации. Так, к фигурам, которые всегда возвращаются, принадлежит обыватель, опускающий свой листок, например, со словами: «Его вполне можно было бы отдавать и открыто».

На это чиновник из избирательной комиссии отвечает с благосклонной улыбкой в духе Сибиллы: «Да, но так не положено».

Посещение таких мест заостряет взгляд в изучении вопросов власти. Так можно приблизиться к одному из нервных узлов. Однако это завело бы нас слишком далеко, если бы мы занялись подробностями этого учреждения. Нам будет достаточно того, что мы рассмотрим необычную фигуру человека, который вошел на такой избирательный участок с твердым намерением проголосовать против.

Намерение нашего человека вовсе не так уж необычно, вероятно; оно может разделяться многими другими, которых, вероятно, значительно больше, чем упомянутые 2 % электората. Напротив режиссеры стремятся показать ему, что он очень одинок. И не только это – большинство должно производить на него внушающее впечатление не только численно, но и знаками своего морального превосходства.

Мы можем предполагать, что наш избиратель благодаря своему критическому разуму сопротивлялся длительной однозначной пропаганде, которая искусным способом возрастала до самого дня выборов. Это не было просто; добавьте к этому, что волеизъявление, которого от него требует, маскируется под оболочкой самых достойных постановок вопроса; его просят об участии в выборе свободы или о голосовании за мир. Кто же может не любить мир и свободу? Он должен был бы быть каким‑ то извергом. Уже одно это придает его ответу «нет» преступный характер. Плохой избиратель равен преступнику, который подкрадывается к месту преступления.

Насколько же, в отличие от него, свежо и уверенно чувствует себя в этот день хороший избиратель. Уже в момент завтрака он получил по радио последний стимул, последнее указание. Тогда он идет на улицу, на которой господствует праздничное настроение. С каждого дома, из каждого окна свисают знамена. Во дворе избирательного участка его приветствует оркестр, который играет марши. Музыканты одеты в форму, да и на самом избирательном участке хватает людей в форме. При таком воодушевлении от хорошего избирателя не ускользнет, что в кабинке на избирательном участке едва ли можно голосовать против.

Но именно это обстоятельство, которое, прежде всего, привлечет к себе внимание плохого избирателя. Он видит себя со своим карандашом перед избирательной комиссией в униформе, близость которой его смущает. Регистрация происходит на столе, на котором, вероятно, даже есть остатки зеленого занавеса. Подготовка места голосования была, несомненно, продумана точно. Не похоже на то, что место, которое отмечает крестиком избиратель, можно увидеть со стороны. Но исключена ли такая возможность полностью? Вчера еще он слышал, как кто‑ то шептал, что избирательные бюллетени можно нумеровать при помощи пишущих машинок без красящей ленты. Одновременно он должен удостовериться, не подсматривает ли ему кто‑ то через плечо. Со стены огромный портрет главы государства в точно такой же униформе с неподвижной улыбкой смотрит вниз на него.

Избирательный бюллетень, к которому он теперь обращается, точно так же излучает внушающую силу. Он результат тщательных соображений. Под словами «Выбор свободы» виден большой круг, на который, кроме того, даже указывает стрелка: «Сюда принадлежит твое «Да»». Рядом с этим почти теряется маленький круг, предназначенный для ответа «Нет».

Наступает великий миг: избиратель ставит свой крестик. Мы в душе хотим оказаться рядом с ним; он действительно проголосовал «нет». Хотя этот акт является точкой пересечения фикций, которые мы еще хотим исследовать: выбор, избиратель, предвыборные плакаты, но они являются ярлыками для совсем других вещей и процессов. Это загадочные картинки. В своем подъеме диктаторы живут большой частью за счет того, что еще нельзя расшифровать их иероглифы. Затем они находят своего Шампольона. Пусть он и не возвращает старую свободу. Но, все же, он учит правильно отвечать.

Создается впечатление, что наш человек вошел в ловушку. Это делает его поведение не менее достойным удивления. Хотя в случае его «нет» речь и не идет об изъявлении за безнадежное дело, тем не менее, оно будет воздействовать дальше. Однако там, где старый мир еще купается в отблесках вечернего солнца, на прекрасных склонах, на островах, одним словом, в более мягком климате, этого не заметят.

Там произведут впечатление 98 других голосов, которые были отданы из 100. И так как давно и все более глупо празднуют культ большинства, 2 % просто не заметят. Они, наоборот, сыграют роль, чтобы сделать большинство наглядным и подавляющим, тогда как при 100 из 100 большинство отпало бы.

Итак, в странах, в которых еще знают настоящие выборы, этот успех сначала вызовет удивление, внимание, а также зависть. Если воздействие успеха станет заметно и на международном уровне, эти чувства могут резко смениться ненавистью и презрением. Также и тогда, в отличие от Бога перед Содомом, не обратят внимание на двух праведников. Будет звучать протест, что там, мол, все стали на сторону зла и потому созрели к заслуженной гибели.

Теперь мы хотели бы отбросить 98 % и обратиться к двум остальным, как к золотым песчинкам, которые мы просеяли. C этой целью мы пройдем сквозь запертую дверь, за которой считают голоса. Мы здесь войдем в одно из табуированных пространств плебисцитной демократии, о котором есть только одно официальное мнение и бесчисленные, пересказываемые шепотом, слухи.

Комиссия, которую мы здесь встречаем, тоже будет в униформе, но, вероятно, фамильярной, наполненной духом комфорта доверия. Она образована из местных представителей господствующей и единственной партии, кроме того, из пропагандистов и полицейских. Настроение подобно настроению владельца фирмы, который считает свою кассу, хотя не без напряжения, так как все присутствующие более или менее отвечают за результат. Оглашаются голоса за и голоса против – одни с благосклонным, другие со злым удовлетворением. К этому добавляются недействительные голоса и пустые листки. Наиболее неприятным будет настроение, если попадется эпиграмма какого‑ то остряка, как они, конечно, стали редкими. В кругу тирании не хватает юмора, как и всего другого, что сопровождает свободу, и шутка становится, все же, также тогда самой острой, если ради нее рискуют головой.

Мы можем предположить, что находимся в точке, в которой пропаганда уже довольно сильно продвинулась в ее устрашающем действии. В этом случае среди населения разойдется слух, что много голосов «против» были превращены в голоса «за». Но, возможно, этого совсем не понадобится.

Могло бы случиться даже совсем наоборот, если спрашивающий должен был бы изобрести еще голоса против, чтобы создать число, на которое он рассчитывал.

Несомненным остается то, что он дает закон избирателям, и не они ему. Вместе с тем становится заметным политическое свержение масс с престола, которое развивал девятнадцатый век.

При этих обстоятельствах уже могло бы значить много, если только один голос «против» из ста будет найден в урне. От носителя этого голоса можно ожидать, что он принесет жертву за свое мнение и за свои представления о праве и свободе.

Именно от этого голоса или скорее от его носителя тоже может зависеть то, что всегда грозящее нам положение термитов не осуществится. Расчет, который духу часто кажется веским, не оправдывается в этом пункте тогда, если остается хоть крохотная доля.

Мы здесь наталкиваемся еще не на настоящее сопротивление, однако, на сопротивление, которое еще не знает своей собственной силы и способа, каким его можно применить. Когда наш избиратель поставил крестик в опасное место, он сделал как раз то, чего ожидал от него могущественный противник. Это действие определенно смелого человека, но в то же время одного из бесчисленных неграмотных в новых вопросах власти. Речь идет о ком‑ то, кому нужно помочь.

Если на избирательном участке его охватывало такое чувство, будто он заходит в ловушку, тогда он осознавал положение, в котором находился. Он был на том месте, в котором ни одно название больше не соответствовало вещам, которые там происходили. Прежде всего, он заполнял, как мы видели, не избирательный бюллетень, а анкету, поэтому находился не в свободных условиях, а сталкивался с его органами власти. В то время как он теперь, единственный из ста, отметил крестиком «нет», он участвовал в статистике органов власти. Он, подвергнув себя совершенно несоразмерному риску, дал этим противнику желательные разъяснения. Для противника сто из ста голосов вызвали бы больше беспокойства.

Как, однако, должен вести себя наш человек, если он упускает последнюю предоставленную ему возможность выражения мнения? С этим вопросом мы касаемся новой науки, а именно учения о свободе человека по отношению к измененной власти. Это далеко выходит за наш единичный случай. Мы, между тем, хотели бы сначала рассмотреть его.

Избиратель оказывается в затруднительном положении, когда его к свободному решению приглашает власть, которая со своей стороны вовсе не намеревается придерживаться правил игры. Это та же самая власть, которая требует у него клятвы, в то время как она сама живет за счет нарушений клятвы. Он, таким образом, делает хороший вклад в мошеннический банк. Поэтому никто не может упрекнуть его, если он не поддастся постановке вопроса и скроет свое «нет». Он имеет право на это не только по причинам самосохранения, но в этом поведении также может обнаруживаться презрение по отношению к властителю, что даже еще превосходит простое «нет».

Это не значит, что теперь «нет» этого нашего человека должно пропасть для внешнего мира. Наоборот – только оно не должно появляться в месте, которое властитель избрал для этого. Есть другие места, на которых оно было бы ему значительно неприятнее – например, белый край предвыборного плаката, публичный телефонный справочник или перила моста, по которому ежедневно идут тысячи людей. Здесь короткое предложение, например, «Я сказал нет», стояло бы на самом лучшем месте.

Но молодому человеку, которому дают такой совет, нужно сообщить еще кое‑ что, чему учит только опыт, как, например, следующее: «На прошлой неделе на местном тракторном заводе увидели, что на стене было написано слово «Голод». Весь коллектив собрали и заставили вывернуть карманы. Среди карандашей нашелся один, на острие которого были следы извести».

С другой стороны, диктатуры под их собственным давлением открывают ряд слабых мест, которые упрощают нападение и сокращают требующееся для этого время. Так, если продолжать наш пример, вовсе не нужно даже писать целое вышеупомянутое предложение. Одного словечка «нет» было бы достаточно, и каждый, взгляд которого падал бы на это, точно знал бы, что это должно значить. Это знак того, что подавление удалось не полностью. Как раз на однообразном фоне символы вспыхивают особенно ярко. Серым площадям соответствует сгущение в самом тесном пространстве.

Знаки могут встречаться как цвета, фигуры или предметы. Там, где они несут характер букв, письмо возвращается к иероглифическому шрифту. Тем самым оно получает непосредственную жизнь, становится иероглифическим и теперь вместо того, чтобы объяснять, предлагает материал для объяснений. Можно пойти еще дальше с сокращением и оставить одну единственную букву вместо «нет» – например, предположим, букву W. Это могло бы означать тогда, например: Wir (мы), Wachsam (бдительный), Waffen (оружие), Wolfe (волки), Widerstand (сопротивление). Это также могло бы означать: Waldganger (ушедший в лес, партизан).

Это был бы первый шаг из статистически контролируемого и управляемого мира. И немедленно возникает вопрос, достаточно ли силен, все‑ таки, отдельный человек, чтобы пойти на такой риск.

В этом месте нужно учесть два возражения. Можно было бы спросить, бессмысленно ли все же одно отмеченное на избирательном бюллетене возражение? На высокой нравственной ступени предвзятых сомнений нет. Человек высказывает свое мнение, перед каким форумом это бы ни происходило. И он также осознает и принимает возможность своей гибели.

Этому нельзя возражать, хотя требование этого практически означало бы искоренение элиты, и бывают даже случаи, в которых такое требование представляется злонамеренно. Нет, такой голос не может пропасть, хоть его и отдают в безнадежной ситуации. Как раз это и придает ему особое значение. Он не поколеблет противника, все же, он изменяет того, который решался проголосовать именно так. До сих пор он был носителем политического убеждения среди других – по отношению к новому применению насилия он станет борцом, который принесет непосредственную жертву, возможно, станет мучеником. Это изменение не зависит от содержания его убеждения – старые системы, старые партии будут изменяться вместе, если дойдет до встречи. Они не вернутся вновь к унаследованной свободе. Демократ, который проголосовал за демократию одним своим голосом против 99 других, тем самым не только вышел из своей политической системы, но и из своей индивидуальности. Воздействие этого выйдет тогда далеко за мимолетный процесс, ибо после него больше не может быть ни демократии, ни индивидуума в прежнем смысле.

12 3 4 5 6 Следующая ⇒