Глава четырнадцатая

Ночь. – Несколько букв. – Продолжение поисков. – Растения и животные. – Герберт в опасности. – На палубе. – Отплытие. – Ненастная погода. – Проблески разума. – Затерянные в океане.

Пенкроф, Герберт и Гедеон Спилет несколько минут простояли молча в темноте.

– Эй! Здесь есть кто‑ нибудь? – громко крикнул Пенкроф.

Никто не отозвался.

Моряк высек огонь и зажег поднятую с пола веточку. Слабый свет озарил маленькую комнатку, в которой, по‑ видимому, давно уже никто не жил. В одном углу виднелся грубо сложенный очаг, на большой куче остывшей золы лежала охапка сухого хвороста. Пенкроф бросил туда горящую ветку, хворост затрещал и вспыхнул ярким пламенем, осветив всю комнату.

Колонисты увидели смятую постель с влажным и пожелтевшим одеялом, которым, видимо, давно не пользовались. Около очага валялись два котелка, покрытые ржавчиной, и опрокинутая кастрюля. У стены стоял шкаф, в котором висела матросская одежда, подернутая плесенью. На столе лежали оловянный столовый прибор и раскрытая Библия, изъеденная сыростью. В одном углу в кучу были свалены лопата, кирка и два охотничьих ружья, из которых одно было сломано. На полке из простой доски стоял нетронутый бочонок с порохом, такой же бочонок с дробью и несколько коробок с пистонами. Все это было покрыто толстым слоем пыли, которая, очевидно, скапливалась годами.

– Никого нет, – сказал Спилет.

– Никого! – ответил Пенкроф.

– В этой комнате, по‑ видимому, уже давно никто не живет, – заметил Герберт.

– Да, очень давно! – откликнулся журналист.

– Мистер Спилет, – сказал Пенкроф, – вместо того чтобы возвращаться на корабль, по‑ моему, лучше переночевать здесь.

– Что ж, пожалуй, – ответил Гедеон Спилет. – А если хозяин этой хижины вернется, он, наверное, ничего не будет иметь против того, что мы на одну ночь воспользуемся его собственностью.

– Он не вернется! – проговорил моряк, качая головой.

– Вы думаете, что он уехал с острова? – спросил корреспондент.

– Если бы он уехал с острова, то взял бы с собой оружие и инструменты, – ответил Пенкроф. – Вы знаете, как дорожат потерпевшие крушение такими вещами, всем тем, что удается им спасти во время кораблекрушения. Нет, нет!.. – продолжал моряк, и по тону его голоса чувствовалось, что он сам глубоко убежден в этом. – Нет! Он не покинул остров. Если бы он построил лодку и уплыл на ней, он тем более не оставил бы здесь ничего… Ведь все эти вещи самые необходимые! Нет, он должен быть на острове!

– Живой?.. – спросил Герберт.

– Живой или мертвый, но он здесь! Если он умер, то, конечно, не мог похоронить сам себя, – продолжал развивать свою мысль Пенкроф, – и мы, наверное, где‑ нибудь да найдем его труп!..

Исследователи окончательно решили провести ночь в покинутой хижине и, если бы понадобилось, могли не гасить огонь в очаге в течение всей ночи благодаря обилию сухого хвороста, сложенного в углу. Закрыв дверь, Пенкроф, Герберт и Гедеон Спилет сели на скамью и долго сидели, мало разговаривая и много размышляя. В их положении можно было всего ожидать, и они напряженно прислушивались к каждому шороху, доносившемуся снаружи. Если бы дверь вдруг открылась и перед ними предстал человек, это нисколько бы их не удивило, хотя хижина казалась совершенно заброшенной. Они с распростертыми объятиями встретили бы этого несчастного, потерпевшего крушение, – как друзья, встретившие неизвестного друга.

Но вокруг было тихо, дверь не открывалась. Так в томительном ожидании прошло много времени.

Какой длинной показалась эта ночь Пенкрофу и его спутникам! Только Герберт поспал часа два, потому что в его возрасте сон был необходим. С нетерпением ждали они рассвета, чтобы возобновить прерванные на ночь поиски и обыскать весь остров до самых дальних уголков! Выводы Пенкрофа, умудренного житейским опытом, казались совершенно справедливыми, и если дом покинут, а вся утварь, инструменты и оружие остались на месте, то это означало, что хозяин, скорее всего, погиб. Поэтому все, что они могли сделать, – это разыскать останки несчастного и похоронить.

Наконец рассвело, и Пенкроф с товарищами прежде всего тщательно осмотрели покинутое жилище.

Место было выбрано очень удачно, хижина стояла на откосе небольшого холма, среди группы развесистых камедных деревьев. Фасадом она была обращена к морю, и хозяин прорубил перед ним широкую просеку, открыв вид на безграничную водную пустыню. Небольшая лужайка, огороженная легкой изгородью, уже повалившейся, выходила как раз к самому берегу, к тому месту, где протекавший через остров ручеек впадал в море.

Материалом для постройки послужили доски, по всей вероятности взятые с остова или палубы потерпевшего крушение корабля. Можно было предположить, что какое‑ то судно попало в центр циклона, лишилось мачты, руля, стало игрушкой волн и разбилось о рифы возле этого острова. Из всего экипажа спастись удалось только одному человеку, и он, имея в своем распоряжении необходимые инструменты, из остатков корабля, выброшенных на берег приливом, построил себе этот домик.

Такое предположение сделалось еще более вероятным, когда Гедеон Спилет, обойдя вокруг домика, увидел на одной из досок наполовину уже стертые буквы:

Br… tan…a.

– Britania! [21] – воскликнул Пенкроф, которого журналист тотчас же подозвал к себе. – Это название ровно ничего не доказывает; оно встречается слишком часто, и я не могу наверняка сказать, какое это было судно – английское или американское.

– Это не важно, Пенкроф!

– Допустим, это действительно не имеет значения, – согласился моряк, – и человека, пережившего это крушение, если только он жив еще, мы спасем, все равно, к какой бы нации он ни принадлежал! Но, прежде чем продолжить поиски, по‑ моему, следует пойти проверить «Бонавентур»!

Пенкроф почему‑ то начал беспокоиться о своем корабле. А что, если остров обитаем и кому‑ то из жителей придет в голову захватить судно… Но он тут же пожал плечами, как бы укоряя себя за то, что ему могло прийти в голову такое невероятное предположение.

Несмотря на это, моряк все‑ таки решил идти на корабль, чтобы позавтракать и посмотреть, хорошо ли держатся швартовы. Впрочем, идти было недалеко, всего милю, и притом по прямой дороге. Путники немедленно двинулись вперед, пристально вглядываясь в кусты и заросли и то и дело спугивая коз и свиней, которых здесь были целые сотни.

Минут через двадцать после того, как исследователи вышли из домика, они были уже на восточном берегу. «Бонавентур» стоял на якоре, глубоко вонзившемся в песок.

Пенкроф облегченно вздохнул, увидев, что все благополучно. Его беспокойство, обоснованное или необоснованное, было вполне понятно: он собственными руками выстроил этот корабль, это было его детище, а родителям свойственно тревожиться о своих детях, может быть, даже больше, чем следует.

Завтракать решили не на берегу, а на палубе и поели так плотно, что могли не обедать до позднего вечера. Затем, убрав остатки продуктов, сошли на берег и снова принялись исследовать остров, осматривая даже все мышиные норки.

Да, можно было с уверенностью сказать, что единственный обитатель острова погиб. Поэтому Пенкроф и его спутники искали скорее останки мертвеца, чем следы живого. Но поиски их пока оставались безрезультатными, и они напрасно всю первую половину дня обыскивали лес. Если потерпевшего не удастся найти ни живым, ни мертвым, значит, несчастный погиб, не оставив следов. А может быть, его растерзал какой‑ нибудь хищный зверь и съел вместе с костями.

– Мы уедем завтра на рассвете, – сказал Пенкроф своим товарищам, когда около двух часов дня они прилегли отдохнуть под группой сосен, дававших достаточно тени.

– Мне кажется, – заметил Герберт, – что мы без всяких угрызений совести можем забрать с собой все вещи этого несчастного!

– Я тоже так думаю, – сказал Гедеон Спилет, – его оружие, все эти вещи и инструменты пригодятся в Гранитном дворце. Если я не ошибаюсь, тут еще много и пороха, и дроби, и пистонов!

– Да, – вмешался Пенкроф. – Кроме того, надо будет поймать парочку‑ другую свиней, которых нет на острове Линкольна…

– Надо еще собрать семена, – добавил Герберт, – тогда у нас будут все овощи Старого и Нового Света.

– В таком случае, может быть, остаться еще на один день на острове Табор, – предложил Спилет, – чтобы собрать все, что может нам пригодиться?

– Нет, мистер Спилет, – возразил Пенкроф, – нет! Я прошу вас уехать завтра же на рассвете. Мне кажется, что ветер как будто меняется и начинает дуть с запада, и, прибыв сюда с попутным ветром, мы точно так же пойдем обратно по ветру.

– Что ж? Отлично! Тогда надо сейчас же приниматься за дело! – сказал Герберт, вставая.

– Да, не будем терять времени, – сказал Пенкроф. – Ты, Герберт, займись сбором семян, которые ты знаешь лучше нас, а тем временем мы с мистером Спилетом пойдем охотиться на свиней, и я надеюсь, что даже без помощи Топа нам удастся поймать несколько штук!

Герберт пошел по тропинке, которая должна была вывести его к возделанной части острова, а Пенкроф со Спилетом направились в лес.

Свиней в лесу было много, но они так быстро убегали, ловко выскальзывая чуть не из самых рук, что почти не было никакой надежды поймать хотя бы парочку. Наконец, после получасовой погони, они поймали все‑ таки двух свиней, самца и самку, забившихся в свою берлогу в густом кустарнике. И вдруг в ту минуту, когда охотники торжествовали победу, послышались крики в нескольких сотнях шагов от них к северу. К этим крикам примешивался какой‑ то дикий рев, в котором не было ничего человеческого.

Пенкроф и Гедеон Спилет вскочили, а свиньи воспользовались этим и убежали – как раз в ту минуту, когда моряк готовил веревки, чтобы их связать.

– Это голос Герберта! – сказал Спилет.

– Бежим! – крикнул Пенкроф.

И вслед за тем они побежали к тому месту, откуда доносились крики.

Они хорошо сделали, что поспешили, потому что на повороте одной тропинки возле лесной полянки увидели юношу, лежащего на земле, и над ним какое‑ то страшное существо, по‑ видимому, гигантскую обезьяну, которая собиралась задушить бедняжку Герберта.

Броситься на это чудовище, повалить его, вырвать Герберта из его лап, потом крепко схватить и прижать к земле было делом одной минуты для Пенкрофа и Гедеона Спилета. Пенкроф обладал геркулесовой силой, Спилет тоже был очень силен, и, несмотря на сопротивление обезьяны, она была связана так, что не могла пошевелиться.

– Ты не ранен, Герберт? – спросил Спилет.

– Нет, нет!

– Ах! Ее счастье, что она тебя не ранила, эта обезьяна… – воскликнул Пенкроф.

– Но это не обезьяна! – ответил Герберт.

Пенкроф и Гедеон Спилет при этих словах взглянули на странное существо, лежавшее на земле.

И в самом деле, это была не обезьяна! Это было человеческое существо, это был человек! Но какой человек! Дикарь в самом ужасном значении этого слова, и тем более страшный, что он, по‑ видимому, дошел до последней степени одичания!

Всклокоченные волосы, густая нечесаная борода, спускающаяся на грудь, почти обнаженное тело, за исключением какой‑ то жалкой тряпки вокруг бедер, свирепые глаза, огромные руки, длиннейшие ногти, кожа цвета красного дерева, ступни загрубевшие, словно сделанные из рога, – таково было это жалкое создание, которое все же надо было назвать человеком! Глядя на него, в голове невольно зарождалось сомнение, была ли еще в этом теле душа или же в нем остался только грубый животный инстинкт!

– Мистер Спилет, вы уверены, что это человек или что он когда‑ то был им? – спросил Пенкроф.

– Увы, в этом нет ни малейшего сомнения!

– Значит, это и есть потерпевший крушение? – спросил Герберт.

– Да, – ответил Гедеон Спилет, – но в этом несчастном не осталось ничего человеческого!

Корреспондент говорил правду. Если этот потерпевший крушение и был когда‑ нибудь цивилизованным существом, то уединение сделало из него дикаря, и даже еще хуже – настоящего орангутанга. Он не мог говорить, вместо слов из его горла сквозь стиснутые зубы вырывались какие‑ то хриплые звуки, похожие на рычание плотоядного животного. Вероятно, он уже давно находился в таком состоянии, граничащем с полным безумием, и давно уже разучился пользоваться оружием и инструментами, он даже не разводил огонь, потому что воспоминание обо всем этом, наверное, не сохранилось в его голове. Видно было, что этот дикарь очень силен и очень ловок, но физические качества развивались в нем в ущерб душевным способностям.

Гедеон Спилет пробовал заговорить с ним. Пленник, по‑ видимому, не только не понимал, но и не старался вслушаться в то, что ему говорили… А между тем журналисту показалось, что этот человек не совсем еще сошел с ума, – в его мутных глазах светились слабые проблески разума.

Пленник лежал совершенно спокойно и даже не пытался разорвать связывавшие его веревки. Может быть, его пугало присутствие людей, на которых он и сам был похож?.. Может быть, в каком‑ нибудь уголке его больного мозга сохранилось еще воспоминание, что и сам он когда‑ то был человеком? А если дать ему свободу, попытается ли он убежать или останется? Во всяком случае, благоразумнее было не делать подобных опытов… Рассуждая таким образом, колонисты в то же время внимательно следили за своим пленником.

– Да, его положение ужасно, – сказал Гедеон Спилет, – но, кто бы он ни был, мы обязаны сделать для него все, что можем, и должны взять его с собой на остров Линкольна!

– Разумеется, – подтвердил Герберт. – Кто знает, может быть, при хорошем уходе нам удастся еще пробудить в нем разум и сделать его опять человеком!

– Душа не умирает, – сказал журналист, – я уверен, что все мы были бы очень счастливы, если бы нам удалось вывести это существо из одичалого состояния!

Пенкроф с сомнением молча покачал годовой, как бы желая сказать, что он, со своей стороны, не надеется ни на что подобное.

– Во всяком случае, надо попытаться, – продолжал Спилет. – Мы обязаны это сделать, хотя бы из чувства человеколюбия.

И в самом деле, таков был долг колонистов как людей цивилизованных. Все они понимали это и были уверены, что Сайрес Смит одобрит их поступок.

– Развязать его или нет? – спросил моряк.

– Может быть, он пойдет с нами добровольно, если развязать ему ноги, – сказал Герберт.

– Попробуем, – согласился Пенкроф.

Моряк развязал веревки, которыми были опутаны ноги пленника, но руки остались все так же крепко связанными. Пленник в ту же минуту сам поднялся на ноги и, по‑ видимому, не испытывал желания убежать. Он исподлобья бросал подозрительные взгляды на троих людей, которые шли рядом с ним, ничем не проявляя, что он считает себя таким же человеком, как и они, или сознает, что, по крайней мере, был таким. Иногда он как‑ то странно ворчал и издавал резкий свист, но не делал никаких попыток разорвать веревки и оказать сопротивление своим противникам.

По совету Спилета, несчастного отвели сначала в его хижину. Журналист надеялся, что, может быть, вид этого жилища или какие‑ то вещи вызовут в нем какие‑ нибудь воспоминания о прошлом. Иногда достаточно бывает одной искры, чтобы разбудить затуманенный разум, чтобы зажечь огонь сознания в больной душе!

До дома идти было недалеко, и через несколько минут все четверо были уже там. Но надежды Гедеона Спилета не оправдались: пленник ничего не вспомнил и, по‑ видимому, даже не сознавал, где находится.

Крушение произошло, вероятно, очень давно, и несчастный, попав на этот маленький островок вполне разумным, в результате долгого пребывания в полном одиночестве был доведен до того состояния нравственного одичания, в котором его нашли трое колонистов острова Линкольна.

Спилет подумал, что, может быть, огонь напомнит пленнику кое‑ что из его прошлой жизни, и через минуту яркий огонь уже пылал в очаге.

Сначала вид пламени как будто заинтересовал несчастного, но вскоре он спокойно отошел в сторону, и глаза его смотрели так же безучастно, как и прежде.

Что будет дальше – неизвестно, а пока оставалось только отвести пленника как можно скорей на «Бонавентур». На корабле с пленником в качестве сторожа остался Пенкроф, а Гедеон Спилет с Гербертом опять сошли на берег и отправились собирать растения и ловить свиней. Спустя несколько часов они вернулись, нагруженные вещами, инструментами и оружием. Кроме того, они принесли вырванные с корнем огородные растения, семена, несколько убитых птиц и привели две пары живых свиней. Все это погрузили на корабль, и «Бонавентур» был готов поднять якорь, как только начнется утренний прилив, чтобы выйти в море и плыть к острову Линкольна.

Пленника поместили в каюте на носу, и он лежал там спокойный и молчаливый, как глухонемой.

Пенкроф предложил ему поесть, дикарь оттолкнул вареное мясо, наверное, потому, что отвык от подобного рода пищи. Но, как только моряк показал ему одну из убитых Гербертом уток, пленник схватил ее и со звериной жадностью начал есть сырую.

– И вы думаете, что он опомнится? – спросил Пенкроф, качая головой.

– Может быть, – ответил Спилет, – мне все‑ таки кажется, что если мы станем за ним как следует ухаживать, в конце концов на него это подействует, потому что таким, какой он есть, его сделало одиночество, а теперь он уже никогда не будет один.

– И я так думаю, – сказал Герберт. – Бедняга, должно быть, уже давно в таком состоянии! Как вы думаете, сколько ему лет?

– Трудно сказать, – ответил Спилет, – потому что его лицо почти нельзя рассмотреть под этой густой бородой, но он уже немолод, и я думаю, что ему не меньше пятидесяти лет.

– Обратили вы внимание, мистер Спилет, как глубоко его глаза сидят в глазных впадинах? – спросил юноша.

– Да, Герберт, и знаешь что? Их взгляд человечнее, чем можно было думать…

– Там видно будет, – перебил Пенкроф. – Меня очень интересует, что скажет мистер Смит, когда увидит нашего дикаря. Мы отправились разыскивать человека, а привезем с собой какое‑ то чудовище! Но это уже не наша вина, мы сделали все, что могли!

Ночь прошла, а спал пленник или нет – этого никто не знал, во всяком случае, за все это время он ни разу даже не шевельнулся, хотя и не был связан. Он походил на тех диких зверей, которые в первые часы своего пребывания в неволе обычно впадают в оцепенение, и уже потом их охватывает ярость.

С наступлением утра следующего дня, 15 октября, погода несколько изменилась, как это, впрочем, и предсказывал Пенкроф. Ветер дул с северо‑ запада, и, пользуясь им, «Бонавентур» мог быстро дойти до острова Линкольна. Однако в то же время ветер усиливался, и на море начиналось довольно сильное волнение, что значительно затрудняло плавание.

В пять часов утра подняли якорь. Пенкроф зарифил большой парус и взял курс на ост‑ норд‑ ост, рассчитывая выйти прямо к острову Линкольна.

В первый день плавания не случилось ничего заслуживающего особого внимания. Пленник лежал очень спокойно в носовой каюте, а так как он был моряком, то, по‑ видимому, морская качка оказывала на него благоприятное действие. Может быть, он вспомнил, как когда‑ то плавал по океанам? Как бы то ни было, он оставался совершенно спокоен и казался скорее удивленным, чем подавленным.

На следующий день, 16 октября, ветер сильно засвежел и стал дуть с севера, а следовательно, он уже не был попутным для «Бонавентура», который перекатывался с одной волны на другую. Вскоре Пенкрофу опять пришлось идти в бейдевинд, и хотя он и не говорил еще никому о своих опасениях, но видно было, что его начинало сильно тревожить это резкое ухудшение погоды. Если только ветер не переменится, то остров Линкольна они увидят еще не скоро, и возвращение займет у них гораздо больше времени, чем путешествие на остров Табор.

Действительно, 17‑ го утром прошло уже сорок восемь часов с того момента, как «Бонавентур» вышел в море, а до сих пор еще нельзя было сказать, что они находятся недалеко от своего острова. Впрочем, определить на глаз пройденное расстояние было нельзя, потому что за эти двое суток скорость судна и направление ветра часто менялись, к тому же они могли уклониться от курса.

Прошло еще двадцать четыре часа, а на горизонте все еще не было видно земли. Ветер крепчал, начинался шторм. Волны заливали судно, перекатываясь через палубу. Капитан и экипаж сбились с ног, маневрируя парусами, то и дело приходилось брать рифы и лавировать, часто меняя галсы.

Наконец днем 18‑ го числа «Бонавентур» совсем залило водой, и, если бы пассажиры не приняли должных мер и на всякий случай не привязали себя веревками, их смыло бы волнами с палубы.

В этих условиях Пенкроф и его товарищи, занятые удалением воды, получили совершенно неожиданную помощь от пленника, в котором как будто проснулся инстинкт моряка. Он выскочил из каюты через люк и одним ударом багра выбил часть борта, чтобы скорее стекла вода, залившая палубу. После этого он, не говоря ни слова, опять ушел в каюту.

Пенкроф, Гедеон Спилет и Герберт с удивлением смотрели на него и, конечно, даже не думали ему мешать.

Между тем положение становилось очень опасным, и Пенкроф начал бояться, что они сбились с пути и заблудились в этой огромной безбрежной пустыне, не имея никакой возможности найти дорогу.

Ночь с 18‑ го на 19‑ е была темная и холодная. Часам к одиннадцати ветер стих, волнение улеглось, и «Бонавентур», который уже меньше качало, шел гораздо быстрее. Пенкроф был прав, расхваливая свой корабль, – он отлично выдержал очень серьезное испытание.

Ни Пенкроф, ни Гедеон Спилет, ни Герберт, само собой разумеется, и не думали поспать хотя бы один час. Они пристально всматривались в линию горизонта, потому что остров Линкольна должен был быть недалеко. Наверное, он покажется на рассвете, если только «Бонавентур» не уклонился в сторону под ветром… В таком случае было почти невозможно выправить курс…

Пенкроф был сильно встревожен, но все‑ таки не терял надежды, как человек с твердым характером, много видавший на своем веку и побывавший во всевозможных передрягах. Он стоял у руля и своими зоркими глазами морского волка старался что‑ нибудь разглядеть в окружавшем его ночном мраке.

Около двух часов ночи он вдруг радостно закричал:

– Огонь! Огонь!

Действительно, милях в двадцати к северо‑ востоку виднелся яркий свет. Остров Линкольна был близко, и этот сигнальный огонь, несомненно, зажег на берегу Сайрес Смит.

Пенкроф, слишком уклонившийся к северу, повернул руль и стал держать курс на огонь, светивший над горизонтом, словно звезда первой величины.

⇐ Предыдущая 31 32 33 34 353637 38 39 40 Следующая ⇒