В Вересаев 3 страница

‑ Ну, вот спасибо!.. И как это мы с тобою именно здесь съехались? Как хорошо ‑ правда? Голубушка, поедем куда‑ нибудь... Хочешь в Заклятую Лощину?

Я с трудом удерживал Бесенка, он косился и грозно ржал на шедшего бок о бок Мальчика. Дорога была узкая, мокрые ветви осиной то и дело обдавали нас брызгами, и мы ехали совсем близко друг от друга. ‑ Я там была сейчас, сказала Наташа, ‑ ручей разлился и весь обратил‑ ся в трясину; пробовала проехать, ‑ нельзя.

Я взглянул на Наташу: она была там!.. Заклятая Лощина ‑ это глухая трущоба, которая, говорят, кишит волками; ее и днем стараются обходить подальше. А эта девчурка едет туда одна ранним утром, так себе, для прогулки!.. Не знаю, настроение ли было такое, но в эту минуту меня все привлекало в Наташе: и ее свободная, красивая посадка на лошади, и сиявшее счастьем, смущенное лицо, и вся, вся она, такая славная и простая.

‑ Ну, как хочешь, а я тебя сегодня не скоро пущу домой, ‑ засмеялся я. ‑ Попалась, так уж такая судьба твоя! Поедем хоть куда‑ нибудь.

Мы свернули на широкую дорогу, пересекавшую лес. Прямая, как стрела, она бежала в зеле‑ ной, залитой солнцем просеке.

‑ Вот дорога, как раз для скачек, ‑ сказал я и с улыбкою взглянул на Наташу.

Наташа встре‑ пенулась.

‑ А ну, давай опять перегоняться! ‑ предложила она, поправляясь на седле. ‑ Теперь наши лошади одинаково устали.

Мы как‑ то уж перегонялись с Наташей и обогнала она; но я перед тем проехал на Бесенке десять верст.

‑ Ну, ну, посмотрим!

Мы пустили лошадей вскачь. Но только что они расскакались и мой Бесенок начал наддавать, все больше опережая Мальчика, как явилось довольно неожиданное препятствие. На краю дороги бродили в кустах два больших поросенка, безмятежно взрывая рылами земли. Завидев нас, они испуганно шарахнулись из кустов, хрюкнули и пустились улепетывать по дороге. Мы ждали, конечно, что они сейчас свернут вбок, и скакали по‑ прежнему; но поросята неуклюже все мчались перед нами, всхрюкивая и отчаянно махая коротенькими, тонкими хвостиками.

‑ Они теперь все время так бежать будут, ни за что не свернут! крикнула Наташа, смеясь.

Мы стали задерживать разогнавшихся лошадей. Поросята побежали медленнее, взволнованно хрюкая и трясь боками друг о друга.

Мы попытались осторожно объехать их; поросята взвизгнули и опять как угорелые бросились вперед. Мы переглянулись и расхохотались.

‑ Вот так задача! ‑ сказал я.

Наташа сдерживала, смеясь, рвавшегося вперед Мальчика. Теперь последняя неловкость между нами исчезла, Наташа оживилась, и было неудержимо весело.

‑ Ничего, все равно, поедем! ‑ сказала Наташа. ‑ Это Дениса свиньи, лесника; их и без того следовало пригнать домой: вон куда они забрели, их еще волки съедят! Поедем к Денису, он нас молоком напоит. Его сторожка сейчас там, на полянке.

Мы поехали шагом, предшествуемые поросятами.

‑ Ты еще не видел этого Дениса, он всего два года здесь лесником. Такой потешный стари‑ чок ‑ маленький, худенький... Как‑ то, когда он только что поступил, мама случайно заехала сюда; увидала его: " Голубчик мой, да что же ты за сторож? Ведь тебя всякий обидит! " А он отвечает: " Ничего, барыня, меня не найдут"...

Никогда еще я не видел Наташу такою; ее лицо так и дышало детскою, беззаветною радос‑ тью... Я не мог оторвать от нее глаз.

Лесная сторожка стояла в глубине широкой, недавно выкошенной поляны. Денис, в белой холщовой рубахе и лаптях, вышел нам навстречу.

‑ Денис, голубчик, здравствуй! К тебе мы! ‑ сказала Наташа, соскакивая с лошади.

‑ А‑ а, барышня касаткинская, ‑ воскликнул Денис, щурясь. ‑ Просим милости, пожалуй‑ те. ‑ Сунув шапку под мышку, он взял за повод наших лошадей.

‑ Голубчик, надень шапку!.. И привяжем мы сами... А уж если хочешь быть другом, напои нас молочком... Едем мы сюда, ‑ вот он и говорит: не даст нам Денис молока! Кто, я говорю, Денис‑ то не даст?

‑ Господи! Да неужто ж мы какие‑ нибудь? Слава богу, найдется молочко, будьте покойны. Пожалуйте в горницу. Девка‑ то моя на деревню побежала, так уж сам услужу вам.

Было в Денисе что‑ то чрезвычайно комичное: он то и дело самым степенным образом гладил свою жидкую бороденку, серьезно хмурил брови, и все‑ таки ни следа степенности не было в его сморщенном в кулачок личике и всей его миниатюрной фигурке; получалось впечатление, будто маленький ребенок старается изобразить из себя почтенного, рассудительного старичка.

Мы вошли в избу. Денис поставил перед нами две чашки и кринку парного молока, нарезал ситнику. Наташа следила за ним радостно‑ смеющимися глазами и болтала без умолку.

‑ А чтой‑ то я вот барина этого раньше не видал никогда? ‑ сказал Денис. ‑ Смотрю, смот‑ рю, ‑ нет, чтой‑ то словно...

‑ Он недавно только приехал...

Денис поглядел на Наташу.

‑ Они что же, барышня, ‑ уж не обессудьте на вопросе, ‑ не женишком ли вам приходятся?

‑ Ну, да же, конечно, женихом!

‑ То‑ то я все смотрю... Чтой‑ то, думаю, ‑ с чего такая радость?

‑ Да как же, Денис, не радоваться? Ведь сам знаешь, в нынешние времена жениха найти ‑ дело нелегкое. Не найдешь их нигде, словно вымерли все.

Денис развел руками.

‑ Да ведь... О том и толк, барышня! Куда, мол, подевались все? неизвестно!

‑ Вот‑ вот. Ну, а я вот нашла себе.

‑ Ну, дай вам бог счастливо!.. Они, что же, по акцизной части* служат?

Наташа расхохоталась.

‑ Голубчик Денис, да почему же ты думаешь, что именно по акцизной?!

‑ Ну, ну, господь с тобой, матушка... Хе‑ хе‑ хе! ‑ рассмеялся и Денис, глядя на нее.

Узнав, что я доктор, он придал своему лицу страдальческое выражение и стал сообщать мне о своих многочисленных болезнях.

Мы просидели у него с полчаса. Попытался я ему заплатить за молоко, но Денис обиделся и отказался наотрез.

От него мы поехали на Гремучие колодцы, оттуда в Богучаровскую рощу. В Богучарове, у земского врача Троицкого, пили чай... Домой воротились мы только к обеду.

* Акцизная часть ‑ управление, ведавшее акцизом ‑ видом косвенного налога на произво‑ дителей или продавцов товаров массового потребления (табак, чай, сахар, спички и т. д. )

2 июля, 10 час. утра

Перечитал я написанное вчера... Меня опьянили яркое утро, запах леса, это радостное, моло‑ дое лицо; я смотрел вчера на Наташу и думал: так будет выглядеть она, когда полюбит. Тут была теперь не любовь, тут было нечто другое; но мне не хотелось об этом думать, мне только хотелось, чтоб подольше на меня смотрели так эти сиявшие счастьем глаза. Теперь мне досадно, и злость берет: к чему все это было? Я одного лишь хочу здесь отдохнуть, ни о чем не думать. А Наташа стоит передо мною ‑ верящая, ожидающая...

11 час. вечера

Ну, произошел, наконец, разговор... После ужина Вера с Лидой играли в четыре руки какой‑ то испанский танец Сарасате. Я сидел в гостиной, потом вышел на балкон. Наташа стояла, присло‑ нясь к решетке, и смотрела в сад. Ночь была безлунная и звездная, из темной чащи несло росою. Я остановился в дверях и закурил папиросу. Наташа обернулась на свет спички.

‑ Ах, это ты, Митя! ‑ тихо сказала она, выпрямляясь. ‑ Хочешь, пойдем в сад?.. Посмотри, как... хорошо...

Голос ее обрывался, и она взволнованно теребила кружево на своем рукаве.

Мы спустились в цветник и пошли по аллее.

‑ Помнишь, Митя, ‑ вдруг решительно заговорила Наташа, ‑ помнишь, ты говорил недавно о сознании, что живешь не напрасно, ‑ что это самое главное в жизни... Я и прежде, до тебя, мно‑ го думала об этом... Ведь это ужасно жить и ничего не видеть впереди: кому ты нужна? Ведь это сознание, о котором ты говорил, ‑ ведь это самое большое счастье...

Я молча шел, кусая губы. В душе у меня поднималось злобное, враждебное чувство к Наташе; должна же бы она, наконец, понять, что для меня этот разговор тяжел и неприятен, что его беспо‑ лезно затевать; должна бы она хоть немного пожалеть меня. И меня еще больше настраивало против нее, что мне приходится ждать сожаления и пощады от этого почти ребенка.

Наташа замолчала.

‑ Я слышал, что ты прошлую зиму занималась здесь с деревенскими ребятами, ‑ прогово‑ рил я. ‑ Ну, как ты, с охотою занималась, нравится тебе это дело?

‑ Д‑ да, ‑ сказала Наташа, запнувшись.

‑ Ну, вот и дело Если хочешь совершенно отдаться ему, поступи в сельские учительницы. Тогда ты будешь близко стоять к народу, можешь сойтись с ним, влиять на него...

Я говорил, как плохой актер говорит заученный монолог, и мерзко было на душе. Мне вдруг пришла в голову мысль: а что бы я сказал ей, если бы не было этой спасительной сельской учите‑ льницы, альфы и омеги " настоящего" дела?

Наташа шла, опустив голову.

‑ Голубушка, это дело мелко, что говорить, ‑ сказал я, помолчав. ‑ Но где теперь блестя‑ щие, великие дела? Да не по ним и узнается человек. Это дело мелко, но оно дает великие результаты.

Я почти физически страдал: как все фальшиво и фразисто! Мне казалось, теперь Наташа видит меня насквозь; и казалось мне еще, что и сам я только теперь увидел себя в настоящем свете, увидел, какая безнадежная пустота во мне...

‑ Вот это прелестно! ‑ раздался в темноте голос Веры. ‑ Мы с Лидой играем для них, стараемся, а они себе ушли и гуляют здесь! Стоит вам играть после этого! Никогда не стану больше!

Вера, Лида и Соня подошли к нам. Я был рад, что кончился разговор.

3 июля

Привезли газеты. На меня вдруг пахнуло совсем из другого мира. Холера расходится все шире, как степной пожар, и захватывает одну губернию за другою; люди в стихийном ужасе бегут от нее, в народе ходят зловещие слухи. А наши медики дружно и весело идут в самый огонь навстречу грозной гостье. Столько силы чуется, столько молодости и отваги. Хорошо становится на душе... Завтра я уезжаю в Пожарск.

4 июля

Я в Пожарске. Приехал я на лошадях вместе с Наташею, которой нужно сделать в городе какие‑ то покупки. Мы остановились у Николая Ивановича Ликонского, отца Веры и Лиды. Он врач и имеет в городе обширную практику. Теперь, летом, он живет совсем один в своем большом доме; жена его с младшими детьми гостит тоже где‑ то в деревне. Николай Иванович ‑ славный старик с интеллигентным лицом и до сих пор интересуется наукой; каждую свободную минуту он проводит в своей лаборатории.

Приехали мы вечером, к ужину. Я расспрашивал Николая Ивановича о холере. Она серпом окружила нашу губернию, и кое‑ где были уже единичные случаи заболевания. В самом Пожарске во врачах не нуждаются, но в уездах недостаток; в уездном городе Слесарске не могут найти врача для зареченской стороны, Чемеровки, заселенной мастеровщиной. Завтра пошлю туда заявление.

5 июля. Воскресенье

На заборах и фонарных столбах расклеены объявления, приглашающие жителей города Пожарска принять участие в имеющем произойти сегодня в соборе " молебствии об избавлении от болезни, называемой холерой, за коим последует торжественный крестный ход по всему городу". Я был на молебне. На улицах словно все вымерло; огромная соборная площадь была покрыта несметной толпой; пробраться в самый собор нечего было и думать. Ласточки со звоном кружили вокруг колоколен; солнце играло на золоте прислоненных, к стенам хоругвей; из церкви чуть слышно доносилось пение. Я стоял и смотрел на толпу. Может быть, вот эта бледная красивая девушка, так благоговейно‑ гордо держащая образ Тихвинской божией матери, этот маленький человечек с курчавою головою и в пиджаке, этот нищий, ‑ всех их через неделю свалит холера.

Кругом говорили о недавней смерти местного архиерея, о том, по каким улицам пойдет ход; о самом предмете молебна ‑ ни слова; разве только какой‑ нибудь веселый мастеровой подмигнет соседу на проходящую дряхлую старушонку с трясущеюся головою и сострит:

‑ Собрались холеру отмаливать, а холера вон она идет!

Слоняясь в толпе, я столкнулся с Виктором Сергеевичем Гастевым. Он служит акцизным в Слесарске и приехал в Пожарск на какой‑ то акцизный съезд. Разговорились. Я ему сообщил, что послал заявление к ним в Слесарск. Он вытаращил на меня глаза.

‑ В Слесарск? Ну, батенька, посылайте телеграмму, что отказываетесь.

‑ С какой стати?

‑ Да не слыхали вы, что ли, что такое мастеровщина наша зареченская? Укокошат вас там через три дня и оглядеться не дадут.

‑ Разве так народ возбужден?

Виктор Сергеевич вскинул плечами и молча стал закуривать сигару. Потом, таинственно подняв брови, наклонился ко мне и зашептал:

‑ Туда бы, батенька, теперь полк солдат впору поставить, да на руки им боевые патроны раздать, чтоб каждую минуту были готовы к делу. А у нас, ведь знаете, как делается: пока гром не грянет, никто не перекрестится; а там и пойдут телеграммами губернатора бомбардировать: " войска давайте! " И холеры‑ то пока, слава богу, у нас нет никакой, а посмотрите, какие уже слухи ходят: пьяных, говорят, таскают в больницы и там заливают известкой, колодцы в городе все отравлены, и доктора только один чистый оставили ‑ для себя; многие уже своими глазами видели, как здоровых людей среди бела дня захватывали крючьями и увозили в больницу... Они и не скрывают ничего, прямо говорят: если у нас холера объявится, мы всех докторов перебьем. Шутки, батюшка мой, плохие! Да чего ж вам лучше? Из местных врачей в Чемеровку никто не хочет идти.

На паперти показались священники в золотых ризах; пение вдруг стало громче. Народ завол‑ новался и. закрестился, над головами заколыхались хоругви. Облезлая собачонка, отчаянно визжа, промчалась на трех ногах среди толпы; всякий, мимо которого она бежала, считал долгом пихнуть ее сапогом; собачонка катилась в сторону, поднималась и с визгом мчалась дальше. Ход потянулся к кремлевским воротам.

‑ Ну, пойдем и мы следом! ‑ сказал Виктор Сергеевич. ‑ А как у вас там все в деревне поживают? Через недельку поеду в отпуск в Смоленск, заеду к вам крестницу свою проведать. (Он крестный отец Сони. )

Прощаясь, Виктор Сергеевич еще раз настоятельно посоветовал мне заблаговременно взять свое заявление назад.

6 июля

Я воротился в Касаткино, так как, может быть, придется ждать больше недели. Вчера вече‑ ром, перед отъездом из Пожарска, мы пили у Николая Ивановича чай. Наташа разливала. Николай Иванович рассказывал мне о своих исследованиях над вопросом об обмене веществ у подагриков. Вошла горничная и доложила ему, что его хочет видеть " один человек".

‑ Чего ему? Скажи, чтоб сюда вошел! ‑ сказал Николай Иванович.

В дверях залы показался высокий человек в мещанском пиджачке и стоптанных сапогах. Он поклонился и смиренно остановился у порога.

‑ Чего тебе, братец? ‑ спросил Николай Иванович.

‑ Вот карточка вам от Владимира Владимировича.

Николай Иванович пробежал несколько строк, написанных на оборотной стороне визитной карточки, слегка покраснел и нахмурился.

‑ Ах, виноват! Очень приятно познакомиться! ‑ и он протянул вошедшему руку. ‑ Пожа‑ луйста, садитесь! Не хотите ли чаю? Господин Гаврилов! отрекомендовал он его нам.

На тонких губах вошедшего мелькнула чуть заметная усмешка. Он поклонился и так же сми‑ ренно сел к столу на кончик стула. Это был худощавый человек лет тридцати пяти, с жиденькой бородкой и остриженный в скобку; выглядел он мелким торгашом‑ краснорядцем или прасолом, но лоб у него был интеллигентный.

Николай Иванович еще раз прочел карточку и спросил:

‑ Вы чего же собственно хотите?

‑ В этом году, как вы изволите знать, ‑ начал Гаврилов с тою же чуть заметною усмешкою, ‑ Россию посетил голод, какого давно уже не бывало. Народ питается глиною и соломою, сотня‑ ми мрет от цынги и голодного тифа. Общество, живущее трудом этого народа, показало, как вам известно, свою полную нравственную несостоятельность. Даже при этом всенародном бедствии оно не сумело возвыситься до идеи, не сумело слиться с народом и прийти к нему на помощь, как брат к брату. Оно отделывалось пустяками, чтоб только усыпить свою совесть: танцевало в пользу умирающих, объедалось в пользу голодных, жертвовало каких‑ нибудь полпроцента с жалованья. Да и эти крохи оно давало народу как подачку и только развращало его, потому что всякая милос‑ тыня разврат. В настоящее время народ еще не оправился от беды, во многих губерниях вторич‑ ный неурожай, а идет новая, еще худшая беда холера...

Николай Иванович слушал, забрав в горсть свою длинную седую бороду, и смотрел в окно.

‑ Общество, разумеется, по‑ прежнему остается достойным себя, ‑ продолжал Гаврилов. ‑ В этой новой беде, которая грозит уж и ему самому, оно забыло обо всем и бежит спасаться, куда попало. В народе остались только медики, а этого слишком мало. Народ нуждается в материаль‑ ной помощи, а еще больше в духовной. Ни того, ни другого нет.

Николай Иванович положил голову на руку и стал смотреть на кончик своего сапога.

‑ Общество должно, наконец, прийти в себя. Оно всем обязано народу и ничего не отдает ему. " Другие трудились, а вы вошли в труд их", ‑ говорит Иисус...

‑ Извините, пожалуйста, ‑ прервал его Николай Иванович. ‑ Я вот все слушаю вас... и мне все‑ таки неясно, чего вы, собственно, от меня желаете?

‑ Я обратился к вам потому, что мне Владимир Владимирович сказал, что вы хороший человек. В настоящее время на таких только людей и надежда.

‑ Вы хотите, чтоб я... пожертвовал в пользу голодающих? ‑ медленно спросил Николай Иванович, подняв брови.

‑ Нам нужны ваше сердце, ваш ум, ‑ сказал Гаврилов, чуть улыбнувшись, на небрежный вопрос Николая Ивановича. ‑ Деньги ‑ это последнее; только деньги нам не нужны. И во всяком случае я пришел просить у вас не денег.

‑ А чего же‑ с?

‑ Вашего нравственного содействия, активной работы в пользу несчастных.

‑ Вот как!.. Однако работа‑ то работой, а ведь, согласитесь, ‑ прежде всего для этого все‑ таки нужны деньги.

‑ Миром управляют идеи, а не деньги. Прежде всего нужна любовь.

‑ Ну, а после нее ‑ деньги? Ведь за хлеб купцу нужно заплатить деньгами, а не любовью.

‑ За деньгами дело не станет, их всегда легко собрать. То и горе у нас, что от всякого дела люди откупаются деньгами.

‑ Вы думаете? Ну, так я вам вот что скажу: у меня тут три четверти города знакомых, а я много собрать не возьмусь.

Гаврилов пожал плечами.

‑ Странно! Я здесь никого не знаю, всего только три дня назад приехал, а берусь вам собрать в месяц пятьсот рублей.

‑ Ну, исполать вам!.. ‑ засмеялся Николай Иванович. ‑ Я расскажу вам один случай. Был у нас тут в городе студент‑ юрист; кончает курс, а средств никаких; выгоняют за невзнос платы. Ну, вот я и вздумал устроить сбор. Заезжаю, между прочим, в одну богатую купеческую семью, в ко‑ торой состою врачом около пятнадцати лет. Барышни сидят ‑ в брильянтах, в кружевах. Говорю им. Они поморщились. " Посмотрим, говорят, может быть, что‑ нибудь найдем". Я к брату их: " Там с ними не сговоришься; вы, Платон Степаныч, энергичный человек, ‑ возьмитесь за дело как следует, ведь сами понимаете, нужно помочь! " И знаете, какой из этого вышел результат?

‑ Какой же вышел результат?

‑ Ну, как вы думаете?

‑ Ну‑ с?

‑ С тех пор меня перестали приглашать в этот дом! ‑ отрезал Николай Иванович и стал закуривать папиросу.

Гаврилов внимательно посмотрел на него.

‑ Зачем вы лечите таких? ‑ спросил он, чуть дрогнув бровью.

Николай Иванович запнулся от неожиданности вопроса и пожал плечами.

‑ Странное дело! Врач обязан лечить всякого.

Гаврилов продолжал лукаво смотреть на него и беззвучно смеялся.

‑ Какого же рода " активной работы" желаете вы от меня? ‑ спросил Николай Иванович, нахмурившись. ‑ Прикажете идти в деревню, в народ?

‑ Народ не только в деревне, а и в городах, везде, ‑ и везде он нуждается в помощи. Нужно только одно: чтоб не господа благодетельствовали мужичью, а братья помогали братьям. Когда погорелец приходит к мужику, мужик сажает его за стол, кормит обедом и дает копейку, ‑ погорелец знает, что он товарищ, потерпевший несчастие. Когда погорелец приходит к барину, барин высылает ему через горничную пятачок, погорелец ‑ нищий и получает милостыню. А милостыня есть худший из всех развратов, потому что она одинаково деморализует и дающего, и берущего. Господа съезжаются с разных концов города и с увлечением спорят о шансах Гладсто‑ на* на избирательную победу или об исполнимости проектов Генри Джорджа**, а тут же в подвале идет не менее ожесточенный спор о том, какая божья матерь добрее ‑ Ахтырская или Казанская, и на скольких китах стоит земля. Это ‑ два различных мира, не имеющих между собою ничего общего...

* Гладстон Уильям Юарт (1809‑ 1898) ‑ по определению В. И. Ленина, "... герой либераль‑ ных буржуа и тупых мещан... " (Соч., т. 20, стр. 131), был премьер‑ министром Англии в 1868‑ 1874, 1880‑ 1885, 1886 и 1892‑ 1894 годах.

** Джордж Генри (1839‑ 1897) ‑ американский мелкобуржуазный экономист " буржуазный национализатор земли", как писал В. И. Ленин (Соч., т. 13, стр. 367).

Николай Иванович нетерпеливо закачал ногою. Гаврилов со смиренною улыбкою спросил:

‑ Извините, может быть, я вам наскучил?

‑ Нет, что же‑ с? Сделайте одолжение. Но только... Я вот все время очень внимательно слушаю вас и все‑ таки никак не могу понять, что же я... обязан делать.

‑ Ближе стать, к братьям, больше ничего; помогать им, а не благодетельствовать, не беречь для себя знаний, которые должны быть достоянием всех...

‑ Да‑ с? ‑ выжидательно сказал Николай Иванович.

‑ Приближается холера. Народ голодает ‑ это лучшая почва для нее; народ невежествен ‑ и это отнимает у него последние средства защиты. Пора. Пора же сознать, что когда люди кругом умирают, стыдно роскошествовать. (Гаврилов беглым взглядом оглядел стол с стоявшими на нем закусками. ) Я всего три дня здесь, но уж видел прямо ужасающие картины нищеты ‑ нищеты стыдливой и робкой, боящейся просить. Люди десятками ютятся в зловонных конурах, а мы занимаем по пяти‑ шести комнат; люди рады, если раздобудутся к обеду парою картофелин, а мы наедаемся так, что не можем шевельнуться. И если такие люди приходят к нам, мы смотрим на них не со стыдом, а с пренебрежением и не пускаем их дальше передней. Выход только один: сознать, что нечестный человек тот, кто не хочет понять этого, братски разделить с обиженными свой дом, стол, все; доказать, что мы действительно хотим помочь, а не убаюкивать только свою совесть.

‑ Если я вас понял, ‑ проговорил Николай Иванович, сдерживая под усами улыбку, ‑ вы мне предлагаете пригласить к себе в дом три‑ четыре нищих семьи, поселить их здесь, кормить, поить и обучать... Так?

‑ Да‑ с! ‑ ответил Гаврилов, и по губам его снова пробежала чуть заметная усмешка.

Николай Иванович с любопытством смотрел на своего гостя. Наташа, подперев рукою подбо‑ родок и нахмурившись, также не спускала глаз с Гаврилова.

‑ Ну, скажите, господин Гаврилов, ‑ увещевающим тоном заговорил Николай Иванович, ‑ неужели же вам не стыдно говорить такой вздор?

‑ Почему вы полагаете, что это вздор? ‑ спросил Гаарилов с своею быстрою усмешкою, нисколько не обидевшись.

‑ Мне бы еще было понятно ваше предложение, если бы дело шло просто о какой‑ нибудь определенной семье, которой нужна помощь. Но вы, насколько я вас понимаю, видите во всем этом прямо какое‑ то универсальное средство.

‑ Если вы одни так поступите, то этого, разумеется, будет мало. Но важна идея, пример. Вы ‑ один из наиболее уважаемых людей в городе; ваш почин сначала, может быть, вызовет недоу‑ мение, но затем найдет подражателей. Потому и не удается у нас ничего, что все руководствуются лживою, но очень удобною пословицею: " Один в поле не воин".

‑ Д‑ да, картина во всяком случае довольно умилительная: мы работаем, выбиваясь из сил, втрое больше прежнего, а " братья" ‑ постояльцы бьют себе баклуши на готовых хлебах... Вообра‑ жаю, какую массу " братьев" мы расплодим по городу!

‑ Они вовсе не должны бить баклуши, они должны работать. Дайте им работу.

‑ Где мне ее прикажете взять?

‑ Работа всегда найдется. Пусть они чистят у вас сад, подметают двор, колют дрова. Они сами будут рады.

Николай Иванович с усмешкою махнул рукою.

‑ Ну, хорошо! Допустим, что все это легко исполнимо, что им найдется работа, что они сами будут рады; допустим, что этим путем мы в состоянии обновить мир. Но что прикажете в таком случае делать всем с собственными семьями? ‑ И он в комическом недоумении развел руками.

‑ Семьи можно бы в настоящее время и не иметь, ‑ сказал Гаврилов, понизив голос.

Николай Иванович быстро поднял голову и пристально посмотрел на Гаврилова.

‑ А‑ а! ‑ расхохотался он, вставая. ‑ Теперь, батенька, я вас узнал. Это ‑ известная Zweik‑ indersystem или, еще лучше, " Крейцерова соната"! Только, батюшка, вы немножко опоздали: уже и в Западной Европе давно доказана вздорность всего этого. Вы ‑ толстовец!

Гаврилов чуть заметно улыбнулся.

‑ Я не слыхал, чтоб " всё это" давно было опровергнуто в Западной Европе, a Zweikindersys‑ tem тут ни при чем. Это ‑ старая истина, которая не может быть опровергнутой. " Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее. И враги человеку ‑ домашние его", ‑ сказал Иисус*...

* Цитата из евангелия от Матфея, гл 10, 36.

Николай Иванович резко прервал его:

‑ Извините, пожалуйста! Я не знаю, что это за Иисус, я знаю только Иисуса Христа.

‑ Виноват! ‑ почтительно ответил Гаврилов. ‑ Я хочу сказать, что в настоящее время, когда все общество построено на крайне ненормальных отношениях, явления, сами по себе нормальные, становятся противоестественными и греховными. На человеке лежит слишком много обязанностей, чтоб он мог позволить себе иметь семью.

Гаврилов стал говорить о ненормальности строя теперешнего общества, о разделении труда и проистекающих отсюда бедствиях, об аристократизме науки и искусства, о церкви, о государстве. Говорил он, подняв голову и блестя глазами, голосом проповедника‑ фанатика. Николай Иванович слабо зевнул и вынул часы.

‑ Господа, однако уж восьмой час! ‑ обратился он к нам. ‑ Нужно велеть подавать лоша‑ дей, а то вам придется ехать совсем в темноте.

Гаврилов поднялся с места.

‑ Я, кажется, слишком долго засиделся, ‑ сказал он со смущенной улыбкой. ‑ Извините меня. Честь имею кланяться. Так на вас, значит, мы рассчитывать не можем?

‑ Мы? ‑ переспросил Николай Иванович и поднял брови. ‑ У вас что же, партия целая есть?

‑ Да, " партия" людей, которые думают, что общее благо должно ставить выше личного.

Когда Гаврилов ушел, Николай Иванович облегченно вздохнул.

‑ Господи, боже ты мой! ‑ воскликнул он, оглядывая нас. ‑ Сколько чуши можно нагово‑ рить в какие‑ нибудь короткие полчаса!

Наташа сумрачно взглянула на него и молча наклонилась над чашкой. Мне было неловко: правда, нелепостей было сказано достаточно, но... мне вдруг глубоко антипатичен стал Николай Иванович, и я не думал раньше, чтоб он был таким мещанином.

Подали лошадей. Мы простились и уехали. Город остался назади. Мы долго молчали.

‑ Да, этот человек по крайней мере знает, чего хочет, и верит в это, сказал я, наконец.

Наташа быстро подняла голову, взглянула на меня и снова начала смотреть на тянувшиеся по сторонам поля.

‑ И все‑ таки он лучше всех, которые там были, ‑ процедила она сквозь зубы, с злым, угрю‑ мым выражением на лице.

Всю остальную дорогу мы лишь изредка перекидывались незначащими замечаниями. Наташа упорно смотрела в сторону, и с ее нахмуренного лица не сходило это злое, жесткое выражение. Мне тоже не хотелось говорить. Солнце село, теплый вечер спускался на поля; на горизонте вспыхивали зарницы. Тоскливо было на сердце.

7 июля

Довольно было этой случайной встречи, чтобы все так долго созидаемое душевное спокойст‑ вие разлетелось прахом, ‑ и вот я опять не знаю, куда деваться от тоски. Мне вспоминается страстная речь этого человека, вспоминается жадное внимание, с каким его слушала Наташа; я вижу, как карикатурно‑ убога его программа, и все‑ таки чувствую себя перед ним таким маленьким и жалким. И передо мною опять встает вопрос: ну, а я‑ то, чем же я живу?

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 Следующая ⇒