В Вересаев 1 страница

Стр 1 из 8Следующая ⇒

В Вересаев

Без дороги

Вересаев В

Без дороги

ВИКЕНТИЙ ВЕРЕСАЕВ

Без дороги

Повесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

20 июня 1892 года. С‑ цо Касаткино

Теперь уже три часа ночи. В ушах звучат еще веселые девические голоса, сдерживаемый смех, шепот... Они ушли, в комнате тихо, но самый воздух, кажется, еще дышит этим молодым, разжигающим весельем, и невольная улыбка просится на лицо. Я долго стоял у окна. Начинало светать, в темной, росистой чаще сада была глубокая тишина; где‑ то далеко, около риги, лаяли собаки... Дунул ветер, на вершине липы обломился сухой сучок и, цепляясь за ветви, упал на дорожку аллеи; из‑ за сарая потянуло крепким запахом мокрого орешника. Как хорошо! Я стою и не могу насмотреться; душа через край переполнена тихим, безотчетным счастьем.

И грудь вздыхает радостней и шире,

И вновь кого‑ то хочется обнять... *

* Из стихотворения А. А. Фета " Еще весна, ‑ как будто неземной какой‑ то дух ночным владеет садом... " (1847).

Кругом все так близко знакомо ‑ и очертания деревьев, и соломенная крыша сарая, и отпря‑ женная бочка с водой под липами. Неужели я целых три года не был здесь? Я как будто видел все это вчера. А между тем как долго шло время...

Да, мало что хорошего вспомнишь за эти прожитые три года. Сидеть в своей раковине, со страхом озираться вокруг, видеть опасность и сознавать, что единственное спасение для тебя ‑ уничтожиться, уничтожиться телом, душою, всем, чтоб ничего от тебя не осталось... Можно ли с этим жить? Невесело сознаваться, но я именно в таком настроении прожил все эти три года.

" Зачем я от времени зависеть буду? Пускай же лучше оно зависит от меня" *. Мне часто вспоминаются эти гордые слова Базарова. Вот были люди! Как они верили в себя! А я, кажется, настоящим образом в одно только и верю это именно в неодолимую силу времени. " Зачем я от времени зависеть буду! " Зачем? Оно не отвечает; оно незаметно захватывает тебя и ведет, куда хочет; хорошо, если твой путь лежит туда же, а если нет? Сознавай тогда, что ты идешь не по своей воле, протестуй всем своим существом, ‑ оно все‑ таки делает по‑ своему. Я в таком положе‑ нии и находился. Время тяжелое, глухое и сумрачное со всех сторон охватывало меня, и я со страхом видел, что оно посягает на самое для меня дорогое, посягает на мое миросозерцание, на всю мою душевную жизнь... Гартман** говорит, что убеждения наши ‑ плод " бессознательного", а умом мы к ним лишь подыскиваем более или менее подходящие основания; я чувствовал, что там где‑ то, в этом неуловимом " бессознательном", шла тайная, предательская, неведомая мне работа и что в один прекрасный день я вдруг окажусь во власти этого " бессознательного". Мысль эта наполняла меня ужасом: я слишком ясно видел, что правда, жизнь все в моем миросозер‑ цании, что если я его потеряю, я потеряю все.

* Из VII главы романа И. С. Тургенева " Отцы и дети" (1860).

** Гартман Эдуард (1842‑ 1906) ‑ немецкий реакционный философ‑ идеалист, которого В. И. Ленин назвал " истинно‑ немецким черносотенцем" (В. И. Ленин, Соч., т. 14, стр. 273).

То, что происходило кругом, лишь укрепляло меня в убеждении, что страх мой не напрасен, что сила времени ‑ сила страшная и не по плечу человеку. Каким чудом могло случиться, что в такой короткий срок все так изменилось? Самые светлые имена вдруг потускнели, слова самые великие стали пошлыми и смешными; на смену вчерашнему поколению явилось новое, и не верилось: неужели эти ‑ всего только младшие братья, вчерашних. В литературе медленно, но непрерывно шло общее заворачивание фронта, и шло вовсе не во имя каких‑ либо новых начал, ‑ о нет! Дело было очень ясно: это было лишь ренегатство ‑ ренегатство общее, массовое и, что всего ужаснее, бессознательное. Литература тщательно оплевывала в прошлом все светлое и сильное, но оплевывала наивно, сама того не замечая, воображая, что поддерживает какие‑ то " заветы"; прежнее чистое знамя в ее руках давно уже обратилось в грязную тряпку, а она с гордо‑ стью несла эту опозоренную ею святыню и звала к ней читателя; с мертвым сердцем, без огня и без веры, говорила она что‑ то, чему никто не верил... Я с пристальным вниманием следил за всеми этими переменами; обидно становилось за человека, так покорно и бессознательно идущего туда, куда его гонит время. Но при этом я не мог не видеть и всей чудовищной уродливости моего собственного положения: отчаянно стараясь стать выше времени (как будто это возможно! ), недо‑ верчиво встречая всякое новое веяние, я обрекал себя на мертвую неподвижность; мне грозила опасность обратиться в совершенно " обессмысленную щепку" когда‑ то " победоносного кораб‑ ля" *. Путаясь все больше в этом безвыходном противоречии, заглушая в душе горькое презрение к себе, я пришел, наконец, к результату, о котором говорил: уничтожиться, уничтожиться совер‑ шенно единственное для меня спасение.

Я не бичую себя, потому что тогда непременно начнешь лгать и преувеличивать; но в этом‑ то нужно сознаться, ‑ что такое настроение мало способствует уважению к себе. Заглянешь в душу, ‑ так там холодно и темно, так гадко‑ жалок этот бессильный страх перед окружающим! И кажет‑ ся тебе, что никто никогда не переживал ничего подобного, что ты ‑ какой‑ то странный урод, выброшенный на свет теперешним странным, неопределенным временем... Тяжело жить так. Меня спасала только работа; а работы мне, как земскому врачу, было много, особенно в последний год, ‑ работы тяжелой и ответственной. Этого мне и нужно было; всем существом отдаться делу, наркотизироваться им, совершенно забыть себя ‑ вот была моя цель.

Теперь служба моя кончилась. Кончилась она неожиданно и довольно характерно. Почти против воли я стал в земстве каким‑ то enfant terrible; ** председатель управы не мог равнодушно слышать моего имени. Подоспел голодный тиф; я проработал на эпидемии четыре месяца и в конце апреля свалился сам, а когда поправился... то оказалось, что во мне больше не нуждаются. Дело сложилось так, что я должен был уйти, если не хотел, чтоб мне плевали в лицо... Э, да что вспоминать! Я взял отставку и вот приехал сюда. Забыть все это!..

* Из лирической драмы А. Н. Майкова " Три смерти" (1852) "... И незаметно ветер крепкий потопит нас среди зыбей, как обессмысленные щепки победоносных кораблей... "

** Буквально: ужасный ребенок; здесь ‑ человек, позволяющий себе то, на что другие не отваживаются (франц. ).

Большая зала старинного помещичьего дома, на столе кипит самовар; висячая лампа ярко освещает накрытый ужин, дальше, по углам комнаты, почти совсем темно; под потолком сонно гудят и жужжат стаи мух. Все окна раскрыты настежь, и теплая ночь смотрит в них из сада, зали‑ того лунным светом; с реки слабо доносятся женский смех и крики, плеск воды.

Мы ходим с дядей по зале. За эти три года он сильно постарел и растолстел, покрякивает после каждой фразы, но радушен и говорлив по‑ прежнему; он рассказывает мне о видах на урожай, о начавшемся покосе. Сильная, румяная девка, с платочком на голове и босая, внесла шипящую на сковороде яичницу; по дороге она отстранила локтем полузакрытую дверь; стаи мух под потолком всколыхнулись и загудели сильнее.

‑ А вот у нас одно есть, чего у вас нету, ‑ сказал дядя, улыбаясь и смотря на меня своими выпуклыми близорукими глазками.

‑ Что это? ‑ спросил я, сдерживая улыбку.

‑ Мухи!

Когда я еще студентом приезжал сюда на лето, дядя каждый раз слово в слово делал это же замечание.

Тетя Софья Алексеевна воротилась с купанья; еще за две комнаты слышен ее громкий голос, отдающий приказания.

‑ Палашка! возьми простыню, повесь на дверь в спальне! Да зовите мальчиков к ужину, где они?.. Котлеты подавайте, варенец, сливки с погреба... Скорей! Где Аринка? А, яичницу уже подали, ‑ говорит она, торопливо входя и садясь к самовару. ‑ Ну, господа, чего же вы ждете? Хотите, чтоб остыла яичница? Садитесь!

Софья Алексеевна одета в старую синюю блузу, ее лицо сильно загорело, и все‑ таки она всем своим обликом очень напоминает французскую маркизу прошлого столетия; ее поседевшие воло‑ сы, пушистою каймою окружающие круглое лицо, выглядят как напудренные.

‑ А как же? Разве без барышень можно? ‑ спросил дядя.

‑ Можно, можно! Пускай не опаздывают!

‑ Нет, это нельзя. Как же ты нас заставляешь нарушить рыцарский кодекс?

‑ Да ну, будет тебе! Ведь Митя голоден с дороги. Тоже ‑ рыцарь! сказала Софья Алек‑ сеевна с чуть заметной усмешкой.

‑ Ну, нечего делать: приказано, так надо слушаться. Что ж, сядем, Дмитрий? Вот выпьем водочки ‑ и за яичницу примемся.

Он поставил рядом две рюмки и стал наливать в них из графинчика полыновку.

‑ А как водка будет по‑ латыни ‑ aqua vitae? ‑ спросил он.

‑ Да.

‑ Гм! " Вода жизни"... ‑ Дядя несколько времени в раздумье смотрел на наполненные рюмки. ‑ А ведь остроумно придумано! ‑ сказал он, вскидывая на меня глазами, и засмеялся дребезжащим смехом. ‑ Ну, будь здоров!

Мы чокнулись, выпили и принялись за еду.

‑ Где же, однако, барышни наши? ‑ спросил дядя, с аппетитом пережевывая яичницу. ‑ Я беспокоюсь.

‑ Ешь яичницу и не беспокойся. Барышни наши уж выкупались, ‑ ответила тетя.

В саду под окнами раздались голоса, стеклянная дверь балкона звякнула и распахнулась.

‑ Ну, вот тебе и барышни наши: слава богу, за полверсты слышно.

Они шумно вошли в залу. Лица их после купанья свежи и оживленны, темные волосы Наташи влажны, и она длинным покрывалом распустила их по спине. Дядя увидел это и пришел якобы в негодование.

‑ Наташа, что это значит, что у тебя волосы распущены?

‑ Я ныряла, ‑ быстро ответила она, садясь к столу.

‑ Так что ж такое?

‑ Соня, передай ветчину... Ну, так вот нужно, чтоб волосы просохли.

‑ Зачем это нужно? ‑ изумленно спросил дядя и юмористически поднял брови. ‑ Нет, взрослым девицам вовсе не подобает ходить с распущенными волосами! ‑ сказал он, качая головой.

Но поучение его пропало даром; все были заняты едой и, удерживаясь от смеха, трунили почему‑ то над Лидой. Лида краснела и хмурилась, но когда Соня, проговорив: " спасайся, кто может! ", вдруг прорвалась хохотом, то и Лида рассмеялась.

‑ Что это вы, Лида, в большой опасности находились? ‑ вполголоса спросил я, невольно и сам улыбаясь.

Наташа быстро взглянула на меня и незаметно повела взглядом на отца; значит, здесь тайна, которую мне объяснят потом.

‑ А что же ты, Дмитрий, макарон к котлетам не взял? ‑ спохватился дядя. ‑ Дай я тебе положу.

Он наложил мне в тарелку макарон.

‑ У итальянцев макароны ‑ самое любимое кушанье. ‑ сообщил он мне.

Очень радушный хозяин дядя, но ‑ признаться ‑ скучновато сидеть между " большими", и, право, я давно знаю, что итальянцы любят макароны.

Пришли и мальчики. Миша ‑ пятнадцатилетний сильный парень, с мрачным, насупленным лицом ‑ молча сел и сейчас же принялся за яичницу. Петька двумя годами моложе его и на класс старше; это крепыш невысокого роста, с большой головой; он пришел с книгой, сел к столу и, подперев скулы кулаками, стал читать.

‑ Ну, Митечка, рассказывай же, что ты это время поделывал, ‑ сказала Софья Алексеевна, кладя мне руку на локоть.

Наташа подняла было голову и в ожидании устремила на меня глаза. Но мне так не хочется рассказывать...

‑ Ей‑ богу, тетя, ничего нет интересного; служил, лечил ‑ вот и все... А скажите, ‑ я сейчас через Шеметово ехал, ‑ кто это там за околицей новую мельницу поставил?

‑ Да это же Устин наш, разве ты не знал? Как же, как же! Уж второй год работает мельни‑ ца...

И начался длинный ряд деревенских новостей. В зале уютно, старинные, засиженные мухами часы мерно тикают, в окна светит месяц. Тихо и хорошо на душе. Все эти девчурки‑ подростки стали теперь взрослыми девушками; какие у них славные лица! Что‑ то представляет собою моя прежняя " девичья команда"? Так называла их всех Софья Алексеевна, когда я, студентом, приез‑ жал сюда на лето...

С конца стола донесся ярый рев, от которого все вздрогнули.

‑ Что такое? ‑ грозно крикнула тетя. ‑ Кто это там?

‑ Это ‑ я! ‑ торжественно объявил Петька.

‑ Ну, конечно, так и есть: кому же еще? Я тебе, дрянь‑ мальчишка!

‑ Это я читать кончил, ‑ объяснил Петька.

Дядя поднял голову и, словно только что проснулся, повел кругом глазами.

‑ Э... э... Что это? ‑ спросил он, покрякивая. ‑ Должно быть, Петька опять дикие звуки испускает, а?

Ему никто не ответил. Он крякнул и подложил себе в чай сахару. Петька сидел, развалясь на, стуле, и широко ухмылялся.

‑ Крик могучий, крик пернатый... я в своем сердце ощутил... Крик ужасный, крик... неяс‑ ный... я из себя испустил... Кхе‑ кхе‑ кхе! Как хорошо вышло!

И, совершенно довольный, Петька придвинул к себе тарелку и стал накладывать творогу. Кругом смеялись, а он старательно разминал ложкою творог с сахаром, как будто не о нем совсем шло дело.

Чай отпили.

‑ А что, Вера Николаевна, усладите вы сегодня наш слух своею музыкой? спросил дядя.

Вера, племянница Софьи Алексеевны, ‑ стройная, худощавая блондинка с матово‑ бледным лицом и добрыми глазами; она собирается осенью ехать в консерваторию, и, говорят, у нее дей‑ ствительно есть талант.

‑ Да, да, Вера, ‑ сказал я. ‑ Сыграйте‑ ка что‑ нибудь после ужина; я в Пожарске столько слышал о вашем таланте.

Вера встрепенулась.

‑ Ах, господи! Митя, я вам наперед говорю: если вы такие вещи говорить будете, я н‑ ни за что не стану играть!

‑ Да не беспокойтесь, пожалуйста, я вот сначала послушаю. Очень может быть, что после этого и не стану говорить,

Дядя засмеялся и встал из‑ за стола. ‑ Ну, кажется, все уже кончили. Докажите ему, Вера Николаевна, что и Пожарск может собственных Невтонов рождать! *

* Пожарск может собственных Невтонов рождать! ‑ Из " Оды на день восшествия на Всерос‑ сийский престол ее величества государыни императрицы Елисавсты Петровны, 1747 года" М. В. Ломоносова. Невтон ‑ Исаак Ньютон (1643‑ 1727), великий английский физик и математик.

Все перешли в гостиную. Вера села за рояль, быстро пробежала рукой по клавишам и с размаху сильно ударила пальцем в середине клавиатуры.

‑ Что же вам сыграть? ‑ спросила она, повернув ко мне голову.

‑ Это всегда так знаменитые музыканты начинают! ‑ почтительно произнес Петька и ткнул указательным пальцем в Верин палец, нажимавший клавишу.

‑ Да ну, Петя, будет! ‑ рассмеялась она, стряхивая его руку.

Тетя отогнала Петьку от рояля.

Я попросил играть Бетховена. Наташа широко распахнула двери балкона. Из сада потянуло росой и запахом душистого тополя; в акации щелкал запоздалый соловей, и его песня покрылась громкими, дико‑ оригинальными бетховенскими аккордами. В зале, при свете маленькой лампоч‑ ки, убирали чай. Дядя сопел на диване и слушал, выкатив глаза.

Я мало понимаю в музыке; я даже не мог бы сказать, горе или радость выражены в сонате, которую играла Вера; но что‑ то накипает на сердце от этих чудных, непонятных звуков, и хорошо становится. Вспоминается прошлое; многое в нем кажется теперь чуждым и странным, как будто это другой кто жил за тебя. Я мучился тем, что нет во мне живого огня, я работал, горько смеясь в душе над самим собою... Да полно, прав ли я был? Все жили спокойно и счастливо, а я ушел туда, где много горя, много нужды и так мало поддержки и помощи; знают ли они о тех лишениях, тех нравственных муках, которые мне приходилось там терпеть? А я для этого сознательно отказался от довольной и обеспеченной жизни... И принес я с собой оттуда лишь одно ‑ неизлечимую болезнь, которая сведет меня в могилу.

Вера играла. Ее бледное лицо смотрело сосредоточенно, только в углах губ дрожала лукавая улыбка; пальцы тонких, красивых рук быстро бегали по клавишам... О да! теперь бы и я мог уверенно сказать: сколько задорного, молодого счастья в этих звуках! Они знать не хотят никакого горя: чудно‑ хороша жизнь, вся она дышит красотою и радостью; к чему же выдумывать себе какие‑ то муки?.. Вершины тополей, освещенные месяцем, каждым листиком вырисовывались в прозрачном воздухе; за рекою, на склоне горы, темнели дубовые кусты, дальше тянулись поля, окутанные серебристым сумраком. Хорошо там теперь. Дядя по‑ прежнему сопел, понурив голову Дремлет ли он или слушает?

Ко мне неслышно подошла Наташа.

‑ Митя, пойдем мы сегодня гулять? ‑ шепотом спросила она, близко наклонившись и блестя глазами

‑ Конечно! ‑ тихо ответил я. ‑ А что, вам еще и теперь не позволяют гулять по вечерам?

Наташа с улыбкой наклонила голову, указала взглядом на отца и отошла.

Пальцы Веры с невозможною быстротою бегали по клавишам; бешено‑ веселые звуки крутились, захватывали и шаловливо уносили куда‑ то. Хотелось смеяться, смеяться без конца, и дурачиться, и радоваться тому, что и ты молод... Раздались громовые заключительные аккорды Вера опустила крышку рояля и быстро встала.

‑ Славно, Вера, ей‑ богу, славно! ‑ воскликнул я, обеими руками крепко пожимая ее руки и любуясь ее счастливо улыбавшимся лицом.

Дядя поднялся с дивана и подошел к нам.

‑ Вера Николаевна своей музыкой, как Орфей в аду... укрощает камни... любезно сказал он.

‑ Именно, именно, камни укрощает! ‑ с мальчишеским чувством подхватил я. ‑ За вашу музыку я вас сегодня гулять с собой возьму, ‑ шутливо шепнул я ей.

‑ Благодарю! ‑ ответила она, улыбаясь.

Дядя зевнул и вынул часы.

‑ Ого! уже скоро одиннадцать!.. Пора и на боковую. Как ты думаешь, Дмитрий? В деревне всегда надо рано ложиться и рано вставать. Покойной ночи! Как это?.. э... э... Leben Sie wohl, essen Sie Kohl, trinken Sie Bier, lieben Sie mir!.. * Ххе‑ хе‑ хе‑ хе? ‑ Дядя засмеялся и протянул мне руку. Немцы без бира никогда не обойдутся.

* Живите хорошо, ешьте капусту, пейте пиво, любите меня! (Немец. поговорка. ).

Он простился и ушел. Я стал перелистывать лежавшую на столе " Ниву"; остальные тоже делали вид, что чем‑ то заняты. Тетя окинула всех нас взглядом и засмеялась.

‑ Ну, Митя, вы, я вижу, гулять собираетесь! ‑ сказала она, лукаво грозя пальцем.

Я расхохотался и захлопнул " Ниву".

‑ Тетя, посмотрите, какая ночь!

‑ Да Митечка, ведь ты же больше суток в дороге был! Ну, где тебе еще гулять?

‑ Речь тут не обо мне, тетя...

‑ Стал ты доктором, а, право, все такой же, как прежде...

‑ Ну, значит, позволяете! ‑ заключил я. ‑ А мальчиков можно с собой взять?

‑ Э, да уж идите все! ‑ махнула она рукой. ‑ Только, господа, потише, чтоб папка не слышал, а то буря будет... Я велю вам в зале кринку молока оставить: может быть, проголодае‑ тесь... Прощайте! Счастливого пути!

Мы спустились в сад.

‑ Ну, что же, господа, на лодке поедем? ‑ шепотом спросил я.

‑ Конечно, на лодке!.. В Грёково, ‑ быстро сказала Наташа. ‑ Ах, Митя, ночь какая! Прогуляем сегодня до утра?..

Все были как‑ то особенно оживлены ‑ даже полная, сонливая Соня, старшая сестра Наташи. Мы свернули в темную боковую аллею; в ней пахло сыростью, и свет месяца еле пробивался сквозь густую листву акаций.

‑ Вот, Митя, потеха была сегодня! ‑ смеясь, заговорила Наташа. Выкупались мы перед ужином и переехали в лодке на ту сторону; возвратились назад, ‑ я весла выбросила на берег, выпрыгнула сама и нечаянно ногою оттолкнула лодку. Лида сидела на корме, ‑ вдруг как вскочит: " Ах, господи‑ батюшки! Спасайся, кто может! " ‑ и как была, одетая, ‑ в воду! ‑ Я испугалась: как бы мы без весел к берегу подъехали? ‑ краснея, стала оправдываться Лида, сестра Веры.

Странная эта Лида, молчаливая и застенчивая, она краснеет при самом незначительном обра‑ щенном, к ней слове.

‑ И вся, вся замочилась, выше пояса! ‑ хохотала Наташа. ‑ Пришлось сбегать домой, принести ей сухое платье.

‑ " Спасайся, кто может! " Ххо‑ ххо‑ ххо! ‑ в восторге засмеялся Петька и обеими руками крепко обнял Лиду за талию.

‑ Да ну, Петька, пошел прочь! ‑ с досадой сказала Лида. ‑ Вешается ко всем.

‑ Ах, Лида, Лида! За что ты меня ожесточаешь? ‑ меланхолически произнес Петька. ‑ Если бы ты могла знать чувства мужского сердца!

‑ Ну, Петька! Шут! ‑ лениво засмеялась Соня.

Аллея кончалась калиточкой. За нею по косогору спускалась к реке узкая тропинка. Наташа неожиданно положила руки на плечи Веры и вместе с нею быстро побежала под гору.

‑ Ай!.. Ната‑ а‑ аша!!! ‑ закричала Вера, испуганно смеясь и стараясь остановиться. Петька помчался следом за ними.

Когда мы сошли к реке, Вера, обессилевшая от смеха и усталости, сидела на лавочке под черемухой и, свесив голову, громко, протяжно охала. Петька сидел рядом и тоже старательно охал.

‑ Да ну, Петя... Ради бога!.. Ох! ‑ стонала она, хватаясь за грудь. Будет!.. Ох, не могу!.. О‑ о‑ ох!

‑ О‑ о‑ ох! ‑ вторил Петька.

Вера морщилась и бессильно махала руками и все‑ таки смеялась.

‑ Ну, Верка, размякла совсем! ‑ презрительно сказала Наташа, стоя на корме лодки. ‑ Настоящая рыба!

‑ Господа! Ведь нас не только в доме, а и в Санине слышно, запротестовал я.

‑ Ну, садитесь скорей в лодку, а то мы одни уедем! ‑ крикнула Наташа.

‑ О‑ ох, Наташа, Наташа! ‑ вздохнула Вера, поднимаясь и еле бредя к лодке. ‑ Что ты со мною делаешь!

‑ Да ну же, садитесь скорей! ‑ повторила Наташа, нетерпеливо раскачивая лодку.

Мы с Мишей сели за весла, Вера, Соня, Лида и Петька разместились в середине, Наташа ‑ у руля. Лодка, описав полукруг, выплыла на середину неподвижной реки; купальня медленно отош‑ ла назад и скрылась за выступом. На горе темнел сад, который теперь казался еще гуще, чем днем, а по ту сторону реки, над лугом, высоко в небе стоял месяц, окруженный нежно‑ синею каймою.

Лодка шла быстро; вода журчала под носом; не хотелось говорить, отдавшись здоровому ощущению мускульной работы и тишине ночи. Меж деревьев всем широким фасадом выглянул дом с белыми колоннами балкона; окна везде были темны: все уже спят. Слева выдвинулись липы и снова скрыли дом. Сад исчез назади; по обе стороны тянулись луга; берег черною полосою отражался в воде, а дальше по реке играл месяц.

‑ Ах, какая чудная луна! ‑ томно вздохнула Вера. Соня засмеялась.

‑ Вот, смотри, Митя, она всегда такая: просто не может равнодушно видеть месяца. Раз мы с нею шли в Пожарске через мост: на небе луна тусклая, ничего хорошего; а Вера смотрит: " Ах, великолепная луна!.. " Такая сентиментальная!

‑ Сентиментальная! А вот Наташа только что говорила, что я ‑ рыба. Разве рыбы бывают сентиментальные? ‑ спросила Вера с своею медленною и доброю улыбкою.

‑ Отчего же нет? Высунула рыба нос из воды, смотрит на луну: " Ах, ах! великолепная луна! "

Соня сострила неожиданно для себя и залилась смехом. Я сложил весла и передохнул.

‑ Господа, давайте голоса ночи слушать, ‑ предложила Наташа. ‑ Миша, брось весла.

Лодка медленно проплыла несколько аршин, постепенно заворачивая вбок, и наконец остано‑ вилась. Все притихли. Две волны ударились о берега, и поверхность реки замерла. С луга тянуло запахом влажного сена, в Санине лаяли собаки. Где‑ то далеко заржала лошадь в ночном. Месяц слабо дрожал в синей воде, по поверхности реки расходились круги. Лодка повернула боком и совсем приблизилась к берегу. Дунул ветер и слабо зашелестел в осоке, где‑ то в траве вдруг забилась муха.

Я закурил папиросу и стал держать горящую спичку над водой. Из черной глубины быстро вынырнула рыба, оторопело уставилась на огонь выпученными, глупыми глазами и, вильнув хвостом, юркнула назад. Все рассмеялись.

‑ Как Вера на луну! ‑ сказала Лида, лукаво дрогнув бровью.

Все засмеялись сильнее, а Лида покраснела.

‑ Ну, господа, дальше можно ехать, ‑ сумрачно проговорил Миша, все время зевавший. Он снова взялся за весла.

Наташа перебралась с кормы на середину лодки.

‑ Митя, расскажи, за что тебя со службы выгнали, ‑ сказала она, с детскою ласкою загляды‑ вая мне в глаза.

‑ За что выгнали? О, голубушка, это история долгая...

‑ Ну, все‑ таки расскажи!..

Я стал рассказывать. Все теснее сдвинулись вокруг. Между прочим, рассказал я и о своей первой стычке с председателем, после которой я из " преданного своему делу врача" превратился в " наглого и неотесанного фрондера"; приехав в деревню, где был мой пункт, принципал прислал мне следующую собственноручную записку: " Председатель управы желает видеть земского врача Чеканова; обедает у князя Серпуховского". Ну, я ему на обратной стороне его записки ответил: " Земский врач Чеканов не желает видеть председателя управы и обедает у себя дома".

Все рассмеялись.

‑ Что же он? ‑ быстро спросила Наташа.

‑ Да ничего. Ответа моего он никому не мог показать, потому что тогда бы прочли и его письмо: ну, а так врачу не пишут.

‑ Я не понимаю, Митя, как можно было так ответить, ‑ сказала Вера. ‑ Ведь он же ваш начальник?

‑ Да ну, Вера! всегда вот такая! ‑ нетерпеливо повела Наташа плечами. Так что ж такое?

‑ Как ‑ что ж такое? Вот из‑ за этого Митя потерял место. Хорошо еще, что он неженатый человек.

‑ Голубушка, Вера, и женатые отказывались от мест, сказал я. ‑ Читали вы в газетах о саратовской истории? Все врачи, как один человек, отказались. А нужно знать, какие это горькие бедняки были, многие с семьями, ‑ подумать жутко!

Мы несколько времени плыли молча.

‑ Свобода вероисповедания... ‑ задумчиво произнес Петька.

‑ К чему ты это сказал? ‑ с усмешкою спросила Соня.

Петька помолчал.

‑ К чему я это, правда, сказал? ‑ проговорил он с недоумевающей улыбкой. ‑ А все‑ таки есть смысл.

‑ Какой же?

‑ Го‑ го! Какой! Свобода вероисповедания, ‑ из‑ за нее в средние века сколько войн происхо‑ дило.

‑ Ну, так что ж?

‑ Ну, так вот.

Я снова сел за весла. Лодка пошла быстрее. Наташа лихорадочно оживилась; она вдруг охва‑ тила обеими руками Веру и, хохоча, стала душить ее поцелуями. Вера вскрикнула, лодка накрени‑ лась и чуть не зачерпнула воды. Все сердито напали на Наташу; она, смеясь, села на корму и взя‑ лась за руль.

‑ Господи, вот сумасшедшая девчонка! Я так испугалась! ‑ говорила Вера, оправляя прическу.

‑ Скорей, господа, скорей гребите! ‑ говорила Наташа, откидывая распущенные волосы за спину.

Лодка вдруг с шуршащим шумом врезалась в тростник; нас обдало острым запахом аира, его початки закачались и раздались в стороны.

‑ Сильней гребите, сильней! ‑ смеялась Наташа, нетерпеливо топая ногами. Весла путались в упругих корнях аира, лодка медленно двигалась вперед, окруженная сплошною стеною мясис‑ тых, острых, как иглы, стеблей. Ну, вот, приехали! Вылезайте!

‑ Спорить трудно: действительно приехали! ‑ засмеялся я.

Вера переглянулась с Лидой.

‑ Одн‑ нако! Довольно‑ таки по‑ суворовски! ‑ сказала она, поднимаясь.

‑ Ничего! Суворов был умный человек. Вылезай! Я вас в грёковской роще ужином накор‑ млю.

‑ Да, если так, то.. Ай, Наташа, осторожнее! Не качай лодку!

Мы вышли на берег. Спуск весь зарос лозняком и тальником. Приходилось прокладывать дорогу сквозь чащу. Миша и Соня недовольно ворчали на Наташу; Вера шла покорно и только охала, когда оступалась о пенек или тянувшуюся по земле ветку. Петька зато был совершенно доволен: он продирался сквозь кусты куда‑ то в сторону, вдоль реки, с величайшим удовольствием падал, опять поднимался и уходил все дальше.

‑ Не стоните, тут сейчас тропинка должна быть, ‑ сказала Наташа.

12 3 4 5 6 7 8 Следующая ⇒