Мария Васильевна Колесникова 6 страница

По ночной тайге на лошади, низко пригибаясь, скакал Шмаков. Вдруг он резко остановил коня, соскочил на землю. Сгреб валежник и поджег его. Занялись лиственницы, сосны. Трещало, бушевало пламя.

– Господи, помилуй, – произнес Шмаков. Перекрестился. – Ну, коняга, выручай! Адье, господин Щетинкин.

Запахло гарью. Оделась огнем сухая трава. Огненное море плавно разливалось вширь и вдаль. Вот пламя взметнулось яркими всплесками к небу, а потом над тайгой повисло багровое зарево. Окрестности зловеще приоткрылись. Небо накалялось и рдело. В партизанском лагере началась паника.

– Пожар! Путь вперед отрезан. Беляки подожгли тайгу…

– Спокойно! – раздался голос Щетинкина. – Без паники отходите к реке…

Живые огненные волны, грохоча, надвигались теперь со всех сторон. Гонимое ветром пламя перекатывалось с хребта на хребет, слизывая сосновые гривы, столетние кедры вспыхивали, как свечи, превращались в огромные огненные фонтаны. Тайга дышала пламенем, впереди была пылающая пустота. Когда ветер усиливался, огонь поднимался сплошной стеной. Горячий ветер обжигал лица. Неслись взбесившиеся лошади, сбрасывая раненых с носилок. Слышались голоса:

– Добейте нас! Уходите!.. Спасайте детей…

Беспорядочная толпа скатывалась к реке, над которой стлался плотный желтый дым. Бросались в грохочущую воду, проваливались по пояс, а то и по горло, валились с ног. Крол – река бешеная, не так‑ то просто было перебраться на другой берег. Им удалось‑ таки вырваться из охваченного огнем пространства без потерь. Все радовались этому. Только Щетинкин хмурился, тяжело ступая высокими сапогами по валежнику. Осунувшийся, в кожаной куртке, с браунингом у пояса, он, как всегда, шел уверенно, будто ничего особенного не произошло. Вот он остановился, решил проверить, все ли целы. Раненые лежали на качалках с бледными, бескровными лицами, страдальческими глазами. Кто глухо стонал, кто дышал прерывисто, с трудом. А кто уснул, истомившись. Но все уцелели, всех спасли, не бросили! И Петр Ефимович радовался братской солидарности людей отряда.

Он больше не сомневался: тайгу на пути отряда подожгли умышленно. Шмаков поджег? Кто же еще!.. Он опасался, что беглец на этом не успокоится, может снова устроить лесной пожар. Тайга в это время как сухой порох. Толстые, необхватные стволы мачтового леса и гигантские лиственницы, сухостой, бурелом в любое мгновение могут превратиться в огненную стену… Решил: нужно идти берегом горной реки, никуда не уклоняясь, иначе можно забрести в такие дебри, из которых не выберешься. Да, следует придерживаться реки, а потом – скотопрогонных урянхайских троп. Особенно трудны будут каменистые подъемы на перевалы и спуск с них по склонам обрывистых гор. В блеклом небе четко рисовались сахарные головы Саян, такие близкие и такие недоступные. И теперь задумка пройти напрямик, через главные хребты Западных Саян, показалась ему вдруг безумием. Он втягивал носом сухой воздух, пахнущий дымом, с тревогой всматривался в небо сквозь гущу ветвей. Подумал, что на первой же большой поляне необходимо устроить привал, осмотреть лошадей, их спины, смазать дегтярной мазью битые места, осмотреть потники и седла. И еще одно упущение: следует смазать глиной стволы винтовок, чтоб не блестели на солнце…

Только бы не ослабели окончательно люди и лошади! Донимают пауты, мошкара, комарье; лошади идут, судорожно дергаясь, выгибая спины, храпя от усилий. Вокруг глаз «очки» из корок запекшейся крови.

Случилось именно то, чего он опасался: через речку на их сторону упал подгоревший кедр. И впереди измученных людей вновь яркими всплесками взметнулось к небу пламя: вначале загорелась ель, а потом – пошло плясать вокруг. Деревья не просто трещали, они гудели, выли. Оба берега пылали, жар густел, прижимал к земле. Вскоре пламя обогнуло их и с тыла – отходить было некуда. Единственным спасением оставалась река. И снова голос Щетинкина:

– Все в воду!.. Пройдем полосу огня по воде…

Молочно‑ ватная пелена затянула Крол, люди задыхались от дыма, ничего не видели впереди себя. Кто сидел, уцепившись за камни, кто брел по грохочущей воде, то и дело теряя равновесие и с головой погружаясь в ледяную воду… И если бы не чудо… А чудо то: дождь как из ведра. Он лил и лил, словно внимая молчаливой мольбе горящей тайги. Теперь уже приходилось разводить костры, чтобы согреться, сдирать с толстых берез кору и залезать в нее, укрываясь от дождя… Лежат на земле усталые партизаны, забравшись в эти короба, можно пройти мимо, приняв все это за отпиленные березовые чурки…

…Колонна растянулась по выжженной тайге. Впереди вставала сплошная черная стена обугленного леса. Черное безмолвие. Деревья‑ трупы с растопыренными обгорелыми лапами. Лица и одежда партизан пропитались чернотой.

Щетинкин стоял у поваленной обгорелой лиственницы. Мимо него шли люди. Шли с низко опущенными головами, шли не разбирая дороги; падали, поднимались. Они были страшны в своем молчаливом шествии, в своем почти механическом упорстве.

Потянулся обоз. Щетинкин заметил Вассу с Шуриком на руках, девочек, привязанных к седлу, это его семья. Он пристально всматривался в худенькие замурзанные личики девочек, в их большие печальные глаза. Одежда на Вассе и на девочках висела обгорелыми клочьями. Ни жена, ни дочери не махали ему руками, не звали его. Может быть, они просто не видели его, не замечали? Им казалось, что он где‑ то впереди. Это он ведет их…

Двадцать первого июня авангард партизанской армии вышел в Минусинский уезд. Все вздохнули с облегчением. Казалось, самое трудное позади. А впереди был Усинский тракт, плодородная Минусинская котловина, заросшая синими ирисами. С песчаных холмов открывался широкий вид на Ароданские высоты, одетые вечными снегами.

Однако путь к Белоцарску, в Урянхай, оказался нелегким: повсюду подстерегали засады кулаков‑ дружинников и колчаковских частей, еще не растративших боевого пыла. Да и сама дорога оказалась такой же трудной, как в тайге. То партизаны шли по песчаным дюнам, а сверху палило нещадное солнце, и негде было от него укрыться. То начинались солончаки и болота, и кони проваливались в трясину по грудь. Степь накалялась, как железный лист, дышала жаром.

Партизаны упрямо продвигались вперед. Кулаки‑ дружинники, заметив бредущих, словно во сне, босых, оборванных людей с горящими от голода глазами, в страхе отступали. Партизаны Щетинкина!.. Да откуда им тут взяться?.. Не могли же поверить местные жители, будто можно пройти вот так из ставшего легендой Степного Баджея почти тысячу верст, с детьми, стариками, женщинами!.. Плетется в голодной горячке свой, партизанский поэт из маляров Рагозин, шепчет спекшимися от жажды губами:

Почто вы, женщины Баджея,

Сменили юбки на штаны?..

Хочет рассмешить своими стихами других, поддержать. Но никто даже не улыбается.

Зной, зной, колючий зной… После таежной сырости он непереносим. Движется походный лазарет, стонут раненые в пароконных качалках. Врач Вологодский и сестры милосердия Таня Барашкова и Аня Аршанская ничем не в силах им помочь, да и сами они еле держатся на ногах. И ни ветерка. Поникли алые знамена, на которых изображены плотник с пилой и агроном с саженцем – союз плотника‑ рабочего с крестьянином‑ агрономом. Но для партизан плотник – это Щетинкин, агроном – Кравченко. Незамысловатая символика. А лозунг на знаменах прежний: «Да здравствует Рабоче‑ Крестьянская Советская власть! » Но там, где попадаются поселения, навстречу партизанам выходят крестьяне, несут мед, масло, молоко, белый хлеб. Им хочется, чтобы красные партизаны задержались в их селе, отдохнули, пообедали. А партизаны, несмотря на крайнюю усталость, торопятся. Задерживаться, расслабляться нельзя.

– Останьтесь пообедать, – упрашивает молодка. – Куда спешить?

Уписывая краюху хлеба, молоденький партизан объясняет:

– Мы, тетенька, большевики, а большевики – это такие люди, которые могут быть две недели не евши и им ничего не делается, а потому их белые боятся, так как эти пустые брюхи слишком крепко дерутся и легко бегают.

Порядок движения был все тот же, что и в тайге. Только за авангардом теперь шел не полк особого назначения, а так называемая «Советская рота», которая, оказавшись в крупном селении, сразу же ставила посты у трактиров, казенок, кабаков, куда, вдруг ставшие гостеприимными, владельцы злачных заведений стараются заманить партизан, отколоть от основной массы. Они‑ то знают: за партизанами по пятам идет есаул Бологов… Кравченко и Щетинкин это тоже знают. Большой бой неизбежен. Скорее бы добраться до Белоцарска, где, по данным разведки, крупных белых частей нет.

Щетинкин прикидывал: хватит ли продовольствия на весь оставшийся трудный поход? Вызвал заведующего отделом снабжения Марутко, сказал:

– Вот что, Евстафий Тарасович, тут есаул Бологов должен подбросить нам несколько подвод продовольствия, так что приготовься.

– Шутишь, Петр Ефимович?

– Да уж не до жиру – быть бы живу.

Он и в самом деле не шутил. Приказал телефонисту подключиться к линии, позвонил в кулацкое село Ус, занятое дружинниками белых, заговорил от имени разгромленных дружинников, с которыми только что закончился бой.

– Немедленно пришлите подкрепление и продовольствие! – потребовал он и указал место, где якобы закрепились уцелевшие дружинники.

Потянулись минуты ожидания: пришлют или не пришлют? Марутко был человек хладнокровный. В недавнем рабочий‑ железнодорожник, он связал свою судьбу с партизанами еще в прошлом году, когда Красноярский подпольный комитет послал его для связи со Щетинкиным. Теперь в партизанской армии ведал продовольствием.

Когда показался отряд в шестьдесят дружинников и шесть подвод, нагруженных доверху продуктами, Марутко вышел навстречу.

– Сюда, сюда, хлопчики! Ждем не дождемся. Нет, нет, разгружать не треба. Так сподручнее…

Когда дружинники наконец сообразили, кто перед ними, было уже поздно. Их разоружили. Хотели взять в плен, но раздумали: зачем в походе лишние рты?

– Идите, хлопчики, до дому, – напутствовал их Марутко, – да не проговоритесь начальству, как вас ловко провел Щетинкин, а то, чего доброго, расстреляют или вздернут на самую красивую осину…

Под хохот и улюлюканье партизан дружинники бросились наутек.

– Всякое даяние есть благо, – сказал Кравченко глубокомысленно, осмотрев подводы. – Не перестаю удивляться твоей находчивости, Петро. Одним словом, военная хитрость. Такое дается, конечно, только опытом и глубоким знанием психологии врага.

– Голь на выдумки хитра, – отмахнулся Щетинкин. – Могли бы подбросить и больше, скупердяи чертовы!

Кравченко вспомнил, как однажды в Ачинске Щетинкин, затесавшись в группу офицеров в своей форме штабс‑ капитана, присутствовал на совещании, где обсуждался вопрос о поимке «бандита Щетинкина». Любая случайность могла стоить ему жизни. Но этот отважный человек в самом деле глубоко знал психологию той среды, в которой не так уж давно вращался, был хладнокровен и уверен в своей неуязвимости, казалось, не страшился смерти, постоянно поддразнивая ее. В обычной жизни он отличался добродушием, любил петь, а плясал так ловко, будто «на винтах ходил».

По пыльной улице села Шушенского проходили батальоны партизанской армии. Впереди на лошади ехали Щетинкин, Кравченко и представители местных большевистских организаций Кочетов, Квитный, Текина. У них над головами был протянут полотняный транспарант: «Свобода угнетенным народам! »

Развевались красные знамена полков с изображениями сохи и молота, плотника с пилой и крестьянина с лукошком, обменивающихся рукопожатием.

– Здесь находился в ссылке Ленин… – задумчиво произнес Щетинкин. И, повернувшись к Текиной, спросил: – Правда, что вы видели Ильича в те годы?

– Я была еще девочкой. Говорят, он брал меня на руки…

«Здесь был Ленин… Странно. В этой таежной глуши. И поднял мир… Вот человек, который его видел… Все как‑ то связано, и мы связаны друг с другом…»

– Нужно красную звезду прибить на том доме, где он жил, – сказал Володя Данилкин. – Как у нас на баджейском штабе… Я бы всюду, где бываем, прибивал красные звезды…

Маше Текиной было по виду не больше двадцати пяти. Простое миловидное лицо исконной сибирячки. Что она могла помнить? Ленин держал ее на руках, и был он в то время очень молод, может быть чуть постарше теперешней Маши.

Когда‑ то в глухом степном селе Шушенском жили ссыльные декабристы. Ильич приехал сюда в мае 1897 года, его поселили в избе крестьянина Зырянова. Взрослые рассказывали, что Ильичу по его просьбе родные присылали детские книжки с картинками. Книжки он раздавал шушенским ребятишкам.

Кто такой Ленин, Маша узнала намного позже от родных и знакомых. Случилось так, что свою судьбу она связала с политическим ссыльным. Вместе с ним вступила в отряд Красной гвардии, который участвовал в подавлении кулацкого мятежа. Колчаковцы, разбив красногвардейцев, бросили Машу Текину и ее мужа Донченко в тюрьму. Им удалось бежать. Теперь оба просили принять их в Северо‑ Ачинский полк.

– Думаю, Ленин был бы тобой доволен, Маша, – сказал Петр Ефимович.

В полк их, конечно, приняли.

Население радостно встречало партизан. Девушки в шапочках‑ повойниках, в белых, шелковых, обшитых бисером с красной ластовкой рубашках, тканых пестрых юбках и сафьяновых красных сапожках, парни в вышитых рубахах, детвора – все что‑ то кричали, бросали партизанам под ноги букеты таежных цветов.

– Эки‑ и, эки‑ и! – неслись со всех сторон приветствия.

В конце улицы навстречу партизанам двигались толпы с иконами и хоругвями.

– Что за крестный ход? – удивился Щетинкин.

Придержали коней. От толпы отделился высокий, осанистый мужик с черной окладистой бородой. В руках он держал большое расписное деревянное блюдо с хлебом‑ солью.

– Мы, православные крестьяне и мещане, прослышав, что сюда пришли знаменитые партизаны Щетинкин и Кравченко…

Он забыл, что нужно говорить дальше, смутился и передал блюдо Щетинкину, после чего вытащил из‑ за пазухи красный флаг с портретом Ленина и с надписью «Да здравствуют Советы! ». Флаг прикрепили на заранее приготовленное древко. Две женщины в черном отдали Александру Кравченко икону. Это был Георгий Победоносец. Кравченко бережно принял икону, сказал:

– Православные, ваш подарок будем хранить как залог наших добрых отношений с вами.

Осмелевший седенький старичок, хитровато ухмыляясь, обратился к Щетинкину:

– Объясните, гражданин‑ товарищ Щетинкин: ежели вера – дело добровольное, то почему с нас потребовали выкуп за попа Варфоломея?

– Кто потребовал? – недоуменно спросил Щетинкин.

– Вон ентот, в штанах из чертовой кожи. Он тутошний. – Мужичок указал на Кочетова. – Соберите, говорит, двести пудов хлеба, тогда отпустим вашего попа. Хлеб мы собрали, а попа не отдают.

– Товарищ Кочетов! Было такое дело?

– Дал маху, Петр Ефимович. Я ведь не предполагал, что они мои слова примут всерьез.

– А поп? Где поп? – забеспокоился Петр Ефимович.

Кочетов наклонился к уху Щетинкина и что‑ то объяснил. Гневные складки на лбу Щетинкина разгладились.

– Православные, вышло недоразумение: арестованный поп – вовсе не поп, а колчаковский агент, митрополит.

Мужики зацокали языками.

– Эге! Вон какая птица попалась! Сам митрополит!

– Он подбивал нас выдавать большевиков, поджигать дома и уходить от вас в Минусинск.

– Этот Варфоломей – блудник. Женщин на исповедь по ночам приглашает.

– Не отпускайте долгогривого, а то придется Киприяну за свою старуху трястись.

Послышался смех. Седенький старичок сокрушенно закрутил головой:

– Ну и хрен с ним, с Варфоломеем, ежели он контрреволюция.

Щетинкин рассмеялся.

– Так как же, православные?

– От греха подальше! – дружно ответила толпа.

– А хлебец заберите. Уговор дороже всего, – сказал Щетинкин.

Мужик с окладистой бородой перебил его:

– Чего уж там! Дело сделано. Такого попа не надо, а хлеб все равно берите. От этого не отступимся. Ждали вас… Ленин – нашенский, шушенский…

На взмыленном жеребце появился разведчик.

– Дорогу, православные, дорогу… Товарищ главком, сюда подходит из Минусинска большой отряд есаула Бологова. С пушками. Окружить хочет!..

Объявили боевую тревогу. Щетинкин недоумевал: откуда здесь взялся Бологов?

…Корнет Шмаков на полном скаку въехал в Белоцарск. Это был маленький городок, скорее, поселок, затерянный среди гор. Деревянная церковь, мазанки, складские помещения, много юрт, несколько домов.

Возле одного из них Шмаков придержал коня, спрыгнул на землю, взбежал по лестнице на второй этаж и без стука ворвался в квартиру.

В гостиной красивая молодая женщина, увидев корнета, бросилась к нему.

– Наконец‑ то! У тебя такой вид… Что случилось?

Корнет нетерпеливо отстранил ее.

– Объясню потом. Где ваш муж?

– В управлении. Где же ему еще быть?

– Срочно пошлите за ним, Мне нельзя показываться на улицах.

– Но я одна в доме…

– Идите сами! И без промедления.

– Но…

– Идите! Вера, положение очень серьезное. Над вашим Турчаниновым и над всеми нами нависла смерть!

Он взял женщину за плечи и бесцеремонно выставил за дверь. Женщина была изумлена, но повиновалась.

Шмаков брился в ванной комнате, когда появился Турчанинов.

– Откуда, корнет? Что за чрезвычайность?

– Щетинкин со своей армией идет сюда!

– Значит, вы его не убили?

– Его слишком хорошо охраняли. Не забывайте, он был начальником уголовного розыска и всегда начеку…

– Но вы должны были убить! Вы обманули нас! Я вынужден доложить верховному…

– Не говорите глупостей, комиссар. Не я обманул, а Колчак. Он обещал вам трехтысячную армию. Где она? Нет ее!

Турчанинов наклонил голову, глухо спросил;

– Когда Щетинкин будет в Белоцарске?

– День, самое большее – два.

– Все погибло! – в отчаянии проговорил Турчанинов. – С горсткой моих казаков драться бессмысленно. Впрочем, нужно мобилизовать добровольцев и послать их на утес Сахарная Голова. Этот утес – ключ от Урянхая. Не дать партизанам переправиться через реку Ус! А я тем временем поеду на границу за помощью к монголам, к князю Максаржаву. Он князь и обязан помочь…

– Я поеду с вами.

Турчанинов поморщился.

– Вы самонадеянны, корнет. К монгольскому князю я поеду с Лопсаном Чамзой. Если Чамза узнает, что вы здесь, я не дам за вашу жизнь и полушки! Организуйте оборону утеса Сахарная Голова. Это приказ…

Узорные шатры лагеря монгольского князя Максаржава были раскинуты на монголо‑ тувинской границе. Сюда и направились Турчанинов с Лопсаном Чамзой.

Князь встретил их сдержанно. Его лицо с тонким, не монгольским носом выражало официальное спокойствие. Одет он был в национальную одежду – халат и безрукавку‑ курму. Из‑ под шапки товь свисала толстая, туго заплетенная коса.

Лопсан Чамза с подобострастием начал излагать цель визита:

– Мы одной веры, и у нас одна цель. Просим вас, высокий князь Хатан Батор‑ ван Максаржав, защитить Урянхай от красных банд Щетинкина. Мы защитим наших богов, князь.

Максаржав иронически усмехнулся.

– Боги всегда на стороне сильного, – сказал он, уклоняясь от прямого разговора.

Чамза молитвенно сложил руки.

– Вы, светлейший князь, опора монгольского трона и должны помочь правителю России Колчаку.

Максаржав холодно посмотрел на Чамзу, с трудом скрывая презрение, сказал:

– Я не хочу вмешиваться в драку между русскими, – и поднялся.

Турчанинов и Чамза вернулись в Белоцарск ни с чем. Тогда комиссар подумал, что нужно бежать. Бежать, бежать, захватив все самое ценное…

В лагерь Щетинкина явились местные партизаны – русские и тувинцы, знакомые Кайгала. Они предупредили: на утесе Сахарная Голова засада, там много пулеметов.

– Дорогу в обход знаете? – спросил Щетинкин.

– По болотам? Знаем. Проведем.

– Прекрасно. Я поведу Тальский полк в тыл противника, Канский полк выступает по второму парому – будет имитировать переправу. От этой операции зависит, пройдем или не пройдем в Урянхай. Сейчас очень важно оторваться от Бологова. Если мы захватим Сахарную Голову, Бологов не посмеет переправиться через Ус, а в болото он не полезет…

Клубился туман над рекой. На вершине утеса Сахарная Голова укрылся корнет Шмаков со своими казаками и добровольцами. Они зорко следили за противоположным берегом. Там показались конные разведчики партизан. Один из них довольно громко сказал:

– Гляди‑ кось, паром‑ то целехонький!

– А куда он денется? – отозвался другой. – Бологов‑ то в тылу где‑ то болтается, а перед нами – пустынь, никого. При до самого Белоцарска – живой души не встретишь.

Разведчик пронзительно свистнул. На берегу стали собираться подразделения партизан. Шум, звон котелков, хохот.

– Первому батальону грузиться на паром! Орудие, пулеметы…

Шла погрузка. Во всяком случае, так казалось Шмакову. На самом деле на пароме было всего несколько человек. Пулеметы партизаны спрятали в кустах, направили их на Сахарную Голову.

Паром медленно двигался к противоположному берегу. Вот он уже на середине реки.

Шмаков скомандовал:

– По десанту – огонь!

А паром все так же медленно двигался к утесу, с него не слышно было ответной стрельбы. Он плыл, как черный, безмолвный призрак.

В тылу отряда Шмакова, точно из‑ под земли, выросли цепи партизан. Крики «ура» слились с пулеметной и ружейной стрельбой. Под ураганным огнем бегали казаки по утесу, их постепенно прижимали к краю обрыва. Теперь им уже негде было укрыться. Несколько белогвардейцев один за другим бросились вниз со стометровой высоты и разбились о камни.

И все‑ таки и на этот раз Шмакову удалось уйти.

В столице Урянхая, или Тувы, царила паника. Сюда, в Белоцарск, идет партизанская армия! Купцы и чиновники, местные богатеи, казаки грузили имущество на плоты, надеясь по Енисею прорваться в Минусинск.

– Я не могу рисковать, – сказал Турчанинов Шмакову. – Ну а если красные вздумают перехватить плоты?..

– Лучше всего погрузить добришко на телеги – и с богом через Тоджу в Минусинск, – посоветовал корнет и задумался.

– Вы будете меня сопровождать, корнет? Я щедро заплачу.

– Это мой долг, – ответил Шмаков. – Никакой награды не надо. Кроме того, у вас охрана…

– Всего пятьдесят казаков.

– Маловато. Ну, ладно, рискнем.

Добро погрузили на четыре воза: сундуки, ящики, шкатулки. На одном из возов на подушках сидела жена Турчанинова. Шмаков подошел к ней, раскланялся.

– Рад видеть вас.

– О, вы так любезны, корнет.

– Вы позволите сопровождать вас?

– Буду очень рада, любезный друг. Веди себя разумно, – добавила она шепотом. – Он продолжает ревновать…

– Теперь это не имеет значения.

Появилась охрана на лошадях.

– Ну, с богом, – сказал Турчанинов. – Я рад, друзья, что в час испытаний вы со мной…

Обоз въехал в ущелье.

– Можно передохнуть, – сказал Турчанинов.

Возы остановились. Казаки спешились, закурили. Корнет о чем‑ то шептался с каждым из них. Те согласно кивали.

– Кто выполнит акцию? – спросил корнет у казаков.

– Поручаем вам.

– Хорошо.

Шмаков проверил револьвер, сказал Турчанинову:

– Кстати, я забыл передать вам кое‑ что. Оттуда…

Турчанинов понимающе кивнул:

– Тет‑ я‑ тет?

– Совершенно верно. Прогуляемся…

Они ушли в скалы. Вскоре раздался выстрел. Из‑ за скалы появился Шмаков с еще дымящимся револьвером. – Итак, господа, можете приступить к дележу добычи.

– Корнет, что случилось? – спросила жена Турчанинова.

– Ничего особенного, Вера Петровна, – хладнокровно отозвался корнет. – Вашего супруга убили красные бандиты.

Женщина упала в обморок.

– Не обращайте на нее внимания, – сказал Шмаков. – Приступайте! Всем поровну.

– Да здравствует наш атаман! Щедрый атаман…

– Тише, дьяволы! Красных накличете.

Казаки вскрывали сундуки, делили маральи рога, серебряную и золотую посуду, высыпали из замшевых мешочков золотой песок, золотые десятирублевки и пятирублевки, жемчуг, бирюзу.

– Тибетская бирюза…

Шмаков морщился, нетерпеливо прохаживался вдоль обоза.

– А теперь, казаки, мы сами себе господа и сами себе слуги. Колчак доживает последние дни. Куда двинем?

– Лучше всего на Баян‑ Кол. Там есть где пошуровать…

– На Баян‑ Кол – марш!.. Мадам я сам утешу.

И в маленьких юртах рождаются великие люди.

Монгольская пословица

Монгольский князь Максаржав носил почетное звание «Хатан Батор», что означает – «Несокрушимый богатырь». Звание получил еще в 1912 году за взятие города Кобдо – последнего оплота маньчжурской династии в Монголии. Маньчжуры владычествовали в Монголии почти триста лет, довели страну до крайнего разорения. Отдаленные и ближайшие предки Максаржава участвовали в восстаниях, которые поднимали монгольские князья и араты против иноземных захватчиков. Некто Доржи, простой пастух, прославившись в боях, первым из предков Максаржава получил княжеский титул. С той поры титул переходил в роду от поколения к поколению. Максаржав считался потомственным военным, ибо главная обязанность князя воевать с врагами. Да и сам он смотрел на войну как на тяжелую, трудную, но неизбежную, а иногда прямо‑ таки необходимую вещь, когда приходится драться за независимость страны.

Род обнищал до такой степени, что потомственный князь Максаржав перешел в категорию «хух тайджи», что значит – «неимущий дворянин». Чтоб прокормить семью и самому не умереть от голода, он вынужден был заниматься далеко не княжескими делами: выделкой овчин и мехов, шитьем одежды. Он оказался искусным портным и сапожником. Сеял хлеб, отвозил его на продажу в столицу. Водил караваны верблюдов, пас стада правителя хошуна. Женился Максаржав рано: шестнадцати лет. В жены взял свою землячку Цэвэгмид, дочь простого пастуха. После смерти отца Максаржаву пришлось заботиться не только о собственной семье (у них с Цэвэгмид было десятеро детей), но и о матери, младших братьях и сестрах. Нужда – лучший учитель. Когда его призвали на военную службу, дела совсем пришли в упадок…

Несмотря на громкое звание «Несокрушимый богатырь», которое присваивается за исключительный героизм и полководческое искусство, Максаржав с первого взгляда не производил внушительного впечатления: был он среднего роста, кряжистый, с тонким прямым носом. Из‑ под шапки свисала толстая, туго заплетенная коса. Носил он простой коричневый халат, неуклюжие гутулы – сапоги с загнутыми носками, был неотличим от сотен других скотоводов, и только коричневый шарик на шапке свидетельствовал о его княжеском звании. Но не было в Монголии человека более прославленного и известного во всех аймаках, нежели Максаржав!

Тогда, в двенадцатом году, он со своими цириками[1] взял крепость, которую окружал глубокий и широкий ров, наполненный водой. Стена крепости была такой толщины, что по ней могли сверху проехать две телеги. Отвели воду из крепостного рва, попытались взорвать ворота, стену – ничто не помогло. А в крепости засел основной гарнизон Кобдо, маньчжурский наместник и его чиновники. Они могли отсиживаться за толстыми стенами до тех пор, пока не придет подмога из Китая.

Нужно было спешить. Максаржав сосредоточил вокруг крепости в два обвода восемь тысяч своих цириков. Китайцы отстреливались из пушек. У цириков имелись только берданки и по двадцать пять патронов на каждого, Подготовку к штурму крепости Максаржав готовил тщательно, целых десять дней, изучал систему огня противника. Штурмовать решил ночью. Перед штурмом сказал цирикам:

– Вам выпала великая честь завоевать монгольскому народу счастье… Я сам поведу вас на штурм…

Он отобрал тогда более двадцати цириков, самых отважных и находчивых, и вместе с ними на приставных лестницах взобрался на крепостную стену, а оттуда спустился в самую гущу врагов… Наместник выбросил белый флаг.

Потом были другие бои, отряд Максаржава дрался и на восточных окраинах Монголии, дошел до Барги и Ванемяо. В этих походах отличился командир пулеметной роты Сухэ, которого Максаржав сразу же выделил и наградил званием Батора. Мог ли он предполагать тогда, что Сухэ‑ Батор, сын простого кочевника, сыграет исключительную роль в его судьбе?..

Когда после всех побед Максаржав вернулся в столицу, монарх Монголии – богдогэгэн и его министры не поспешили назначить национального героя на высокие военные посты: боялись его самостоятельности и влияния на армию. Хатан Батору предложили скромную должность церемониального чиновника министерства внутренних дел. Чиновник не имел никаких прав, обязан был сопровождать князей и лам, удостоенных высоких титулов и званий, когда они являлись на поклон к монарху. То была насмешка родовитых бездельников, трусливых, никчемных, умеющих плести интриги. Оскорбленный Максаржав подумывал об отставке. Ему исполнилось сорок, он решил вернуться в свой хошун и всерьез заняться землепашеством, обучая аратов этому новому для них делу.

Однако, как только возникла опасность войны, о Максаржаве сразу же вспомнили. Он знал о событиях, происходящих в России: белого царя свергли, власть взяли рабочие и крестьяне. Красная Армия разбила Колчака, и его войска откатываются на восток. Как относился он к этим вестям? Пытался разобраться во всем. Разобраться было не так просто. Белый царь считался другом Монголии. Ведь когда решили провозгласить независимость Внешней Монголии в 1911 году, то обратились за помощью именно к царской России, а не к другой державе… Россия оказала тогда помощь оружием и деньгами… Теперь правителем России объявил себя Колчак, и непонятно было, как он относится к Монголии. Впрочем, скоро все разъяснилось. Весной 1919 года в Урянхайский край вторглись отряды разбитых Красной Армией колчаковцев. Они повели себя как завоеватели: грабили, насиловали, казнили ни в чем не повинных тувинцев и монголов. Находившиеся в Урянхае монгольские части вынуждены были отступить. Вот тут‑ то правительство богдогэгэна и вспомнило о Максаржаве, «Несокрушимом богатыре»: его спешно назначили командующим – сайдом на северо‑ западную границу. Мол, наведи там порядок, защити монгольскую землю.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒