Глава шестая

Все еще прошлое

Хуанита быстро повернулась и метнулась назад в кухню.

– Подожди, Мамачита. Не звони никому, – сказал Табаско. Джулио почувствовал, как его рот растягивается в улыбке.

Она взглянула на него и скрылась на кухне.

У Джулио покалывало кожу. Он чувствовал повеление, как песню глубоких голосов, оно взывало к его мышцам, а не к разуму. У него в голове родилось пламя, и оно выжгло эту песнь, прежде чем мышцы успели повиноваться.

«Это дверная ручка», – подумал он. Табаско направил мысль на нее, она снова расплавилась, стекла с его руки и приняла свою прежнюю форму. Теперь он мог отпустить ее.

– Я бы на вашем месте не стал здесь оставаться, – сказал Джулио. Его руки горели, и он знал, что Табаско что‑ то задумал.

Мужчина начал петь. Джулио не мог не восхититься тем, как звучал его голос, то повышаясь, то понижаясь: красивый, поставленный голос. Однако, пока он совсем не заслушался, Табаско что‑ то сделал с его ушами, и он оглох.

«Что это? » – встревоженно спросил Джулио.

«Он произносит заклинание порабощения, – пояснил Табаско. – Если мы их услышим, мы будем вынуждены повиноваться. Я вспомнил, что ты сделал с Дейдрой. Смотри, как отлично работает». – Он улыбнулся и поднял руки. Вокруг них клубилось белое пламя.

Как странно жить в мире без звуков, где нет даже тихой музыки дыхания. Ужасно. Пропало все, что Джулио любил.

Мужчина продолжал двигать губами. Его глаза расширились, когда Табаско потянулся к нему.

– Пожалуйста, – сказал Джулио, не слыша своего собственного голоса, – пожалуйста, уходите, пока я не дотронулся до вас.

Ему приходилось рассчитывать, что его голос все‑ таки звучит, ведь он чувствовал его в своем горле. Ему приходилось бороться с желанием схватить мужчину горящими руками. Дикая, необузданная часть его действительно хотела увидеть, как он загорится и умрет. Табаско толкал его, а Джулио сопротивлялся.

«Не заставляй меня. Ты же сам знаешь, каково это», – мысленно упрекнул его Джулио.

«Он же уйдет. Он только принесет еще больше бед. Если мы сейчас с ним разберемся, мы будем в безопасности». – Руки Джулио совсем исчезли в вихре белого пламени, но Табаско перестал толкать их к незнакомцу.

– Уходите, – снова сказал Джулио. – Убирайтесь отсюда.

Серые глаза неотрывно смотрели в его глаза. Мужчина кивнул, потом повернулся, вышел из квартиры и закрыл за собой дверь.

Джулио дышал так, будто только что пробежал стометровку. Он смотрел на свои руки. Пламя из белого стало желтым, потом оранжевым, потом красным и совсем потухло. Руки снова казались обычными. Он облокотился о дверь, все еще тяжело дыша, и утер пот со лба.

Подняв голову, он увидел, что в дверях кухни рядом с Хуанитой стоит Эдмунд. Его рот шевелился.

«Мои уши! Табаско…»

Что‑ то щелкнуло в голове, и слух вернулся. Он почувствовал облегчение. Ему казалось, он бы не выдержал постоянной глухоты.

– Все в порядке? Джулио, с тобой все в порядке? – спросил Эдмунд, идя к нему.

– Я… Я умираю от голода.

– Я приготовлю еще сэндвичей, – сказала Хуанита и вернулась на кухню.

– Что ты сделал? Что этот человек сделал с тобой? – спросил Эдмунд. Глядя через плечо в сторону кухни, он добавил: – Твоя мама знает обо всем этом?

– Да. Так гораздо лучше. Я рад, что успел с ней все обсудить прежде, чем появился этот человек. О, господи! – Все внутренности Джулио жаждали огня. Он оттолкнулся от двери и направился в кухню. Эдмунд обнял его за плечи.

– Ух ты! Как вы все украсили! – воскликнул он, увидев стол с выжженными отпечатками рук. Он помог Джулио сесть, и сам уселся рядом.

Хуанита поставила тарелку с бутербродами перед Джулио. Он схватил один и затолкал его в рот. Он почувствовал, что тот сгорел у него внутри, не дойдя до желудка. Он съел еще два, и только потом немного успокоился.

«И правда плохие манеры», – подумал он.

«Я понимаю, – отозвался Табаско, – но нам сейчас это нужно».

– Извини, мам, – сказал Джулио.

– Да ничего. – На сковородке поджаривался еще один сэндвич с сыром, а Хуанита стояла перед холодильником, изучая содержимое пластиковых контейнеров. – Тебе не все равно сейчас, что есть? Со вчерашнего ужина осталось немного риса.

– Отлично.

Она поставила перед ним полную миску риса и дала ложку. Он ел и чувствовал, как силы возвращаются к нему. К тому времени, как он доел рис, сэндвич уже дожарился, а голод немного утих. Сэндвич показался ему не менее восхитительным, чем предыдущие: такое же сложное сочетание воздушного волокнистого хлеба и шелковистого расплавленного сыра.

– Эдмунд, а тебе чего‑ нибудь дать? Ты тоже становишься таким же голодным после использования своей силы? – спросила Хуанита.

Эдмунд растерянно посмотрел на Джулио.

– Я ей никогда ничего о тебе не рассказывал, – сказал Джулио.

– Я сегодня позвонила тебе по телефону, и ты появился через несколько секунд. Можно только догадываться, как, – пояснила Хуанита.

– Я думаю, моя сила действует по‑ другому, не так, как у Джулио. Я только что поужинал, так что спасибо, ничего не нужно.

Джулио все‑ таки придвинул ему тарелку с печеньем.

– Хорошо. Спасибо, – сказал Эдмунд и выбрал розовое.

– Сынок, ты хочешь еще сэндвич? – спросила Хуанита. Она налила в стаканы молоко и поставила их перед Джулио и Эдмундом.

Джулио прислушался к своему желудку.

– Да, наверное, спасибо, мам.

– У нас еще салат остался. Табаско, ты всегда так ешь? Если да, то Джулио придется подыскать еще одну работу, – сказала Хуанита, укладывая на сковородку очередной сэндвич.

– Я еще не знаю, Мамачита. Здесь все так ново.

– Ладно, посмотрим. А пока у нас закончился сыр, – она поставила на середину стола миску с салатом. Положив немного себе в тарелку, она произнесла:

– А теперь расскажите мне, что же произошло.

– Тот человек знает слова, подчиняющие Табаско, – сказал Джулио.

– Кто такой Табаско? – спросил Эдмунд.

– Табаско – мой второй сын, – ответила Хуанита.

Джулио почувствовал, как в нем вспыхнуло тепло и разлилось по всем жилам. Глядя на свою мать, он чувствовал, как в его сердце что‑ то изменилось, и оно расплавилось. Табаско влюбился.

– Второй сын, значит, – повторил Эдмунд.

– Мой второй сын находится внутри первого.

Эдмунд уставился на Джулио.

Тот с трудом сглотнул. Из всего, что произошло в этот день, поведение матери, пожалуй, было самым удивительным. Он вспомнил тот ужасный момент, когда он мучительно выбирал, с кем, если что, он будет на одной стороне: со своей матерью или с новым жильцом внутри себя. А если он – брат? Тогда не придется выбирать между ними. Если Табаско будет слушаться Хуаниту и следовать ее правилам…

– Продолжай, – попросила Хуанита.

– Есть какое‑ то заклинание порабощения, – сказал Джулио, – это такое магическое рабство. И тот человек мог использовать его и подчинять себе Табаско, контролировать все, что он делает. А теперь, я думаю, он может использовать его и против меня.

– Но ведь оно не сработало. – Хуанита встала и взяла сэндвич со сковородки.

– А я оглох. Это Табаско сделал.

Она уставилась на него.

– Временно, конечно. Это защитило нас. Раз мы ничего не слышали, мы не обязаны были подчиняться. Надеюсь, я его прогнал. Он выглядел напуганным?

– Не то чтобы напуганным, но он ретировался, – она улыбнулась ему, потом взглянула серьезно. – Хорошо, что я к тому времени уже отключила пожарную сигнализацию.

– А я разве сжег что‑ то еще? – Он посмотрел в сторону гостиной.

– Ничего серьезного. Но краска вспузырилась. Ты, наверное, что‑ то сделал, чтобы защитить одежду, а?

Джулио посмотрел на свою черную футболку. Она была цела и невредима.

– Конечно, – сказал Табаско, – когда я обезопасил себя от огня, я и одежду не забыл.

– Нам надо как‑ то взять это под контроль, – сказал Джулио. – Что, если я спалю что‑ нибудь во сне? Этого нельзя допустить, Табаско. Здесь все очень важно. В доме к тому же, живет много народу. Больше в доме ничего не палим, если только нам не грозит опасность.

– Я понял.

Он говорил двумя голосами. Ему и самому казалось это странным, и он представлял, каково это для Хуаниты и Эдмунда. Он взглянул на маму.

Хуанита взяла его тарелку, положила на нее еще один сэндвич и поставила перед ним. Она поцеловала его в лоб и взъерошила волосы.

– Тебе будет трудно, но ты научишься. – Она снова села и взялась за салат.

– Миссис Ривера, – обратился к ней Эдмунд.

– Что?

– Как вы можете… – Он замолчал, потом снова заговорил: – Вы знаете, кто такой этот Табаско?

Она внимательно посмотрела на Джулио. Он откинулся на спинку и встретил ее взгляд. Теперь его мучил вопрос, не придется ли ему бороться со своим лучшим другом Эдмундом. Эта мысль угнетала его.

– Я понимаю твое беспокойство, – медленно заговорила Хуанита. – Тебя волнует, не навредит ли он Джулио? Желает ли он вреда кому‑ либо еще? Чего он хочет? Что он может? – Она прикрыла веки, потом повернулась и пристально взглянула на Эдмунда. – Я думаю, что мой второй сын еще малыш. И мне кажется, он хочет быть хорошим. Я думаю, мы дадим ему такой шанс, если Джулио не возражает.

До сегодняшнего дня Джулио всегда был один в своей голове, если не считать того случая, когда Натан вошел в его тело, чтобы спрятаться от того, кто решил посвятить себя упокоению духов. Настолько ли хорошо Джулио знал Табаско, чтобы решать, оставаться ли ему или нет? Не имеет значения. Он уже решил. Табаско подарил ему свои таланты, силу и дружбу. Джулио дотронулся до выжженного отпечатка на столе.

– Я хочу, чтобы он остался, – сказал он. – Нам еще над многим придется поработать, но я думаю, все будет хорошо.

«Отлично», – подумал Табаско.

«Ты ведь все равно не собирался уходить, ведь так? »

«Я очень постараюсь не делать этого. Если объединить твои умения и мои, я думаю, мы бы серьезно могли помериться силами».

«Друг с другом? Или с другими людьми? »

«С другими. Давай не будем драться друг с другом».

Джулио почувствовал, как расслабились его плечи.

«Давай не будем».

Он поймал себя на том, что улыбается, но не знает точно, кто из них это делает.

– Хорошо, – сказал Эдмунд, но в его голосе слышалось сомнение.

Джулио взял его за руку.

– Спасибо, что ты так быстро пришел.

– Всегда пожалуйста. – Эдмунд улыбнулся и встал. – До завтра. – С этими словами он исчез.

– Эшуе Шиака, – сказал Табаско.

– Прости, что? – спросила Хуанита.

– Эшуе Шиака. Это мое настоящее имя.

– Эшуе Шиака, – повторила Хуанита.

Джулио вздрогнул. Он почувствовал, как ее слова дошли до самых его костей. Что все это значило? – «Все, что ей надо сделать, это только произнести твое имя… и что дальше? »

«И она сможет управлять мною».

– Спасибо, – сказала Хуанита.

– Не за что, Мамачита.

– О нет, есть за что. Я знаю, что это значит. – Она улыбнулась. – Доедай, у нас еще много дел сегодня.

Несколько часов они готовили подносы с закусками, печеньем и торт для вечеринки в честь шестнадцатилетия Ларсона.

Хуанита в основном работала домработницей, а приготовление праздничных обедов было ее дополнительным заработком. Еще она чинила и перешивала одежду. Время от времени даже шила. Она обучила Джулио стольким своим уменьям, на сколько у него хватило терпения. И когда он помогал ей, она иногда платила ему, в зависимости от того, какие счета приходили в тот месяц. Он помогал, как только мог.

Пока они готовили, Табаско лежал тихо внутри Джулио. Он делал вид, что его вообще нет, за исключением того случая, когда Джулио досталось съесть сломанное шоколадное печенье. Он бросил все, что в этот момент делал, закрыл глаза и растворился во вкусе шоколада. Темный, гладкий, горьковато‑ сладкий, ощущение его на языке было ни с чем не сравнить.

– Что с тобой? – спросила Хуанита через минуту.

Он открыл глаза, сморгнул слезы.

– Шоколад, – пояснил он.

Она наклонилась поближе, внимательно посмотрела на него и улыбнулась:

– А, понятно.

Самое странное, что ему не хотелось больше в тот момент. Шоколад – слишком особая вещь, чтобы есть его, как другие продукты.

Они закончили около полуночи. Когда Джулио лег в постель и выключил свет, он подумал, что это был самый длинный день в его жизни. И он чувствовал, что он еще не закончился.

«Почему дом не узнал меня? » – размышлял Джулио.

Табаско порылся в его воспоминаниях, нашел то, которое его сейчас беспокоило: днем, когда Джулио вернулся в дом в своем теле, после того как побывал там бестелесным. «Из‑ за меня ты стал другим».

«Но дом всегда узнавал меня раньше, Табаско. Насколько другим я стал? Я не хочу измениться настолько, что мои друзья перестанут узнавать меня».

«Но призрак признал тебя».

Джулио почесал нос и задумался об этом.

У Натана не возникло сомнений, что он это он, хотя дом и ведьмы беспокоились.

«Дом и призрак – части друг друга, – подумал Джулио. Раньше он не мог до конца понять это, пока дом не пустил его целиком в себя. – Почему же призрак узнает то, что дом не хочет? »

«Я не знаю».

В темноте Джулио сел на кровати и посмотрел в окно. Напротив строился новый дом. Сколько он себя помнил, он всегда видел океан из окна своей спальни, но скоро этот чудесный вид заслонит здание. Уже был виден темный силуэт его каркаса.

«И Эдмунд вел себя как‑ то странно со мной».

«Что ты хочешь? »

Джулио долго смотрел вдаль и думал. Год назад Эдмунд тоже внезапно изменился. Больше всего изменился его голос. Когда он заговаривал, люди оборачивались и смотрели на него. Ему это совсем не нравилось.

Изменилась ли тогда их дружба? Как Эдмунд справился с этим?

Джулио никогда не приходило в голову, что Эдмунд стал совсем другим человеком. Он все еще был просто Эдмундом, только с новыми особенностями и дополнительными проблемами. Ситуация была совсем другая.

Джулио тогда помогал Эдмунду учиться говорить обычно, ретушировать прозрачность и заглушать музыку в голове, хотя, конечно, жалко было терять такой великолепный звук. Когда Эдмунд старался, он мог маскировать свой чудесный голос.

«Мы уже решили не менять голос», – сказал Табаско.

«Чем меньше мы изменимся, тем быстрее мы вернемся к моему обычному поведению и тем меньше остальные будут вспоминать, что ты здесь».

Джулио почувствовал напряжение и неприятные предчувствия. Это исходило не от него.

«Ладно, в чем проблема? »

«Ты действительно хочешь, чтобы я исчез? »

«Нет! » – И тут Джулио подумал: – О чем я прошу его? Попросить кого‑ то притвориться невидимым – это почти то же самое, что попросить его уйти. Этого ли я хочу? – «Я не хочу, чтобы люди смотрели на меня с насмешкой, боялись меня или показывали пальцем. Я не хочу, чтобы та девочка, Таша, считала меня каким‑ то монстром. Я не хочу, чтобы дом воспринимал меня как чужака. Я не хочу, чтобы мама волновалась. И я хочу, чтобы ты остался со мной. Это возможно? »

Табаско молчал долго, очень долго. Джулио подумал: «Ладно, возможно. Теперь все должно измениться. Ну да, конечно, должно. Мне действительно придется стать другим человеком. Может быть, это даже заметят окружающие. Пусть, пусть. Я с этим справлюсь. Если я хочу, чтобы все было, как прежде, это еще не значит, что так оно и будет. Ведь я разговариваю со своим братом. Я должен дать ему немного пространства. Звал ли я его? Нет. Знаю ли я его? Не очень хорошо. Хочу ли я, чтобы он остался со мной? Эй! Он дает мне магические способности! Он хочет сотрудничать со мной! Он пытается научиться быть человеком! Он мне нравится! В чем же дело? Я такой дурак».

Он уже собирался сказать об этом, но Табаско перебил его: «Я могу показать тебе кое‑ что».

Пласт воздуха засветился пурпурным. Чуть слышно зазвучало пианино, сразу три октавы, и потом еще три аккорда на полтона ниже, когда сквозь пурпур прорвался небесно‑ голубой цвет. Еще один аккорд, сразу три октавы, ударил совсем низко и задержался на шесть тактов, внеся контрастный черный цвет в эту палитру. Прелюдия Рахманинова. Затем музыка зазвучала энергично: красные фейерверки с оранжевыми полосами, лазоревыми крапинками и всплесками лилового. Они появлялись и исчезали с каждой нотой, а когда звучала самая глубокая нота, во всем этом полотне опять появлялись черные нити.

Потом цвета погасли, звуки стихли.

Джулио сидел и моргал. Волосы на загривке и руках у него стояли дыбом, а по спине бегали ледяные мурашки. В ответ на эти цветные звуки у него в голове возник какой‑ то образ, чувство, которому он не мог подобрать названия.

Он не мог понять своего отклика. Он знал, что он был сильным, и гораздо ближе, чем когда‑ либо, к тому, чего он ждал от музыки.

«Забудь все, о чем я тебе только что сказал. Я идиот», – сказал он Табаско.

«Это не…»

В дверь постучали.

– Входи, – ответил Джулио и включил настольную лампу.

В комнату вошла мама. Она присела рядом с Джулио на кровати и спросила:

– С тобой все в порядке? Я слышала музыку.

– Я старался, чтобы было не очень громко, – пробормотал Табаско.

– А было не громко, но все равно слышно. – Она огляделась по сторонам. Магнитофон остался в гостиной. Будильник‑ радио, стоявший на тумбочке у кровати, был выключен.

– Откуда она звучала? – поинтересовалась мама.

«Ты можешь сделать это еще раз? » – мысленно спросил Джулио.

«Думаю, да».

– Мам, – сказал Джулио и взял ее за руку. – Посмотри.

Через мгновение темнота замерцала красками, зазвучала музыка. Краски сменяли друг друга, картинки появлялись и исчезали, аккорды следовали один за другим… и остановились.

Хуанита долго сидела молча, глядя туда, где только что вспыхивали все цвета радуги, потом повернулась к Джулио.

– Что это было? – шепотом спросила она.

– Это его искусство.

Она протерла глаза.

– Это было красиво, mijo.

– Спасибо, – ответил Табаско.

Джулио чувствовал его смущение.

– Мы пытаемся решить, как нам жить вместе, – сказал чуть погодя Джулио, – и все, до чего я додумался – это попросить его делать вид, что его вовсе нет. Но это несправедливо. Ему тоже есть, что сказать.

Она взяла его голову двумя руками и заглянула ему в глаза мягким, ищущим взглядом.

– Вы оба в одной голове. Может быть, просто постараться быть одним человеком?

– Я не понял, как это? – отозвался Джулио.

– А, может, я сама не понимаю, что говорю, – закончила она, потом наклонилась и поцеловала его в лоб. – Спасибо, что показал мне музыку. До завтра. В одиннадцать мы должны уже быть у Ларсенов.

– Хорошо, – ответил Джулио. И тут у него в желудке забурчало. – Ох! Опять? Мам, я пойду сделаю себе что‑ нибудь поесть.

– Вот теперь ты ешь, как растущий мальчик, – ответила она. Она, бывало, дразнила его за небольшой рост, пока они оба не поняли, что он, видимо, и не вырастет больше пяти футов трех дюймов. Она и сама была невысокой – пять футов. Она никогда не говорила ему о росте его отца, и вообще ничего о его чертах. Все, что он знал о нем – это то, что он ушел. – Спокойной ночи, mijo, – сказала она.

Да, определенно, надо будет найти еще какую‑ то работу, чтобы поддерживать эти пламенные привычки.

Он встал, оделся, отправился на кухню и приготовил тосты. Хватило трех кусочков, чтобы утолить голод, вызванный картинами Табаско. Еще какое‑ то время он посидел за столом. Кончиком пальца он дотрагивался до хлебных крошек, и они сгорали, превращаясь в пепел. Он чувствовал их вкус через кожу: обугленные, хрустящие, вкусные.

Все это так дико!

Идти спать? Нет. У него еще много вопросов.

Он увидел, что из‑ под двери маминой комнаты не пробивается свет. У нее тоже был длинный день. Очень может быть, что она уже спит. Он как можно тише выскользнул из квартиры и отправился гулять по безлюдным улицам маленького приморского городка.

Свет от фонарей серебрил туман, поблескивал на каплях росы. Воздух пах морской солью, древесным дымом, холодом. Джулио сунул руки в карманы и сжал плечи. Уходя, он накинул куртку, но ночь сегодня была холодной.

И вдруг он согрелся. Он расправил плечи.

«Что случилось? »

«Тебе же не нравится мерзнуть. Тогда зачем это делать? »

«Что? » – И тут он вспомнил обугленные отпечатки на кухонном столе и подумал, что теперь у него был внутренний обогреватель, такой горячий, что мог расплавить металл. Так зачем же мерзнуть?

Мимо проехала патрульная машина, и Джулио спрятался в дверях магазинчика. У следующего перекрестка он свернул с главной улицы и направился к побережью. Через три квартала он подошел к зачарованному дому.

Туман вбирал в себя городские огни и висел над головой, тускло освещая окружающие предметы.

Джулио дотронулся руками до ворот, вспомнив, как дом позволил ему проникнуть под поверхность и как‑ то почувствовать, кто идет, какая погода, температура воздуха, какое время суток и многое другое.

Ворота открылись. Он прошел мимо зарослей черники к крыльцу и остановился на пару минут. Потом сел на ступеньки. Облокотился спиной о стену и положил ладони на пол.

– Дом, – позвал он.

– Да, Джулио.

– На этот раз ты меня узнал?

– Да.

– В тот раз, когда ты позволил мне стать частью тебя, мне понравилось.

– Мне тоже.

– А когда я вернулся, ты не узнал меня… – Джулио снова испытал это странное чувство потери, отчаяния, тем более глубокого, что дом был таким приветливым, когда ему это нужно было больше всего.

– Но ты и в самом деле был кем‑ то другим, Джулио.

– А теперь я кто?

– Джулио‑ Эшуе.

Табаско вздрогнул.

– Джулио‑ Эшуе‑ Шиака, – пробормотал дом совсем тихо. Джулио спиной почувствовал, как его будто ощупали пальцами, а его руки будто погрузились в ступеньки крыльца.

Он ощутил, как его руки обволокла лазурь. Со смущением он смотрел, как его руки проникают в дерево.

– Дом?

– Ты же хочешь попасть внутрь?

– А разве я могу сделать это, оставаясь в своем теле? – Он попробовал пошевелить пальцами и не смог. Но ощущение было не такое, что они застряли в дереве, а, скорее, будто их кончики исчезли, вплавившись в энергию дома.

– Не знаю, – ответил дом.

Все это было так странно.

– Может быть, Натан сможет разобраться во всем этом или, по крайней мере, объяснит мне, что происходит.

– Натан на эту ночь ушел.

Ах да, сеанс. Он на целый день и ночь освобождал Натана от связи с домом, и, возможно, он проведет это время с кем‑ то, кто разорвал круг во время сеанса. Джулио стал гадать, кто из колдунов будет на этот раз, но понял, что не узнает, пока не спросит у них.

– Дом, ты сердишься на меня?

– Нет, – ответил тот, – я просто хочу тебя съесть.

– Что? – засмеялся Джулио. Потом взглянул на свои запястья, поглощенные деревом.

«Чего он хочет? – спросил Табаско. – Он хочет нас обидеть? » – Джулио почувствовал, как в груди у него разгорелся огонь: Табаско собрался все жечь и крушить. – «Он знает мое имя».

– Эй, Джулио, хочешь попасть внутрь? – Дерево обхватило его щиколотки, добралось до колен и выше, к поясу. Руки тоже по локоть погрузились в древесину.

Дом медленно засасывал его. Или он тонул в нем? Он уже должен был бы провалиться сквозь крыльцо, но он не чувствовал ногами землю внизу, а наоборот, все его тело под поверхностью древесины перестало осязать что‑ либо. Все, что он чувствовал – это обволакивающее тепло.

Дерево дошло до подбородка и остановилось.

– Джулио?

Он совсем не чувствовал ни рук, ни ног. Он больше не ощущал свое тело. Странно было смотреть на все. Должно быть, таким видится окружающий мир кошке. Прямо перед его глазами начинались трещины в половицах, уходящие и стирающиеся вдали. И если бы кто‑ нибудь сейчас прошел по крыльцу, он бы смотрел прямо на его ботинки.

– Ах да, конечно.

Джулио закрыл глаза, прежде чем дерево добралось до них.

И вот он стал большим, как дом.

Его нервы протянулись по изношенным, ободранным проводам, галька кое‑ где покрывала его тело, как драконья чешуя; доски стали его костями, а каждая комната была словно легкое; старые трубы превратились в его кровеносные сосуды, связавшие его с водопроводной системой города. Его бетонный фундамент, как ноги, зарылся в песчаную почву. Камин был сердцем дома. Его стены были полны тайн, воспоминаний, магии. Тени, повсюду таившиеся в доме, только и ждали, когда их призовут, чтобы воплотиться во что‑ то осязаемое. И снова Джулио ощутил, будто он растекся за пределы дома, через заросли черники, за забор, под тротуаром до середины улицы.

Но он знал, что он не один. Они с Табаско вместе исследовали свое новое тело, а за ними следовала тень, словно старший брат или сестра, идущие за малышом, который учится кататься на велосипеде.

Они чувствовали тепло, приветливость и еще многое другое. Дом все это знал.

– Вот ты и внутри, – сказал он.

– Я заметил.

– Получилось! Я съел мальчика. Я никогда раньше этого не делал, не считая Натана, но он уже был мертв тогда.

– А тебе хотелось?

– Иногда. – Голос дома звучал весело. – Только особенных людей.

– Теперь, когда ты съел меня, это означает, что я должен остаться здесь до конца жизни?

Дом не ответил. Джулио подумал, что скажет мама, если он не явится помогать ей обслуживать вечеринку у Ларсенов. Как же он ей скажет, что с ним случилось? Ее это не обрадует. Ему и самому это не нравилось, но Джулио казалось, что было бы грубо попросить дом отпустить его, пока он поглощал его, да ему и самому хотелось, чтобы его проглотили. Почему? Сейчас он и сам не знал. Но если дойдет до худшего, он может попросить Эдмунда передать все это Хуаните…

Но все это казалось таким смехотворным, что он не мог пока отнестись к этому серьезно.

В своем новом воплощении ему почти нечем было двигать. Дом мог открывать и закрывать двери и окна. Может, попробовать это? Он попросил Табаско помочь ему, и они вместе проникли в дверные петли входной двери, чувствуя переход от дерева к металлу. «Как заставить одну поверхность двигаться по другой? Как двигать предметы, не имея мускулов? » – задумался Джулио.

Табаско ответил:

– Это легко; надо только пощекотать немного магией. – И он показал.

Дверь со скрипом открылась.

Дом засмеялся.

Они попробовали щекотать дом еще в нескольких местах, и все втроем смеялись. Двери, шкафчики и ящики открывались и закрывались. Джулио вспоминал места, куда следовало бы заглянуть, а Табаско придумывал, как добраться до них. В конце концов Джулио осознал, что у дома была целая незримая нервная система, нервная сетка магии, в узлах которой пересекались отдельные нервы и скапливался лазурный свет.

– Теперь не двигайся, Джулио‑ Эшуе, – велел дом и мягко, но настойчиво стал растягивать его, пока Джулио не почувствовал себя змеиной кожей, которую пригвоздили к доске.

– Что ты делаешь со мной?

– Изучаю тебя.

– Зачем? Мне больно. – Его ранки горели и саднили, словно в них попала соль.

– Потерпи немного, – ответил дом.

У Джулио возникло ощущение, что его мысли взболтали и перемешали. Это напомнило ему, как яичный белок смешивается с желтком на сковородке, когда жаришь яичницу.

Его охватило смятение. Какое‑ то время мысли просто расползались.

Чтобы вызвать пламя из того, что не горит, skorleta, подумал он и тряхнул бы головой, если бы она у него сейчас была. На ум пришло воспоминание о том, как он кусает засахаренное яблоко, красная кожица которого лопается под его зубами, и вкус корицы смешивается со свежей терпкостью зеленого яблока. Потом вспомнился водяной нож, щекотание магией, обугленные крошки, музыкальный фейерверк…

Дом отпустил его. Он лежал, задыхаясь, на крыльце, втягивая в себя кубометры воздуха, и выдыхал их.

– Что это было? – спросил он, когда отдышался настолько, что смог говорить.

– Эшулио.

– Что? Что? – Он сел, вытянул руки перед собой, повернул ладони вверх, вниз. Руки. Вроде бы обыкновенные. Он осторожно дотронулся до половицы, но ощутил вместо древесины кожу. Он нажал чуть посильнее, и его рука погрузилась в дерево. Он медленно потянул руку назад, и она с легким шлепком отделилась от половицы.

– Дом, что это? – прошептал он.

– Чтобы понять что‑ то до конца, надо это переварить.

– Похоже, многие вещи я не пойму никогда, – сказал Джулио.

– Теперь, когда в твоих пальцах огонь, ты можешь съесть гораздо больше.

– Но разве… Разве это не уничтожает вещь, которую ты изучаешь?

– Нет, если ты научишься правильно это делать.

Джулио потер руки. Они казались нормальными: все мозоли музыканта на своих местах, подушечки пальцев и холмики на ладонях.

Дом съел его, но он остался целым.

Но он изменился. Голова все еще болела от того, что дом сделал с ним напоследок. Бессвязные мысли теснили друг друга.

– А как правильно есть?

– Тебе придется самому учиться. Можешь спросить у Натана. Начни с маленьких вещей. – В голосе дома слышалось веселье. Потом он сказал более серьезно: – Джулио, спасибо, что вернулся, что позволил мне исследовать тебя, что был частью меня.

– И тебе спасибо за то, что позаботился обо мне, когда я не мог сам этого сделать. Спасибо, что впустил меня, – ответил Джулио.

– Пожалуйста, – сказал дом.

– Что ты узнал, рассматривая меня?

– Ты изменился, но твое ядро то же самое, как Натан и говорил. Сегодня был день больших перемен. Некоторые из них я спровоцировал сам.

– Во мне?

Долгое время дом молчал. Джулио поднялся на ноги и ждал.

– Власть имен в людях ослабела, но она остается непреложным законом для тех, кому принадлежит твое второе я, – сказал дом. – До тех пор, пока вы оставались раздельными сущностями, те, кто знал имя твоего второго я, могли командовать тобой, и ты бы не смог сопротивляться. Ты бы не смог так жить, Джулио. – Голос дома смягчился.

– Да, я бы ненавидел это. Мне хватило того, что мной управляли сегодня. Но не думаю, что этого больше не случится.

– Я надеюсь, ты теперь станешь менее восприимчивым.

– Почему? Что ты сделал?

– Подожди, сам увидишь, – сказал дом.

– Сколько времени? Мне пора домой, – сказал чуть погодя Джулио.

– Спокойной ночи, Джулио. Приятных снов.

– Спокойной ночи, дом. – Он обхватил себя руками, вспыхнул, прошел сквозь пламя и, выйдя из него, оказался в своей спальне.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒