Когда ноги снова коснулись земли, глаза уже можно было открыть. Но картина, открывшаяся взгляду, хороших перспектив не сулила.

Во-первых, эльфы не склонны к «некрасивым», по их мнению, методам, вроде устранения соплеменника, даже ради всеобщего блага. Вот люди да. Люди на это идут с легкостью, что канийцы, что хадаганцы. Но эльфы… Это было очень необычно.

Во-вторых, какой вообще смысл в физическом устранении Эльвина? Если ему не поверили, то зачем устранять? А если устранять, значит, ради сохранения очень уж важной тайны! И что получается? Что капитану эскадры все же поверили?

Эльвин ди Гран окончательно запутался. С одной стороны, судя по вердикту суда, бывшего капитана просто, что называется, слили. С другой просматривались признаки Большой Игры, затеянной Советом Восьми Домов. Но в этот раз настолько тонкой игры, что от Эльвина ускользала не только ее суть, но и сам факт, была она затеяна, или не была, играл в ней какую-то роль опальный капитан, или нет.

От верного ответа на эти вопросы зависело многое, в том числе и жизнь Эльвина. Нужно было срочно принять решение, из какой версии исходить, планируя дальнейшие действия.

Если это игра, то нужно сидеть тихо и ничему не мешать. Другими словами, не предпринимать вообще никаких активных действий, чтобы не навредить интригам Совета. Если же хотели убрать свидетеля, то стоило попробовать подраться за собственную жизнь. А это, наоборот, предполагало самые активные действия.

Две разных концепции, два кардинально разных подхода. Но, как это часто бывает, победил инстинкт самосохранения. Большая Игра большой игрой, Совет Советом, а погибать неизвестно за что показалось Эльвину совсем уж бездарным занятием. И он принялся лихорадочно искать пути выживания.

Главный вопрос – захотят ли напавшие на летающий экипаж вскрыть его? Или просто бросят? В первом случае еще были шансы на спасение, но во втором уже никаких. Потому что если пленника оставят в запертом отсеке, через некоторое время кандалы на руках начнут сжиматься и неизбежно отрубят запястья полностью. А дальше – потеря крови из лопнувших вен, и скорая смерть.

Думать о столь ужасном и болезненном конце не хотелось совершенно, но, помимо воли, эти мысли лезли в голову, как разъяренные астральные монстры лезут в пробоины терпящего бедствие корабля. Это подавляло волю настолько, что хотелось выть, а не переходить к активным действиям.

С огромным трудом Эльвину удалось взять себя в руки. Дыхание было частым, сухим, в голове шумело. Но, несмотря на это, бывший капитан поднялся на ноги и осмотрел окровавленные тела стражников. У них были копья. И по габаритам оружие способно было пролезть между прутьями решетки.

Одно копье безнадежно застряло древком между телами, но второе валялось в углу отсека, почти у самой решетки. Эльвин попытался просунуть одну из скованных рук в ячейку решетки, но кандалы мешали неимоверно, не позволяя пальцам коснуться оружия.

Взвыв от бессилия, Эльвин сел на пол и отдышался. Так и хотелось пнуть ногой по броне, но толку от этого не было никакого. Но отчаяние не на всех действует одинаково. Кого-то подавляет, кого-то, наоборот, стимулирует. Эльвин, определенно, относился ко вторым.

Ум постепенно прояснился, и эта ясность чуть раздвинула черные шторы безысходности, показав путь к спасению. Эльвин вспомнил о поясе, на котором висела отданная гвардейцам шпага. Расстегнув пряжку он, просунул ее между прутьями и, с нескольких попыток, подцепил древко и вывел копье из равновесия. Оно грохнулось на решетку, после чего, не без труда, удалось его вытащить.

Копье было штатным оружием для Городской Стражи, его создали легким, и оно имело превосходный баланс. Его чуть светящийся наконечник, узкий и тонкий, выращенный из магического кристалла, нес в себе запас энергии, достаточный для однократного пробивания почти любой брони. Но, при более экономном расходе, им можно было долго вести рукопашный бой с противниками в тяжелой защите.

Первой мыслью как раз и было – пробить броню. Но это от отчаяния, с которым необходимо бороться. Небольшое отверстие в переборке не решит никаких проблем, но полностью израсходует запас магической энергии, чего допускать не следовало. Удар в замок люка тоже не способен был изменить ситуацию, так как на него точно наложено заклинание сильного мага, и запросто створку не открыть.

И тут случилось то, чего Эльвин боялся больше всего и о чем не хотел даже думать – потихоньку, едва заметно, начали сжиматься кандалы на запястьях. Сердце тут же перешло на бешенный ритм, и от ужаса потемнело перед глазами. Эльвин попытался обуздать овладевшее им состояние, но справиться с ним не вышло. Со всей отчетливостью бывший капитан понял, что никто не откроет отсек, и что менее чем через час вся его кровь вытечет из разорванных вен.

Все тело дрожало крупной дрожью, костяшки пальцев, сжимавших копье, побелели. Но, вместе с ужасом, пришла и спасительная мысль. Когда кандалы сожмутся так, что терпеть боль будет уже немыслимо, можно броситься на копье и прекратить бессмысленные мучения.

И вдруг, в пробоине, оставленной боевым заклинанием, мелькнула тень. Эльвин напрягся. Ужас, как это бывало перед абордажной схваткой, начал быстро переплавляться в боевой кураж. Сработала память тела – руки привычно крутанули оружие, и наконечник копья оказался направленным на закрытый проем люка. Снаружи, из-за переборки, раздалось приглушенное заклинание – кто-то пытался отворить створку. И это ему удалось. В щель приоткрытого люка проскользнуло сначала яркое лезвие дневного света, а через миг он хлынул так, что пришлось зажмуриться, давая глазам привыкнуть к изменению освещения.

Но медлить было нельзя. И нельзя погрязнуть в размышлениях, пытаясь понять, кто отпирал створку, зачем ему это понадобилось. Исходить приходилось из худшего варианта. А он был прост – сбив летающий экипаж, кто-то пришел добить пленника. Все. Этого было достаточно.

Глаза еще не привыкли к свету, так что поднимать веки не имело ни малейшего смысла. Впрочем, этого не требовалось. Пускай и давно Эльвин был младшим лейтенантом в абордажной команде, но тогда на тренировках в него накрепко вбили нужные рефлексы. Нет разницы, сражаться абордажным палашом в кромешной темноте трюма, или сражаться копьем, когда яркий свет слепит глаза. В обоих случаях ничего не видно, а потому от зрения нет никакого проку. Нужно надеяться на другие органы чувств.

Эльвин прекрасно помнил, где расположен люк. Кто бы ни поднял створку, сейчас он точно за ней, а потому длинный выпад копьем просто не мог не достигнуть цели. Бывший капитан ударил не сильно, стараясь сберечь энергию магического кристалла, но сразу ощутил, что наконечник попал в грудную пластину легкой кирасы. Не пробить он ее не мог, а потому оставалось лишь выдернуть оружие из раны и выскочить через люк наружу. Эльвин оттолкнулся от брони, сложил крылья и прыгнул головой вперед. Когда ощутил, что проем остался за спиной, распахнул крылья и сделал несколько мощных взмахов.

К сожалению, Превращение изменило тела эльфов меньше, чем им хотелось бы, так что крылья позволяли лишь не очень высоко и не очень долго парить над землей. Полноценным полетом это сложно было назвать. Но иногда выручало.

Когда ноги снова коснулись земли, глаза уже можно было открыть. Но картина, открывшаяся взгляду, хороших перспектив не сулила.

⇐ Предыдущая 29 30 31 32 333435 36 37 38 Следующая ⇒

Ког­да но­ги сно­ва кос­ну­лись зем­ли, гла­за уже мож­но бы­ло от­крыть. Но кар­ти­на, от­крыв­ша­яся взгля­ду, хо­роших пер­спек­тив не су­лила.

Когда ноги снова коснулись земли, глаза уже можно было открыть. Но картина, открывшаяся взгляду, хороших перспектив не сулила.