Часть III 8 страница

Снова тяжелой неподвижной массой рухнула на кровать.

Она с трудом сдерживала регулярные приступы тошноты.

Она плакала, сама этого не замечая.

Ее тело было здесь, но сознание уже уходило.

Она перекатилась на бок. Все кружилось вокруг нее, вихрем закручиваясь вокруг ее жизни, оставалось только сжаться в комок.

Ее мозг внезапно охватила паника – чисто нейронная реакция.

Все, что должно было вскоре случиться, касалось только телесной оболочки; через считаные секунды, уходящие безвозвратно, душа Алекс будет уже в другом мире.

Если он вообще существует.

В отеле все было перевернуто вверх дном. Заблокированный въезд, оцепленная парковка, машины, сирены, полицейские в форме. Клиентам сообщили, что снимается сериал. Правда, все происходило среди бела дня, а в сериалах подобные сцены всегда разыгрываются ночью. Было семь утра, когда началась вся эта суматоха. И вот уже целый час хозяин отеля утешал своих постояльцев, приносил извинения, давал гарантии, одновременно пытаясь придумать, что бы еще пообещать, чтобы не растерять клиентуру в дальнейшем.

Когда вошли Камиль и Луи, он поспешил им навстречу. С ходу оценив ситуацию, Луи слегка обогнал шефа – он предпочитал поговорить с хозяином заведения первым. Он чувствовал, что, если в подобных обстоятельствах предоставить действовать Камилю, через полчаса здесь начнется гражданская война.

Итак, Луи, привычно демонстрируя благожелательность, сочувствие и понимание, отвел хозяина гостиницы в сторону, таким образом открыв своему шефу путь наверх. Камиль поднялся по лестнице в сопровождении полицейского из местного комиссариата, прибывшего на место преступления первым.

– Я ее сразу узнал – это та самая девушка, которую недавно объявили в розыск.

Он явно ожидал похвалы, но на лице маленького полицейского читалось все что угодно, кроме хорошего расположения духа. Он быстро шел вперед и, казалось, совершенно не замечал происходящего, полностью погруженный в себя. Он отказался ждать лифта и поднялся по бетонным ступенькам абсолютно пустой лестницы – эхо разносилось по лестничным пролетам, гулко, словно под сводами собора.

Полицейский все же счел нужным добавить:

– Я распорядился никого не пускать в номер до вашего приезда.

Ситуация сложилась необычная: поскольку криминалисты еще не подъехали, а Луи беседовал внизу с хозяином, Камиль вошел в номер один, будто близкий друг или член семьи покойной – и точно так же на несколько секунд застыл на пороге, словно из почтения к смерти, и только потом осторожно приблизился к изголовью кровати.

В заурядных местах вроде сетевых отелей смерть всегда тривиальна. И смерть этой женщины не стала исключением. Ее тело было плотно закутано в простыню, вероятно, в результате предсмертных конвульсий, и чем‑ то напоминало тело древней египтянки, подготовленное к мумифицированию. Рука свешивалась с кровати, окоченевшая, мертвенно‑ бледная, такая человеческая и такая женская. Лицо застыло, черты заострились, неподвижный взгляд был устремлен к потолку. В уголках губ заметны следы рвоты, судя по всему, просочившейся изо рта – кажется, он был заполнен ею, удерживали ее только стиснутые зубы. Сколько боли во всем этом.

Как и в любом помещении, где кто‑ то умер, здесь царила атмосфера тайны. Камиль по‑ прежнему стоял у порога комнаты. За время работы он привык к трупам, он повидал их множество – что вы хотите, за двадцать пять‑ то лет, – однажды он их подсчитал, и по численности это оказалось сопоставимо с населением небольшой деревни. Некоторые оставляли отпечаток в его душе, от некоторых не оставалось ничего. Такое разграничение происходило бессознательно. Эта смерть причиняла ему боль. Он страдал. Он не знал почему.

Первая его мысль была о том, что он снова опоздал. Как и в тот раз, когда умерла Ирэн. У него не сработал нужный рефлекс, он слишком много размышлял – и в тот раз он прибыл слишком поздно, когда она уже была мертва… Но нет, сейчас, оказавшись здесь, он знал, что это не такой же случай, что история не повторяется дважды во всех деталях, что ни одна смерть не будет иметь для него такое же значение, как смерть Ирэн. Хотя бы потому, что Ирэн была ни в чем не повинна, а с этой женщиной все далеко не так просто.

Однако тревога не покидает его. Он не находит этому объяснения.

Он чувствует, он знает, что чего‑ то не понимает. Возможно, с самого начала. А теперь эта женщина унесла все свои секреты с собой. Камилю очень хотелось бы приблизиться к ней, увидеть ее лицом к лицу, склониться над ней, понять.

Он преследовал ее, пока она была жива, он увидел ее мертвой – но все еще ничего не знает о ней. Сколько ей лет? Откуда она?

И даже – как ее на самом деле зовут?

Рядом с ним на стуле лежала ее сумочка. Камиль вынул из кармана пару резиновых перчаток, натянул их. Затем взял сумочку, открыл. Обычная женская сумочка, с типичным содержимым. Но – о чудо – среди всего прочего оказался паспорт. Камиль раскрыл его.

Тридцать лет. Мертвые всегда не похожи на живых, какими они были еще совсем недавно. Камиль переводил взгляд с официальной фотографии на мертвую женщину и видел, что ни одно из двух лиц не похоже на те портреты, которые он нарисовал за последние несколько недель, включая и те, что послужили основой для фоторобота. Лицо женщины оставалось неуловимым. Какое же было настоящим? Вот это, в паспорте? Здесь ей лет двадцать, прическа давно вышла из моды, она не улыбалась и смотрела прямо перед собой без всякого выражения. Или фоторобот серийной убийцы – холодное застывшее лицо, таящее в себе угрозу и растиражированное в тысячах экземпляров? Или истинным было вот это, неживое лицо женщины, чье тело, от которого уже отлетела душа, представляло собой лишь вместилище тайных скорбей?..

Камиль заметил в этом лице странное сходство с «Жертвой» Фернана Пелеса – тот же ошеломляющий эффект внезапно настигшей смерти.

Невольно зачарованный этим лицом, Камиль даже забыл, что до сих пор так и не выяснил, как ее зовут. Он вновь заглянул в паспорт.

Алекс Прево.

Он повторил это имя.

Алекс.

Итак, больше не было ни Лоры, ни Натали, ни Леа, ни Эммы.

Только Алекс.

Хотя… и ее тоже уже не было.

Часть III

Судья Видар доволен. Еще бы. Это самоубийство – логическое следствие его умозаключений, его профессионализма, его упорства. Как и все тщеславные люди, он всегда относил то, что скорее было результатом стечения обстоятельств, на счет своего таланта. Поэтому, в отличие от Камиля, он ликовал. Но – спокойно. Однако чем больше он пытался сдерживать свои чувства, тем больше самодовольства исходило от всего его существа. Камиль читал это по его губам, плечам, по сосредоточенности, с которой он облачался в защитные средства – в хирургической шапочке и синих пластиковых бахилах Видар выглядел очень непривычно.

Он мог бы ограничиться тем, чтобы наблюдать за работой криминалистов из коридора, но нет, серийная убийца тридцати лет, да еще и мертвая – это как охотничье полотно: его надо рассматривать с близкого расстояния. Он был удовлетворен. В номер он вошел с видом римского императора. Склонившись над кроватью, он слегка пошевелил губами, словно говоря: «хорошо‑ хорошо», а когда вышел, на лице его читалось: «классический случай». Указав Камилю на экспертов‑ криминалистов, он многозначительно произнес:

– Мне скоро понадобятся все данные, вы понимаете…

Это означало, что он хочет сделать заявление для прессы. Как можно скорее. Камиль ничего не имел против. На здоровье.

– Ведь нужно же в конце концов пролить свет на это дело? – продолжал судья.

– Конечно, – подтвердил Камиль, – самый яркий свет.

Судья вроде бы собирался уходить, но Камиль чувствовал, что это еще не все, – он догадывался, что последнюю пулю тот выпустит уже с порога.

– Пора с этим заканчивать, – заявил судья. – Это станет благом для всех.

– Вы хотите сказать – для меня?

– Ну если откровенно – то да.

С этими словами он снял медицинскую шапочку и бахилы. Ни к чему, чтобы они вносили диссонанс в его облик и умаляли серьезность его слов.

– В этом деле, – заговорил он снова, – вам явно не хватило проницательности, майор Верховен. Вы не успевали за развитием событий, причем не раз. Вы наверняка отдаете себе отчет в том, что даже установлением личности жертвы мы обязаны не вам, а ей. В последний момент вас спасло удачное стечение обстоятельств, но вашей заслуги в этом нет. Если бы не этот… инцидент, – судья слегка махнул рукой в сторону комнаты, – я не думаю, что вы смогли бы сохранить это дело за собой. Я считаю, что вы оказались…

– Не на высоте? – подсказал Камиль. – Ну‑ ну, господин судья, договаривайте – ведь это вертится у вас на языке.

Судья, слегка раздраженный, сделал несколько шагов по коридору.

– Да, это в вашем стиле, – прокомментировал Камиль. – Вам не хватает мужества, чтобы сказать то, что вы думаете, и не хватает искренности, чтобы думать то, что вы говорите.

– Ну что ж, тогда я скажу вам то, о чем собирался умолчать.

– Заранее трепещу.

– Боюсь, что вам больше не будут поручать серьезных дел.

Он сделал паузу, чтобы изобразить размышление – «да, я не произношу ничего необдуманного, и на сей раз я не собираюсь смягчать своих слов», – и договорил:

– Ваше возвращение к работе, возможно, было преждевременным, майор Верховен. Возможно, вам стоило бы отдохнуть еще немного.

Все вещдоки сначала исследовали в лаборатории, затем передали в кабинет Камиля. Оказалось, что их довольно много, хотя поначалу никто не отдавал себе в этом отчета. Они заняли два больших стола, которые Арман сдвинул и заботливо накрыл скатертью, плюс еще секретер, стулья, кресла и шкаф для верхней одежды. Странно было видеть эти вещи, которые, казалось, принадлежали девочке‑ подростку, и сознавать, что речь идет о женщине тридцати лет. Создавалось ощущение, что она так и не выросла. Иначе зачем бы хранить розовую пластмассовую заколку со стразами, сильно потертую, или старые билеты в кино.

Все эти вещи забрали из отеля четыре дня назад.

Выйдя из номера, в котором женщина покончила жизнь самоубийством, Камиль спустился на первый этаж, где Арман допрашивал портье, молодого человека с зачесанными набок и намертво зафиксированными гелем волосами – казалось, что кто‑ то отвесил ему сбоку оплеуху. По причинам вполне очевидного практического характера Арман предпочел проводить допрос в ресторане, где как раз настало время завтрака.

– Вы позволите? – спросил он.

И, не дожидаясь ответа, налил себе чашку кофе и придвинул четыре круассана, бокал апельсинового сока, блюдце кукурузных хлопьев, яйцо вкрутую, два ломтика ветчины и копченый сыр. Поглощая еду, он задавал вопросы и внимательно слушал ответы, иногда кое‑ что уточнял, не прекращая жевать:

– Вы мне недавно сказали – двадцать два тридцать.

– Да, – отвечал портье, пораженный неумеренным аппетитом такого тощего легавого, – но плюс‑ минус пять минут, вы понимаете… никогда нельзя сказать точно…

Арман кивнул. В завершение разговора он спросил:

– У вас нет коробки или чего‑ нибудь в этом роде?

Не дожидаясь ответа, он расстелил на столе три бумажные салфетки, высыпал туда целую корзинку венских булочек и старательно упаковал их, даже завязав края салфеток изящным узлом, словно собирался сделать кому‑ то подарок. Затем, обращаясь к изумленному портье, пояснил:

– Это на обед. Столько дел, никогда не знаешь, будет ли время сходить поесть…

Было полвосьмого утра.

Камиль вошел в зал для проведения семинаров, где временно расположился Луи. Он допрашивал горничную, которая обнаружила тело Алекс, – женщину лет пятидесяти с бледным усталым лицом. Она сделала уборку после ужина и ушла домой, но уже в шесть утра ей пришлось снова явиться на работу для новой уборки – так иногда случалось из‑ за нехватки персонала. Сейчас она, сутулясь, грузно сидела на стуле.

Обычно она заходила в номера уже ближе к полудню и всегда стучалась – потому что иначе можно увидеть такие сцены… Она бы рассказала, какие именно сцены, но присутствие маленького полицейского, который вошел в середине допроса, отчего‑ то ее смущало. Он ничего не говорил, просто стоял, сунув руки в карманы пальто, которого так и не снял, – кажется, он был болен, его знобило. Сегодня утром получилось так, что она ошиблась номером, – у нее на листке значился номер 317, клиент в это время уже отсутствовал, и она могла убраться без помех.

– Но написано было так неразборчиво… и мне показалось, что это номер триста четырнадцать.

Она сильно нервничала – ей хотелось доказать, что эта история не имеет к ней никакого отношения. Она тут совсем ни при чем.

– Если бы номер был написан как следует, ничего бы не случилось.

Чтобы ее успокоить, Луи положил свою изящную руку с ухоженными ногтями ей на запястье и слегка прикрыл глаза – поистине порой у него были манеры кардинала. Впервые с того момента, как она по ошибке зашла в номер 314 вместо 317‑ го, собеседница осознала, что этот досадный промах, о котором она все это время не переставала твердить, ничего не значит по сравнению с тем печальным фактом, что молодая женщина покончила жизнь самоубийством.

– Я сразу поняла, что она мертва.

Она замолчала, подыскивая слова, – ей уже доводилось видеть трупы. Но все равно, каждый раз это неожиданно, каждый раз выбивает вас из колеи…

– Меня как громом поразило!

Она инстинктивно прижала руку ко рту при одном только воспоминании. Луи всем своим видом выражал сочувствие. Камиль ничего не говорил, смотрел, ждал.

– Красивая девушка… Она выглядела такой живой…

– Когда вы ее нашли, она выглядела живой?

Это первый вопрос, который задал Камиль.

– Ну, то есть… не то чтобы… не знаю, как лучше сказать…

Поскольку оба полицейских молчали, горничная вновь сбивчиво заговорила: она вошла, она хотела как лучше, хотела выяснить, нельзя ли что‑ то сделать… Очевидно, она никак не могла избавиться от мысли, что поступила неправильно и ее за это накажут. Она пыталась оправдаться.

– Я имела в виду, когда я видела ее накануне, у нее был живой вид. Вот что я хотела сказать! Она шла таким уверенным шагом… Ну, я даже не знаю, как поточнее выразиться…

Она еще сильнее занервничала. Луи как можно более спокойным тоном спросил:

– Накануне вы видели, как она выходила? А куда она шла?

– Не знаю, куда‑ то на улицу… Она несла мусорные пакеты.

Горничная еще не успела закончить фразу, как двое полицейских испарились, словно по волшебству. Затем она увидела в окно, как они бегут к воротам.

По пути Камиль подхватил Армана и еще трех человек, и все устремились наружу. По всей длине улицы, через каждые метров пятьдесят, стояли мусорные контейнеры, вокруг которых суетились служащие отелей – как раз в это время производился вывоз мусора. Полицейские завопили, но издалека никто не расслышал, чего они хотят. Камиль с Арманом бросились в одну сторону, жестикулируя на ходу, Луи – в другую, потрясая служебным удостоверением. Остальные свистели в свистки во всю мощь своих легких. Все вместе заставило мусорщиков буквально оцепенеть – они застыли, не успев завершить начатых движений. Запыхавшиеся полицейские уже подбегали к ним. За всю свою карьеру мусорщики еще не видели ничего подобного.

Горничную тем временем окружили репортеры – она стояла, словно начинающая кинозвезда, в свете софитов. Она указала место, откуда накануне увидела выходящую из отеля женщину:

– Я приехала на скутере. Вон оттуда. А увидела я ее, когда стояла вот здесь. Нет, пожалуй, чуть поближе… точно не помню…

На парковку отеля ввезли штук двадцать мусорных контейнеров. Это привело хозяина в ужас.

– Вы не можете… – начал он.

– Чего это я не могу? – перебил Камиль.

Хозяин отступил. Ну и паршивый денек! Мусорные контейнеры опрокинули прямо на асфальт. Как будто мало самоубийства, так теперь еще и это!

Три заветных пакета нашел Арман. Сказались чутье и опыт барахольщика.

В воскресенье утром Камиль открыл окно, чтобы Душечка смогла понаблюдать за прохожими на улице – она это обожала. Когда он закончил завтракать, не было еще и восьми. К тому же ночью он очень плохо спал. Он вошел в один из тех долгих периодов, которые случались на протяжении всей его жизни довольно часто, – когда все решения словно зависают в воздухе и любое действие или бездействие кажутся абсолютно равноценными. Самое ужасное в этом состоянии неопределенности – осознание того, что рано или поздно придется сделать тот или иной конкретный шаг. Притворяться перед самим собой, что обдумываешь и взвешиваешь все варианты, – всего лишь способ прикрыть спорное решение видимостью логического обоснования.

Сегодня картины матери продают с аукциона. Раньше он уже говорил, что не пойдет туда. Сейчас он твердо в этом уверен.

Он представил себе, что аукцион уже завершился, после чего полностью сосредоточился на мысли о деньгах. Точнее, о том, чтобы не оставлять их себе, а раздать. До сих пор он даже не задумывался о приблизительной сумме. Ему не хотелось заниматься подсчетами, и тем не менее мозг почти непроизвольно выстраивал ряды цифр – это было сильнее его. Конечно, он никогда не будет таким богатым, как Луи, – но все‑ таки… Получалось что‑ то около ста пятидесяти тысяч евро. Может быть, больше – около двухсот. Ему не слишком нравились такие мысли – но кому бы на его месте они не приходили в голову?.. Страховки, полученной после смерти Ирэн, хватило на то, чтобы полностью оплатить квартиру, приобретенную ими в рассрочку, после чего он вскоре ее продал и на вырученные деньги приобрел свою нынешнюю, дополнительно взяв небольшой кредит. Доход от продажи картин, скорее всего, погасит этот кредит полностью. Эта мысль была первой брешью в ряду возможных благотворительных вариантов. Он сказал себе: ну что ж, можно погасить кредит, а то, что останется, – раздать. Здесь уже начиналась казуистика. Вплоть до соображения о том, что может и вообще ничего не остаться. Если так рассуждать, то в итоге он отправит двести евро в какой‑ нибудь центр онкологических исследований и на том успокоится.

Ладно, наконец сказал он себе, переключись. Сосредоточься на главном.

Камиль вышел из дома около десяти, предоставив Душечке смотреть на улицу в одиночестве, и, поскольку погода стояла солнечная и прохладная, решил пройтись до работы пешком. Он ходил довольно быстро, насколько это возможно при таком маленьком росте. Ходьба его взбодрила, и уже к середине пути он принял нужное решение, после чего спустился в метро.

Несмотря на воскресный день, Луи обещал коллегам, что подъедет на работу к часу дня.

Камиль с момента появления в своем кабинете вел немой диалог с вещами жертвы, разложенными на столах и стульях. Ему казалось, что перед ним выставка сокровищ маленькой девочки, недавно опустошившей бабушкины сундуки.

Вечером того дня, когда обнаружили тело Алекс, ее брат прибыл на опознание в Институт судебной медицины. После того как процедура опознания завершилась, мадам Прево, ее мать, попросили высказаться о личных вещах покойной.

Мадам Прево оказалась маленькой и хрупкой, но энергичной женщиной с угловатым лицом, обрамленным седыми волосами. Ее одежда была далеко не новой. Все в ее облике громко заявляло: мы из небогатой среды. Она не пожелала ни снять пальто, ни поставить сумку, ей явно не терпелось покончить с формальностями и уйти.

– Ну, все‑ таки слишком много неожиданностей сразу, – заметил Арман, который принимал ее первым. – Вот представьте себе: ваша дочь кончает жизнь самоубийством после того, как убила минимум шесть человек, – есть отчего прийти в замешательство, не правда ли?

Перед этим Камиль долго разговаривал с ним в коридоре о том, как лучше подготовить свидетельницу к опознанию. Ей предстояло оказаться перед столькими вещами ее покойной дочери – детскими, подростковыми, женскими, – не имеющими никакой особой ценности, но тем более способными разбить вам сердце, когда ваш ребенок умер. Мадам Прево держалась хорошо, не плакала, казалось, она все понимает, – но, оказавшись перед столами, на которых была устроена своего рода выставка воспоминаний, слегка пошатнулась, и ей пододвинули стул. В такие моменты сторонним свидетелям всегда нелегко – они переминаются с ноги на ногу, обреченные на терпение и бездействие. Мадам Прево так и не выпустила из рук сумку, она сидела словно на официальном приеме, иногда указывая на знакомые предметы – нашлось немало и таких, которых она не знала или не помнила. Часто она приходила в замешательство, ее голос звучал неуверенно – как если бы она видела вместо обычного портрета дочери шарж или отражение в искривленном зеркале и сомневалась, что это действительно Алекс. Для нее все эти вещи были каким‑ то разрозненным набором хаотичных деталей, который ни о чем ей не говорил. В том, что жизнь ее дочери в итоге свелась к грудам бессмысленных безделушек и прочей ерунды, ей виделось нечто несправедливое, даже оскорбительное. В конце концов она стала явно нервничать – вертя головой во все стороны, она то и дело повторяла:

– Но зачем ей понадобилось это хранить? Всю эту дребедень?.. Вы уверены, что это действительно ее?..

Камиль только молча разводил руками. Поведение мадам Прево он посчитал защитной реакцией – иногда сильный шок провоцирует у людей грубость и даже некоторую жестокость.

– Нет, смотрите‑ ка, – уже другим тоном произнесла она, – это и в самом деле ее…

И указала на голову негритенка из черного дерева. Кажется, мадам Прево хотела рассказать какую‑ то историю, связанную с этой игрушкой, но передумала. Потом, указывая на вырванные из книг страницы, добавила:

– Она много читала. Все время.

Когда наконец подъехал Луи, было уже почти два часа дня. Он начал с вырванных страниц. «В час битвы завтра вспомни обо мне», «Анна Каренина»… Целые отрывки подчеркнуты, лихорадочно, с сильным нажимом. «Миддлмарч», «Доктор Живаго»… Луи все это читал. «Орельен», «Будденброки»… кое‑ что из Маргерит Дюрас, но совсем немного – пара страниц из «Боли». Луи не проводил параллелей между названиями книг и реальными событиями – и так понятно, что во всем этом немало почти детского романтизма. Впрочем, он не видел здесь ничего удивительного – у юных сентиментальных девиц и у серийных убийц одинаково хрупкие натуры и ранимые сердца.

Затем они с Камилем пошли обедать. Во время обеда Камилю позвонил друг его матери, который устраивал сегодняшний аукцион. Они немного поговорили, Камиль снова поблагодарил его и, не зная толком, как еще выразить свою признательность, прямым текстом предложил ему денег. Тот, разумеется, смутился и ответил что‑ то вроде: поговорим об этом позже, в конце концов, я это сделал в память о Мод… Договорились встретиться как‑ нибудь на днях, причем оба знали, что никакой встречи не будет. Камиль отсоединился. Общая сумма от продажи картин составила двести восемьдесят тысяч евро. Это превзошло самые смелые его ожидания. Один лишь небольшой автопортрет в минималистском стиле ушел за восемнадцать тысяч.

Луи это не удивило. Он имел представление о ценах на живопись, к тому же обладал собственным опытом.

Двести восемьдесят тысяч. Это не укладывалось у Камиля в голове. Он пытался прикинуть, сколько же это зарплат. Так или иначе, выходило, что много. Ему было неловко, ему казалось, что его карманы внезапно отяжелели. И плечи тоже. Он даже невольно сгорбился.

– Я идиот, что все продал? – спросил он у Луи.

– Ну, не обязательно… – дипломатично отозвался тот.

Но Камиль продолжал сомневаться.

Гладко выбритый, с прямоугольным волевым лицом, быстрыми глазами и подвижным ртом, мясистым, почти жадным. Держится очень прямо, можно было бы сказать, по‑ военному, если бы не густые волнистые каштановые волосы, зачесанные назад. Ремень с посеребренной пряжкой подчеркивает объем живота, который будто стремится быть пропорциональным социальному статусу, но по сути являет собой результат многочисленных деловых обедов, или семейной жизни, или стресса – а может, и всех трех факторов. Судя по виду, ему под сорок, а если точнее – тридцать семь. Ростом выше метра восьмидесяти и широк в плечах. Луи, примерно такого же роста, но гораздо более хрупкой комплекции, рядом с ним выглядит подростком.

Камиль уже видел его в Институте судебной медицины, когда тот прибыл на опознание тела. Изобразив на лице подобающие случаю сочувствие и страдание, он склонился над алюминиевым столом и, не произнеся ни слова, лишь кивнул – да, это она, – после чего служащий вернул на место отогнутый угол простыни.

В тот день, в ИСМ, они толком не поговорили. Трудно выражать сочувствие, когда покойница – серийная убийца, осиротившая с полдюжины семей. В таких случаях даже не знаешь, что сказать; но, к счастью, от полицейских этого и не требуется.

Идя по коридору к выходу, Камиль молчал. Луи заметил только:

– В прошлый раз у него было более игривое настроение…

Да, правда, вспомнил Камиль, именно Луи встречался с этим человеком в первый раз, когда речь шла о расследовании смерти Паскаля Трарье.

Понедельник, семь вечера. Уголовный отдел.

Луи (костюм от Бриони, рубашка от Ральфа Лорана, ботинки «Форциери») в своем кабинете, Арман рядом с ним, старые носки сползают на старые ботинки.

Камиль сидел на некотором расстоянии от них, в углу кабинета, болтая ногами и чиркая что‑ то в блокноте с таким видом, словно происходящее его не касается. В данный момент он пытался воспроизвести по памяти портрет Гуадалупе Виктории работы мексиканского художника, который недавно видел.

– Когда нам выдадут тело?

– Скоро, – ответил Луи. – Очень скоро.

– Прошло уже четыре дня…

– Да, я знаю. Это всегда долго.

Ничего не скажешь, в подобного рода беседах Луи достиг совершенства. Это выражение неподдельного сочувствия он усвоил очень рано – благодаря воспитанию и, разумеется, наследственности, исконной принадлежности к высшей касте. Сегодня Камиль изобразил бы его святым Марком, явившимся венецианскому дожу.

Луи полистал свой блокнот, затем папку с документами. Всем своим видом он выражал готовность как можно скорее уладить все эти досадные формальности.

– Итак, Тома Вассер, дата рождения – шестнадцатое декабря шестьдесят девятого года.

– Эти сведения уже есть в досье, я полагаю.

Тон был не агрессивный, но все же резковатый.

Раздраженный.

– Да‑ да, конечно! – закивал Луи с обезоруживающей искренностью. – Просто я должен убедиться, что все в порядке. Чтобы больше к этому не возвращаться. Насколько нам известно, ваша сестра убила шестерых человек: пятерых мужчин и одну женщину. Ее смерть помешала нам детально восстановить ход событий. Нужно будет что‑ то сказать их семьям, вы понимаете. И, разумеется, судье.

Да уж, подумал Камиль, особенно судье. Он просто умирал от желания выступить перед публикой – такие вещи способствуют карьерному росту. Все обожают выступать перед публикой… Конечно, когда серийная убийца кончает с собой – это не столь безусловный триумф, как в том случае, если ее арестовывают, но все равно – что касается общественной безопасности, спокойствия граждан, низкого уровня социальной напряженности и прочей лапши, которую обычно вешают на уши населению, – тема все равно благодатная. Убийца мертва. Примерно так объявляли в Средние века о смерти загнанного волка – все прекрасно понимали, что мир от этого не изменится, но все же такое известие служило некоторым облегчением и вселяло уверенность в том, что существует высшая справедливость, которая защищает добрых людей. Итак, высшее правосудие торжествовало, а судья Видар, как его земной представитель, в ореоле славы явился перед журналистами. По его словам, убийцу обложили со всех сторон, и ей ничего не оставалось, как от безысходности покончить с собой. Камиль и Луи застали его выступление по телевизору, зайдя в бистро. Луи смотрел на экран со стоическим спокойствием, Камиль насмехался про себя. После этого звездного часа Видар наконец‑ то успокоился. Он всласть наговорился перед микрофонами, и теперь довести расследование до конца полицейские могли без помех.

Итак, речь шла о том, чтобы информировать родственников жертв. Тома Вассер понял, кивнул, но все равно остался слегка раздраженным.

Луи на некоторое время погрузился в чтение досье, затем поднял голову и левой рукой поправил прядь волос.

– Значит, дата вашего рождения – шестнадцатое декабря шестьдесят девятого года?

– Да.

– И вы начальник отдела продаж в фирме, которая занимается поставками игрового оборудования?

– Да, мы поставляем оборудование для казино, кафе, ночных клубов, залов игровых автоматов… По всей Франции.

– Вы женаты, у вас трое детей.

– Ну вот, вы же и сами все знаете.

Луи старательно записывал. Затем снова поднял голову.

– И вы на… семь лет старше Алекс?

На сей раз Тома Вассер ограничился кивком.

– Алекс не знала своего отца, – продолжал Луи.

– Нет. Мой отец умер еще нестарым. Алекс родилась гораздо позже, но мать так и не смогла создать семью с тем человеком. Он ее бросил.

– То есть вы, по сути, заменили ей отца.

– Да, я ею занимался. Довольно много. Она в этом нуждалась.

Луи промолчал. Пауза длилась довольно долго. Затем Вассер сказал:

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒