Часть III 7 страница

Затем он снова поднялся в кабину.

– Позвольте, на этот раз я лягу на кушетку, – сказал он. – И не волнуйтесь, мой будильник всегда при мне. – И постучал по лбу.

– Я пока немножко прогуляюсь, – сказала Алекс. – Мне нужно позвонить.

Он был настолько галантен, что даже сказал: «Передайте вашему другу от меня привет! » – после чего задернул ширму перед кушеткой.

Алекс шла по парковке мимо бесчисленных грузовиков. Ей понадобилось немного пройтись, чтобы успокоиться.

Но чем дальше, тем тяжелее становилось у нее на сердце. Это из‑ за того, что сейчас ночь, говорила она себе, прекрасно понимая, что дело в другом. Причина в этой поездке.

Само ее присутствие на автостраде, на этой дороге в один конец, свидетельствовало о том, как далеко все зашло и как скоро все кончится.

Она старалась не подавать виду, даже наедине с собой, – но все же ей было страшно. Конец должен наступить уже завтра, и это ее пугало.

Она заплакала – тихо, стараясь не всхлипывать, скрестив руки на груди, стоя между рядами огромных грузовиков, напоминающих огромных спящих насекомых. Жизнь всегда настигает нас, с этим ничего не поделать, этого не избежать – никогда.

Она повторяла про себя эти слова, всхлипывая и шмыгая носом, стараясь дышать поглубже, чтобы уменьшить давление в груди, ослабить эту тяжесть на своем усталом сердце, – но это ей никак не удавалось. Оставить все это позади, повторяла она, пытаясь придать себе мужества.

О дальнейшем она не задумывалась – после все будет очищено. Для этого она здесь, на пустой автостраде – потому что готовится оставить все это позади. При мысли об этом ей немного полегчало. Она снова тронулась с места. Прохладный ночной воздух бодрил и успокаивал одновременно.

Еще несколько глубоких вдохов – и она взяла себя в руки.

В небе пролетел самолет, его огни образовывали мерцающий треугольный контур.

Какое‑ то время Алекс смотрела, как он пересекает небо, – отсюда, с земли, казалось, что очень медленно. Наконец он мигнул в последний раз и исчез.

Самолеты часто наводят на философские размышления.

Автозаправочная станция представляла собой нечто вроде эстакады, на оконечностях которой располагались десятки закусочных, газетных киосков, магазинчиков и бутиков всех мастей. По другую сторону эстакады тянулось шоссе в обратном направлении – на Париж. Алекс поднялась в кабину грузовика и осторожно закрыла дверцу, чтобы не разбудить Бобби. Он все же услышал ее и на несколько секунд очнулся, но почти сразу снова погрузился в сон – Алекс вновь услышала глубокие размеренные вдохи, каждый из которых заканчивался слабым всхрапыванием.

Алекс подтянула поближе свой рюкзак, надела куртку, убедилась, что ничего не забыла, не выронила случайно из карманов – нет, все в порядке, все хорошо.

Она встала коленями на сиденье, перегнулась через спинку кресла и осторожно отодвинула ширму, за которой стояла кушетка.

– Бобби… – тихо позвала она.

Она не хотела будить его резко, но осторожно тоже не получилось – он спал слишком глубоким сном. Алекс повернулась, открыла бардачок. Пусто. Снова закрыла. Пошарила под своим сиденьем. Ничего. Под водительским сиденьем она нашла плотную пластиковую сумку с инструментами и притянула ее к себе.

– Бобби?.. – позвала она, снова повернувшись к нему.

На сей раз ее попытка увенчалась успехом.

– Что? – откликнулся он, чисто рефлекторно, еще не вынырнув окончательно из глубин сна. Что ж, тем хуже.

Алекс схватила отвертку, словно кинжал, и коротким резким движением вогнала ее в правый глаз Бобби. Удар оказался на удивление точным. Ну еще бы, она же медсестра. А поскольку она еще и сильная, отвертка вонзилась в голову чуть ли не по самую рукоятку – можно даже вообразить, что она дошла до самого мозга. Разумеется, это не так, но все же она погрузилась достаточно глубоко, чтобы лишить Бобби всякой возможности к сопротивлению – сейчас он тщетно пытался приподняться, а его ноги судорожно подергивались. Он вопил. Алекс схватила вторую отвертку и вонзила ему в горло. Тоже очень точный удар, хотя для него не понадобилось такого умения, как для первого, – на сей раз у нее было время прицелиться. Отвертка вонзилась в шею как раз под адамовым яблоком. Вопль перешел в громкий хрип. Алекс слегка склонила голову и нахмурилась, словно говоря: я не понимаю ничего из того, что бормочет этот тип! При этом она не забывала вовремя уклоняться от рук Бобби, которыми он размахивал во все стороны, – каждая из них могла запросто свалить быка. Постепенно он начал все сильнее задыхаться. Несмотря на всю хаотичность происходящего, Алекс четко придерживалась своего плана. Она выдернула отвертку из глаза Бобби, предусмотрительно отстранилась и вонзила ее ему в шею, на сей раз сбоку. Из этой раны фонтаном хлынула кровь. Алекс отодвинулась подальше и занялась содержимым своего рюкзака. Пару раз она рассеянно оборачивалась, словно спрашивая: да‑ да, Бобби, что вы хотите, чтобы я для вас сделала? Когда она снова приблизилась к нему, он был уже полумертв. Его даже не понадобилось связывать: его мускулы одеревенели, у него начиналась предсмертная агония. Самым трудным оказалось открыть ему рот – если бы не молоток, оказавшийся в сумке среди других инструментов, на это вполне мог уйти целый день. Но молоток, к счастью, нашелся. До чего же полезны все эти хозяйственные штуки, в самом деле. После того как Алекс выбила Бобби несколько передних зубов, верхних и нижних, она наконец смогла засунуть в образовавшуюся дыру горлышко бутылки с кислотой. Трудно понять, что чувствует этот тип, – он в таком состоянии, что узнать у него об этом вряд ли получится. Кислота лилась в рот, затем проникала в горло. Да, теперь никто не узнает о его предсмертных ощущениях… а впрочем, это и не важно. Как сказал кто‑ то, только намерение идет в счет.

Ей понадобилось немного времени, чтобы собрать вещи, – и вот она уже готова. Прощальный взгляд на Бобби, отправившегося благодарить Господа за все Его милости. Ну и видок у этого типа!.. Вытянувшийся на спине, с торчащей из глаза отверткой, он напоминал поверженного циклопа. Сквозь рану в шее из тела уже вытекла как минимум половина крови – лицо побелело как бумага. По крайней мере, верхняя часть лица, потому что нижняя, так же как и шея, напоминала пузырящуюся лаву. Ярко‑ алая кровь залила всю кушетку. Когда кровь засохнет, зрелище будет отвратительное.

Невозможно убить человека таким образом и не запачкаться. Кровь из шейной вены всегда хлещет как из ведра. Алекс порылась в рюкзаке, нашла чистую майку, переоделась. Оставшейся в пластиковой бутылке минеральной водой она вымыла руки, вытерла их грязной майкой и засунула ее под сиденье. После чего, надев рюкзак, она пересекла эстакаду и сошла с нее на той стороне, где проходила дорога в Париж.

На сей раз, поскольку медлить было нельзя, она выбрала на парковке возле автосервиса машину гоночной модели, с номерами департамента О‑ де‑ Сен. Алекс не разбиралась в марках машин, она поняла только, что эта может ехать очень быстро. Водительница оказалась молодой, не старше тридцати, брюнеткой, стройной и элегантной. От нее буквально пахло деньгами – даже, можно сказать, шибало до неприличия. Когда Алекс попросила ее подвезти, женщина тут же согласилась, улыбаясь, источая доброжелательность. Все прошло как по маслу. Алекс забросила свой рюкзак на заднее сиденье и села сама. Женщина включила зажигание.

– Ну что, в путь?

Алекс улыбнулась и протянула ей руку:

– Я Алекс.

Пересев в свою машину, Алекс отправилась в аэропорт Руасси‑ Шарль де Голль. Там она долго изучала расписание вылетов. Южная Америка ей не по карману, «просто Америка» была страной копов, так что оставалась только Европа, а из всей Европы для нее наиболее выгодна Швейцария, международный проходной двор, где царит всеобщая анонимность и где можно какое‑ то время отдохнуть и продумать план дальнейших действий. Страна, которая хранит тайны вкладов международных преступников и наркоторговцев, по идее должна быть благосклонной и к рядовым убийцам. Алекс купила билет в Цюрих на завтра, на восемь сорок, и, воспользовавшись правом посещения зоны дьюти‑ фри, прошлась по бутикам, чтобы купить себе красивый чемодан. В сущности, она никогда не могла себе позволить по‑ настоящему хороших вещей. Сейчас у нее впервые появилась такая возможность – а более подходящего случая уже не представится. Она отказалась от мысли купить чемодан и вместо него приобрела красивую дорожную сумку из натуральной кожи с изящной рельефной монограммой. Эта сумка стоила целое состояние, но Алекс она привела в восторг. Заодно она прихватила бутылку виски «Боумор», после чего расплатилась банковской картой. Перед этим она прикинула, сколько у нее денег, – получалось, что в обрез, но на покупки хватит.

После этого она поехала в Вильпент с его нескончаемыми промзонами, среди которых изредка попадались парковки и безликие отели. Если не считать пустынь, подобные места – самые анонимные и самые одинокие. Отель «Волюбилис», явно типовой, из какой‑ то сети, обещал своим клиентам «уединение и комфорт». Комфорт, видимо, заключался в наличии ста мест на парковке, уединение – в наличии ста одинаковых номеров, оплачиваемых авансом (доверие в комплект не входило). Новый удар по банковской карте. Сколько времени отсюда до Руасси, спросила Алекс, и девушка на ресепшене привычно ответила: двадцать пять минут. На всякий случай Алекс рассчитала время с запасом и заказала такси на завтра на восемь утра.

Она была страшно истощена. В зеркале лифта она с трудом себя узнала.

Четвертый этаж. Ковер на полу, довольно потертый, тоже словно истощенный. Номер, не поддающийся описанию – из‑ за своей абсолютной заурядности… Сколько тысяч людей прошли через него, сколько они провели здесь одиноких вечеров или бурных ночей. Сколько внебрачных пар входило в этот номер, охваченные любовной лихорадкой, сколько их исступленно каталось по широкой кровати, а затем уходило с таким чувством, будто они по‑ настоящему «прожигают жизнь»… Алекс вслед за ними переступила порог, поставила сумку у двери и внимательно оглядела унылую обстановку, словно прикидывая, с какого конца за нее взяться.

Было ровно восемь вечера – для этого даже не пришлось смотреть на часы: в соседнем номере справа по телевизору начался выпуск новостей. Душ Алекс отложила на потом, сняла белокурый парик, взяла из старого чемодана туалетный несессер, вынула ярко‑ синие контактные линзы и бросила их в унитаз. Затем переоделась в бесформенные джинсы и облегающий пуловер. Вытряхнула все вещи из рюкзака на кровать, затем надела его и вышла из номера. Спустившись по лестнице, она подождала, пока сотрудница на ресепшене выйдет из‑ за стойки, после чего быстро проскользнула мимо, вышла на парковку и отыскала свою машину. Ей показалось, что на улице сильно похолодало. Уже совсем стемнело. В небе над отелем почти постоянно слышался гул самолетов, невидимых из‑ за густых облаков.

По дороге сюда Алекс купила упаковку мешков для мусора. Она подняла крышку багажника. К глазам подступили слезы. Она открыла две небольшие картонные коробки, подписанные «Личное», и, стараясь ни о чем не думать, стала быстро перекладывать их содержимое в мусорные мешки. Ее душили рыдания. Она не глядя пихала в мешки все, что подворачивалось под руку: школьные тетради, письма, дневники, мексиканские монетки; время от времени она вытирала слезы рукавом, всхлипывала, но не останавливалась – она уже не могла остановиться, это невозможно, нужно дойти до конца, оставить все, и дешевые украшения, и фотографии, выбросить все, не перебирая, не вспоминая, страницы романов, все выбросить, все, деревянную голову куклы‑ негритенка, прядь белокурых волос, перетянутую красной резинкой, ключник в виде сердца с надписью «Даниель» – так звали ее первую любовь в начальной школе, сейчас имя почти стерлось, – и вот наконец Алекс затянула белый шнурок на третьем мешке, но все это было слишком для нее, слишком сильно, слишком жестоко, она отвернулась и тяжело опустилась на край открытого багажника, почти рухнула и обхватила голову руками. Чего ей хотелось сейчас, так это завыть. Забыть во весь голос. Если бы она могла. Если бы у нее еще оставались силы. На парковку медленно въехал автомобиль. Алекс поспешно встала и сделала вид, что роется в багажнике. Автомобиль проехал мимо, остановился чуть подальше, почти напротив ресепшена. Да, разумно – чтобы далеко не ходить…

Она поставила мешки на асфальт, захлопнула крышку багажника, закрыла его на ключ, схватила мешки и вышла с парковки твердым решительным шагом. Раздвижная решетка, призванная загораживать вход, судя по всему, не использовалась годами и вся проржавела под густым слоем белой когда‑ то краски. Как в любой промзоне, улица с узкими тротуарами выглядела пустынной и унылой. Алекс заметила у ближайшего отеля, похожего на соседа как две капли воды, несколько машин и скутер. Пешеходов вообще не видно – и в самом деле, зачем вам куда‑ то идти по этой пустыне, если вы не Алекс. Впрочем, разве можно куда‑ то уйти с одной из этих улиц – каждая приведет вас лишь к другой такой же… Мусорные контейнеры выстроились вдоль тротуара, напротив каждого предприятия, их были десятки. Алекс отошла от своего отеля на довольно большое расстояние и наконец решилась. Открыв один из контейнеров, она бросила туда мешки, затем стянула рюкзак, отправила его туда же и с силой захлопнула крышку. Здесь покоится жизнь Алекс, несчастной девочки, совершившей немало убийств, дисциплинированной, слабой, обольстительной, заблудшей, неизвестной полиции, Алекс, которая в эту ночь стала взрослой. Она вытерла слезы и, глубоко дыша в такт быстрым уверенным шагам, вернулась в отель. На сей раз ей не пришлось выжидать – внимание девушки на ресепшене было полностью поглощено телевизором. Алекс поднялась к себе в номер, стянула с себя всю одежду и встала под душ – сначала горячий, затем очень горячий, подставив раскрытый рот под хлещущие струи.

Иногда решения принимаются неожиданным, даже каким‑ то мистическим образом. Вот это, например. Камиль не сумел бы объяснить, как оно сложилось.

В начале вечера он думал о нынешнем расследовании, обо всех убийствах, которые эта девушка совершила и еще может совершить прежде, чем ее найдут. Но больше всего он думал о ней самой, о ее лице, которое нарисовал уже тысячу раз, о тех воспоминаниях, которые она в нем пробудила. В этот вечер он понял, в чем его ошибка. У этой девушки нет ничего общего с Ирэн, он просто отождествил человека с ситуацией. Ее похищение конечно же сразу заставило его вспомнить о похищении жены, и он никак не мог избавиться от навязчивых параллелей – еще и потому, что все его былые эмоции вспыхнули с новой силой, включая и страх, и чувство вины. Вот почему полицейский не должен вести расследование, которое принимает слишком близко к сердцу, – ему это как раз потому и запрещают, что вполне справедливо опасаются последствий. Но теперь Камиль ясно видел, что не попал в эту ловушку против воли, а сам себе ее расставил. Его друг Ле‑ Гуэн, в сущности, дал ему шанс наконец‑ то взглянуть в лицо реальности. Камиль мог отказаться, но не стал. Он и сам этого хотел. Ему это было нужно.

Он надел куртку и ботинки, взял ключи от машины и час спустя уже ехал по спящим улицам, которые вели к самой опушке Кламарского леса.

Поворот направо, поворот налево и дальше прямая дорога, теряющаяся среди высоких деревьев. В последний раз, когда Камиль сюда приезжал, он держал наготове табельное оружие.

Метрах в пятидесяти впереди показалось строение. Свет фар отразился в грязных стеклах. Окна были высокими и узкими, расположенными почти вплотную друг к другу, как бывает на некоторых фабриках. Камиль остановил машину, заглушил мотор, но оставил фары включенными.

В тот день его грызло сомнение. А что, если он обманулся?

Наконец он погасил фары и вышел из машины. Ночь здесь прохладнее, чем в Париже, – а может, его просто знобит. Он оставил дверцу открытой и направился к дому. Похоже, в тот раз он находился примерно на том же месте, когда над кронами деревьев внезапно появился вертолет. Камиля едва не сбило с ног – такими сильными были шум и поднявшийся ветер. Он побежал. Он не помнил, держал ли он еще в руке оружие. Сейчас, после стольких лет, уже трудно вспомнить детали.

Мастерскую матери переделали из домика сторожа, охранявшего поместье, от которого ничего не осталось. Издалека она чем‑ то напоминала русскую избу, но с открытой верандой, на которой стояло кресло‑ качалка. Этой дорогой Камиль прежде проходил тысячу раз – сначала ребенком, затем подростком, когда хотелось побыть с матерью и посмотреть, как она работает, а иногда и самому поработать рядом с ней. В детстве лес его не слишком привлекал, он почти не ходил туда гулять, предпочитая оставаться в мастерской. Он рос одиноким ребенком. Необходимость превратилась в свойство: при таком росте нелегко найти товарищей для игр. Он не хотел быть постоянным объектом насмешек. Он предпочитал ни с кем не играть. И, по правде говоря, он боялся леса. Даже сейчас от вида этих огромных деревьев ему становилось не по себе. А ведь ему уже под пятьдесят – не тот возраст, чтобы бояться Лесного царя. Но ведь и рост у него оставался такой же, как тогда, в тринадцать лет… И чем сильнее он сопротивлялся этой ночи, этому лесу, этой заброшенной мастерской, тем сильнее они на него воздействовали. Иначе и быть не могло – здесь работала мать, здесь умерла Ирэн.

Алекс скрестила руки на груди. Надо позвонить брату. Когда он узнает ее голос, он скажет: «А, это ты? Ну что тебе еще? » – он уже заранее будет зол на нее, с первой секунды, – что ж, тем хуже. Она сняла трубку, прочитала инструкцию, как позвонить из гостиницы на мобильный телефон – для этого нужно вначале нажать на ноль.

Место встречи она выбрала заранее, недалеко от промзоны, и записала адрес на клочке бумаги. Поискала этот клочок, нашла и набрала номер. Наткнулась на автоответчик. Странно, брат никогда не отключал мобильный, даже ночью, он всегда говорил, что работа – это святое. Может, он сейчас в каком‑ нибудь подземном туннеле или просто оставил телефон в прихожей, вернувшись домой?.. В сущности, это не важно, она надиктовала сообщение: «Это Алекс. Мне нужно с тобой встретиться. Срочно. Бульвар Жувенель в Олне, 137, в 23. 30. Дождись меня, если я запоздаю».

Она уже собиралась повесить трубку, но передумала и добавила: «Только не заставляй меня ждать».

Сейчас она была полностью поглощена атмосферой гостиничного номера. Вытянувшись на кровати, она долгое время рассеянно размышляла без всякой связи с происходящим, мысли медленно текли сами по себе, она слышала телевизор из соседнего номера, люди даже не понимают, как громко они включают телевизор, как они докучают другим. Она заставила бы его замолчать, если бы захотела. Вышла бы из своего номера, постучала в соседний, постоялец открыл бы ей, он выглядел бы слегка удивленным, обычный человек из тех, которых она убила уже – скольких – пятерых? шестерых? больше? – она бы мило улыбнулась, как она умела это делать, и сказала: я ваша соседка, а потом слегка кивнула бы головой, я совсем одна, я могу войти? Человек, растерянный, посторонился бы, пропуская ее, а она тут же спросила бы: хотите увидеть меня голой? – примерно тем же тоном, каким спрашивают: а не хотели бы вы задернуть шторы? Челюсть соседа отвисла бы, разумеется, у него уже небольшое брюшко, после тридцати у них у всех одно и то же, у всех, кого она убила, даже у Паскаля Трарье, из‑ за пристрастия к пиву, интересно, какой дьявол сейчас его терзает в своей безграничной жестокости. Она бы распахнула полы халата и спросила: как вы меня находите? Было бы просто чудесно суметь сделать это, хотя бы только раз, всего один раз. Распахнуть пеньюар и спросить: как вы меня находите? – будучи уверенной в ответе – в том, что он тут же распахнет объятия, а она укроется в них. На самом деле, конечно, она бы сказала: не могли бы вы для начала приглушить телевизор? Человек, бормоча извинения, устремился бы в номер, он бы неловко суетился, ища пульт и нужную клавишу на нем, слегка возбужденный этим неожиданным приятным визитом. Он стоял бы спиной к ней, слегка согнувшись, ей оставалось бы только схватить настольную лампу и нанести ему удар под правое ухо, всего делов, он бы сразу вырубился, это проще простого, она знала, куда бить, чтобы оглушить на несколько минут и выиграть время для дальнейших действий: связать его обрывками простыни и залить кислоту в глотку, пара пустяков, – но телевизор за стеной молчал, сосед его выключил, теперь наконец‑ то можно провести спокойный вечер.

Вот такой сон наяву смотрела Алекс, вытянувшись на кровати и закинув руки за голову. Она почти забылась. Одно за другим к ней приходили воспоминания. По правде говоря, они не вызывали сожалений. Все эти смерти – они были ей необходимы, она в них нуждалась. Нуждалась в том, чтобы заставлять этих людей страдать, а потом убивать их. Да, она и правда об этом не жалела. Их могло бы оказаться больше, гораздо больше. Так было предначертано.

Теперь можно позволить себе немного спиртного. Сначала она хотела налить виски в пластиковый стаканчик для зубной щетки, стоявший в ванной, но потом передумала и отпила прямо из горла. Пожалела, что не купила сигарет. Праздник все‑ таки. Она не курила уже больше пятнадцати лет. Она не знала, почему ей сейчас этого захотелось, – в сущности, ей никогда это не нравилось. Она просто хотела быть как все, у нее была та же мечта, что и у всех девчонок, – быть такой, как все сверстницы. Виски для нее оказалось крепковато, понадобилось совсем немного, чтобы опьянеть. Она стала напевать отрывочные мотивчики из песен, слов которых не знала, потом принялась перебирать свои вещи, каждую аккуратно складывая и затем убирая в новую дорожную сумку. Она любила, когда все вещи в порядке, в любой из квартир, в которых она жила, всегда была безупречная чистота. В ванной она разложила на расшатанной пластиковой этажерке кремового цвета со следами погашенных окурков туалетные принадлежности, зубную пасту, щетку. Затем достала из косметички пластмассовую трубочку с «пилюлями счастья». Под крышкой застрял волос, она открутила крышку, осторожно сняла волос, высоко подняла руку и отпустила его, он упал, как опавший осенний лист, это ее настолько восхитило, что она вырвала у себя целую прядь волос и они посыпались на пол, медленно, как дождь, как снег, прямо как в детстве, когда она гостила у подруги и они бегали по лужайке вокруг поливальной установки… Она поняла, что уже пьяна, – все то время, пока она занималась укладкой вещей, она то и дело прикладывалась к бутылке «Боумора». Такими темпами она, пожалуй, скоро все допьет.

Теперь все разложено по местам. Алекс слегка пошатывалась. Она уже очень давно ничего не ела, и слишком большая доза алкоголя буквально валила ее с ног. Только не думать. Эта мысль вызвала у нее смех – нервный, напряженный, беспокойный – она всегда была такой, беспокойство – ее вторая натура, так же как и жестокость. В детстве она ни за что бы не поверила, что способна на такую жестокость, – она вскользь подумала об этом, убирая свою роскошную дорожную сумку во встроенный шкаф. Она была милейшим ребенком, все окружающие говорили: Алекс такая милая, такая замечательная. Надо сказать, в детстве она не отличалась красотой, поэтому ее охотно хвалили за характер, чтобы хоть за что‑ то похвалить.

Так прошел вечер. Несколько часов.

Алекс все пила, пила – и плакала. Она даже не знала, что у нее еще осталось столько слез.

Потому что настала ночь вселенского одиночества.

Раздался звук, похожий на пистолетный выстрел, – доска сломалась, как только он поставил ногу на ступеньку. Камиль оступился и едва не упал, но все же сумел устоять. Правая нога застряла в щели. Боль была довольно ощутимой. С трудом освободив ногу, он присел на ступеньки. И вдруг, именно в этот момент, сидя спиной к мастерской, лицом к своей машине с горящими фарами, он почувствовал, что помощь приходит. Он уже не был собой нынешним, его нашли заблудившимся в лесу неподалеку, и он сидел, как сегодня, на ступеньках… или нет, стоял возле перил…

Камиль поднялся и осторожно прошелся по веранде. Доски ужасно скрипели, в свою очередь грозя провалиться. Ему так и не удалось точно вспомнить место, где он тогда стоял.

Зачем он пытается это вспомнить? Чтобы выиграть время.

Наконец он повернулся к двери. Ее кое‑ как заколотили, но это не помешало вторжению: стекла в двух окнах были выбиты. Камиль перелез через подоконник и спрыгнул с той стороны. Терракотовые плитки на полу тоже расшатались. Он немного подождал, чтобы глаза привыкли к темноте.

Сердце у него колотилось часто и неровно, ноги подкашивались. Он с трудом сделал несколько шагов.

Стены, покрашенные известкой, сплошь покрыты надписями. Очевидно, это место когда‑ то было обитаемо – в углу лежал драный матрас, там же стояли две тарелки, огарки свечей, повсюду валялись пустые бутылки, стеклянные и пластиковые. По комнате гулял ветер. В углу мастерской зияла дыра в крыше, сквозь нее виднелись деревья.

Зрелище невероятно печальное – здесь не осталось ничего, на чем могла бы упокоиться его скорбь. Скорбь, замкнувшаяся сама в себе, повисшая в пустоте – это нечто иное. И вдруг воспоминания обрушились на него – все разом, резко, без предупреждения.

Тело Ирэн, ребенок…

Камиль рухнул на колени и зарыдал.

Алекс, обнаженная, медленно кружилась по комнате, закрыв глаза. Стянутую майку она держала кончиками пальцев, словно танцовщица – шаль. Она позволила воспоминаниям полностью завладеть ею, и образы из прошлого всплывали один за другим в странном, произвольном порядке. По мере того как майка, ее знамя, описывала широкие круги по комнате, порой задевая стены, неожиданно возникло лицо владельца кафе из Реймса, чьего имени она уже не помнила, с вылезшими из орбит глазами, за ним появились другие. Алекс танцевала, кружилась, кружилась, и ее знамя превращалось в оружие, вот теперь перед ней была застывшая гримаса на лице дальнобойщика, Бобби – на сей раз она вспомнила имя. Плотно обмотав руку майкой, она изо всех сил ударила в дверь, словно повторяя недавний удар отверткой в глаз, потом сделала вид, что сильнее нажимает на воображаемое орудие, чтобы вонзить его глубже, дверная ручка, казалось, вопит, сопротивляясь ее нажиму из последних сил. Алекс резко повернула ручку, орудие вошло в тело невидимого врага полностью и исчезло. Алекс была счастлива, она кружилась, порхала, танцевала и смеялась и раз за разом повторяла одни и те же жесты, имитирующие убийство, майка оставалась намотанной на ее руку, она убивала снова и снова, с каждым разом оживая, возрождаясь заново. Затем танец стал понемногу замедляться, сходить на нет, как и сама танцовщица. Все эти мужчины – они действительно ее желали? Сидя на кровати с бутылкой виски, зажатой между ног, Алекс пыталась представить себе мужское желание. Ну вот, например, Феликс – она вновь видела его лихорадочно блестевшие глаза, желание просто переполняло его. Окажись он сейчас напротив нее, она бы посмотрела ему прямо в глаза, слегка приоткрыв губы, и сделала бы так – рукой, по‑ прежнему обернутой в ткань майки, она принялась медленно, умело поглаживать бутылку виски, зажатую между колен, словно гигантский фаллос, – от этого он бы буквально взорвался, этот Феликс, а впрочем, именно это он и сделал, взорвался прямо в полете, боеголовка улетела на другой конец кровати, оторвавшись от тела ракеты.

Алекс подбросила майку в воздух, представив себе, что она вся в крови, и та медленно, словно морская птица, спланировала на продавленное кресло у входной двери.

Через какое‑ то время совсем стемнело, сосед выключил телевизор и теперь спит, даже не подозревая о том, что чудом остался жив, хотя и был совсем рядом с Алекс.

Она вошла в ванную и встала перед висевшим над раковиной зеркалом, на некотором расстоянии, чтобы видеть себя в полный рост. Она была полностью обнажена, но выглядела серьезной и даже немного торжественной. Долго разглядывала себя, не двигаясь, ничего больше не делая, – только смотрела.

Итак, вот она, Алекс. Всего лишь…

Невозможно не заплакать, встретившись лицом к лицу с самим собой.

Что‑ то в ней треснуло, какой‑ то разлом образовался в глубине ее души, она чувствовала, что вот‑ вот сломается, чувствовала себя обреченной.

Собственное отражение в зеркале произвело на нее невероятно сильное впечатление.

Наконец она резко повернулась к зеркалу спиной, опустилась на колени и без колебаний сильно ударилась затылком о край фаянсовой раковины – раз, другой, третий, четвертый, пятый, каждый раз сильнее предыдущего, каждый раз одним и тем же местом. Эти удары были невероятно громкими, похожими на звуки гонга – Алекс вкладывала в них всю свою энергию. На последнем ударе она была уже наполовину оглушена, дезориентирована, вся в слезах. Она знала: что‑ то сломалось у нее в голове – но не сегодня. Очень давно. Она поднялась, пошатываясь добрела до кровати и рухнула. Невероятная боль пульсировала, накатывала волнами, голову словно ритмично сжимали раскаленными обручами. Алекс закрыла глаза, спрашивая себя, не останется ли крови на подушке. Затем левой рукой осторожно ухватила пластиковую трубочку со снотворным, положила ее себе на живот (какая же адская боль в голове! ), высыпала содержимое в ладонь и проглотила одним махом. Неловко опершись на локоть, она повернулась к ночному столику, пошатнулась, схватила бутылку виски, сжала горлышко изо всех сил, какие у нее еще оставались, и стала пить – она пила, пила, пила, пока у нее не перехватило дыхание. За несколько секунд она опустошила бутылку больше чем наполовину. Наконец выпустила и услышала, как бутылка покатилась по ковру.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒