Глава 1. Двое. 5 страница

Теперь уже замолчал Имхе.

- На этот раз шискены поймали гораздо больше, чем смогут удержать, - предрёк лоа-таш. -Мои спутники успеют прийти и вызволить нас до того, как решат нашу судьбу. А ежели что пойдёт не так, то недели через две я из такой клетки самостоятельно выберусь. Есть много плюсов в том, что часто кахири не понимают, с кем имеют дело, и не соблюдают элементарные правила осторожности. А когда я выберусь, то убью их всех до одного.

Последнее предложение он прошипел гремучей змеёй. Кайлихири поглядел на худые пальцы лоа-таша, что непроизвольно сжимались и разжимались, точно на горле будущего врага. Свёрнутая тугая пружина. Чёрная такая. Злая. Без сомнений, у такого и впрямь духу хватит выполнить обещанное.

- Не пугайся, - промолвил он чуть мягче, уняв пляшущие кисти. - Раньше я был другой. Правда. Мне жаль сейчас… Ту юную хади помнишь? Я мог бы просто стереть ей память о встрече, а предпочёл убить. Так… дико. Не знаю, простишь ли ты меня за это, да и стоит ли вообще у кого-то просить прощения. Совсем потерял ощущение ценности жизни. Твою – чувствую. Никогда не посмею забрать. Ни за что. Веришь?

- Верю. Я знаю, не оправдывайся, - ответил Имхе. Так же, как шем с легкостью ловил его мысли, так и кайлихири, вовсе не стремясь к этому откровению, ощущал его эмоции и чувства, с каждой неделей всё отчетливее. Это пуг а ло, но некоторые двери открываются в обе стороны.

***

Океанский шторм, и он был в нём один, в чёрной солёной воде, лапы загребали холодную сопротивляющуюся пустоту. Но ещё страшнее была пустота внутри него – она была звездным космосом, в котором теряются горящие белые звезды – далёкие армии, вставшие лагерем, и орды астероидов – мчащаяся вольная конница, громадные газовые планеты, сияющие неземным светом, и хвосты странствующих комет – росчерки от лезвия меча и путь луча дикертанга. Нет ничего более одинокого, чем космос. Нет никого более одинокого, чем тот, кто бороздит его просторы, не имея позади отправной точки, а впереди – точки достижения.

Для него, неумолимо тонущего, океан ничем не отличался от этой безликой необитаемой вселенной. Всё, что его тело могло и умело, сейчас ничего не стоило, и было бесполезным против могучих валов, стремительно и непреодолимо несущих его, швыряющих и заставляющих погружаться всё глубже в бездну, и вскоре готовящихся отправить туда, откуда у него не хватит ни дыхания, ни сил выплыть.

Не выйдет сражаться с обезумевшей стихией вечно.

Он сам попал сюда? Он прыгнул, чтобы покончить с собой? Чтобы там, где он не будет властен над своей судьбой, всё случилось наверняка? Чтобы не иметь возможности отступить и спастись?

Чтобы обнулить себя раз и навсегда, потому что существуют знания и боль, которые лучше не ведать и не испытывать на себе. Существую вещи, которых нельзя выдержать. Существует предел, до которого доходишь, перегибаешься через этот забор, а за ним – ничего. Совсем – ничего. Кроме его одного. И нужно сделать так, чтобы и его не стало.

Он хочет опять стать мёртвым, но на этот раз по-настоящему, не понарошку, без всяких надоевших уловок и оговорок. Каждую секунду – слишком больно, и ничего на свете не стоит того, чтобы это терпеть.

Волны, встающие стеной, закрывающие громадой испещренное вспышками и дождём небо, молнии и гром, который не слышен ушами, наполненными до краёв океаном. Он оглох и ослеп. Он лишился огня, расползающегося по венам, мыслей и цифр, наполняющих разум, и отчаянно надеялся лишиться самого себя.

Имхе проснулся от того, что из глаз у него хлынули слёзы, такие же горькие, как морская вода.

Он успел их вытереть и смахнуть наваждение, плотной простынёй спеленавшее его, прежде чем его встретили знакомые вертикальные зрачки в зеленом обрамлении.

- Что ты видел? – склонил голову на бок Дей, как любопытный чилук.

Забавно. Прежде его особенности этой, спящей стороны жизни не увлекали.

Сновидения ещё было ярким, точно свет маяка на скалистом побережье в прозрачную ночь, однако у него не получилось сходу перевести даже толику его содержание в слова. Они все казались неподходящими и не соответствующими истине. Поэтому он решил дело проще: постарался расслабить разум, оставил на поверхности сон со всеми подробностями и промолвил:

- Смотри.

Тот заглянул и, восприняв видение почти целиком, непроизвольно дернулся, точно собрался вдруг куда-то вскочить или его как следует ткнули чем-нибудь острым.

- Тьфу ты, твою мать… - ругнулся он вполголоса, нахмурив озабоченно и раздражённо лоб.

- Ты чего?

- Началось... - шем хотел по инерции продолжить вслух, но вовремя спохватился. – «Тебе больше нельзя попадать на допросы, иначе шискены узнают то, что не следует. Не потому, что ты расскажешь. А так, как по окраске птицы определяют её принадлежность виду. Пусть я буду самым подозрительным, и ты станешь неинтересен».

«Неужели какое-то сновидение может быть чем-то серьёзным? »

«Ты видишь не свои сны, а мои. Вернее, мою память, и вот это – серьёзно».

***

Имхе не знал, создает ли он себя заново или же просто воспроизводит отголоски отношения ко всему, принадлежащее прошлому; нестёртые ли это следы исчезнувшей личности или же заново процарапываемые в его душе борозды. Когда он повстречался с Деем - понял, до какой степени умеет прощать. И что он чаще огорчается вместо того, чтобы злиться. А когда у него первое время путешествия с непривычки ломило тело и натруженные мышцы, он не жаловался, и не потому, что спутнику наверняка было сложнее в разы. Он умеет молчать, когда надо. Также ему повезло не оказаться тупым: его торопливое заклинание – бьющийся в паутине мотылёк – вывел из строя главного сая патруля, не ожидавшего такой прицельной и сильной магической атаки.

А попав сюда, алый кайлихири познал сострадание, жгучее, как приправы пустынного нома, и несправедливость, олицетворяющая собой правосудие. Каждый, пока не угодит сюда, не окажется перемолотым этой ядовитой пастью, будет утверждать, как хорошо защищают мир и покой отряды шискенов-церберов. Они заменили собой пост городских ташей, набираемых из местного населения. Шискенов специально распределяют по незнакомым и неродным местностям для того, чтобы сделать их более «беспристрастными», а на деле более жестокими.

Из болтовни охранников стало известно, что из дальнего дозора, уничтожившего последние отголоски Медных горнов, вернулся их центральный командир, пантера адари Сели. Она кинулась проверять всё, что случилось в управе в её отсутствие. Дея отвели на допрос и вернули совершенно целёхоньким и нетронутым. Что там произошло – неизвестно, однако выглядели сопровождающие его шискены так, словно боялись и брезговали до гиены дотрагиваться. А вечером они вывели его, не угостив парой оплеух и не отпуская издевательские замечания и шутки.

- До встречи, - попрощался Дей с Имхе, пока кожаные змеи магических верёвок устраивались на его запястьях. Несмотря на всю его бодрость духа, глаза у него на этот раз были безрадостно-усталые, твердые и готовые ко всему, как у воина осаждённой крепости. – Мы ещё нескоро услышимся.

- Куда вы его? – не удержался он.

Охранники обозвали его «болтливым чилучьим слюнтяем» и удалились.

Прошёл час, один из обитающих в подлавочном пространстве сокамерников переполз на место на нарах рядом с Имхе, что было неописуемой наглостью. Это отрезвило сильнее и дало больше информации, чем если бы Имхе прямо заявили, куда отправили его друга. Какими-то особыми рецепторами каждый замечал, как меняется атмосфера и обстановка в камере. Ящер поклялся себе, что загрызет любого, кто попытается скинуть его с полки. Инстинкт самосохранения покинул его так же, как покидал шема. Каждый раз тот сражался не на жизнь, а насмерть, и именно поэтому так часто побеждал.

Невозможно колдовать, однако Дей здесь без проблем внимал течению подземных ручьёв и ключей. Значит, есть вещи, которые прочная сеть антимагических щитов пропускает.

Крепко зажмурившись, Имхе всеми силами постарался забыть, что его окружает, кто стучит камешками луски и громко огорчается матом при своём проигрыше. Представил, что всего этого нет, что он – не бесфамильный краснокожий кайлихири, а Чёрная гиена, несгибаемый и своевольный Деймос, служитель Великого Аохиджи.

Да, именно так. Имя целиком.

За закрытыми в е ками обитала чернота, чернота мистических морских глубин беззвёздной ночью. Кто придумал столько воды? Она окружает Вахраву со всех сторон плотным кольцом, врезаясь в неё заливами, подтачивая берега и утёсы. Когда-нибудь, её штурм закончится успехом и ознаменует конец этого мира и эпохи, когда населённая твердь вместе с городскими шпилями, сельскими пашнями, охотничьими угодьями и погостами станет дном океанских котлованов и расщелин.

Радужные круги, точно мыльные пузыри, поплыли в медленном танце куда-то за границы зрения, искры и фейерверки зажглись и остались. Он обнаружил, что наблюдает небо над восточным номом в середине зимы - так его показывал в ментальных проекциях Дей, как демонстрировал статичными картинами многое из того, что вынужден был пояснять без практики. Небо приближалось, становясь ярче и полнее, звезды вдруг засвистели мимо, словно ветки кустов при беге напролом через лес, превращались в тонкие полосы. Всё одновременно было неизмеримо гигантским и таким крохотно-мелким, что приходилось до боли напрягать глаза.

Движущееся, темное и сияющее торжество, севшей на мель лодкой, разбилось о внезапное телесное ощущение, такое несхожее и грубое по сравнению с предыдущими.

Что-то твёрдое, негибкое и холодное касалось его лица, заходило на макушку, доставая почти до затылка. Такой же тяжёлый предмет оттягивал руки и не давал нормально переступать ногам, угнездившись на щиколотках. Он чуял незамурованным носом и ртом запах железа и озона, смешанный с привычным тюремным смрадом, чуть менее душным, чем обыкновенно. Озоном пахло, когда работало или срабатывало какое-нибудь энергоёмкое волшебство. Чувства, которые стали ему доступны – ожидание, напряжение, сосредоточенный анализ и наблюдение, бережно хранимая и сберегаемая до поры злоба. Злоба-искра, поджигающая сухие стога ярости, и превозносящая этот костёр до низких предгрозовых облаков. Ненависть же была слабой. Вся она была поглощена другим и смотрела в иную сторону – в корень и истинную причину того, почему на теле под черной жесткой шерстью не осталось ни одного живого места.

Он наблюдал, усмехался и чувствовал, насколько его боятся и терпеть не могут те, кто сторожат, несмотря на то, что выбраться своим вниманием за пределы клетки он больше не мог. Он насчитал минус пятнадцать тысяч, и шевелиться становилось немного труднее.

Имхе выдернуло резко, точно ушатом ледяной воды окатив, - это его грубо спихнули с насиженных досок и он очутился на земле.

***

Помещение чем-то окуривали, вернее, его окурили как раз перед его приходом, потому что таши не стали бы круглосуточно сидеть, окруженные таким сильным и навязчивым запахом. У Имхе возникло смутное подозрение, что это наркотик: среди шискенов, собравшихся тут, он был единственным кайлихири. Возможно, дым хорошо воздействует на ящеров, особенно ослабленных голодом, а на сытых пушистых кахири – меньше.

Его поместили на колючую циновку перед столиком для письма, напротив облокотившейся на бумаги пантеры, чьи запястья были увешаны золотыми браслетами с нанизанными на них капельками и кристалликами заготовок заклинаний. Они великолепно смотрелись на фоне ухоженного, бархатного черного меха, сказочно сверкая в свете свечей. Так преломляет лучи лишь колдовство седьмого уровня и выше. Да, эти украшения стоили больше, чем традиционные драгоценные камни. По этому, и по её острым хитрым глазам он понял, что это та самая адари Сели, главный и лучший шискен города Шелис.

За её спиной, чуть левее, был он.

Зря заключённые называли их камеру клеткой. Клетка – это вот она. Толстые кованые прутья со всех сторон, пол выложен камнем. Поднявшись во весь рост, коснёшься ушами верха, раздвинув руки – коснёшься боков. И она буквально светилась от наложенных на неё немыслимых барьеров, кажется, почти всех, которые здешние маги умели создавать. Вот из-за чего они не могли больше связаться мысленно.

На Дее – железная маска-шапка на замк е, который защелкивал два её полукружия сзади, закрывающая всю голову, оставляя лишь выдающуюся часть морды с носом и пастью. Ещё уши торчали. Нелепо так, смешно. Однако никого из охранников это почему-то не забавляло. В массивные наручные и ножные кандалы вдета цепь, намертво прикреплённая к стене болтами. Держат под постоянным обозрением, скованного вдоль и поперёк, точно дикое бешеное животное. Ничего более унизительного Имхе никогда не видел.

Две недели с того момента, как Дей обещал выбраться отсюда сам, прошли, но шискены вдруг стали не так глупы и почти поняли, кого поймали, и максимально отрезали ему шансы на побег.

Шем даже в таких обстоятельствах никак не выглядел униженным. Его тёмная фигура со сложенными руками, сидящая в дальнем углу, выглядела затаившейся, готовой на неожиданный прыжок и несущей неосязаемую, необъяснимую угрозу, распространяющуюся по комнате. В своей полумедитационной позе он будто всё равно пристально следил за всем и каждым, и избавиться от этой иллюзии было весьма нелегко. Ящер разглядел уверенную и кривую насмешку, едва различимо играющую на его губах.

Да. Такой из остатков сил и вредности задушит гробовщика, собравшегося его хоронить.

- Он не может услышать нас, а мы не услышим его, - предупредила его рассуждения Сели. У неё был приятный медленный голос, такой же бархатный, как и её мягкая шерсть.

Она повернулась, бросила мимолётный и цепкий взгляд на пленника, и приступила к расспросам:

- Что это за существо? Похож на помесь кахири с каким-нибудь удуг-улом.

Это было враньем. Имхе отлично знал, как выглядят нечистые твари, и Дея к их братии причислить было ну никак нельзя.

Сели говорила без особого напора, но и без неуместного притворного участия:

- Удуг-улов и им подобных мы уничтожаем в соответствии с нашим долгом. Однако наш общий знакомый должен быть по природе либо тем, либо другим. Нам нужны доказательства того, что он действительно является кахири, или, увы, придётся с ним разобраться. Отрубим ему голову безо всякого суда и предъявления обвинения, мы не можем рисковать. А если же он – кахири, его придётся оставить в живых, а дальше пусть с ним разбираются в столице. Сам он говорить отказывается, может, ты захочешь? От твоего поступка зависит его жизнь. Понимаешь ситуацию?

Она выдержала паузу, чтобы Имхе ответил.

Пантера врала. За такую добычу обязательно дадут либо много денег, либо заметное повышение. Никто не станет убивать чилуку, несущую золотые яйца. Поэтому кайлихири не издал ни звука и не смотрел на неё, чтобы ничем не выдать своего состояния.

А состояние, честно сказать, было дерьмовое. Этот странный дым давил на его психику, заставлял его терять необходимое сосредоточение и концентрацию, становилось сложнее думать. Рассуждения проворачивались мельничными жерновами, норовя застрять, скрипя и тормозя. Он укусил себя изнутри за язык, чтобы ни за что не забыть, что говорить ни в коем случае нельзя. Иначе он сболтнёт не только, что его имя Тео и он бродяга. Возможно, через несколько минут он уже не будет помнить, кто такой Тео и зачем он должен себя так называть.

- Кто этот кахири? Как ты с ним познакомился, при каких обстоятельствах? Что ты о нём знаешь? Что он рассказывал о себе?

Длинные силуэты шискенов плясали на стенах неистовый дерганый танец, исполняли монолог балаганного шута в неровном пламени свечей.

Вахрава Великая, здесь не было магических светильников.

Эта мысль ужалила Имхе не хуже рассерженной осы. Он вспомнил, что тут – не камера, и он может колдовать. Безусловно, на рядовом допросе это бы заметили, да и сейчас рядом находится такой опасный сай-таш…

Но Дей… Из-за самого Дея, его влияния на всё в пределах комнаты, из-за волн, нагромождений, переплетений пудов сильной магии, накинутой на клетку, висящих в воздухе наркотических паров и полумрака, тут такое возмущение и искривление реальности, что он может попытаться, пока окончательно не сломался.

- Меня зовут Тео, - делая гигантские перерывы между словами, затянул кайлихири, изобразив на физиономии наиболее тупое выражение. Пальцы его, частично спрятанные в тени столика, зажили своей отдельной жизнью. Запястья были туго связаны между собой, и он плёл заклинание на самой малой амплитуде, которая была возможна. Точнее – на ней практически невыполнимо было что-нибудь сплести, но это был единственный способ сделать его запуск и соответствующий скачок шайе незаметным. Главное – отвлекать внимание, сосредоточить его полностью на разговоре

- Моего друга зовут Генрих… он любит пикули. Нечистые ведь не любят пикули, правда?

- Это роли не играет, - с кислой миной отозвалась Сели. – Нужны факты посущественнее. Например, каково его настоящее имя или кличка?

Ящер усилием воли переборол желание брякнуть правильный ответ. Его спасало, что жалких остатков его самообладания хватало, чтобы шевелить пальцами, а на полноценное восприятие речи уже нет. Пантера, похоже, поверила его готовности сотрудничать, или сделала вид. Имхе нес правдоподобную чепуху с длинными передышками, что, видимо, соответствовало естественной реакции на дым, потому что Сели и не думала беспокоиться о том, что её так ловко обманывают. Он подходил к конечному узлу, и его действия до сих пор оставались незамеченными. Тот шискен, что мониторил его мозг на предыдущих допросах, был ящером, и присутствовать не мог. А стоящий вместо него не имел достаточно квалификации для различения в его одурманенном разуме внешней дорожки мыслей от команд, отдаваемых рукам едва ли не автоматически, без участия сознания.

- Я слышал, один парень назвал его «страшноморд». Я тогда подумал: «Какое странное прозвище»!

- А как ещё называл?

- Ну-у-у… Прохвост и крохобор, побирушка и негодяй, бездельник и попрошайка…

- Стоп, стоп! Это опять не то! Как долго ты его знаешь?

Петелька цивары обернулась вокруг указательного пальца, и цепь замкнулась: ворожба была исполнена.

В нос проникла струя относительно чистого воздуха. Ещё пара вдохов, и он почувствовал себе лучше. Достаточно, чтобы сопротивляться дальше.

- Недельки две будет, адари.

Её ноздри затрепетали, почуяв внезапный ток магии. Сели нахмурилась, с подозрением обернувшись на клетку.

В этот момент Имхе пришёл в себя настолько, чтобы начать адекватно соображать, и вспомнил – путы на его руках, которые никто, конечно же, не снимал, по идее блокировали сотворение любой магии. Как он мог про это начисто забыть, а затем взять и проигнорировать?

«Не спрашивай меня, как я это сделал... » - проговорил он самому себе излюбленную фразу Дея, отложив ещё один из неразрешимых фактов на потом и успокоив волнение.

Пантера немедленно принялась проверять защиту клетки, приложив к глазу зачарованный монокль с фильтром-усилителем, помогающим разглядеть тончайшие магические слои. Воины вокруг неё напряглись.

- Снова истончился звуковой барьер, - вынесла она вердикт с некоторым облегчением. – Придётся накладывать новый.

Из патронташа с пластинками заклинаний на поясе она выбрала нужную и двинулась к клетке, на ходу втапливая кнопку «маяка».

Дей будто этого и ждал. Поднялся с места, шагнул к ней, натянув цепи до предела – они как-то преувеличенно громко проскребли по полу и застыли в воздухе горизонтально, не провисая, хотя весу в них было достаточно. Слепая маска втянула воздух, принюхиваясь, уши внимали её сердцебиению и шагам. Глаза у него - надежно закрыты слоем железа, но создавалось полное ощущение того, что он её отлично видит. Смотрит ненавидяще в упор. Хочет, чтобы она вошла, и тогда он сделает с ней нечто очень ужасное. Ни у рядовых шискенов, ни у самой Сели не получилось определить, блеф это или нет. Пленник вызывающе, с предвкушением прохрипел:

- Иди, иди сюда, киска. Я тебя съем.

С таким звуком сыпется песок на мрамор. А дальше последовала фраза, сказанная вкрадчивым, полушипящим грудным голосом на наречии, которого ящер не знал. Он догадался, что, скорее всего, это язык пантер.

Сели не успела расправить золотистую вязь активированной магии, вдруг окаменела, будто громом поражённая. Попятилась, хотя вполне могла зайти внутрь и запульнуть в него чем-нибудь болезненным из набора заклинаний или наградить парой пинков под рёбра.

Что он ей такого ухитрился сказать? Почему охранники по старой доброй традиции не изобьют виновника до полусмерти? Что такое случилось за то время, пока Имхе не видел его?

Дей улыбался. Это выглядело на порядок зловеще из-за спрятанных глаз – воображение дорисовывало кровожадный блеск в ненормально чёрных зрачках, уставившихся на волшебницу.

Имхе тоже стало жутко, но один из всех смотрел на него и понимал, что он играет. Великолепно, правдоподобно, хитроумно. Но та особенная собранность, незаметная постороннему, с которой он так точно вымерял необходимые слова и движения, она выдавала. И вот зачем так нужен звуковой барьер: сидящие в комнате таши не могли отвлечься, пропускать мимо ушей неслучайности и невообразимости, на которые явно не скупился шем. Крючки. Невидимые подлые крючки во всех словах гиены рассчитаны на каждого. Запертый, он ловил их разумы – неповоротливую рыбу на перекатах ловкими сетками слов. Он доводил их до белого каления и чёрного отчаяния – Имхе увидел это по враз изменившимся лицам, ощутил вздрогнувшие от страха души и водовороты причудливых эмоций и воспоминаний, закипевших внутри.

Боги, как Дею это удалось?

- Морриган… - невольно прошептала стоящая сзади него адари-таш. С концентрированным отвращением.

«Морриган, - пришло ниоткуда. – Один из видов демонов и удуг-улов, манипулирующих сознанием».

Сели очень быстро взяла себя в руки, подула на ткань заклинания, расправляя, и торопливо кинула на решётку. Её дыхание участилось, и она постепенно приводила его в порядок. Магия отняла у неё ощутимую толику сил. Имхе не успел отвести глаза – повернувшись, пантера впилась в него взглядом. Произнесла с укором:

- Теперь видишь, какое это чудовище? Как можно его защищать и, главное, зачем? Должно быть, ты и вправду дурак…

***

Он понял, почему путы работали неправильно: в поле со слишком интенсивным магическим потенциалом вихри действующей магии оказывались не только снаружи кольца из верёвок, но и внутри. А верёвки брали эту высокую концентрацию за норму, за ноль, за отсутствие колдовства. На фоне таких «норм» маленькое заклинание было незаметным.

Это была последняя связная и ясная мысль после того, как его вернули в камеру. А потом он заснул и проснулся в кошмаре. Или, вернее, просто не проснулся, а остался глубоко в нём без надежды на выход и пробуждение.

Время смешалось. Кайлихири Имхе не стало. Им стало шестьдесят пять заключённых и двадцать шискенов, ежедневно думающих, чувствующих, испытывающих муки, причиняющих муки, совершающих свои дела; гадких и добродушных, неряшливых и брезгливых, разных, словно небо и земля. Стены пропитала ненависть, растущая изо дня в день, натягивающаяся тетивою лука под уверенной рукой. Всё болело и иногда готовилось умереть, а он готовился и болел вместе с ними.

Его собственное тело, где-то далеко, в потусторонней вселенной, скрючилось, забившись под нары, дралось за еду, чему-то сопротивлялось. Оно слышало: «Этот малый сошёл с ума. Не повезло».

Он не знал и не задумывался над тем, что с ним происходит. Теперь это не имело никакого значения. Мир развалился на фрагменты, и не сохранилось ни вещи, ни мысли – ничего, на что Имхе имел бы право сказать: «Это – я, или является мною».

Глупая лесть в желтом и зелёная беспечность с отвратительным дыханием взяли и повели его сквозь коридор, состоящий из гнева и насилия, минуя ответвления страха и крови, мужества и привычки, мрачного удовольствия и скучного выяснения. Чья-то тревога малиновым жуком летала за одним из окон, а за воротами жадности порхал рой воробьёв равнодушия и слабого, разведённого в ста бочках воды, упования.

Нечто богатое, важное, мужского пола, ело и пило. Что-то в точках магии, звенящее браслетами, женского пола, сказало, бросив на него безучастный взгляд:

- Он – эмпат. А вы что хотели от меня услышать? Мы ничего не сможем с этим поделать, я проверяла. Ещё примерно месяц, и неконтролируемые ощущения поглотят его совсем, он растворится без остатка в чужом месиве, не имея своего и потеряв точку опоры. Превратится в безмозглого сторожевого пса. Что делать? Вы меня спрашиваете - что? Сделаем вид, что так и было. Посадите его на цепь в этой комнате, во-о-он в том углу. Миску, лоток, тарочьи кости. Пусть наше строптивое гиенье отродье любуется процессом деградации своего дружка.

А за ними всеми было что-то чёрное, плотное и круглое, завораживающее. Чёрная дыра.

Она смотрела на него. Не отрываясь.

***

Наверху топали ногами. Громко. Мешали уснуть. Облако красно-багрового празднества несло оттуда через двери, по лестнице. Запах хорошей еды и кислый – настоек. Тридцать четыре наедались, напивались, но Имхе считал это ненастоящим, напускным весельем. Настоящее промелькнуло один раз снаружи – кто-то с визгом пробегал мимо, смеясь. Будет что-то получше косточки с утра, он знал, слышал завтрашнюю ленивую доброту. Вот это тоже – оно. Относительно него – ни капли лжи.

Разговоры падали с потолка, словно дождь из пыли. То, что звучало ближе, не было таким обшарпанным. Наверное, потому, что он видел зачатки слов и желание их произнести, от этого они становились почти объёмными. Имхе наблюдал за их парением, пока их жизнь не заканчивалась, и они не исчезали. А немножко всегда впитывали стены. Они всегда выбирали самое лучшее и сильное, и не отвлекались на неважное.

- Терпеть не могу, когда так происходит! – кипел возмущённо, почти котёл в печи.

- Нас сменят во второй половине, ты же знаешь. Тем более нам оставили две бутылки, так что не бойся, без нас уже не выпьют! Ха! – благодушие и расслабление. - Должен же кто-то дежурить с этим?

Бутылка было открыта, и они оба пахли в точности, как она.

- Пропустим самое интересное! – всё равно недоволен. - Наши так редко собираются все вместе, обычно кто-то либо в дозоре, либо дежурит, либо в столицу поехал.

- Ещё бы не собраться! Такое контрабандное вино сцапать – исключительная удача. У них неоплаченные налоговые пошлины были, представляешь? В город повезли, думали, мы не проверим! Мы что, идиоты какие-нибудь, Рижни?

- Нет! Наоборот, очень хитрые.

Они пили одну за одной. Им было скучно и хотелось наверх. Сказать: вино закончилось. Их энергия почему-то падала, медленно и неуклонно. Красный кайлихири удивлялся. Так не бывает: пьяные громкие, любят петь, заниматься сексом, а главное – пинать и бить его палками.

***

Они – два стальных клинка, взрезавшие жёлтый рассеянный свет сырого подвала. В графитово-сером, тихие и быстрые, далёкие молнии, звук которых ещё прячется за горизонтом. Они ворвались, подобно свежему ветру, с развевающимися полами дорожный плащей и лицами под капюшонами. Единый слаженный прыжок, и пьяные шискены брызнули на стол кровью из мастерски перерезанных горл, не издав ни всхлипа.

Жжётся гораздо сильнее, чем обыкновенно, потому что это смертельная рана. Недолго приходится ждать, пока жжение затихнет вместе с беспомощными проклятиями умирающих.

Ключи. Они были на поясе, а сейчас в руках высокого незнакомца. Зверь в клетке поднялся навстречу, подобрав цепи, вытянулся весь – туда, наружу, совсем - травинка, что пробивается к свету из тёмного погреба. Зам о к открылся, и дверца со скрипом провернулась в несмазанных петлях. Зверь подставил голову, и маленький ключик нырнул в скважину железной маски, она распалась на две половинки. Чёрная гиена смотрела на маску с нескрываемой ненавистью. Ящер заметил мигнувший огонёк магии в ладони второго незнакомца – неведомой силой листы железа скомкало, будто бумагу.

Для кованных кандалов ключа не существовало, и колдовство продолжалось. Серая пластинка в руках низенького превратилась в короткий оранжевый луч, который впился в металл. Там, где он проходил, прочный материал рассыпался рыжей хрупкой ржавчиной, хлопьями планирующей в воздухе. Широкие браслеты разомкнулись, и освобождённый пленник предупредительно подхватил их, чтобы они не упали с грохотом.

Наверху во всю гуляли, не представляя, что происходит у них под носом, а точнее под ногами.

Двое серо-графитовых, наконец, сняли капюшоны. Это были тоже гиены, но их мех -светло-коричневый с черными и белыми подпалинами. На боках, скрытые одеждой, должны быть бурые полоски. Их свирепую ярость к тем, кто так поиздевался над их другом, казалось, можно было пощупать. По силе она конкурировала разве что со счастьем, приправленным внезапной нежностью, из-за того, что он оказался жив и относительно здоров, и теперь – свободен.

Они синхронно хотели обнять его, вышедшего из клетки, но он покачал головой, предостерегая:

- У меня блохи.

- Всё равно, - отмахнулись они, насильно сгребли и стиснули его в объятьях. Он не сопротивлялся, уткнувшись носом им куда-то в шеи и опустив веки. На короткое время он расслабился настолько, что перестал походить на спутанный, тугой комок нервов и мышц.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 Следующая ⇒