Рим, 30. ТАСС. 7 страница

А мы пошли с Жегловым к себе в кабинет, и он все посматривал на часы, будто боялся опоздать куда‑ то. Набрал номер телефона и говорил как‑ то странно:

– Это ты?.. Ага, привет… Хорошо… Как договорились… Все, буду…

Он взглянул на меня, засмеялся:

– Ну что, орел, сопишь? Недоволен мною?

Я пожал плечами.

– Слушай, Шарапов, а как же ты с Варей разговариваешь? Из тебя же слова за деньги тянуть приходиться.

– Ничего, как‑ нибудь без твоего краснобайства обойдусь…

– Да ты не сердись! Оторвал я тебя, конечно, от Варвары, но сам знаешь: «первым делом, первым делом самолеты…»

* * *

10 октября 1945 года в Октябрьском зале Дома Союзов состоится 34‑ й тираж Государственного займа 2‑ й пятилетки, выпуска четвертого года.

Объявление

Мы вышли с Петровки около девяти вечера, и ночь, разжиженная желтыми тусклыми огнями на бульварах, непроницаемо расползлась по окрестным переулкам. Накрапывал мелкий дождь, ветер с грохотом рвал на крышах отставшие листы толя и жести, и мы зябко кутались в свои тощие плащи. С Каретного вышли на Колобовский, спустились к цирку, перепрыгнули через забор огромного недостроенного дома, мрачно темневшего провалами оконных проемов. В этом здании должен был разместиться не то какой‑ то новый театр, не то новый цирк, но из‑ за войны стройку забросили, не успев положить кровлю, и время обошлось с ним не хуже, чем хорошая бомбежка. Мне это здание сильно напоминало развороченный собор святого Николая в Берлине, в котором немцы установили противотанковую батарею, и мы их выкуривали оттуда просто мучительно – долбили храм прямой наводкой.

Эту заброшенную стройку тоже будто брали приступом – повсюду были навалены груды битого кирпича, дыбились катушки старых кабельных барабанов, надолбами торчали треснувшие бетонные балки. Мы присели с Жегловым на перевернутый ящик, и я спросил его:

– А кого мы тут ждем?

– Знающих людей… – коротко сказал Жеглов, и мне в темноте показалось, будто он усмехается.

– Они нас тут в темноте не углядят, твои знающие люди.

– Я их сам угляжу, – хмыкнул Жеглов.

– Но ведь… – собрался я пуститься в обсуждение, но Жеглов положил мне руку на плечо и шепнул:

– Давай помолчим. Так лучше будет…

И мы с ним молчали. Довольно долго. Пока я вдруг не услышал шорох – сыпались обломки под ногами, шаркали подметки по мусору. Я толкнул Жеглова в бок – идут! Глаза мои уже привыкли к темноте, и я увидел, как Жеглов вытянул шею, тщательно прислушиваясь, и осталось у меня слабое утешение – со слухом у меня лучше, чем у него. В черном сумраке я увидел силуэт человека. Жеглов еле слышно присвистнул два раза: «фью‑ фью! » И тот ему ответил так же. Жеглов мне сказал:

– Подожди меня тут…

Он неслышно скользнул в темноте к знающему человеку, и мне тоже было на него любопытно взглянуть, но у Жеглова были, по‑ видимому, в этом смысле другие планы.

Тихо здесь было, за забором. Из‑ за домов проникал сюда отсвет фонарей, с улицы доносился дребезг колес на разбитой мостовой. И в слабом отсвете я видел четкие фигуры Жеглова и его знающего человека, будто вырезанные из черной бумаги, как это очень ловко делал в фойе «Урана» инвалид всем желающим за рубль: вырезали и забыли наклеить на картон, и от этого они все время в разговоре шевелили руками, наклонялись друг к другу, и мне казалось, что они играют в китайский бокс – потычут пальцами, побарахтаются, разойдутся и снова бросаются в бессильную атаку.

Потом этот человек быстро и незаметно исчез, а Жеглов свистнул и помахал мне рукой. Я подошел и, хотя мне очень хотелось узнать, что сказал знающий человек, спрашивать все‑ таки не стал – Жеглов ведь не хотел, чтобы я слышал их разговор, будто я посторонний и мог кому‑ то растрепаться.

Мы вышли на Цветной бульвар, и я подумал о том, как мы все время неотвратимо крутимся вокруг места, где убили Васю Векшина; что бы ни происходило, мы так или иначе выходили сюда, и я не мог понять, случайность это или есть какой‑ то тайный смысл в том, что мы снова и снова попадаем на Цветной.

Перешли мы через трамвайную линию и отправились в глубь Сухаревского переулка. Жеглов покосился на меня и спросил:

– Ты чего надулся, как мышь на крупу?

– Я? Ничего я не надулся! Это тебе показалось…

– Ха, показалось! А то я не вижу.

– А если видишь, то чего спрашиваешь?

– Ох, Шарапов, беда мне с тобой – сколько же еще тебя надо будет учить? Со временем ты уразумеешь, что оперативная работа требует доверия собеседников, спокойствия в разговоре, что всякий третий гораздо более лишний, чем в любви!

– Зачем же ты меня с собой взял? Чтобы с места на место не скучно было ходить?

Жеглов весело засмеялся:

– Как зачем? А если мой собеседничек захочет меня ножиком потрогать? Они ведь люди ужасно грубые и нервные…

И я так и не понял, всерьез говорит Глеб или шутит, потому что он оставил меня неожиданно в какой‑ то подворотне, пробормотав:

– Одну минутку… – И постучал в окно бельэтажа – «тук‑ тук». И еще три раза подряд – «тук‑ тук‑ тук». В окне погас свет, мелькнуло чье‑ то лицо за стеклом, приплюснулось блином и исчезло. Жеглов пошел во двор, сказав мне:

– Ты тут на лавочке посиди пока…

Всклокоченная старуха прошагала от дверей к сараям, в тени которых пристроился Жеглов, и что‑ то они там долго бурчали промеж себя, и старуха рокотала, как мотор на больших оборотах, и Жеглов ее укрощал все время:

– Понятно, понятно… Бабаня, не определяйте голосом… Тише… Да не гудите вы так!..

Потом мы поднялись по Сухаревскому, пересекли Сретенку и через Даев переулок начали петлять по проходным дворам, по каким‑ то задворкам вышли на Ананьевский. Я не выдержал и спросил:

– Ну что?

– А ничего! – беззаботно сказал Жеглов. – Не знают они ни хрена…

И здесь с кем‑ то разговаривал Жеглов в подъезде, и лица этого мужика я тоже не видел. В троллейбусе проехали по Мещанке и сошли на Капельском, и тут возобновился наш головокружительный обход по бесчисленным проходным дворам, тупикам, по баракам, старым покосившимся домишкам, и только по своей военной привычке ориентироваться в направлении я смекал, что мы постепенно смещаемся к Каланчовке, к трем вокзалам.

Было, наверное, уже около полуночи, когда весело насвистывающий Жеглов спустился с чердака шестиэтажного дома около железнодорожной насыпи у Ленинградского вокзала. Он подталкивал перед собой невероятно чумазого парнишку и говорил ему:

– Ты, Рублик, не шелапутничай больше – иди и скажи, что от меня, там примут, а я завтра позвоню обязательно, все будет в порядочке. Усек?

– Усек, – хрипло сказал парнишка. – Не наврете, гражданин Жеглов?

– Хамский ты шкет, Рублик. Ты разве от кого слышал, чтобы Жеглов врал? Беги, пока не передумал. Брысь!

И парень побежал в сторону вокзалов, а Жеглов хлопнул меня ладонью по спине и сказал:

– Все, можем идти спать. Петя Ручечник завтра будет в Большом театре…

Я действительно очень удивился и спросил Жеглова, не скрывая восхищения:

– Ну ты и даешь! А откуда узнал?

– От верблюда! – находчиво сказал Жеглов и потащил меня к трамвайной остановке.

* * *

К СВЕДЕНИЮ ГРАЖДАН ГОРОДА МОСКВЫ

С 16 октября 1945 года будут выдаваться талоны на приобретение керосина. Керосин выдается всему населению города по 2 литра на человека. Выдача талонов будет производиться по месту получения основных продовольственных карточек через уполномоченных карточных бюро учреждений.

Продажа керосина в нефтелавках начинается 17 октября с. г. Срок действия талонов – до 1 ноября 1945 года.

Зав. Мосгорторготделом Филиппов

Извещение Московского городского отдела торговли

Я подписал кадровичке пропуск на выход и взглянул на часы: половина первого. День проходил в трудах праведных, но совершенно без толку. По списку, который мы составили со следователем Панковым, я вызывал и допрашивал сослуживцев Груздева и Ларисы, и все это было довольно нудно, хотя бы потому, что я не знал толком, о чем их спрашивать. «Что вы можете сказать о нем как о человеке? », «Какой он работник? », «Известно ли вам что‑ либо об их взаимоотношениях? » – глупости какие‑ то. Груздев ведь при всех условиях не был этим самым… Синей Бородой… Как там ни расспрашивай, убил‑ то он впервые и вряд ли советовался об этом с сослуживцами или делился с ними своими переживаниями. А уж о Ларисе и говорить нечего…

Вчера пришла справка на наш запрос о судимостях Груздева – «нет, не судим, к уголовной ответственности не привлекался, приводов не имел». Сослуживцы и вовсе в один голос твердят, что мужчина он порядочный, выдержанный, работник замечательный – награды у него и все такое прочее. Что от жены ушел, не таил, сказал только, что она нашла себе другого человека… Так с кем, знаете ли, не бывает, дело житейское. А угроз каких в ее адрес или чего‑ нибудь подобного – боже упаси! И Ларисины сослуживцы показывают, что никаких жалоб на Груздева от нее сроду не слышали, наоборот, даже когда он от нее съехал, говорила она как‑ то, что таких порядочных мужчин нынче поискать…

Заведующий труппой сказал, что Ларису уже несколько раз на срочные роли вводили. Второстепенные, конечно, но подумывали о зачислении в творческий штат. Вот тут, правда, неувязка одна получается. Кадровичка, та, что от меня сейчас ушла, показала мне приказ об увольнении Ларисы по собственному желанию. И рассказала, что она ни с того ни с сего явилась в кадры с заявлением в субботу, восемнадцатого, а попросила ее рассчитать с двадцатого. И на вопрос, что случилось, отвечать не стала, сказала только, что по личным причинам. Странно это: она ведь мечтала стать актрисой, и вроде к тому шло дело – и вдруг уволилась. Надя, сестра ее, ничего об этом не знает, и, сколько мы с ней тут голову ни ломали, ничего путного не сообразили…

К часу я вызвал почтальоншу – тут еще одна штука любопытная. Я начал с бумажками Ларисиными разбираться, до писем руки не дошли, а телеграмма одна попалась интересная, время прибытия указано: двадцатого октября в восемнадцать часов ноль пять минут. Насчет текста: «МУСЕНЬКИН ВЫЕЗД ОТКЛАДЫВАЕТСЯ ДЕКАБРЯ, ЦЕЛУЮ, ТЕТЯ ЛИЗА» – мне Наденька дала объяснение – это должна была приехать по делам их родственница из Семипалатинска, да что‑ то помешало. А вот с временем доставки я хотел разобраться абсолютно точно: по нашим‑ то сведениям, если почтальонша телеграмму принесла вовремя, она могла застать в квартире Груздева…

Разговор у нас состоялся короткий, но вещи выяснились удивительные.

– Квартиру эту я хорошо знаю, – сказала пожилая почтальонша, водрузив на остренький носик большие, должно быть, мужские очки и раскрывая разносную книгу. – Слава богу, не первый год корреспонденцию доставляю на этот участок. Вот поглядите – телеграмма Груздевой Ларисе, из Семипалатинска. Время доставки – девятнадцать двадцать, число – 20 октября, и подпись ее, Ларисы, собственноручная.

До меня даже не сразу дошло – что же это получается‑ то? Ведь этого никак не может быть: сосед Липатников видел выходящего из дома Груздева после матча, то есть в девятнадцать часов плюс‑ минус несколько минут. Этот момент и есть предполагаемое время убийства. А еще через двадцать минут Лариса лично принимает телеграмму и расписывается в книге. Не вяжется, никак этого не может быть!

– Вы уверены, что доставили телеграмму именно в это время?

Почтальонша даже обиделась:

– Сроду на меня жалоб не было! Да и живу я в соседнем доме, так что доставляю все без задержки!

– А может, кто другой принял телеграмму, не Лариса?

– Да нет, она сама, лично, я же вам говорю. Знала я ее хорошо, тут никакой ошибки! Она еще всегда приглашала чайку выпить, приятная очень женщина, вежливая, обходительная…

Я подумал: что бы еще узнать у почтальонши? И спросил:

– Вы не обратили внимания, она в обычном была состоянии или, может, возбуждена, расстроена?..

– Ой, что вы! Наоборот, очень веселая была, все напевала что‑ то, затащила меня на кухню – у них коридорчик очень маленький… Там, на кухне, она и телеграмму при мне прочитала, и расписалась, только что чаю не предложила – я потому и заметила, что она обычно‑ то предлагает.

– А в квартире никого не было?

Почтальонша задумалась ненадолго, наморщив лоб, – припоминала, видимо, расположение квартиры, – потом уверенно сказала:

– Не было никого, точно: двери в комнату настежь были, и там никого…

Да‑ а, озадачила меня эта история с телеграммой! Если сосед Липатников не ошибается, то Груздев вышел из дому, когда Лариса была еще жива. Притом находилась одна в квартире. Но если Груздев вышел, оставив Ларису в живых, то почему он врет, что не встречался с ней? Почему опровергает показания соседа? Надо обязательно посоветоваться с Глебом. Да и его, наверное, эта история озадачит – он‑ то полагал, что все здесь проще пареной репы, а получается…

Глеб толкует, что Груздев убил Ларису из‑ за квартиры, ну и попутно вещички забрал. Но тогда при чем здесь Фокс этот самый? Разве что Груздев действительно нанял его и назначил плату как раз вещами? Но зато сколько народу вокруг допрошено – и никто никогда около Груздева не видел человека с приметами Фокса. Конечно, сговор подобный – дело тайное, но и то нужно взять в рассуждение, что снюхаться им негде было, поскольку Фокс уголовник, бандюга, а Груздев – интеллигент, доктор и ничего между ними общего не должно быть. Хорошо бы, конечно, самого Груздева спросить, но еще неизвестно, как посмотрит на это Жеглов.

М‑ да, непонятно. Совсем непонятно. И все равно сейчас главное узнать, был там Груздев или не был. Он ведь мог прийти, наладить разговор – не зря же Надя говорит, что и вино, и шоколад на столе любимой марки Груздева, – а потом, подготовив плацдарм для Фокса, отвалить: пожалуйте, мол, артподготовка проведена, танки к бою!.. Кстати, шоколад Панков велел эксперту передать, совсем из головы выскочило…

Спасибо старшине из комендантского отдела, который оказался на вещевом складе с машиной, а то бы в жизни мне не вывезти добро, которым меня в неслыханном количестве снабдили суровые складские интенданты в полном соответствии с арматурным списком и сроком на два года. Чего только не было в трех здоровенных тюках, которые я целый час паковал на длинном неструганном прилавке: шинель, мундир, гимнастерки, галифе, белье, сапоги, валенки, шапка, фуражка, портянки, подметки, новенькая скрипящая и сверкающая «сбруя» – ремень с портупеей – и даже блестящие серебряные погоны с красными кантами – четыре пары, и на каждый погон по три звездочки, – пожалуйте, товарищ старший лейтенант Шарапов, к несению службы по всей положенной форме! Когда я впервые попал в армию, меня, конечно, тоже обули‑ одели, но времена были тогда совсем тяжелые, получил я, помню, кирзачи, комплект обмундирования: шинельку поношенную, гимнастерку и бриджи «х/б, б/у» – «хлопчатобумажные, бывшие в употреблении» да пилотку – вот и весь наряд; и только потом, постепенно, дообмундировался по‑ человечески и вид имел боевой, не хуже других, а в Пренцлау, что под Берлином, даже штатский костюм справил, чисто коверкотовый, на шелковой подкладке, спортивного фасона – с широкими ватными плечами, накладными карманами и хлястиком… Но в милиции своя форма, и на зеленый мой парадный мундир милицейские погоны не привесишь – вот и чувствовал я себя вроде не в полную цену, гостем, что ли. А теперь настроение у меня было «на большой», теперь – извините, подвиньтесь – на праздничном вечере вы, дорогие новые соратники мои, увидите, как гвардейцы умеют форму носить!

Старшина был настолько любезен, что подбросил меня домой, на Сретенку, помог мне занести в комнату вещи, и мы вернулись на Петровку. Времени было восемнадцать тридцать, и Жеглов уже ждал меня, отутюженный, свежевыбритый, благоухающий одеколоном «Кармен», а уж сапоги – лучше новых. Он критически осмотрел меня снизу доверху и я, похоже, понравился ему чуть меньше, чем он мне. Он пожевал губами, – может, чего сказать хотел, но ничего не произнес, только покачал головой, и я подумал, что завтра‑ то уж ему качать головой не придется – заблещу медалью новой, как на строевом смотру.

Я ему объяснил:

– На вещевом складе был, отоварился согласно арматурному списку. Я сейчас, позвоню только… – И набрал телефон баллистов.

– Из этого «байярда» стреляли, – сразу же сообщил эксперт. – Безусловно и категорически. Из‑ за того, что патрон нестандартный – он побольше немного, чем фирменный, – все индивидуальные признаки оружия выявились особенно рельефно, хоть в учебник криминалистики снимки помещай. Акт подошлем, как договорились. Приветик…

* * *

Сегодня под председательством французского коменданта генерала де Бошена состоялось 14‑ е заседание союзной комендатуры города Берлина. Заседание решило дать распоряжения полицейпрезиденту относительно:

а) организации ШУТЦПОЛИЦАЙ – охранной полиции и КРИМИНАЛЬПОЛИЦАЙ – уголовной полиции;

б) полномочий берлинского полицейпрезидента вообще.

Берлин, 11. ТАСС

– Если хочешь, можем пешком пройтись, – предложил Жеглов.

Вечер был ясный, теплый, и мы не спеша пошли с ним по Петровке к центру. Около «Эрмитажа» толпился народ – с большим концертом выступали Лев Миров и Евсей Дарский, и шустрые ребята сновали в толпе с криком: «Хватайте билеты! Шутят Миров – Дарский, со своим джаз‑ оркестром выступает Эдди Рознер». Я подумал, что хорошо бы сходить на такой концерт с Варей, но до получки это было нереально: билеты стоили от тридцатки и выше.

– Эх, кабы нам с тобой заловить сегодня Ручечника… – сказал мечтательно Жеглов.

– Трудно небось…

– Что значит «трудно»? Наша работа, как и его промысел, зависит от удачи. У меня вся надежда на то, что он нас с тобой в лицо не знает.

– А ты его знаешь?

– Видел я его. И потом, напарница его найти поможет, – усмехнулся Жеглов.

– Это как понять?

– Ну, когда высмотришь самую красивую женщину в театре, – значит, где‑ нибудь и он поблизости шьется.

– Почему?

– А у него метод такой – он на подхвате только красавиц держит. Приходят они в театр или в коммерческий ресторан и начинают пасти парочку в дорогих шубах. При первой возможности он вынимает у кавалера номерок от гардероба, а красулька его получает шубу. И отваливают. Вот и весь фокус…

– Можно подумать, что некрасивой не дадут пальто по номеру, – усомнился я.

– Дать‑ то дадут, но психология в том, что красивая женщина сама по себе отвлекает внимание, для нее всегда хочется сделать что‑ нибудь приятное. Да и барыши с красавицей делить, наверное, приятнее, чем с уродкой…

– Вот в этом наверняка и есть вся его психология, – сказал я мрачно. Мне почему‑ то стало обидно, что какому‑ то мерзкому воришке достаются красивые женщины и он их использует как воровской инструмент, когда они, может быть, какому‑ то хорошему человеку счастье жизни могли составить.

– Да нам с тобой плевать, почему он так поступает, – сказал Жеглов. – Важен факт!

– Слушай, Глеб, а откуда у него кличка такая – Ручечник?

– А‑ а, это смешно. Мы сперва думали, от его первой профессии – ручки вышибать.

– Это как?

– А вот так: подходит он к любому джентльмену, желательно иностранцу, и начинает его радостно хлопать по плечам, по груди, хохочет, кричит: «Здорово, Боря! » – или там Коля, Вася – как хочет. Декорация такая, что он, мол, обознался, принял человека за старого друга. Потом выясняется – у него аж слезы от стыда на глазах. Извиняется, уходит…

– А смысл?..

– В том, что он так ловко хлопает человека, что вышибает из кармана авторучку, а если повезет, то и бумажник. Между прочим, хороший «паркер» с золотым пером тысячу стоит…

– Силен бродяга!

Жеглов кивнул:

– Ну да. А как его установили да взяли, оказалось, что и фамилия у него подходящая – Ручников.

В театр мы вошли через служебный вход, где с Жегловым стал препираться толстый взмыленный администратор в очках, сдвинутых на затылок. Но Жеглов как‑ то очень быстро его окоротил: взял за пуговицу и, подтягивая к себе с такой силой, что нитки трещали, сказал:

– Вы мне не контрамарки дадите и даже не билеты, а записку к капельдинеру с распоряжением посадить меня там, где я ему скажу. И делайте это, почтеннейший, незамедлительно, у меня нет для вас времени…

– Сумасшедшие люди! – взмахнул руками администратор. – Вы что, думаете, что я места из воздуха делаю?

– Я об этом ничего не думаю! – оборвал его Жеглов. – Меня это не интересует! Мне на ваши танцы‑ арии вообще наплевать, сроду бы я к вам не пошел, если бы меня не привело сюда дело государственной важности…

От такого святотатства в храме искусства администратор слегка обалдел. Он молча смотрел на Жеглова, разевая беззвучно рот, будто Жеглов у него весь воздух отобрал.

– Вы читать по‑ русски умеете? Вот и читайте тогда, что здесь написано, – протягивал ему Жеглов свое удостоверение, где было сказано, что он начальник бригады отдела Московского уголовного розыска по борьбе с бандитизмом. – И пришли мы к вам не развлекаться, а по делу…

Минут за сорок до начала «Лебединого озера» мы устроились с Жегловым в гардеробе за большущим пожарным шкафом; мы стояли за ним, просматривая почти весь длинный проход перед барьерами, за которыми сновали чистенькие старички и старушки в вишневой униформе с желтыми табличками на карманах: «ГАБТ». Мы приобрели у них театральную программу, и Жеглов удивил меня своим размахом, взяв на червонец два перламутровых маленьких бинокля. Сначала Жеглов смотрел в дальний конец прохода через биноклик, подкручивая все время отходящее фокусирующее кольцо, а потом так же, как и я, сунул бинокль в карман:

– Ерунда сплошная, а не техника!

– Ты бы меня сразу предупредил, можно было мой армейский взять, восьмикратный.

– Это тебе не передовая! – огрызнулся Жеглов. – Ты бы еще стереотрубу сюда приволок.

– А ты что думал? – засмеялся я. – Выставили бы над шкафом оптику, а сами сидели бы здесь в тишине да уюте…

Неспешно переговаривались мы с Жегловым, а сами зыркали все время на проходящих театралов, и я все нервничал, что Ручечник опоздает или не появится совсем и тогда я из‑ за него так и не посмотрю даже одним глазком на «Лебединое озеро», а это мне было ужасно обидно, потому что я до сих пор ни разу не был в Большом театре. Мне хоть бы зал посмотреть…

Я уж совсем отчаялся повысить свой культурный уровень, к чему призывал меня Жеглов на комсомольском собрании, когда он сипло сказал:

– А вот и красавец наш пожаловал…

Отчаянно всматривался я в поток людей, шествующих по гардеробу: офицеры при всех своих орденах и регалиях, служащие в заутюженных шевиотовых костюмах, женщины с модной шестимесячной завивкой и в панбархате, а некоторые даже с чернобурками через плечо, иностранцы, одетые вроде бы скромно, но чем‑ то сразу отличающиеся от наших…

– Не туда смотришь, – шепнул Жеглов. – Вон он, у того прилавка, в сером костюме.

Смотрел я на Ручечника и не мог поверить. Я уж начал привыкать к тому злому маскараду, на котором мы все время вертимся с Жегловым, приподымая на людях маски, чтобы выволочь волков из‑ под овечьей шкуры, но с каждым разом продолжал удивляться, как много сил затрачивают люди, чтобы выглядеть не тем, кем они являются в жизни на самом деле…

Ручечник был похож на иностранца – в замечательно красивом сером костюме, в белой глаженой рубахе с полосатым галстуком, на котором ярко искрилась булавка, в толстых башмаках «шимми» и с красивой палкой, на которую он грузно опирался.

– Он что, хромой? – спросил я Жеглова.

– Ну да! Ты с ним побегай наперегонки! Он трость для понту носит, солидности добирает!

Настоящим иностранцем выглядел Ручечник. Вот только его женщина была не похожа на сухоногих очкастых жен дипломатов – была она белая, ленивая, невероятно красивая, с огромной короной из темно‑ русых кос. Ручечник подал ей руку, и они чинно пошли по гардеробу к выходу в фойе: ни дать ни взять – варяжский гость прибыл. Лишь ненадолго задержались они в толчее у гардероба, где раздевались зрители из лож бенуара – там прямо и висела таблица: «Ложи бенуара».

Жеглов дернул меня за руку:

– Ну‑ ка давай! Ходу!

Мы пристроились за ними и так и слонялись метрах в десяти до самого звонка. Жеглов велел мне не спускать с них глаз, исчез на несколько минут, и я видел, как он тряс за лацкан администратора. Не знаю, что он ему говорил, но, во всяком случае, когда мы подошли к ложе номер четыре, капельдинер пропустил нас без звука на два свободных места в глубине ложи. С этого места мне не очень хорошо было видно всю сцену, потому что она была огромная – высотой этажей в пять, наверное, – но зато из сумеречной глубины нам было хорошо видно Ручечника с его дамой, которые сидели точно в такой же ложе, но на противоположной стороне зала.

Я хотел придвинуться поближе к барьеру, чтобы получше разглядеть зал, который я до этого видел только в кино, но Жеглов дернул меня и сердито сказал:

– Не лезь! Сиди тут, в глубине.

– Интересно посмотреть – когда еще попадем сюда?

– Тоже мне, театрал отыскался! – фыркнул негромко Жеглов. – Твое дело шестнадцатое – за клиентом смотреть…

– А чего на него сейчас смотреть? Куда он денется до антракта?

– Ну и даешь же ты, Шарапов? А чего он, по‑ твоему, в гардеробе около англичан терся?

Честно говоря, я там никаких и англичан не разглядел, а уж тем более не видел, что Ручечник около них терся. Он как разделся, так и пошел в фойе, задержавшись на секунду в толкучке у выхода из гардероба.

Жеглов сказал задумчиво:

– Я не очень уверен, конечно, но сдается мне, что он у того бобра номерок уже увел…

Пришли три женщины на передние места в нашей ложе. Жеглов их очень галантно пропустил, пододвинул стулья, пошутил с ними, обещал принести в антракте лимонад, и тут погас наконец свет.

На освещенную трибунку перед оркестром взошел седой толстый старик в черном костюме с красивыми блестящими лацканами, поклонился залу и взмахнул палочкой.

Играла прекрасная музыка, потом раздвинулся огромный занавес, расшитый темно‑ золотыми колосьями, и открыл исключительной красоты вид. Чего там только не было: старинный замок, заснеженные горы, озеро – как настоящее. Не знаю, сколько прошло времени, но так нравилось мне представление, что показалось, будто все это промелькнуло в один миг, как из окна мчащегося поезда, жаль только, Вари со мной не было. Жеглов толкнул меня сильно в бок, я встрепано помотал головой, взглянул в ложу напротив – Ручечника с его красавицей там не было.

Жеглов уже выходил из ложи в коридор, я проскользнул за ним следом, наши соседки, по‑ моему, и не заметили, как мы исчезли. Жеглов быстро шел по коридору, говоря мне на ходу:

– Я возьму Ручечника, он где‑ нибудь неподалеку пасется, а ты дай ей надеть шубу. Перехвати у дверей и зови сразу гардеробщиков…

Она шла мне навстречу, высокая, шикарная, с развевающимися полами переливчато‑ блестящей коричневой шубы, голова ее была гордо закинута назад, она небрежно помахивала сумочкой на ремешке с таким видом, будто, мол, сто раз она видела такие балеты, не понравилось ей, – стало быть, сидеть тут, скучая, и не подумает! От мысли, что мне надо ее арестовывать, всю такую из себя прекрасную, я даже оробел; у меня не только вроде нее знакомых сроду не бывало, но и разговаривать с такими королевами не доводилось. Но все‑ таки сказал я довольно твердо:

– Подождите, гражданочка, мне поговорить с вами надо…

Не останавливаясь, вздернув еще выше голову, она бросила мне на ходу:

– Я с незнакомыми мужчинами не разговариваю!..

И почему‑ то эти слова сняли с меня неловкость, рассеялось ощущение, что я совершаю какую‑ то глупость и все это вообще происходит по недоразумению. Я взял ее под руку и сказал:

– Я незнакомый мужчина из МУРа, так что поговорить придется. – И уже манил к себе седенького прилизанного гардеробщика.

И она вдруг сделала неуловимое движение, струйкой воды скользнула из гладкой шубы и уже почти успела сбросить ее, но я крепко держал ее за локоть, так что номер не вышел: шуба повисла на правой руке женщины.

– Очень я вас прошу, не устраивайте, пожалуйста, фокусов, мне будет совестно к вам применять силу, – сообщил я ей и повернулся к гардеробщику: – Эта женщина взяла чужую шубу, я вас прошу пройти со мной к администратору…

Сказал и сам пожалел, потому что старичка чуть удар не хватил. Краска волнами заливала его лицо – он бледнел, синел, багровел, причитая тонким голосом:

– Душегубцы! Злодеи! Да нам за эту норку десять лет не расплатиться! Сволочь! А какая приличная с виду!..

Он блажил, а я не знал, волочить ли мне мою красавицу или старика на руки брать. Но в этот момент из‑ за угла появился Жеглов, и я понял, что его‑ то проблемы все уже решены: завернув Ручечнику кисть правой руки за спину болевым приемом, он в очень быстром темпе гнал его перед собой по коридору, не обращая внимания на крики и угрозы, что сейчас сюда приедет городской прокурор и нас, как собак, выгонят со службы к чертовой матери… В левой руке у него болталась щегольская трость, бросить которую он не решался – маскарад поломается. Картина от всего этого получалась совершенно и окончательно нелепая.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒