Лорен Вайсбергер 12 страница

– Неужели? – спросила я, изобразив удивление. – Здорово. Чего мне сердиться – отпадает необходимость самой звонить и спрашивать. Как тебе показалось по голосу, он действительно обрадовался или согласился из вежливости? – Меня это не волновало, но ничего другого в голову не пришло.

– Ну, строго говоря, я с ним не общалась, но уверена, что Филип в полном восторге.

– Как – не общалась? Ты только что сказала, что Филип позвонил и…

– Я так сказала? Ой! – хихикнула Элайза. – Я имела в виду, что позвонила его секретарша, и я провернула все через нее. Та ответила, мол, конечно, Филип будет рад заняться. Это абсолютно то же самое, Бетт, не сомневайся. Ну, как, отличная работа?

– Пожалуй, все так и будет, ведь я только что получила от него букет цветов и карточку с уверениями, что он примет участие в мероприятии, так что, похоже, сработало.

– О‑ о‑ о‑ о‑ о‑ о, Боже мой! Филип Уэстон прислал тебе цветы?! Бетт, он точно влюбился. Поразительный парень. – Долгий вздох в трубке.

– Угу. Элайза, мне пора бежать. Спасибо, что все уладила. Правда, я очень благодарна тебе за помощь.

– Куда тебе пора бежать? У вас с Филипом пылкое свидание?

– Нет, у меня ужин с дядей, а потом здоровый сон. С тех пор как работаю на Келли, я не приходила домой раньше двух часов ночи и гожусь лишь…

– Я знаю! Разве не здорово? Я хочу сказать, какая еще работа потребует от нас посещать светские мероприятия и веселиться на вечеринках? Мы очень счастливые! – Новый вздох и секундная пауза, в продолжение которой мы обе размышляли над этой истиной.

– Да, точно. Еще раз спасибо, Элайза. Хорошей тебе вечеринки.

– Как всегда, – игриво пропела она. – И еще, Бетт… Пусть ты получила работу благодаря дядиной протекции, но работаешь отлично.

Уф. Элайза в своем репертуаре: двусмысленный комплимент, преподнесенный якобы искренне и позитивно. У меня не было сил отвечать лестью на лесть, и я сказала:

– Ты так считаешь? Спасибо, это для меня много значит.

– Сама посуди: ты встречаешься с Филипом Уэстоном и уже самостоятельно организуешь мероприятие. У меня почти год ушел, прежде чем я сама начала.

– Что именно? – поддела я.

– И то и другое, – не осталась в долгу Элайза.

Отсмеявшись, мы попрощались, и я повесила трубку прежде, чем Элайза смогла издать еще какие‑ нибудь жизнерадостные звуки. В ту минуту она казалась почти подругой.

Наскоро потрепав за ухом Миллингтон и еще быстрее переодевшись в джинсы и свитер, я с горечью бросила взгляд на цветы и побежала вниз ловить такси. Саймон и Уилл как раз ссорились, поэтому я тихо подождала в ультрамодернистском зале, усевшись на некое подобие гранитной скамьи под ярким Уорхолом, которого мы проходили на истории искусств и о котором я абсолютно ничего не помню.

– Я отказываюсь понимать, как ты мог пригласить его к нам домой, – бубнил Саймон вроде бы из кабинета, насколько можно судить по звуку.

– А я отказываюсь понимать, чего тут не понять. Он мой друг, приехал в город, не увидеться с ним было бы неучтиво, – сконфуженно отозвался дядя.

– Уилл, он же ненавидит геев. Он на жизнь зарабатывает, ненавидя геев. Получает плату за то, что ненавидит геев. Мы – геи. Что тебе непонятно?

– Пустяки, дорогой, все это мелочи. На публике все мы говорим не совсем то, что думаем, с целью поддержать огонек в том или ином конфликте. Это нужно для карьеры и вовсе не отражает наших истинных взглядов. Черт побери, не далее как на прошлой неделе я в минуту слабости или, может, под влиянием галлюцинации написал в своей колонке несусветицу, дескать, рэп‑ музыка является самостоятельной формой искусства, – так, эффекта ради. Саймон, ну никто же всерьез не думает, что я так считаю. С Рашем то же самое: он ненавидит геев, евреев и черных исключительно для рейтинга, безотносительно личных взглядов.

– Как ты наивен, Уилл, как ты наивен! Не желаю продолжать этот разговор. – Я услышала, как с шумом захлопнулась дверь, затем последовал долгий вздох, и ледяные кубики посыпались в стакан. Пора.

– Бетт! Деточка, я и не слышал, как ты вошла. Стала счастливой свидетельницей очередного разногласия?

Я поцеловала Уилла в гладко выбритую щеку и уселась на свое обычное место – в ядовито‑ зеленый шезлонг.

– Конечно. Неужели ты пригласил Раша Лимбо? [107]. – спросила я недоверчиво, но без удивления.

– Ну да. Я был у него дома раз шесть, он отличный парень. Конечно, нельзя точно сказать, какой дозой наркотиков он «подлечился» перед моими визитами, но это почему‑ то делало его еще большим душкой. – Дядя глубоко вздохнул. – Довольно об этом. Расскажи, что нового в твоей сказочной жизни?

Меня всегда поражало, как гениально и небрежно дядя разделывается с любыми вопросами. Помню, в детстве мать объяснила, что дядя Уилл – гей, Саймон – его бойфренд и что, если двоим людям хорошо вместе, то пол, религия или раса ровным счетом ничего не значат (что, естественно, не относилось к моему возможному браку с неевреем. Родители были свободными от предубеждений либералами во всем, что не касалось собственного ребенка). Несколько недель спустя Уилл и Саймон приехали погостить в Покипси, и мы сидели за обеденным столом, давясь пророщенными семенами, молодыми побегами и прочей чечевицей.

– Дядя Уилл, а как это – быть геем? – спросила я. Напомню, мне было десять лет.

Дядя бросил взгляд на моих родителей, на Саймона и посмотрел мне прямо в глаза.

– Дорогая, уверяю тебя, это очень неплохо. Конечно, мне доводилось быть с женщинами, но скоро я понял, что они мне, э‑ э‑ э, не подходят, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Я не знала, но от души веселилась, глядя на вытянувшиеся лица родителей.

– Вы с Саймоном спите в одной постели, как мамочка с папочкой? – продолжала я с самым невинным видом.

– Да, детка. Мы совсем как твои родители, только другие. – Он отпил хороший глоток скотча, который родители держали в доме специально на случай его приезда, и улыбнулся Саймону. – В точности как обычные супруги – ссоримся, миримся. Представь себе, я не боюсь сказать Саймону, что даже он не скинет белые льняные брюки до Дня поминовения. Ничем не отличаемся.

– Очень познавательная беседа, – обрел дар речи отец. – Запомни кое‑ что важное, Бетт: ко всем людям надо относиться одинаково хорошо, независимо оттого, насколько они от тебя отличаются.

Скукота… Меньше всего желая очередной лекции на тему «Возлюби ближнего своего», я задала последний вопрос:

– Дядя Уилл, а когда ты понял, что ты гей?

С задумчивым видом дядя отпил еще глоток скотча.

– Пожалуй, когда служил в армии. Проснулся однажды утром и увидел, что сплю со старшим офицером, – бросил он небрежно и добавил более уверенно: – Тут у меня словно пелена с глаз упала.

В те годы я смутно представляла, что значит «спать с кем‑ то» или «старший офицер», но мне вполне хватило прерывистого дыхания отца и разъяренной матери, сидевшей с таким видом, будто готова убить Уилла. Когда спустя несколько лет я спросила Уилла, как он на самом деле пришел к выводу, что предпочитает мужчин, дядя засмеялся:

– Хотя ты и повторяешься, детка, но все было именно так, как в том маленьком анекдоте, столь подходящем для рассказа за обеденным столом.

Сейчас Уилл спокойно сидел, попивая мартини, ожидая, чтобы я поведала ему все о своей новой, лучшей жизни. Однако прежде чем я нашлась что рассказать, дядя спросил:

– Полагаю, ты получила приглашение на праздник листопада?

– Конечно, – вздохнула я.

Каждую осень в один и тот же день родители устраивают праздник листопада. Мать позвонила недавно и, вежливо выслушав отчет о моей новой работе, казавшейся им немногим лучше набивания сундуков крупного корпоративного банка, напомнила, что в следующую субботу праздник листопада, меня ждут. Уилл и Саймон всегда с благодарностью принимали приглашение, чтобы отменить визит в последнюю минуту.

– Пожалуй, поедем на моей машине, в пятницу, когда освободишься с работы, – произнес Уилл, и я с трудом удержалась, чтобы не вытаращить глаза. – Как у тебя дела? Судя по тому, что пишут, ты… э‑ э‑ э… не нацелуешься с новой должностью. – Дядя сдержал улыбку, но его глаза блеснули, и я похлопала Уилла по плечу.

– Ты, наверное, имеешь в виду статейку в «Сенсациях Нью‑ Йорка». И чего они ко мне привязались?

– Они ко всем привязываются, дорогая. Бумага стерпит все, если единственная задача рубрики – рассказать о том, что едят в кафетерии «Конде наст». Ты читала последнюю заметку?

– Разве они не закончили? – Я ощутила, как в душу закрадывается знакомый страх.

– Боюсь, что нет, дорогая. Секретарша прислала мне статью по факсу примерно час назад.

– Совсем плохо? – Я не желала услышать ответ.

– Комплиментов тебе или мне там не содержится.

– Боже мой… Мало того, что они сделали меня своим проектом, преследуют, всячески унижают, а я ничего, абсолютно ничего не могу поделать, так теперь взялись и за тебя?

– Я могу за себя постоять, дорогая. Приятного мало, но я с этим справлюсь. Что касается тебя, возразить нечего: сделать ты можешь немного. Естественно, я советую тебе всячески удерживаться от экстра‑ глупостей, хотя бы в компании известного джентльмена. Однако своим советом я не открываю тебе ничего нового…

Я кивнула:

– Не понимаю, с какой стати мной заинтересовалась светская хроника. Я самая обычная: работаю, посещаю вечеринки, потому что этого требует работа, и вдруг ни с того ни с сего моя жизнь становится лакомым блюдом для общественного потребления.

– Не твоя, а его, – поправил меня дядя, рассеянно вертя платиновое кольцо, которое Саймон называл обручальным, а Уилл – «лонжей Саймона».

– Верно, но что я могу поделать? Где ни появляюсь, встречаю Филипа. Понимаешь, сложилась странная ситуация…

– Как так?

В эту минуту мимо открытой двери пронеслось раздраженное льняное облако цвета слоновой кости. Мы с дядей улыбнулись, и Уилл одними губами сказал: «Саймон волнуется».

– Видишь ли, это сложно объяснить. Характер Филипа меня не привлекает, но…

– Детка, это же не причина прекращать встречаться с парнем! Если бы «привлекательный характер», – насмешливо повторил дядя, – был обязательным требованием, чтобы с кем‑ то спать, мы все оказались бы в очень трудном положении.

– Э‑ э, здесь другое. Я ни разу не спала с Филипом. Вернее, он со мной не спал.

– Должен признаться, я озадачен.

– Сначала так получилось потому, что я не хотела или, по крайней мере, думала, что не хочу. Мне показалось, у Филипа не все дома, и хотя теперь я в этом уверена, в нем есть что‑ то непреодолимо привлекательное. Не то чтобы все искупает его положение в обществе, но Филип, безусловно, отличается от тех, кого я знаю. Вряд ли он встречается с другой женщиной – мы с ним видимся по пять раз в неделю… Секс со мной его не интересует.

Уилл хотел что‑ то сказать, но вдруг замер с открытым ртом, что‑ то обдумывал с минуту или две, а затем произнес:

– Все ясно. Что ж, признаюсь, не так уж я и удивлен.

– Уилл! Я что, такая страшная корова?

– Детка, у меня нет ни времени, ни желания отпаивать тебя комплиментами с ложечки. Ты отлично понимаешь, я не это имел в виду. Мужчины, слишком много говорящие о сексе и делающие секс основным элементом своей личности, как правило, маскируют этим тайное… э‑ э‑ э… несоответствие стандарту. Большинство людей, у которых в интимной сфере все нормально, считают подобные темы личными и не распространяются о своих победах. По моему мнению, сейчас ситуация складывается для тебя наилучшим образом.

– Это почему же?

– Из твоих рассказов можно заключить, что твоей начальнице и коллегам крайне важно, чтобы наш британец считался твоим любовником, так?

– Совершенно верно. Твоя племянница – знаменитая проститутка, и это твоя вина.

Пропустив замечание мимо ушей, дядя продолжал:

– Прекрасно! Продолжай проводить с ним время так, как ты или компания считаете нужным, избегая при этом… э‑ э‑ э… участия в чем‑ то сомнительном. Ты получаешь большой кредит при минимальных затратах, дорогая.

Оценивать создавшееся положение с такой точки зрения нравилось мне больше, чем считать себя проституткой. Я уже хотела рассказать Уиллу о Сэмми и попросить совета, но удержалась, сознавая, что это уже чересчур. Зазвонил мой сотовый.

– Секретарша Филипа, – сообщила я дяде, взглянув, по обыкновению, на дисплей. – У нас с ним астральная связь в самые неподходящие моменты.

– Ответь на звонок, дорогая. Пойду, отыщу Саймона, пролью бальзам на его растрепанные нервы. Человек, можно сказать, с ума сходит, и, боюсь, в этом есть доля твоей вины.

– Алло? – Я притворилась, как большинство людей, что понятия не имею, кто звонит.

– Не отключайтесь, звонит Филип Уэстон, – послышался глухой голос. Через секунду в разговор вступил Филип: – Бетт! Где тебя носит? Водитель сказал, тебя нет дома, а я представить не могу, где еще ты можешь быть!

Реплика подбросила пищу для размышлений, помимо недвусмысленного обвинения в том, что, кроме Филипа, у меня личной жизни нет и быть не может.

– Простите, кто говорит? – официальным тоном осведомилась я.

– Бетт, не придуривайся, это Филип. Я послал за тобой машину, а тебя нет дома. Сегодня в «Бунгало» отпадно весело, хочу тебя видеть. Давай подъезжай прямо в клуб.

– Благодарю за предложение, Филип, но у меня другие планы на вечер. Жаль, что не смогу тебя удовлетворить, – нашлась я, обнаружив немалую выразительность языка.

Из трубки доносились песня Эминема и неясный мужской голос.

– Эй, какой‑ то чувак передает тебе привет. Вонючий вышибала на входе. Слушай, Бетт, а тебя здесь знают. Вот не думал, что ты завсегдатай «Бунгало»! Парень, как там тебя?

Будь у меня выбор, предпочла бы смерть разговору с Сэмми через Филипа, но прежде чем я успела сменить тему или попросить Филипа отъехать подальше, сославшись на плохую связь, тот крикнул кому‑ то:

– Ты что, слушаешь мой разговор? А ну отвали, козел!

Меня передернуло.

– Филип, огромное спасибо за роскошный букет, – ляпнула я, отчаянно пытаясь отвлечь его от Сэмми. – Самые красивые цветы в моей жизни. Очень рада, что ты будешь участвовать в мероприятии «Блэкберри».

– Что? – Снова приглушенный разговор в трубке. – Шкафа зовут Сэмми, он говорит, что работает с тобой над мероприятием или еще чем‑ то… Что он несет, Бетт?

– Да‑ да, речь идет о вечеринке «Блэкберри»! – закричала я в телефон, стараясь перекрыть шум. – Та, в которой ты согласился участвовать! Цветы! Записка! Вспоминаешь, нет? – орала я, словно разговаривая со старым глухим маразматиком.

– Цветы? – озадаченно переспросил Филип.

– Ты мне прислал сегодня днем! Помнишь?

– Ах да. Наверное, Марта послала. На ней все мелочи вроде доставки цветов и всякого дерьма, когда нужно. Она моя лучшая девушка.

Пришла моя очередь озадачиться:

– Что за Марта?

– Моя секретарша. Она расписывает мою жизнь, делает все, что, по ее мнению, мне на пользу. Молодец, не правда ли?

Очевидно, большую часть рабочего дня секретарши составляют заботы о женщинах Филипа, светских мероприятиях и плотности простыней.

– Она предупредила, что дала согласие от твоего имени вести мероприятие? – спросила я нечеловечески размеренным, ровным голосом.

– Нет, любовь моя, но это ничего. Если Марта согласна, значит, и я согласен. Она скажет мне, где и когда нужно быть. Что?

– Что?

– Подожди, с тобой хочет говорить вышибала. Уверяет, что по делу.

Нет, так не пойдет. Стоя рядом с Филипом, Сэмми слышал ответные реплики. Значит, узнал о цветах и только что выслушал, как снисходительно Филип сделал маленькое очаровательное объявление, что со мной хочет говорить вышибала.

– Подожди! Филип, не вздумай дать ему сото…

– Алло, Бетт? – голос Сэмми. – Ты слушаешь?

– Слушаю. – Чувство трепета, описанное во всех любовных романах, охватило меня с небывалой силой.

– Привет, знаешь, я только хотел…

Я, не задумываясь, перебила его, выпалив:

– Извини, он сейчас разговаривал как засранец, но ничего нельзя поделать, потому как он засранец по жизни.

Секунду в трубке молчали, затем раздался искренний, благодарный смех.

– Смотри, это ты сказала, не я. Хотя не стану спорить. – В трубке снова послышался приглушенный расстоянием разговор, затем Сэмми крикнул: – Я приберегу это для тебя, парень.

– Что у вас происходит? – забеспокоилась я.

– Твой бойфр… твой приятель углядел другую, уф, приятельницу и пошел в клуб здороваться. Оставил мне свой телефон. Надеюсь, он не очень расстроится, если его сотовый случайно упадет под проезжающую машину. Слушай, я хочу извиниться за ту ссору. Не знаю, что на меня нашло, я не имел права все это тебе говорить. Мы толком даже не знаем друг друга, а я вел себя как грубиян.

Вот оно, мое большое извинение, которое не могло прозвучать искреннее, даже если бы Сэмми нарисовался под моим окном и пел серенады, стоя в очаровательных трусах от Калвина Клайна, которые он, не сомневаюсь, носит. Мне захотелось вползти в телефон и выбраться в ладонь Сэмми, но я собралась и почти спокойно ответила:

– Совершенно не за что извиняться. Прости, что так резко отшила тебя, не знаю, о чем я думала. В общем, оба хороши, так что ни о чем не волнуйся.

– Отлично. Значит, это не ляжет тенью на наши профессиональные отношения? Эми сегодня назначила меня ответственным за твое мероприятие, я не хочу, чтобы ссора повлияла на качество нашей работы.

– О, конечно. – «Нашей работы». Понятно. – Да, да, конечно, никаких проблем.

Я старалась скрыть разочарование, но неудачно, потому что Сэмми тут же спохватился:

– Работы и, конечно же, нашей… э‑ э‑ э… дружбы. Договорились?

Я почти физически ощутила, что он покраснел и больше всего хочет дать себе пощечину моей рукой, а затем крепко прижать меня к себе.

– Дружбы. Понятно. – Ситуация стремительно ухудшалась, и я понимала, что, как ни приятно слышать голос Сэмми, ничего хорошего из продолжения разговора сейчас не выйдет.

– Бетт, чуть не забыл! Я говорил с Эми, она согласилась предоставить вам «Бунгало» на тот вечер. Уже поставили в график, так что никаких проблем. Она просила внести несколько человек в список приглашенных, однако в остальном право определить состав гостей принадлежит тебе. Эми почти никогда на это не соглашается. Здорово, правда?

– Bay! – отозвалась я, вложив в восклицание весь энтузиазм, который удалось собрать. – Это и вправду отличная новость. Не знаю, как тебя благодарить!

В трубке послышалось девичье хихиканье, кто‑ то несколько раз окликнул Сэмми, добиваясь его внимания.

– Ну, все, труба зовет. Пора возвращаться к работе. Очень приятно было поговорить, Бетт. Спасибо за понимание насчет сегодняшнего. Можно позвонить тебе завтра? Чтобы, ну, обсудить всякие детали?

– Конечно, конечно, – быстро сказала я. Мне не терпелось нажать отбой, так как Уилл только что вернулся в комнату, со зловещим видом держа в руке лист бумаги. – Завтра поговорим. Пока.

– Это был твой бойфренд? – спросил Уилл, взяв бокал и усаживаясь в кресло.

– Нет, – вздохнула я, подхватив свой мартини. – Совсем даже нет.

– Жаль проливать холодный душ на твое веселье, но рано или поздно тебе придется об этом узнать. – Откашлявшись, дядя взял листок. – Автор – Элли Крот. Первый абзац посвящен ее недавней поездке в Лос‑ Анджелес и кинозвездам, с которыми ей удалось потусоваться. Затем идет короткий дифирамб собственной безумной популярности среди дизайнеров, наперебой предлагавших ей наряды для светских раутов. Сразу за этим упоминают нас. Коротко, но неприятно. «Так как друзья Филипа Уэстона – наши друзья, мы вдруг поняли, что совсем мало знаем о его новой подружке Бетт Робинсон. Выпускница университета Эмори, прежде работавшая в „Ю‑ Би‑ Эс Варбург“, с недавних пор в авангарде собственного пиара „Келли и компании“. Но знаете ли вы, что она еще и племянница автора газетной колонки Уилла Дэвиса? Что думает о скандальных публичных выходках племянницы некогда популярный арбитр всевозможных событий, происходящих на Манхэттене, с годами подрастерявший зубы? Хочется надеяться, что он не испытывает ни малейшего удовольствия…» Вот что она пишет, – спокойно сказал Уилл, небрежно скомкав лист и отшвырнув его прочь.

У меня возникло тягостное, томительное ощущение, словно я очнулась от сна, в котором вдруг оказалась обнаженной в школьной столовой.

– Боже мой, Уилл, мне очень жаль. Меньше всего хотелось втягивать в это тебя. То, что она пишет о твоей колонке, – чистейшей воды ложь, – солгала я.

– Бетт, деточка, заткнись, пожалуйста. Мы оба знаем, что она права. Ты не можешь контролировать то, что пишут репортеры, поэтому не будем тратить время на волнения. Пошли, пора ужинать. – Дядя произносил нужные и правильные слова, но его напряженное лицо говорило о многом, и в душе возникло странное чувство ностальгии по привычному положению вещей, существовавшему в моей жизни до ее радикального улучшения.

– Скажи еще раз, почему твоя мать устраивает ужин на Хэллоуин? – спросила я Пенелопу.

После целого дня составления списка гостей и обзванивания спонсоров для мероприятия «Блэкберри», до которого оставалось четыре дня, все понемногу начинало получаться, и я зашла к Пенелопе поболтать о чем угодно, что не связано с пиаром и рекламой. Я сидела на полу в спальне, которую теперь делили Эвери и Пенелопа. Не похоже, что Эвери сильно заботило, как сочетаются предметы в комнате: королевских размеров кровать с водным матрацем, покоящимся на внушительной черной платформе, черный кожаный диван а‑ ля студенческое общежитие, занимающий оставшееся в спальне место, и единственный предмет, который с натяжкой можно квалифицировать как декор, – огромная, слегка выбивающаяся из общей цветовой гаммы лампа из вулканической лавы.

Пупом земли в отдельно взятой квартире считался плазменный экран с диагональю пятьдесят пять дюймов, висящий на стене в гостиной. По словам Пенелопы, Эвери, не умеющий вымыть тарелку или выстирать носки, каждое воскресенье бережно протирает драгоценный плоский экран специальной моющей жидкостью, не содержащей абразивных частиц.

В свой прошлый визит я слышала, как Эвери инструктировал невесту «сказать горничной убрать эту чистящую дрянь прочь из моей квартиры. Такое дерьмо испортит экран к чертовой бабушке. Клянусь Богом, если увижу рядом с моим теликом эту бабу с канистрой „Лисола“, отправлю искать новую работу». Пенелопа лишь снисходительно улыбалась, словно говоря: «Мальчишки всегда мальчишки».

Укладывая одежду Эвери в чемоданы от «Луи Вюиттона», которые его родители купили деткам для поездки в Париж по случаю помолвки, Пенелопа исходила ядом по поводу прощального ужина, который должен был состояться сегодня. Я благоразумно не стала подливать масла в огонь вопросом, почему Эвери сам не уложит свое барахло.

– Я добилась от нее лишь глупейшего заявления насчет «альтернативы» костюмированным вечеринкам, что‑ то в этом роде. На самом деле, подозреваю, Хэллоуин – единственный день в году, когда мама не знает, куда пойти, вот она и решила – не пропадать же вечеру.

– Очень позитивный взгляд на происходящее. Пустой фунтовый пакет в руке напоминал, что я недавно расправилась с шестнадцатью унциями «Ред хоте» за двенадцать минут. Ощущения во рту колебались от онемения до жжения, но я не обращала внимания на такие мелочи.

– Вечер будет паршивым, ты знаешь. Одна надежда – вдруг все пройдет терпимо. Это что за дрянь? – пробормотала Пенелопа, поднимая ярко‑ синюю футболку с желтой надписью «Кумир молодых католичек». – Фу‑ у! Как думаешь, он ее хоть раз надевал?

– Не исключено. Выбрасывай. Футболка полетела в мусорное ведро.

– Ты точно не в претензии, что я попросила тебя прийти сегодня вечером?

– Пен! Я в претензии за твой переезд, а не за приглашение на прощальный ужин. В смысле, зачем жаловаться, раз твои родители оплачивают ужин в «Гриль рум». Когда мне приехать?

– Когда хочешь. Все начнется примерно в полдевятого. Приходи немного пораньше, напьемся в туалете, – вздохнула Пен. – Я серьезно подумываю взять с собой маленькую фляжку. Разве плохо? Ик!.. Не так плохо, как это. – В руках у Пенелопы оказались выцветшие, сильно поношенные трусы с широкой розовой флуоресцентной стрелкой, указывающей прямиком на ластовицу.

– Так, все, не забудь фляжку. Что я буду без тебя делать? – жалобно взвыла я, не в силах смириться с тем, что Пенелопа, лучшая и единственная в последние десять лет подруга, переезжает на другой конец страны.

– Ничего с тобой не случится, – сказала Пенелопа гораздо увереннее, чем я хотела бы слышать. – У тебя остаются Майкл с Мегу, друзья из офиса и новый бойфренд.

Странно, что она упомянула Майкла. Мы уже забыли, как он выглядит…

– Паз‑ звольте! У Майкла есть Мегу. Друзья из офиса – не более чем кучка людей с таинственным доступом к неограниченным денежным ресурсам и склонностью тратить деньги на разнообразные таблетки. Что касается инсинуации насчет бойфренда, я даже не стану унижаться до ответа.

– Где моя любимая девочка? – послышался голос Эвери и грохот закрываемой двери. – Я целый день ждал, когда приду домой и затащу в постель твою прелестную задницу!

– Эвери, замолчи! – крикнула Пенелопа, немного смутившись. – У нас в гостях Бетт.

Но предупреждение запоздало: Эвери показался в дверном проеме без рубашки и с расстегнутой ширинкой. Из‑ под джинсов виднелись нежно‑ розовые трусы с большими зелеными аллигаторами.

– Привет, Бетт, – кивнул Эвери в моем направлении, ничуть не смущаясь, что я стала свидетельницей импровизированной «сцены обольщения».

– Привет, Эвери. – Я уставилась на собственные туфли на резиновом ходу, в тысячный раз силясь понять, что, кроме превосходной грудной мускулатуры, Пенелопа в нем нашла. – Я как раз собиралась уходить. Нужно зайти домой, навести красоту для торжественного ужина. Кстати, что надевают во «Времена года»?

– Любое, что годится для ужина с родителями, – сказала Пенелопа, а Эвери, словно страдающий СДВГ[108], принялся демонстрировать меткость, бросая в различные цели свернутые в шарики свои носки.

– Смотри, приду в брюках‑ палаццо и футболке с надписью «Дайте миру шанс». Ну ладно, увидимся вечером.

– Вот именно, – отозвался Эвери, сложив два пальца в некую комбинацию знака «прошу тишины» и бандитской распальцовки. – Позже, Би, все позже.

Обняв на прощание Пенелопу, я вышла, стараясь не представлять, что сейчас начнется в спальне. Если поспешу домой, останется время вывести Миллингтон на короткую прогулку, а то и принять ванну перед ужином. Доехав на такси, я несколько минут отлавливала Миллингтон в квартире: малышка всячески уворачивалась, зная мудрым собачьим инстинктом, что ее хотят вывести на улицу. В отличие от остальных собак земного шара Милли ненавидела прогулки. Со своей аллергией на пыль и пыльцу после прогулок собака отлеживалась по нескольку часов, но я считала необходимым хоть раз в месяц выводить ее для моциона. Учитывая, что остальное время мы ограничивались обходом нашей многоэтажки, я восхищалась обменом веществ у Миллингтон. Мы подошли к Медисон‑ сквер‑ парк, обойдя чокнутого парня, обитавшего поблизости и обычно пускавшегося в погоню за Миллингтон со своей тележкой с зеленью, и тут меня кто‑ то окликнул:

– Бетт! Бетт, сюда!

Обернувшись, я увидела Сэмми на скамье с чашкой кофе, а рядом с ним сногсшибательную красотку. Черт побери, и ведь ничего нельзя сделать. Он уже видел меня, понял, что я заметила его, значит, поздно притворяться глухой. А тут еще Миллингтон впервые за свою короткую жизнь решила проявить общительность, рванула к скамейке, до отказа натянув удлиненную шлейку (размер А), и принялась вертеться, ласкаясь о ладони Сэмми.

– Привет, малыш, как поживаешь? Бетт, кто эта прелесть?

– Очаровательна, – холодно изрекла брюнетка. – Я предпочитаю королевских спаниелей, но йорки тоже бывают привлекательны.

Шлюха.

– Здравствуйте, меня зовут Бетт. – Я пыталась тепло улыбнуться Сэмми, но уверена, улыбка больше походила на гримасу.

– О, как официально! – заметила девица со смешком, заставив немного подождать с рукопожатием. – Изабель.

Вблизи Изабель оказалась не менее красива, чем издали, но зато стал заметен возраст. Она была высокой и стройной, но ей не хватало свежести, словно росой умытого юного лица и молодой нахальности. Изабель явно рассталась с мечтой встретить хорошего парня, хотя брючки от «Джозеф» второго размера, розовая сумка «Марк Джейкобс» и до неприличия роскошные груди придавали ей определенную уверенность в себе.

– Что привело тебя сюда? – Сэмми смущенно кашлянул.

Яснее ясного, эти двое не просто знакомые, не брат с сестрой и не коллеги по работе. Однако объяснений не прозвучало.

– Гуляю с собакой. Дышу свежим воздухом. Все как обычно, – неожиданно для себя огрызнулась я. Умение поддерживать вежливую беседу словно испарилось.

– Ага, и я тоже, – произнес он робко и как‑ то скованно.

Когда стало ясно, что ни один из нас не знает, что добавить к сказанному, я забрала Миллингтон из ладоней Сэмми, где она наслаждалась поглаживанием – как я ее понимаю! – буркнула «до свидания» и рванула к родной многоэтажке с унизительной поспешностью. Сзади послышался смех Изабель, спрашивающей Сэмми, кто эта его маленькая подружка. Я собрала всю до последней крупицы волю, чтобы не обернуться и не заметить вслух, что в следующий раз хирург должен колоть ей ботокс аккуратнее, чтобы с лица исчезло притворное выражение лани, захваченной врасплох фарами проезжающей машины. Но в тот момент я не смогла придумать что‑ нибудь умнее, чем: «Я все слышу! » Поэтому я промолчала.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒