Питер Джеймс 10 страница

Пью ступил на коврик с надписью «Добро пожаловать», вошел в пустую крошечную прихожую, где слегка пахло жареным мясом и несколько сильней кошками. По телевизору шла мыльная опера.

Мисс Боквилл закрыла за ним дверь, робко крикнула:

– Дерек! К нам посетитель. Офицер полиции. Детектив.

Пригладив волосы, Пью последовал за женщиной в маленькую, безупречно чистую гостиную. Там были коричневый бархатный гарнитур, состоящий из дивана и двух кресел, стеклянный кофейный столик перед диваном и сбоку старый телевизор, в котором два смутно знакомых актера ссорились в пабе. На телевизоре снимок в рамке, изображающий привлекательную светловолосую девушку лет семнадцати – несомненно, Сэнди, судя по фотографиям из досье, которые Пью изучал нынче днем.

В другом конце комнатки у довольно безобразного викторианского буфета, заставленного сине‑ белыми тарелками с рисунком в виде ивовых листьев, за маленьким столиком, старательно застеленным газетами, сидел мужчина. Он собирал модель самолета. По сторонам от фюзеляжа, поставленного под углом, чтобы произвести впечатление взлета, были разложены полоски пробкового дерева, колесики, детали шасси, турель, прочие незнакомые Пью мелочи. Пахло клеем и краской.

Он окинул гостиную быстрым, зорким, ястребиным взглядом. Включенный электрический камин с фальшивыми горящими углями. Музыкальный центр, предназначенный скорее для обыкновенных пластинок, чем для лазерных дисков. И кругом фотографии Сэнди в разном возрасте – от совсем раннего детского до двадцати с лишним. На почетном месте над камином гордо красуется свадебный снимок, запечатлевший Сэнди и Роя Грейса. Она в длинном белом платье, с букетом в руках. Грейс, моложе нынешнего и с более длинными волосами, в темно‑ сером костюме с серебристым галстуком.

Мистер Боквилл – крупный широкоплечий мужчина – должно быть, обладал когда‑ то недюжинной физической силой, пока всю не растратил. Редкие седые волосы зачесаны назад вокруг лысой макушки, отвисший второй подбородок прячется в складках высокого ворота разноцветного свитера, напоминающего джемпер жены, которая, видимо, и связала оба изделия. Он встал, согнув плечи, сгорбившись, как человек, которого одолела жизнь, вышел из‑ за стола. Из‑ под свитера, доходившего почти до колен, виднелись мешковатые серые брюки, на ногах черные сандалии.

Перекормленный полосатый кот, с виду такой же старый, как хозяева, вылез из‑ под стола, бросил равнодушный взгляд на Пью, выгнул спину и пошел из комнаты.

– Дерек Боквилл, – представился мужчина тихо, почти робко и протянул крупную руку, наградив Пью на удивление крепким, сокрушительным, даже болезненным рукопожатием.

– Суперинтендент Пью, – ответил тот, поморщившись. – Нельзя ли поговорить с вами и с вашей женой о Сэнди?

Мужчина застыл. С лица, и без того бледного, полностью схлынули краски. Пью заметил, как задрожали его руки, и на миг испугался, не грозит ли старику сердечный приступ.

– Я сейчас, только духовку выключу, – сказала Марго Боквилл. – Выпьете чашку чаю?

– С удовольствием, – ответил Пью. – Если можно, с лимоном.

– Вы ведь вместе с Роем работаете? – уточнила миссис Боквилл.

– Совершенно верно. – Пью не отводил тревожного взгляда от ее мужа.

– Как он?

– Отлично. Занят расследованием убийства.

– Он всегда занят, – заметил Дерек Боквилл, кажется чуть успокоившись. – Настоящий трудяга.

Марго Боквилл засеменила из комнаты.

Дерек Боквилл указал на модель самолета:

– «Ланкастер».

– Времен Второй мировой войны? – уточнил Пью, стараясь прикинуться знатоком.

– У меня наверху еще есть.

– Да?

Он робко улыбнулся.

– «Мустанг», «Спит», «Харрикейн», «Москито», «Веллингтон» …

Воцарилось неловкое молчание. На экране две женщины обсуждали свадебное платье. Дерек Боквилл снова ткнул пальцем в «Ланкастер»:

– Отец мой на таком летал. Семьдесят пять вылетов. Слыхали когда‑ нибудь про «Воздушных кутил»? Кино видели?

Пью кивнул.

– Он был одним из них. Одним из вернувшихся. Одним из немногих.

– Был пилотом?

– Стрелком. «Хвостовой Чарли» – такое у него было прозвище.

– Храбрец, – сказал Пью из любезности.

– Нет. Просто выполнял свой долг. Ожесточился после войны. – И через секунду: – Знаете, война портит людей.

– Могу себе представить.

Дерек Боквилл покачал головой:

– Нет. Никто не может представить. Давно в полиции служите?

– В январе девятнадцать лет будет.

– Как и Рой.

Когда миссис Боквилл вернулась с чаем и бисквитами, ее муж принялся тыкать в кнопки на пульте дистанционного управления, выключил звук, но картинку оставил. Все трое уселись – Пью в кресло, Боквиллы на диван.

Пью поднял чашку за хрупкую ручку наманикюренными пальцами, подул на чай, отхлебнул и поставил.

– Меня недавно перевели в суссекскую полицию из Столичной, из Лондона, – начал он. – Здесь поручили заняться старыми делами. Не знаю, как бы поделикатнее выразиться, но при знакомстве с архивами мне показалось, что расследование исчезновения Сэнди велось не совсем адекватно. – Он выпрямился и широко развел руки. – Я имею в виду… разумеется, не бросая тени на Роя… – Пью замешкался в ожидании понимающего кивка супругов. – Мне, как абсолютно незаинтересованному постороннему лицу, кажется, что Рой Грейс слишком эмоционально отнесся к случившемуся и был не в состоянии объективно вести следствие. – Он сделал паузу, хлебнув еще чаю. – Просто хочу узнать ваше мнение на этот счет.

– Рой знает, что вы у нас? – спросил Дерек Боквилл.

– Я веду независимое расследование, – уклончиво ответил Пью.

Мать Сэнди нахмурилась, но промолчала.

11 сентября 2001 года

Ронни был пьян. Шел неровно, волоча по тротуару чемодан, подскакивающий вверх‑ вниз, как лодка. Во рту пересохло, голову все крепче сжимают тиски. Надо поесть. Только лучше потом, когда снимет комнату и оставит багаж.

В левой руке зажат скомканный счет из бара, на обороте которого новый лучший друг – имя Ронни уже забыл – написал адрес и начертил, как добраться. Уже пять часов. Низко над головой пролетел вертолет. В воздухе стоит противный запах гари. Пожар, что ли, где‑ то?

Вспомнилось, что такой же запах был на Манхэттене. Густой, душный, просачивающийся в невысокие краснокирпичные жилые дома по обеим сторонам улиц, пропитывающий одежду и кожные поры, при каждом вдохе глубоко проникающий в легкие.

В конце улицы он прищурился на нарисованную схему. Похоже, на следующем перекрестке надо повернуть направо. Прошел мимо нескольких заведений с вывесками на кириллице, мимо Федерального сберегательного банка с банкоматом в стене. Остановился, почуяв на миг искушение воспользоваться какой‑ нибудь карточкой, хоть и знал, что это неразумно. Машина зарегистрирует время операции. Пошел дальше, мимо других вывесок и витрин. На противоположной стороне улицы обвисший плакат с надписью: «Сохраним Брайтон‑ Бич в чистоте».

Ронни вдруг осознал, как пусты улицы. Машины стоят, а людей нет. Магазины и закусочные тоже почти пустые. Будто весь квартал ушел в гости, куда его не пригласили.

Впрочем, известно – все сидят по домам, прильнув к телевизорам. «Обожди, сейчас другой сапог бросят», – сказал кто‑ то в баре.

Он миновал плохо освещенную витрину с надписью «Почтовые ячейки».

Увидел внутри слева длинный прилавок, справа – многочисленные ряды железных ящиков. В дальнем конце молодой человек с длинными черными волосами горбится над компьютером. За прилавком деловито возится пожилой седой мужчина в дешевой одежде.

Ронни почувствовал, что трезвеет. Лучше соображает. Пожалуй, почтовые ячейки пригодятся для плана. Он двинулся дальше, отсчитывая улицы по левой стороне. Потом, следуя указаниям, свернул на захудалую жилую улочку. Такое впечатление, будто дома сложены из обломков конструктора «Лего». Двух‑ и трехэтажные, соединенные общей стеной. К парадным дверям ведут ступеньки, вместо гаражей проемы, крыши крыты желобчатой черепицей, фасады с осыпавшейся штукатуркой, разномастные оконные рамы как будто бы куплены на распродаже уцененных товаров.

Следуя схеме, Ронни на следующем перекрестке повернул налево на узкую улицу под названием Второй Брайтонский проезд. Прошел мимо двух белых «шевроле», стоявших у сдвоенного гаража, дверцы которого расписаны граффити, мимо ряда одноэтажных построек, потом свернул вправо на еще более запущенную улицу, дошел до дома цвета сырого бетона под номером 29. Вокруг стоявшего рядом телеграфного столба обмотался порванный плакат. Взглянув на грязные ступеньки, увидел прибитую к дверному косяку белую табличку с надписью красными буквами: «Комнаты».

Поднялся по ступеням, приподнимая чемодан, позвонил в дверь. Через несколько секунд за матовым стеклом замаячила расплывчатая фигура, створка открылась, на него уставилась плоскогрудая бродяжка в засаленном халате и шлепанцах. Грязные пряди волос напоминают морские водоросли, свисающие на широкое кукольное лицо с большими круглыми глазами в черных кругах.

– Мне нужна комната, – сказал Ронни. – Говорят, у вас сдаются.

Заметил за спиной у женщины на стене телефон‑ автомат, почуял сильный запах сырости и старого ковра. Откуда‑ то слышались телевизионные новости. О нынешних событиях.

Женщина пробормотала что‑ то непонятное, возможно по‑ русски, но точно не скажешь.

– Говорите по‑ английски?

Женщина махнула рукой, попросив обождать, и исчезла в глубине дома. Через какое‑ то время появился гигантский бритоголовый мужчина лет пятидесяти, в белой рубашке без ворота, грубых черных хлопчатобумажных штанах на подтяжках и кроссовках. Глянул на Ронни как на кусок дерьма, застрявший в унитазе.

– Комнату? – гортанно пророкотал он.

Вдруг вспомнилось имя нового лучшего друга.

– Меня Борис прислал.

– Надолго?

Ронни пожал плечами:

– На несколько дней.

Мужчина пристально смотрел на него. Оценивал. Может, подозревал в нем террориста.

– Тридцать долларов за день. Идет?

– Очень хорошо. День тяжелый сегодня.

– Плохой. Хуже некуда. Мир совсем свихнулся. День считается с двенадцати до двенадцати. Ясно? Плата каждый день вперед. Останешься после двенадцати – платишь еще за день.

– Ясно.

– Наличными.

– Согласен.

Дом оказался больше, чем представлялся снаружи. Ронни направился за мужчиной через прихожую, по коридору со стенами табачного цвета и парой дешевых картинок в рамках с изображением красочных пейзажей. Мужчина остановился, нырнул в какую‑ то комнату, вынырнул с ключом на деревянной бирке, открыл дверь напротив.

Ронни вошел следом за ним в маленькую комнатку с застоявшимся запахом сигаретного дыма. Небольшое окошко выходило на стену соседнего дома. Небольшая двуспальная кровать под розовым махровым покрывалом с пятнами и прожженными сигаретами дырками. В углу раковина, рядом крошечная душевая кабина с треснувшей пластмассовой дверцей. Потрепанное кресло, комод, пара дешевых деревянных столиков, старый телевизор с еще более старым пультом. В завершение обстановки ковер цвета горохового супа.

– Замечательно, – сказал Ронни. Истинная правда на данный момент.

Мужчина скрестил на груди руки, вопросительно на него глядя. Ронни вытащил бумажник, заплатил вперед за три дня, получил ключ. После чего мужчина ушел, закрыв за собой дверь.

Ронни внимательно осмотрелся. В душевой кабине лежал обмылок с налипшими волосами, с первого взгляда подозрительно похожими на лобковые. Телевизионная картинка туманная. Он включил везде свет, задернул шторы, сел на прогнувшийся застонавший матрас. И выдавил улыбку. Несколько дней можно вытерпеть. Ничего страшного.

Черт побери, первый в жизни день отдыха!

Наклонился, снял кейс с чемодана, вытащил папки с предложениями и расчетами, которые не одну неделю готовил для Дональда Хэткука. Наконец на самом дне добрался до прозрачного пластикового футляра с защелкой. Достал красную папку, которую не рискнул оставить в номере «Дабл‑ ю», даже в сейфе.

Открыл, и глаза загорелись.

– Привет, мои красавицы, – поздоровался Ронни.

Октябрь 2007 года

– Почему нельзя любить пиво «Гиннесс»? – спросил Гленн Брэнсон.

– Разве я говорю, что нельзя?

Рой Грейс поставил на стол пинту Гленна и для себя высокий стакан виски «Гленфиддиш» со льдом, выложил два пакетика чипсов со вкусом бекона, сел напротив друга. В восемь вечера в понедельник в «Черном льве» почти пусто. Тем не менее они предпочли расположиться в дальнем углу, подальше от стойки бара, чтобы их никто не услышал. Вдобавок музыка заглушает голоса, можно поговорить по душам.

– Каждый раз, как я его заказываю, ты вот так смотришь, – продолжал Брэнсон. – Будто это никуда не годное пойло или еще что‑ нибудь.

«Жена превращает тебя в параноика», – подумал Рой, а вслух процитировал:

– Когда боишься, кругом слышишь шорох.

– Кто сказал? – нахмурился Гленн.

– Софокл.

– Из какого фильма?

Грейс с усмешкой покачал головой:

– О боже, какой ты все‑ таки невежда! Знаешь хоть кого‑ нибудь, кроме персонажей фильмов?

– Конечно. Эйнштейна. Ты умеешь ударить лежачего.

Грейс поднял стакан:

– Будь здоров.

Гленн чокнулся с ним без особого энтузиазма.

Оба сделали по глотку, потом Рой объяснил:

– Софокл был философом.

– Уже умер?

– В 406 году до Рождества Христова.

– Я тогда еще не родился, старик. Ты, наверно, присутствовал на похоронах?

– Очень остроумно.

– Помню, когда я у тебя жил, кругом валялись философские книжки.

Грейс хлебнул еще виски, улыбнулся:

– Имеешь что‑ нибудь против тех, кто занимается самообразованием?

– Хочешь сказать, против тех, кто занимается самообразованием исключительно ради того, чтобы не отставать от своих цыпочек?

Грейс вспыхнул. Конечно, Гленн прав. Клио учится на философском факультете Открытого университета, и он изо всех сил старается в свободное время усвоить предмет.

– На больную мозоль наступил? – невесело усмехнулся Гленн.

Грейс промолчал.

Звучал «Райнстоунский ковбой». Оба какое‑ то время слушали. Рой шевелил губами, повторяя слова, в такт музыке качал головой.

– Господи боже, старик! Только не говори, что тебе нравится Глен Кэмпбелл.

– Честно сказать, нравится.

– Чем больше я тебя узнаю, тем сильней огорчаюсь.

– Настоящая музыка. Гораздо лучше твоего любимого рэпа.

Брэнсон стукнул себя в грудь:

– Это моя музыка, старина. Через нее со мной говорит мой народ.

– Эри она тоже нравится?

Брэнсон вдруг поник, уставился в кружку с пивом.

– Раньше нравилась. Не знаю, что ей теперь нравится.

Грейс отпил из своего стакана. Вкусно и согревает.

– Ну, рассказывай. О ней хотел поговорить? – Он разорвал пакетик с чипсами, запустил туда пальцы, вытащил щепотку, отправил в рот и продолжил, хрустя: – Знаешь, вид у тебя дерьмовый. Жутко выглядишь в последние два месяца, с тех пор как к ней вернулся. Я думал, дело наладилось, ты ей лошадь купил. Она рада? Нет? – Выудил еще щепотку чипсов.

Брэнсон отхлебнул пива.

В пабе стоял чистый запах лака и шампуня для ковров. Грейсу недоставало запаха табачного дыма от сигарет, сигар, трубок. По его мнению, пабы утратили свою специфическую атмосферу после вступления в силу закона о запрете курения. Сам он сейчас с удовольствием затянулся бы.

Клио в последнее время его не зовет, готовя какую‑ то письменную работу для университета. Надо чего‑ нибудь съесть, либо здесь, либо дома пошуровать в морозильнике.

Он никогда особенно не умел готовить и теперь понял, что в этом вопросе все больше зависит от Клио. Последнюю пару месяцев она почти каждый вечер кормила его, главным образом здоровой пищей – рыбой или овощами, приготовленными на пару́ или печеными. Ужасается высококалорийной, но не имеющей никакой реальной ценности диете, на которой практически постоянно сидят полицейские.

«Райнстоунский ковбой» кончился, и они посидели в молчании.

Его нарушил Гленн:

– Знаешь, мы не занимаемся сексом.

– С тех пор, как ты вернулся?

– Угу.

– Ни разу?

– Ни разу. Как будто она меня наказывает.

– За что?

Гленн допил свою пинту, прищурился в пустую кружку и встал.

– Тебе еще принести?

– Одинарную, – кивнул Грейс, наплевав, что ему предстоит сесть за руль.

– Как обычно? «Гленфиддиш» со льдом? И с чуточкой воды?

– Значит, память у тебя не отшибло.

– Катись в задницу.

Грейс несколько минут усиленно размышлял, вновь подумав о работе. Пережевывал услышанное на последнем инструктаже в 18: 30. Джоанна Уилсон. Ронни Уилсон. Ронни ему давно знаком. Один из брайтонских мошенников. Стало быть, он погиб 11 сентября. Редкий случай. Убил жену? Бригада над этим работает. Завтра начнут копаться в прошлом Ронни и его жены.

Брэнсон вернулся.

– Что ты имеешь в виду, Гленн, говоря, будто Эри тебя наказывает?

– Когда мы с ней только сошлись, целыми днями трахались. Знаешь? Просыпались и начинали. Шли куда‑ нибудь поесть мороженого, возвращались и снова в постель. Вечером опять кувыркались. Как бы в нереальном мире. – Он одним махом высосал почти полкружки пива. – Ладно, я понимаю, что так не может вечно продолжаться.

– То было в реальном мире, – возразил Грейс. – Просто реальный мир становится другим. Моя мама всегда говорит, что жизнь – главы в книге. В разное время происходят разные вещи. Жизнь постоянно меняется. Знаешь один из секретов счастливого брака?

– Какой?

– Не служить в полиции.

– Смешно. По иронии судьбы именно ей хотелось, чтоб я там служил. – Гленн затряс головой. – Не могу понять, чего она целыми днями злится. На меня. Знаешь, что нынче утром сказала?

– Сообщи.

– Будто я нарочно мешаю ей спать. Например, понимаешь, встаю ночью, писаю в унитаз и специально целюсь в воду, чтоб громче плескало. Говорит, если б любил ее по‑ настоящему, то писал бы вбок.

Грейс вылил содержимое нового стакана в старый.

– Шутишь.

– Серьезно, старик. Все делаю не так. Говорит, у нее есть свои интересы, а моя полицейская карьера пусть катится в задницу. Будет по вечерам уходить, не собирается сидеть привязанной к детям, это моя обязанность. Если я задерживаюсь на работе, то должен искать нянек.

Грейс потягивал виски, гадая, не завела ли Эри роман. Но не желал расстраивать друга, высказывая подобное предположение.

– Так жить нельзя, – заявил он.

Брэнсон схватил свои чипсы, высыпал весь пакет в пригоршню.

– Я люблю своих детей, – сказал он. – Не могу пойти на развод, изваляться в сопутствующем дерьме, а потом видеться с ними раз в месяц пару часов.

– И давно это тянется?

– С тех пор, как она помешалась на самосовершенствовании. По понедельникам вечерние курсы английской литературы, по четвергам архитектура, в промежутке прочая хреновина. Я ее больше не понимаю, не могу достучаться.

Посидели в молчании. Наконец Брэнсон изобразил веселую улыбку:

– Так или иначе, свой сортир самому надо чистить, правда?

– Нет, – сказал Грейс, хотя знал, что, если Эри вновь выставит Гленна, ему снова придется терпеть невыносимого жильца. Пару месяцев назад Брэнсон временно у него поселился, и в доме было бы больше порядка, если б туда вторгся слон, объевшийся мухоморов. – Думаю, это наше общее дело.

Гленн улыбнулся впервые за весь вечер. Заглянул в пакетик от чипсов с легким разочарованием, словно надеялся, что он опять наполнился.

– Ну а что Кэссиан Пью? Прошу прощения… суперинтендент Кэссиан Пью?

Грейс пожал плечами.

– Отхватил у тебя кусок пирога?

Он улыбнулся:

– По‑ моему, был такой план. Но мы отложили его в дальний ящик.

Октябрь 2007 года

Кэссиан Пью осторожно хлебнул горячего чая, страдальчески сморщился. Прошлым вечером перед сном смазал зубы отбеливающим гелем, поэтому они сегодня весьма чувствительно реагируют на горячее и холодное.

Поставив чашку на блюдце, обратился к родителям Сэнди:

– Одно хочу прояснить. Суперинтендент Грейс – глубокоуважаемый офицер полиции. У меня нет другой цели, кроме установления истинных обстоятельств исчезновения вашей дочери.

– Мы тоже хотим о них знать, – подтвердил Дерек Боквилл.

Его жена кивнула:

– Больше нам ничего и не нужно.

– Хорошо, – кивнул Пью. – Рад слышать, что мы с вами заодно. – И продолжил с улыбкой: – Не желая возбуждать ненужных подозрений, должен, однако, сказать, что некоторые старшие офицеры суссекской уголовной полиции считают, будто бы расследование не проводилось должным образом. Это одна из главных причин, по которым дело поручено мне. – Сделав паузу, с удовлетворением увидел кивки и осмелел. – Сегодня весь день изучал досье, нашел массу вопросов, которые не получили ответа. Пожалуй, на вашем месте я почувствовал бы себя одураченным.

Супруги снова кивнули.

– Искренне не понимаю, почему Рою поручили следствие по делу, имеющему для него колоссальное личное значение.

– Насколько нам известно, через несколько дней после исчезновения нашей дочери была создана независимая следственная бригада, – сообщила Марго Боквилл.

– А кто вам докладывал о полученных результатах? – спросил Кэссиан Пью.

– Рой… – пробормотала она.

Пью развел руками:

– Видите, в чем проблема? Как правило, при пропаже жены муж становится первым подозреваемым, пока не очистится от подозрений. Мне же показалось, что ваш зять вообще никогда официально не числился подозреваемым.

– Хотите сказать, будто теперь его подозреваете? – уточнил Дерек Боквилл.

Пью вновь отметил, как дрожат его руки, то ли от волнения, то ли от болезни Паркинсона.

– На данном этапе я так далеко не захожу, – самодовольно улыбнулся он. – Но, безусловно, приму радикальные меры, чтобы снять с него всякие подозрения, чего до сих пор явно не было сделано.

Марго Боквилл кивнула:

– Хорошо бы.

Муж тоже кивнул.

– Разрешите задать очень личный вопрос? Вам обоим никогда не казалось, что Рой Грейс от вас что‑ то скрывает?

Последовало долгое молчание. Марго Боквилл хмурила брови, выпячивала губы, стискивала руки – загрубевшие руки садовницы. Дерек Боквилл сидел неподвижно, сгорбившись, словно под непосильно тяжким невидимым грузом.

– Поймите и знайте, – проговорила Марго, – мы Роя не можем ни в чем упрекнуть. – Она напоминала школьную учительницу, отчитывающуюся перед родителями.

– Ни в чем, – горячо подтвердил Дерек.

– Но, – продолжала она, – кое‑ что заставляет задуматься… Человеческая натура… Насколько люди знают друг друга? Не правда ли, офицер?

– Совершенная истина, – подольстился Пью.

Марго Боквилл молча взяла ложечку, помешала чай. Сахару не насыпала, а уже в третий раз помешивает.

– Вас никогда ничего не тревожило в отношениях Роя и вашей дочери? – спросил Пью. – То есть можете ли вы назвать их брак счастливым?

– По‑ моему, любой женщине нелегко быть женой полицейского. Особенно такого амбициозного, как Рой. – Марго взглянула на мужа, ища поддержки. – Ей приходилось мириться с его долгим отсутствием, огорчали неожиданные вызовы…

– А она сама не работала?

– Несколько лет работала в брайтонском туристическом агентстве. Они с Роем хотели ребенка, но ничего не получалось. Врач посоветовал найти работу поспокойнее, не требующую такой нагрузки. Поэтому она взялась за почасовую работу в регистратуре в медицинском центре, собиралась переходить на другую, когда… – Голос Марго Боквилл прервался.

– Исчезла? – подсказал Пью.

Женщина кивнула, глаза ее наполнились слезами.

– Для нас это было тяжелым ударом, – вставил Дерек Боквилл. – Особенно для Марго. Они с Сэнди были очень близки.

– Конечно. – Пью вытащил блокнот, сделал несколько пометок. – Долго они пытались завести ребенка?

– Несколько лет, – сдавленно вымолвила Марго.

– По‑ моему, это тяжелый момент в супружеской жизни.

– В супружеской жизни любой момент тяжелый, – буркнул Дерек.

Все долго молчали.

Марго поднесла к губам чашку с чаем.

– Вы намекаете, что мы чего‑ то не знаем?

– Не хочу строить догадки на данной стадии. Просто хочу сказать, что методы расследования исчезновения вашей дочери, на мой взгляд, оставляют желать лучшего. Говорю это, как офицер с девятнадцатилетним стажем работы в лучшей полиции Соединенного Королевства. Вот и все.

– Мы не подозреваем Роя, – заявила Марго Боквилл. – Не делайте ошибочных выводов.

– Уверен, что не подозреваете. Пожалуй, надо с самого начала прояснить одну вещь. Я вовсе не охотник на ведьм. Речь идет лишь о закрытии дела. Что даст вам с мужем возможность жить дальше.

– Это зависит от того, жива наша дочь или мертва.

– Правильно, – подтвердил Кэссиан Пью. Выпил еще чаю, прошелся языком по зубам. Вытащил из кармана визитку, положил на стол. – Если что‑ то полезное вспомните, звоните мне в любое время.

– Спасибо, – кивнула Марго Боквилл. – Вы хороший человек. Сердцем чувствую.

Пью улыбнулся.

Октябрь 2007 года

Эбби заморгала, просыпаясь от путаного сна, слыша какое‑ то непонятное жужжание. Живот болит. Лицо онемело. Жуткий холод. Неудержимая дрожь. Перед глазами стена, выложенная кремовым кафелем. Самолет?.. Каюта на пароходе?..

Медленно, но неуклонно ощущается что‑ то неладное. Невозможно шевельнуться. Слышится запах пластика, цементного раствора, дезинфекции.

Что‑ то начало вспоминаться. Вдруг внутри взорвалась бомба – она вспомнила все.

Затряслась от страха. Попыталась поднять к лицу правую руку и не смогла.

Рот не открывается.

Голова сильно запрокинута на онемевшей шее, в спину впивается что‑ то твердое. Кажется, бачок унитаза. Смотреть можно только прямо перед собой. Даже вниз взглянуть трудно. Наконец поняла, что голое тело обмотано серой липкой лентой по талии, груди, щиколоткам и запястьям. Судя по ощущению, рот заклеен и лоб зафиксирован.

Это вторая ванная в ее квартире. Перед ней душевая кабина с куском дорогого мыла, еще не распечатанного; раковина, держатели для полотенец; стены выложены красивой плиткой в римском стиле. Справа крошечная подсобка, куда втиснута стиральная машина и сушилка. Оттуда ведет дверь на пожарную лестницу. Левая дверь в коридор приоткрыта.

Эбби от ужаса чуть не вырвало. Давно ли она сидит здесь? Попыталась переменить положение, но путы слишком крепкие.

Он ушел? Все забрал, а ее тут оставил?

Болит живот и желудок. Тело немеет под тугим пластырем, по правой руке забегали колючие мурашки. Жесткое сиденье впивается в ягодицы.

Она старалась вспомнить, что находится за унитазом, обо что можно было бы разорвать липкую ленту. Ничего не припомнила.

Включен свет, поэтому в вытяжке крутится вентилятор. Вот откуда жужжание.

Страх перешел в отчаяние. Он ушел. После всего, что она претерпела. Как можно было допустить такое? Как можно быть такой дурой? Как, как, как?..

Отчаяние превратилось в злость.

А потом снова в страх при виде шевельнувшейся тени.

11 сентября 2001 года

Сидя на краю углового дивана в гостиной, Лоррейн открутила крышечку с миниатюрной бутылочки водки, вылила содержимое в стакан на кубики льда и ломтик лайма. Недавно сестра принесла полный пластиковый пакет бутылочек, запас которых у нее, по‑ видимому, неиссякаем. Должно быть, в полетах таскает из бара.

Девять вечера. На улице почти стемнело. По‑ прежнему идут новости. Лоррейн весь день смотрит сквозь слезы повтор жутких картинок и заявлений политиков. Сейчас на экране люди, собравшиеся в пакистанской телестудии: врач, консультант по информационным технологиям, горластая теледокументалистка, директор компании. Она ушам своим не верила. Все одобряют сегодняшние события в Америке.

Дотянулась до пепельницы, полной окурков, раздавила сигарету. Сестра Мо на кухне готовит салат, разогревает пасту. Лоррейн смотрела на экран, слушала, изумлялась. Это ж цивилизованные люди… Один из них радостно рассмеялся:

«Соединенным Штатам Америки пора понять, что нельзя больше командовать миром. Нам не нужны их ценности. Сегодня они получили урок. Сегодня им в свою очередь врезали по носу! »

Документалистка кивнула и принялась энергично развивать его доводы.

Лоррейн взглянула на стоявший рядом телефон. Ронни не звонит. Тысячи человек погибли… А они рады? Мужчины и женщины выпрыгивали из небоскребов… Это называется «врезали по носу»?

Схватила трубку радиотелефона, прижала к горящей щеке.

Ронни, милый, позвони, позвони! Пожалуйста. Пожалуйста…

Мо вечно о ней заботится. Будучи всего на три года старше, держится с младшей сестрой так, будто их разделяет целое поколение.

Правда, они совсем разные. Отличаются не только цветом волос – Мо почти угольно‑ черная – и внешностью, но и отношением к жизни, и складывающейся судьбой. У Мо хорошо сформированная, округлая, пышная от природы фигура, она милая, добрая, счастье само плывет ей в руки. Лоррейн пять лет терпела унизительные, до ужаса дорогостоящие и в конце концов безуспешные попытки искусственного оплодотворения. Мо способна забеременеть, только подумав о мужнином члене. Родила троих детей одного за другим, и все они выросли очень хорошими. Счастлива с тихим, непритязательным мужем‑ чертежником в своем уютном маленьком доме. Иногда Лоррейн хочется поменяться местами с сестрой. Быть всем довольной, вместо того чтобы страстно жаждать красивой жизни.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒