Василий Шукшин 8 страница

- Добре, батька. И так не зеваем.

Сотники полезли вверх.

Флотилия снова начала выгребать на середину реки.

Больно ужалила Степана эта ядовитая весть о том, что в Царицыне завысят для казаков цену на вино; и то еще заело, что зачем-то понадобилось конвоировать их, как пленников. Сгоряча опять пожалел, что не затеял свару в Астрахани прямо... Но унял себя с этим. Зато опять глубоко и весь ухнул в думы о скорой желанной войне. Опять закипела душа, охватило нетерпение, он даже встал и оглядел своих - на стругах и конных. Хоть впору теперь начинай, нет больше терпения, нет сил держать себя. Понимал нельзя, рано еще, надо собраться с силой, надо подкараулить случай, если уж дать, то дать смертельно... Но душа-то, душа-то, что с ней делать, с этой душой!.. - мучился Степан. " Ну, змеи ползучие, владыки!.. Навладычите вы у меня, я вас самих на карачки поставлю".

Купеческий струг вывернулся из-за острова так неожиданно и так живописно и беспомощно явился разинцам, что те даже развеселились.

- Здорово, гостенька! - крикнул Степан, улыбаясь. - Лапушка!.. Стосковался я без тебя! Давай-ка суда, родной мой!

На купеческом струге поняли, с кем их свела судьба. Поняли и сидели тихо. Плыли навстречу - их легонько подносило самих.

На стружке были: гребцов двенадцать человек, сам купец, трое стрельцов с сотником. Сотник побледнел, увидев казаков: с кем ему никак нельзя было встречаться, с теми как раз и встретился.

Стружок зацепили баграми, придержали.

- Откуда бог несет? - спросил Степан. - Куда?

- Саратовец, Макар Ильин, - отвечал купец. - В Астрахань... Отпустил бы ты нас, Стенька, сделай милость! Товару у нас - кот наплакал, а мне петля. Отпусти, право!.. - Купец и правда не из дородных и важных: поджарый, русоголовый, в карих умных глазах - не то что испуг - грусть и просьба. - Отпусти, атаман!..

- Ишь ты!.. - сказал Степан. - А чем ты краше других? За что тебя отпустить?

- А так, ни за что. Мы слыхали: ты добрый.

- А вы, молодцы, куда путь держите? - обратился Степан к стрельцам. Посмотрел на сотника. - И откуда?

- Я везу в Астрахань государевы грамоты! - несколько торжественно заявил сотник. Пожалуй, излишне торжественно. Сотник был молодой, статный собой, много думал дорогой про разбойников, про Стеньку Разина, который, он знал, опять объявился на Волге... И он решил показать ушкуйнику, что не все так уж и боятся-то его, как сам атаман, должно быть, воображает.

- Дай-ка мне их, - попросил Степан. - Гумажки-то.

- Не могу. - Сотник гордо качнул головой.

- А ты перемоги... Дай! - настойчиво сказал Степан.

- Не могу... Я в ответе перед государем.

- Счас возьмем, батька. - Кондрат спрыгнул в купеческий струг. Подошел к сотнику. - Вынь грамотки.

И вдруг сотник - никто не ждал такого - выхватил пистоль... Кондрат качнулся, уклоняясь, и не успел: сотник выстрелил, пуля попала Кондрату в плечо. Сотник вырвал саблю и крикнул не своим голосом:

- Греби! Петро, стреляй в разбойников!..

Двое-трое гребцов взялись было сдуру за весла... А один, который был позади, вырвал из гнезда уключицу и дал ею по голове сотнику. Какой-то вскрик застрял у того в горле; он схватился за голову и упал в руки гребцов. Стрельцы даже и не попытались помочь своему молодому начальнику. Отлетела милая жизнь... Даже и не покрасовался молодец-сотник на земле, а, видно, любил покрасоваться - очень уж глупо погиб, красиво.

Степан спокойно наблюдал за всем с высоты своего струга.

Еще двое казаков спрыгнули в купеческий струг. Один подошел к Кондрату, другой начал обыскивать сотника.

- В сапоге, - подсказал стрелец. - Гумаги-то.

- Кто с нами пойдет?! - вдруг громко спросил Степан. - Служить верой, добывать волю у бояр-кровопивцев!

Это впервые так объявил атаман. Он сам не ждал, что так - в лоб прямо и скажет. А сказалось, и легче стало - просто и легко стало. Он видел, как замерли и притихли казаки, как очумело уставился на него Стырь, как Ларька Тимофеев, прикусив ус, замер тоже, глядя на атамана, а в двух его синих озерках заиграл ясный свет... Видел Степан, как ошарашил всех своим открытым призывом: кого нехорошо удивил, кого испугал, кого обрадовал... Он все это схватил разом, в короткий миг, точно ему удалось вскинуться вверх и все увидеть.

- Кто с нами?! - повторил Степан. - Мы поднялись дать всем волю!.. Знал ли он в эту минуту, что теперь ему удержу нет и не будет. Он знал, что пятиться теперь некуда. - Кто?! - еще раз спросил Степан громко и жестко. - Чего онемели-то?! Языки проглотили?

- Я! - откликнулся гребец, угостивший уключиной сотника: ему тоже пятиться некуда было теперь.

Еще двое крикнули:

- Мы! С Федором вот... двое.

- А не пойдем, чего будет? - спросил один хитроумный.

- Этого я, братец, не знаю, - сказал Степан, - много грешил - ад, мало - рай. Но, поглядеть в твои глаза, тебе прямая дорога в ад. А ты куда собрался?

- Я-то? Да я было в другое место хотел...

Разинцы засмеялись: оцепенение, охватившее их, проходило. Задвигались, загалдели... Обсуждали новость, какую вывалил атаман: оказывается, они войной идут! На бояр!.. Вот это новость так новость! Всем новостям новость. Теперь, задним умом, понимали, почему так упорно не отдавал атаман пушки и припас, почему на Дону по домам не распустит...

- А чего ты меня в ад-то запятить хошь? - не унимался дотошный гребец. - Я в рай собрался.

- В ра-ай? - удивился Степан. - Не-ет, братец, я хоть не поп, а истинно говорю тебе: в ад. Так что - погуляй пока на земле. Не торопись, туда никто не опаздывал. - У Степана на душе было легко: эта ноша проклятая - постоянная дума втихомолку, неотступная, изнуряющая, сброшена.

- Так чего же тада пытать? Я с вами!

Казаки опять одобрительно засмеялись.

- А стрельцы как? - спросил Степан. - Куда собрались?

- Оно ведь это... как сказать?.. - замялись стрельцы.

- Так и сказать. Прямо.

- Вроде государю служим...

- Боярам вы служите, не государю! Кровососам! - Степана влекло вперед неудержимо, безоглядно и радостно. - Думайте скорей, мы торопимся. Дорогое вино пить торопимся в Царицыне. Слыхали, казаки: воевода велел в Царицыне цену на вино в два раза поднять! - сообщил всем Разин. - Вот до чего додумались, собаки!.. Ну, стрельцы?.. Долго вас ждать?! А то терпение лопнет, не ведите к тому.

- Когда так - и мы, - сказал один, постарше.

Тем временем подали Степану царские грамоты. Он, не разглядывая, изодрал их в клочья и побросал в воду. Бумаги он ненавидел люто. Казаки издавна не жаловали бумаги: даже при первом Романове, когда донцам жилось куда вольготнее, московские бумаги, прибывая на Дон, вихлялись на кругу казачьем, как последние худые бабенки: то прекратить " промыслы" над татарами и турками, чтобы не злить хана и султана, то - чинить всякий вред тем же татарам, ибо хан опять наслал на Русь силу и лихоимствует. Казаки научились отсылать приказные бумаги - и с увещеваниями, и с угрозами матерно, далеко, а " держали реку Дон" сами, по своему разумению. Но с тех пор много изменилось, бумаги московского Посольского приказа стали обретать силу, и казаки, особенно те, кто сожалел о былых вольностях, возненавидели бумаги, чуяли в них одно недоброе.

- Вот так их!.. - сказал Степан. - Рыбам читать.

На берегу конные явно заинтересовались событием на воде. Остановились, выстрелили, чтоб привлечь к себе внимание.

- Пальните кто-нибудь, - велел Степан. - Все хорошо.

Человек шесть разинцев разом выстрелили в воздух из пистолей. Звуки выстрелов долго гуляли под высоким берегом и умерли далеко. Конные разинцы успокоились.

Стрелецкому сотнику положили за пазуху какой-то груз из товаров купца, поднесли к борту и спустили в воду между стругами. То ли живой еще был, не пришел в сознание, то ли от уключины сразу кончился - никто не поинтересовался.

- Легкая смерть, - сказал один гребец. И перекрестился. Еще несколько человек сняли шапки и перекрестились.

Степан махнул рукой - дальше, вверх по Волге.

- В гребь! Заворачивайте свою лоханку. Не тужи, Макар Ильин!.. В Царицыне отпустим. Стрельцы, идите-ка ко мне! Погутарю с вами... Чего там на Москве слыхать?

В эти дни в Астрахань Волгой не прошел никто: никого не пропустили, чтобы в Астрахани не знали, как идут и что делают казаки дорогой, и не всполошились бы. Но казаки уже открыто говорили, что скоро " мир закачается". На батюшку Степана Тимофеича смотрели - почти все, вся громада - с любовью: опять ждали. Сам батюшка (так его величали с легкой руки запорожцев, которых много шло с донцами) хотел одного теперь: скорей проведать, что делается на Дону - много ли правда, как слышно было, сбежалось туда с Руси народу и как тот народ встретит его, особенно холопы. Нетерпение охватило атамана великое; всю мощь души обратил он, чтоб сдерживаться пока, и едва справлялся, а то и не справлялся.

В Царицын разинцы пришли первого октября. Дни по-прежнему стояли теплые, тихие, с паутинкой, с последней дорогой лаской.

Высадились ниже города; одновременно подошли конные Ивана Черноярца. Сошлись на берегу.

- Где Леонтий? - сразу спросил Степан Черноярца. Он еле сдерживал себя от ярости. Черноярец решил маленько поослабить накал атамана, но сам видел, что - бесполезно.

- Вперед уехал... - сказал он. - А ты чего такой?

- Змеи ползучие!.. - Степан смотрел в сторону города. - Зашуршали?.. Оставь половину у стружков, остальные пусть в город идут. Пусть гуляют! Собери есаулов, айда со мной. В кружало - дорогое вино пить. Это ж надо, чего удумали!

- Степан... можеть, оно и к лучшему: не разгуливаться бы... заговорил было Черноярец.

- Вот... - Степан опять посмотрел в сторону города - пристально, как будто смотрел в лицо ненавистному человеку. - Ты у меня разживесся на казачьи данюжки, гад ползучий. Я тебе дорого заплачу!.. Гуляй, Иван!

Казаки опередили своего атамана: когда он появился в городе, там было оживленно, разбродно и шумно.

Шли серединой улицы - " головка" войска: Разин с есаулами и сотниками. Шли размашисто, скоро и устремленно.

Направлялись в кружало.

В кабаке было полно казаков. Увидев батюшку, заорали, разжигая себя, а больше атамана:

- Притесняют, батька!..

- Ровно с козлов шкуру дерут...

- Где это видано? - такую цену ломить! Они чего?..

- Кто велел? - рявкнул Степан. И навел на целовальника страшный немигающий - взор. Тот сделался, как плат, белый.

- Воевода... Помилуй, батюшка. Я не советовал им, не послухали... Воевода велел. - Целовальник упал на колени перед атаманом и казаками.

- Воевода? - Рябое лицо Разина, окаменелое, изнутри - из глаз излучало гнев и готовность.

- Воевода. Батюшка, вели мне живому остаться. Рази я от себя?!. Я не советовал... Ну-к ведь - воевода! Им велено мне и отчет на Москву писать, в Большой приход: как я брал с вас...

- Сукин он сын, ваш воевода! - закричали опять казаки. - Батька, он уж давно притесняет нас. Которые, наша братва, приезжают с Дона за солью, так он у их с дуги по алтыну лупит. Кто ему велит так? Это уж не в Большой приход, а в карман свой большой...

- Это Унковский-то? - вспомнил пожилой казак-картежник. - Так то ж он у меня отнял пару коней, сани и хомут. Я его дюже хорошо знаю, Унковского. Грабитель первый...

- А у меня пистоль отнял в позапрошлом годе. Добрая была пистоль, азовская, - припомнил еще один.

- Вышибай бочки! - велел Степан. - Где воевода?! Я его зарежу пойду. Где он теперь?

- На подворье своем, - подсказали царицынцы, которые с превеликим удивлением и возбужденно суетились тут, смотрели и волновались.

... Степан скоро шел впереди своих есаулов, придерживая на боку саблю. Посадские, кто посмелее, увязались за казаками - смотреть, как будут резать воеводу Унковского. Странное и страшное это было шествие - шли молча, лица ожесточенные, серьезные, глаза горят отвагой: так идут травить злого, опасного зверя, который давно объявился в окрестности, но все не было смельчаков взять его. И вот смельчаки - нашлись, и теперь идут.

На подворье воеводском было пусто. Домочадцы и сам воевода попрятались, уведомленные об опасности. Унковский не думал, однако, что это будет прямая облава, поэтому сам с подворья не ушел, а спрятался в горнице.

- Где он?! - закричал Степан, расхлобыстнув дверь прихожей избы. Где Унковский?!

Кто-то из казаков толкнулся в дверь горницы: заперта. Изнутри.

- Тут он, батька! Заперся.

Степан раз-другой попробовал дверь плечом - не поддалась. Налегли все, кто смог уместиться в проеме... Мешали друг другу, матерились. Двери в каменном доме воеводы тяжелые, наружные обиты дощатым железом, горничная, дубовая, - медными полосами.

- Игнаха, тудыт твою!.. - орали. - Ты мне ребра-то выдавишь! Куда прешь-то? Куда прешь-то?!

- Я на тебя, а ты давай на дверь.

- О, курва-то! Да воевода-то не за ребрами же у меня! Чего ты, дурак, ребра-то мои жмешь?

- А кто тя разберет тут в мялке-то: можеть, ты...

- Вали! Ра-зом!

Дверь надежная, задвига скована из хорошего шведского железа.

- Открой! - крикнул Степан. - Все одно ты не уйдешь от меня! Я с тобой за вино рассчитаюсь, кобель!.. За коней, за сани, за хомут!..

- За пищаль! - подсказывали сзади.

- Открой!

Унковский в горнице молился " закоптелышам" (темным от свечной копоти иконам). Губы трясуче шевелились; пышная борода вздрагивала на груди, на шитой гарусом полотняной рубахе.

Сверху, с божницы, на него бесстрастно смотрели святые.

- Неси бревно! - скомандовал за дверью Степан.

- Да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя, - в который раз зашептал Унковский. - Вот поганцы-то!.. Решат ведь, правда, решат - взбесились. Да будет воля твоя, господи!..

В дверь снаружи крепко ударили бревном; дверь затрещала, подалась... Еще удар. Унковский бестолково забегал по горнице...

- Добуду я седня высокой воеводиной крови! - кричал Степан. - За налоги твои!..

Еще саданули в дверь тяжко, с хряском.

- За поборы твои! Грабитель... За лихоимство ваше!..

Унковский подбежал к окну, перекрестился и махнул вниз, в огород. Упал, вскочил и, прихрамывая, побежал, пригибаясь.

Еще удар в дверь... И группа казаков со Степаном вломились в горницу.

- Где он?!. - кинулись искать. Где искали, а где и - между делом брали что под руку попадет.

Воеводы не было. Не могли понять, куда он девался.

- Утек! - сказал Федор Сукнин. Показал на окно. - Брось ты его, Степан... Вино и так вон - даром пьют, чего теперь с его взять?

- Ну уж не-ет!.. Он у меня живой не уйдет. - Степан, с ним есаулы, кто помоложе, и казаки выбежали из горницы.

- Пропал воевода, - сказал Федор Сукнин. - Найдет ведь...

- Воевода-то - пес с им, - заметил Иван Черноярец. Они вдвоем остались в горнице. - Нам худо будет: опять ему шлея под хвост попала... с кручи понес. Надо б хоть на Дон прийтить, людишками обрасти. Чего уж так взъелся-то?

- Теперь - один ответ, - махнул рукой Федор.

- Не ответа боюсь, а - мало пока нас. Рано он затеял...

- Васька с Алешкой придут...

- Где они, Васька-то с Алешкой? Докричись их!

- Будут люди, Иван! Не скули... Только крякнуть да денюжкой брякнуть. Дай на Дону объявиться - все будет. А Степан счас уймется. Воевода дурак, сам свару затеял с вином с этим...

- Не сам: от Прозоровского указ привезли.

- Ну и пусть хлебают теперь. Совсем сдурели: цену на вино завысить! Они что?.. Это и - раздевать середь бела дня станут, а тут все молчи?

- Хотели, видно, от греха отвести...

- Отвели... Да надо, Иван, и начинать: чего томиться-то?

- Да не время! - раздраженно воскликнул Иван.

- Да пошто не время-то?! - тоже горячо и громко спросил Федор. Пошто?! Самое время и есть: какое тебе ишо время? Теперь уж - сказано, скрытничать нечего. Вот тем и шумнем к себе, что здесь повоюем. Я думаю, он к этому и гнет. И хорошо делает.

Степан ворвался с оравой в церковь.

Поп, стоявший у царских врат, выставил вперед себя крест.

- Свят, свят, свят... Вы куда? Вы чего?..

- Где Унковский? - громко зазвучал под сводами церкви голос Степана. - Где ты его прячешь, мерин гривастый?!

- Нету его тут, окститесь, ради Христа!.. Никого тут нету! - Поп был большой, и нельзя сказать, чтобы он насмерть перепугался.

Казаки разбежались по церкви в поисках воеводы.

Степан подступил к попу:

- Где Унковский?

- Не знаю я... Нету здесь. Стал бы я его прятать, на кой ляд он мне нужен! У меня у самого с Унковским раздор...

- Врешь! - Степан сгреб попа за длинные волосы, мотнул их на кулак, занес саблю. - Говори! Или гриве твоей конец!..

Поп брякнулся на колени, воздел кверху руки и заорал благим и дурашливым, как показалось Степану, голосом:

- Матерь пресвятая! Богородица!.. Ты глянь вниз: что они тут учинили, охальники! В храме-то!..

Степан удивленно уставился на попа:

- Ты, никак, пьяный, отче?

- Отпусти власья! - Поп дернулся, но Степан крепко держал гриву. Илья Пророк! - пуще прежнего заблажил поп. - Пусти на Стеньку Разина стрелу каленую!.. Пошли две! Ну, Стенька!.. - Поп зло и обещающе глянул на Степана, смолк и стал ждать.

Степан крепче замотал на кулак волосы попа.

- Пусть больше шлет! - Его увлекла эта поповская игра в стрелы: охота стало понять, правда, что ли, он верит в них?

- Илья, - дюжину!!! - густо, со всей силой заорал поп.

- А-а... Ну? Где стрелы? Сам ведь не веришь, а пужаешь... Только пужать умеете! Все пужают, кому не лень!.. - Степан тоже обозлился на попа и не заметил, как крепче того кругнул его " власья".

- Илюха!.. Пусти, Стенька, распро... - Поп загнул такой складный мат, какому позавидовал бы любой подпивший донец. - Пусти, страмец!.. А то прокляну тут же, в храме!..

Казаки бросили искать воеводу, обступили атамана с попом.

Степан отпустил попа.

- Чего ж твой Илюха? Ни одной не пустил...

- Откуда я знаю? Не сразу и бывает все, не торопись... И не гневи бога зазря, и сам не пужай - никто тебя не боится.

- А чего заблажил-то так?

- Заблажишь... Саблю поднял, чертяка, - я же не пужало бессловесное. А ты бы не заорал?

- Был воевода?

- Нет.

- Куда же он побежал? Куда ему, окромя церкви, бежать? Был?

- Нет, святой истинный крест, не был. Сказал бы...

Степан пошел из церкви. Он еще не вовсе остыл, еще кого-нибудь бы вогнал в страх смертный. Очень уж обидным ему казался этот начальственный сговор воевод насчет вина. Гляди-ка, просто-то как: велел один другому, и все, и уж тут рады стараться - до резни доведут, а будут исполнять.

На улице перед Степаном упала на колени старуха.

- Батюшка-атаман, пошто они его под замки взяли? Пошумел в кружале, так и сажачь за то? Как жа молодцу не пошуметь!..

- Кто пошумел?

- Сын мой, Ванька. Пошумел пьяный, и как теперь?.. Всех бы и сажали. - Старуха плакала, но и сердилась, вместе.

- В тюрьму посадили? - спросил Степан; старуха навела его на дельную мысль.

- В тюрьму. Да ишо клепают: государя лаял... Не лаял он! Он у меня смирный - будет он государя лаять!

- Кажи дорогу, - велел Степан, не слушая больше старуху. " Надо дело делать, а не бегать зря, - устыдил он себя. - И не заполошничать самому... с этим воеводой".

Он поостыл и действовать стал разумно и непреклонно: он умел - в минуту нужную - скомкать себя, как бороду в кулаке, так, что даже не верилось, что это он только что ходуном ходил. И даже когда он бывал пьян, он и тогда мог вдруг как бы вовсе отрезветь и так вскинуть глаза, так посмотреть, что многим не по себе становилось. Знающие есаулы, когда случался вселенский загул, старались упоить его до сшибачки, чтобы никаких неожиданностей не было. Но такому-то ему, как видно, больше и верили: знали, что он - ни в удаче, ни в погибели - не забудется, не ослабнет, не занесется так, что никого не видать... Какую, однако, надо нечеловеческую силу, чтобы вот так - ни на миг - не выпускать никого из-под своей воли и внимания, чтобы разом и думать и делать, и на ходу выпрямиться, и еще не показать смятения душевного... Конечно же она вполне человеческая, эта его сила, просто был он прирожденный вожак, достаточно умный и сильный.

Как ни обозлился Степан на воевод, а справился, понял, что " надо дело делать". Прежде чем казаки уйдут на Дон, надо, чтоб те же воеводы натерпелись от него страха и чтоб все люди это видели. Надо бы и кровь боярскую пролить... Он бы и пролил, если бы Унковский не спрятался. Надо, чтоб теперь пошла молва: на бояр тоже есть сила. Есть рука, готовая покарать их - за их поборы, за жадность, за чванство, за то, что они, собаки, хозяйничают на Руси... И за то, кстати, что казаки у Четырех Бугров ударились от них в бегство, и за это тоже. Надо оставить их тут в испуге, пусть спят и видят грозного атамана. Теперь - с этого раза - пусть так и будет. И пусть они попробуют сунуться на Дон - унять его, пусть попробуют, как это у них получится...

Тем временем подошли к тюрьме.

С дверей посбивали замки. Колодники сыпанули из сырых мерзких клетей своих... Обрадовались несказанно. Их было человек сорок.

- Воля - дело доброе! - громко сказал им Степан. - Но ее же не дают, как алтын побирушке. За ее надо горло боярам рвать! Они не перестанут вас мучить. Вы вот попрыгаете теперь козлами да разойдетесь по домам... Завтра я уйду, вас опять приведут суда на веревочке и запрут. Идите в войско мое!.. Пока изменников и кровопивцев-бояр не выведем, не будет вам вольного житья! Вас душить будут и в тюрьмах держать! Ступайте к казакам моим!..

* * *

- Негоже, Степан Тимофеич. Ай, негоже!.. Был уговор: никого с собой не подбивать, на Дон не зманывать... А что чинишь? - так говорил утром астраханский жилец Леонтий Плохово. Говорить он старался с укором, но по-доброму, отечески.

Степан Тимофеич, слушая его, смотрел на реку. (Они сидели на корме атаманова струга. ) Вроде слушал, а вроде не слушал - не поймешь. Астраханец решил уж высказать все.

- С тюрьмы выпустил, а там гольные воры...

Степан сплюнул в воду, спросил:

- А ты кто?

- Как это? - опешил Леонтий.

- Кто?

- Жилец... Леонтий Плохово. Направлен доглядывать за вами...

- А хошь, станешь - не жилец? - спросил спокойно Степан.

- А кто же? - все не мог уразуметь жилец.

- Покойник! Грамотки возишь?! - Степан встал над Леонтием. - Воеводам наушничаешь! Собачий сын!.. Утоплю!

Леонтий побледнел: понял, что обманулся мирным видом атамана.

- Где Унковского спрятали?! - спросил Степан.

- Не знаю, батька. Не распаляй ты сердце свое, ради Христа, плюнь с высокой горы на воеводу... - Леонтий утратил отеческий тон, заговорил резонно, с умом. - На кой он теперь тебе, Унковский? Иди себе с богом на Дон...

На берегу возникло какое-то оживление. Кто-то, какие-то люди подскакали к лагерю на конях, какая-то станица. Похоже, искали атамана: им показывали на струг, где сидели Степан с Леонтием.

- Кто там? - спросил Степан ближних казаков.

- Ногайцы... К которым посылали с Астрахани.

- Давай их, - велел Степан.

На струг взошли два татарина и несколько казаков.

- Карасе носевал, бачка! - приветствовал татарин, видно старший в ногайской станице.

- Хорошо, хорошо, - сказал Степан. - От мурзы?

- Мурса... Мурса каварила...

Степан покосился на Леонтия, сказал что-то татарину по-татарски. Тот удивленно посмотрел на атамана. Степан кивнул и еще сказал что-то. Татарин заговорил на родном языке:

- Велел сказать мурза, что он помнит Степана Разина еще с той поры, когда он послом приходил с казаками в их землю. Знает мурза про походы Степана, желает ему здоровья...

- Говори дело! - сказал Степан по-татарски. (Дальше они все время говорили по-татарски. ) - Читал он письмо наше?

- Читал.

- Ну?.. Сам писал?

- Нет, велел говорить.

- Ну и говори.

- Пять тысяч верных татар... - Татарин растопырил пятерню. - Пять...

- Вижу, не пяль.

- Найдут атамана, где он скажет. Зимой - нет. Летом.

- Весной. Не летом, весной! Как Волга пройдет.

Татарин подумал.

- Весной?..

- Весной.

- Ага, весной. Я так скажу.

- На Дону бывал? - спросил Степан. - Дорогу найдешь туда?

Татарин закивал головой.

- Были, были...

Степан заговорил негромко:

- Скажи мурзе: по весне подымусь. Куда пойду - не знаю. Зачем пойду знаю. Он тоже знает. Пусть к весне готовит своих воинов. Куда прийти, я скажу. Пусть слово его будет твердым, как... вот эта сабля вот. - Степан отстегнул дорогую саблю и отдал татарину. - Пусть помнит меня. Я дружбу тоже помню.

- Карасе, - по-русски сказал татарин.

- Как ехали? - спросил Степан. Тоже по-русски.

- Той сторона. - Татарин показал на левый, луговой берег.

- Переплывали на конях?

- Кони, кони.

- Где?

- Там!.. Вольгым савернул - так...

- Где островов много?

Татарин закивал.

- Ладно. Микишка! - позвал Степан казака. - Передай Черноярцу: татар накормить, напоить... рухляди надавать и отправить.

- Опять ведь нехорошо делаешь, атаман, - забылся и сказал с укором Леонтий. - Татарву на кой-то с собой подбиваешь. А уговор был...

- Ты по-татарски знаешь? - живо спросил Степан.

- Знать-то я не знаю, да не слепой - вижу... Сговаривались же! А то не видать...

- Отчаянный ты, жилец. Зараз все и увидал! Чего ж ты воеводе астраханскому скажешь? Как?

- Так ведь как чего?.. Чего видал, то и сказать надо, на то я и послан. - Астраханец чего-то вдруг осмелел. - Не врать же мне?

- Да много ль ты видал-то?! Пропьянствовал небось с моими же казаками... Вон глаза-то красные. - Степан ловко опять отвел жильца от опасений. - Чего глаза-то красные? Много ты такими глазами увидишь...

Леонтий заерепенился:

- Купца Макара Ильина с собой завернул, стрельцов сманил, сотника в воду посадил... Сидельцев с собой подбиваешь. Волгой никому не даешь проходу... С татарвой сговор чинится... Много, атаман, - твердо и недобро закончил Леонтий.

- Много, жилец. Так не пойдет. Поубавить надо. Ну-ка, кто там?! Протяжку жильцу! - кликнул атаман.

К Леонтию бросились четыре казака, повалили и стали связывать руки и ноги. Леонтий сопротивлялся, но тщетно. К связанным рукам и ногам его привязали веревки - два длинных свободных конца.

- Степан Тимофеич!.. Батька!.. - кричал жилец, барахтаясь под казаками. А потом и барахтаться перестал, то просил, то угрожал: - Ну, батька!..

- Я не батька тебе! Тебе воевода батька!.. Наушник. Кидай! - велел Степан.

Леонтия кинули в воду, завели одну веревку через корму на другой борт, протянули жильца под стругом, вытащили.

- Много ль ты видал, жилец? - спросил Степан.

- Почесть ничего не видал, атаман. Сотника и стрельцов не видал... Где мне их видеть? - я берегом ехал. Далеко же!..

- Татар видал?

- Их все видали - царицынцы-то. Не я, другие передадут...

- Кидай, - велел Степан.

Леонтия опять бултыхнули в воду. Протянули под стругом... Леонтий на этот раз изрядно хлебнул воды, долго откашливался.

- Видал татар? - спросил Степан.

- Каких татар? - удивился жилец. Да так искрение удивился, что Степан и казаки засмеялись.

- У меня ногайцы были... Не видал, что ль?

- Никаких ногайцев не видал. Ты откуда взял?

- Где ж ты был, сукин сын, что татар не видал? Кидай!

Степан хоть не зло потешался, но со стороны эта " протяжка", видно, кое-кого покоробила... Фрола Минаева, например, - скосоротился и отвернулся. Степан краем глаза уловил это. Уловить уловил, но и осердился на своих тоже. Всю ночь со стрельцами вместе прогуляли, а теперь им жалко Леонтия!

Леонтия в третий раз протянули под стругом. Вытащили.

- Были татары? - спросил Степан.

- Были... видал. - Жилец на этот раз долго приходил в себя, откашливался, плевался и жалобно смотрел на атамана.

- Чего они были? Как скажешь?

- Коней сговаривались пригнать. Батька... хватит, я все сообразил, взмолился Леонтий. - Смилуйся, ради Христа!.. Чего же я ее... хлебаю и хлебаю?.. Поумнел уж я.

- Добре. Хватит так хватит.

Леонтия развязали.

- Скажи Унковскому: еслив он будет вперед казакам налоги чинить, живому ему от меня не быть. За коней, за сани и за пищаль, какие он побрал у казаков, пускай отдаст деньги: я оставлю трех казаков. И пусть только хоть один волос упадет с ихной головы...

- Скажу, батька... Он отдаст. Казаки тоже будут в сохранности... Леонтий готов был сулить все подряд. - Отдаст...

- Пусть спробует не отдать. Сам после того бежи в Астрахань. Скажешь: ушли казаки. Шли мирно, никого с собой дорогой не подбивали. Скоро не придут. Не скажешь так, быть тебе в Волге. Мы стренемся. Чуешь, жилец?

- Чую, батька: донести туда, знамо, донесут, но не теперь, не я пока... Так?

- Пошел. С богом!

Леонтий, с молитвой в душе господу богу, поскорей убрался от свирепого атамана.

У Степана же все не выходило из головы, как скосоротился на " протяжку" Фрол Минаев... Как-то это больно застряло, затревожило.

" Чего косоротиться-то? - думал он, желая все понять до конца, трезво. - Раз война, чего же косоротиться? Или - сама война поперек горла? "

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒