Моё родство №1. 2 страница

… В пятницу перед пасхой нас перевели за 20 вёрст от Клевани в местечко Олыка по направлению на город Луцк, где и было нам назначено наступление. Помню, на пасху нам приказали не раздеваться. Так как сказали, что противник перешёл в наступление. 1-я, 2-я, 3-я роты заняли передовые окопы, а нашу 4-ю роту поставили в резерве. Наши окопы и окопы противника разделяли каких-то 500 метров. Мы находились за отвесной песчаной горой в вырытых ямах, вход в каждую завешивался палаткой. В каждой такой яме находилось по 5 человек. Только стало восходить солнце, в нашу палатку просунулась чья-то голова и произносит: «С праздником! Христос Воскресе! » Я выскочил, чтоб узнать, кто же это произнёс. А оказалось, наш начальник дивизии Белозаров (Белозор Ю. Ю.? ) Дальше он направился в передовые окопы.

Как только начальник дивизии ушёл, идет к нам командир полка полковник Гаскевич. Спрашивает нас: «Куда пошёл начальник дивизии? » Я отвечаю: «На передовую, Ваше высокоблагородие! » - «Гаскевич говорит нам, что противник пойдёт на нас в наступление по всему фронту – а мы на противника». А в то время ни со стороны противника, ни с нашей, не было ни единого выстрела! Вот Гаскевич приказал мне его сопровождать вместе с его адъютантом на передовую, (поскольку туда проходы я знал). Полковник с адъютантом идут вперёд ходами сообщения. А я поверху, раз никто не стреляет. Начальник дивизии пришёл в первую роту 5-го стрелкового полка.

А из первой роты тем временем уже вышло целое отделение в 13 человек солдат в направление к немецким окопам. Вот они идут вперёд прямо по направлению к окопам противника. И с немецкой стороны такая же толпа солдат двинулась к нам навстречу с белыми платками. Встретились на середине, похристосовались с немецкими солдатами, и каждая из сторон, воюющих меж собой солдат, повернула в свою сторону обратно к своим окопам. Начальник дивизии всё это увидал, встречает это отделение словами: «Кто вам дозволил ходить к немецким окопам? » Те отвечают: «Отделённый». - «Отделённого сюда! » Отделённого спросил. Отделённый отвечает: «Взводный командир». Взводного подпрапорщика спросил. Тот ответил: «Ротный командир». Начальник дивизии с подпрапорщика и с ротного командира сорвал кресты, посадил под арест. Ротному первой роты была фамилия Воскресенский. Он был хороший человек. Через 3 дня его назначили на нашу 4-ю роту. Чин он имел поручика, так как наш поручик Чешко уехал на излечение.

Всё время производились учения по отработке тактики наступления. Одновременно мы по ночам рыли окопы, приближая свои к окопам противника.

За весну мы приблизились к противнику на расстояние 100 метров. Оставался только один прорыв. Всю эту работу проделывали исключительно ночью. Выросли у противника перед его носом и глазами наши окопы, сделаем ход сообщения, поставим в 3 ряда рогатки с колючей проволокой, так что даже днём стало сидеть в окопах не опасно, ни их, ни нашей артиллерии стрелять нельзя, а то будут бить по своим, так близко находились друг от друга наши и их окопы.

Так готовились к крупному прорыву. Проходил по окопам сам главнокомандующий и приказывал два дня не высовывать головы из окопов. Столько было подвезено орудий и снарядов к ним! У немцев перед первой линией было установлено 16 рядов проволочных заграждений, и было, говорят у них, где-то написано, что этих окопов русским не взять. Но вот с нашей стороны пошла артиллерийская подготовка. Земля вся задрожала. Сначала била артиллерия по первой линии, с тем, чтобы уничтожить те заграждения, а затем огонь артиллерийских батарей был перенесён на вторую линию обороны. А всего их было 5 линий.

Вот настал день нашего наступления 23 мая 1916 года. Стали наступать в 9 часов утра. Пошла 2-я стрелковая дивизия, а на наше место заступила 4-я финляндская дивизия. Это сделано потому, что если немцы срежут нас, то чтобы они не взяли наши окопы. Вот выбежали мы ходами сообщения из своих окопов. Где у них (у противника - СП) взялось столько пулемётов, стали из них нас крошить, как солому. Перед тобой и на тебя падает мёртвый наш солдат, ты вдруг очутишься на земле и думаешь: и ты уже мёртвый! - Нет, пошевелишь членами, руки-ноги целы – живой! И снова бежишь. И так добежали до окопов противника, перед одним трещит пулемёт, тогда нам скомандовали: «Бомбомётчики, вперёд! » А я был бомбомётчиком. Я подполз метров на 10 к пулемёту, и бросил 4-х фунтовую гранату под пулемёт. Пулемёт и опрокинулся вверх колёсами. Тогда мы ворвались в немецкие окопы.

И потом наступали по всему фронту на глубину в 250 вёрст. У меня бросать гранаты рука уже была набита. Я ещё до наступления бросал на ученье гранаты, не менее 50 раз. Так что Командующий Юго-Западным фронтом, генерал Брусилов, нас хорошо подготовил к такому наступлению. Первый тот день начала наступления выдался солнечный, но солнца видно не было из-за стрельбы и пожаров на складах нефти и снарядов. А у немцев между линиями были понастроены, также, как сейчас метро, большие магазины с продуктами, где там же хранилось в бочках вино. Нам всё говорили: «Не пейте у них вина, может всё оно у них отравленное». Но солдаты, те, что постарше нас, и слабые, пили, так что у каждой бочки была привязана кружка. Тут все солдаты 4-х полков нашей дивизии напились. Нам – солдатам 5-го, 6-го, 7-го и 8-го полков было приказано взять две линии, а мы за день взяли все 5 линий.

Я очень был удивлён смелостью командира нашего 5-го полка полковника Гаскевича. Мы, солдаты, всё стараемся бежать ходами сообщений, а он бежит поверху и кричит: «Пятый полк, вперёд! » Ничего не страшится. Стало солнце заходить, нам приказали идти в свои окопы и снова нас здесь сменила 4-я финляндская дивизия. Так хвалёные немецкие позиции были взяты. У меня товарищ был, по фамилии Брензак, родом он был из Киева. Утром, как встали, привезли нам в полевых кухнях супу, каши, а у меня, да и у многих во рту всё пересохло, ничего не хочется кушать. Подъехал полковник Гаскевич. Царон скомандовал: «Смирно! » Гаскевич сошёл с лошади с перевязаной левой рукой и заплакал: «Вечор было 4 тысячи штыков, то есть солдат, все как на подбор, молодец к молодцу, о нас теперь от всего то полка осталось 128 человек, а остальные убиты и раненые! »

Нам и самим было горе. Из нашей деревни Тимофей Старцев был ранен в голову, увезён был в госпиталь в Житомир. На наш полк пришлось 14 тысяч пленных, 11 орудий, 42 пулемёта, 20 тысяч винтовок. Не прошло и полчаса, как к нам пригнали новое пополнение. Старых стали распределять. Меня из первого взвода назначили взводным командиром 3-го взвода. И в тот же день снова пришлось преследовать немцев. Недаром говорят, что немец хитёр. Наши части в 1915 году, бывало, отступали до 60 вёрст в одну ночь. А немцы отойдут на 3 версты, сделают засаду. Мы их гнали по направлению шоссе на Луцк и далее на Владимир-Волынский. Вот, когда подходишь на расстояние, примерно одной версты до противника, вдруг с той стороны дружно затрещат пулемёты. Приказываешь своему взводу наступать короткими перебежками поотделённо, на расстояние примерно в сто метров. А ближе – уже перебежка звеньями, а там уже перебежка по одному. Когда сравняешь фронт - до вражеских пулемётов уже остаётся 80-100 метров. Поднимешь взвод, а во взводе уже половины людей нет, - вскричишь: «Ура! » Подбегаешь к вражескому пулемёту, а их (немцев), что держат оборону всего-навсего не больше десятка. Да бывает, что те, прикованны к пулемёту железными цепями. Все старые, лет 50-60. У нас же расправа с ними была хороша. Вскричишь только: «Кто чучело не колол? » Воткнутся в спину немецкого солдата штыков с десяток, так с пулемётом и поднимешь вверх! Отойдёшь километра с три вперёд, опять точно такое же препятствие.

Так дошли до Луцка. Надо было перебраться через реку Стырь по горелому деревянному мосту. Перебежали, и мой взвод первым ворвался в город. Жалко было нашего взводного Воскресенского. В наступлении первого же дня он был убит. Хороший был ротный командир.

Потом мы противника гнали верст с полтораста. Приказ был от генерала Алексеева из Ставки Верховного командующего, чтобы выступили в поддержку Юго-Западного фронта также и Западный и Северный фронты. А те фронты оказались плохо подготовленными, и не смогли прорвать оборону, то есть не смогли выполнить приказ Верховного командования. Неважно командовал и на этой войне генерал Куропаткин. Так что получилось, наш фронт далеко прорвался в губернии, ранее оккупированные врагом в 1915 году. Войска дошли до больших болот, там, за болотами, и закрепились. К нам прибыл 40-тысячный корпус лейб-гвардии. Но сделать уже ничего не смогли. У них высшие офицеры – все княжеские сынки. Когда назначат наступление, если идут в наступление солдаты – офицеры нейдут. [10] Так и полёг в болотах весь корпус лейб-гвардии. Жалко было смотреть: повсюду на болоте лежат солдаты лейб-гвардии, только алеют погоны на плечах.

Оттуда нас перевели на отдых в волынскую губернию, под местечко Чёрный Лес. Построили блиндажи на каждый взвод, установили бревенчатые нары, наносили на них травы и на них спали. А днём нас выгоняли на ученье. Вот, в один день к обеду подвезли кухни с супом и чаем. Закон был таков: подойдём к кухне – шапки долой, становили так 1-й, 2-й, 3-й, 4-й взводы – с тем, чтобы пища поступала для солдат всех взводов сразу, а не по очереди: сперва накормят один взвод, затем другой. Дали нам пищу, а ей оказалась порченая чечевица. Я лично говорю солдатам своей роты, что если завтра снова нам привезут чечевицу, то опрокинем кухни, то есть баки с пищей. Вот на второй день привезли обед. Скомандовал фельдфебель: Шапки долой. Пропели молитву: «Отче наш». А в котлах опять оказалась порченая чечевица. Вот мы взяли кухни, да и опрокинули, чуть не задавили 2-х кашеваров, отправились в блиндаж сварили чаю, поели хлеб, да и посмеивались над происшествием, что учинили сегодня. Не прошло и часу, как подбегает к нашему блиндажу подпрапорщик с приказанием: первому взводу и всей 4-й роте выходить строиться без винтовок, без патронов и без поясов. Вывели нас и построили. Подпрапорщик Царон повёл всех в поле. Как арестантов. Так едет наш полковник Гаскевич с двумя адъютантами, размахивает шашкой и кричит: «Ай, ай! » Впереди нас встали 1-я, 2-я и 3-я роты. Возле них стал полковник на небольшой возвышенности. Что он говорил 1-й, 2-й, 3-й ротам я не слышал, а когда подвели к нему нашу 4-ю роту, полковник поздоровался: «Здорово, 4-я рота! » Мы отвечали. Он: «Спасибо, братцы, за службу! » Мы в один голос: «Рады стараться, Ваше высокоблагородие! » Дальше молчание около минуты. А затем он говорит: «Вы что?! », «Вы что?! » Так раза три сказал: «Вы что?! » «Вы что сегодня наделали? Зачин сделала 4-я рота. » Я дрожу, потому что предложение опрокинуть кухни было моё. Вот и почал полковник нас «чистить». «Ведь вы сегодня бунт учинили. Забастовку! Я могу весь полк расформировать, растасовать по всему фронту, так что в иную дивизию только по одному человеку попадёт. Или вот возьму, 9 солдат отсчитаю, а десятого солдата прикажу расстрелять тут же на месте. А еврейчик один взял, да и высказался: «Ваше высокородие, у нас с чечевицы животы болят». Полковник и говорит: «Приведите его ко мне в штаб полка, дам я ему 25 капель» Все знали, что это значит 25 капель у полковника Гаскевича. У него такой закон был, хоть солдат провинится, или что у кого украдёт, он лично отхлещет его вожжами, даст 25 стёжек по жопе – вот и всё наказание. Но мы полковнику раскрыли причину, почему нас кормят чечевицей. Оказалось, начальник хозяйственной части мясо продал торговцам, а у них взял залежалую чечевицу. Полковник снял с должности начальника хозяйственной части, и с того времени стали нас кормить свежей свининой со свежей капустой, так что мы были довольны питанием, и тем, что всё так благополучно для нас обернулось.

Оттуда нас после погрузили в товарные вагоны и повезли железной дорогой. Остановился состав недалеко от города Херсон. Там был большой базар. Полковник Гаскевич и говорит: «Ребята, разграбьте базар! » Нам то и надо. Кто хватит носки, кто зеркало, кто гроздь винограду. Добычу рассыпали по всему вагону. Кто хватил полок со свининой, кто с пирожками. Не столь похватали, сколь раскидали товар всему по базару. А полковник стоит у поезда, да смеётся. Офицеры переезжали с одного места в другое в пассажирских вагонах, то есть не вместе с нами. Вдруг свисток. Подъехал на вороной лошади жандармский полковник в чёрной шинели. Подъехал он прямо к нашему полковнику и говорит: «Что это у тебя солдаты, как настоящие разбойники? » Наш полковник ударил жандармского полковника нагайкой по плечу и говорит тому: «Ты обзываешь моих солдат разбойниками, а у меня солдаты георгиевские кавалеры, и едем мы с фронта. Участники прорыва генерала Брусилова. А в это время один солдат тащит к поезду лоток свинины с базара. Жандармский полковник и говорит: «Смотри, что делают твои солдаты! » Полковник за солдатом добежал до его теплушки. Оттуда кричит: «Я ведь сам расправляюсь со своими солдатами! » И давай хлестать солдата нагайкой, но больше для виду. Так, не столько солдата хлещет, сколько хлещет нагайкой всё больше по вагону, а сам говорит солдатам: «Свинину-то спрячьте скорей за дрова, чтоб жандарм не увидал». Вот какой был наш полковник, командир 5-го стрелкового полка, 2-й стрелковой дивизии. Отец был родной своим солдатам, никогда солдата никому в обиду не даст. Потом мы сгрузились, вёрст со сто прошли в село молдаванское. Тут остановка на отдых. Стали готовиться идти в Румынию. Германия забрала Бухарест и много других городов. Путь наш лежал на Яссы. Так как румынский король попросил у нашего Царя Николая Второго подмоги.

В 6 часов 1 ноября 1916 года отправились мы пешим строем на Яссы. Нам сказали, что идти придётся 20 вёрст, а оказалось все 40. Дошли до реки Прут. Через неё мост, а посреди моста – граница. Командир полка поздоровался за руку с румынским офицером. Румыны открыли шлагбаум и пропустили нас по мосту. Мы перешли мост, сделали привал. Подъехали кухни, кипятильни. Тут пообедали, попили чаю, отправились дальше. Первый батальон всегда выступал в поход в авангарде полка, но роты в батальонах местами в походных колоннах менялись. Несколько вёрст идет впереди батальона первая рота, а потом вторая, третья, четвёртая. Ходили всегда очень быстро, стрелковым шагом: два с половиной шага в одну секунду, так что все почти бежали бегом.

Стали нам попадаться навстречу мужчины и женщины. Спросили, далеко ли до Ясс. – Нуй русишты, нуй руманешьти. Это значит, не знаю русиешты, и не знаю руманештыю. Весь день двигались быстрым шагом, переходящим в бег. День стал короткий, быстро стало темнеть. Но Ясс всё нет, но вдали показались огни. Видно, город стоит на горе. Дошли до города, дальше идти не можем. Навстречу идёт трамвай. Солдаты полегли поперёк рельсов. Тут выскочили проводники трамвая, и давай нас ругать: «Ой, русские свиньи! » Кое-как спихивает подпрапорщик этих солдат с рельсов. Пришлось ещё по городу идти вёрст восемь. Привели нашу роту на постой в 4-х-этажный купеческий дом. Поднялись на 4-й этаж. Комнаты большие, видно раньше в этом доме был ресторан. А мы уже все пьяны, потому как пока шли по городу, магазины и лавки были не закрыты. Отдашь винтовку подержать товарищу, а сам в магазин, или в лавки, или в склад забежишь, наберёшь полное беремя вина. А вино - всё кагор, вот мы и напились по дороге. Стали ставить винтовки в козлы, все полетели стёкла в окнах, преломали зачем-то стулья, все зеркала - вдребезги. А всего хуже сделалось в туалете. Прополаскивать не успевали, стульчаки затулили калом. Вот пошёл один солдат, открыл двери в туалет, а оттудова всё грянуло по комнатам и по лестнице. Прибежал хозяин, закричал: «Капитан, капитан! » Так в ту ночь не пришлось поспать всей-то роте. Всю ночь убирали, да мыли полы и лестницу. А наутро привезли супу да кипятку, поели да попили, да часа два отдохнули от ночной работы.

Потом пошли в город. День выдался солнечный. Подходим к первому трамваю. Пассажиров румын всех из трамвая выкинем. В общем творились с нашей стороны большие безобразия. Вот зашли в ресторан. Нам на 4 человека принесли 2 бутылки кагору, котлет, хлеба, мы выпили две бутылки вина и поели. Я дал 5 копеек. А они думают, что это как два франка. Мне ещё сдали сдачей много бань. (У них мелкие деньги называются банями). Но уже в другие дни не стали сдавать с 5 копеек, уже узнали стоимость наших денег. Да и склады и магазины свои стали закрывать на замки. Научились, как от русских солдат хоронить товары и вино.

Мы простояли в Яссах две недели. Город очень красивый, потом пошли пешим строем к позициям. Полковник построил весь полк и выбрал из полка 16 человек, чтобы шли, выбрали позиции для своих рот. Меня в той команде назначили старшим. Я взял этих 16 солдат, получил на всех сухих продуктов на 10 дней, дали нам ещё румынского переводчика. Вот мы и отправились. Шли мы 5 дней, ночевали в деревушках. Ох, в то время очень бедно жили у них все помещики, а крестьяне имели только по 10 соток земли. И надел свой засевали кукурузой, вот с этого участка питались. Печей у них не было. Только дыра - соршка для выхода дыму у них поставлена.

Хозяин ставит на шестах таган железный, на таган – чугун. Как закипит вода, ссыплет в неё кукурузной муки, соли. Сварим всё это. Эта еда называлась мамалыга. В 12 часов дня садится всё семейство за стол. Хозяин со спички берёт нитку и на кусочки разрезает мамалыгу, выпружает её из чугуна на домотканную скатерть. Заночуем у тех, кто побогаче, так у тех в таган дополнительно кладётся ещё свиное сало. А бедные сварят фасоли, и больше другого ничего не едят до следующего полудня. Вот так жили в деревнях румыны.

Вот моя команда в 16 человек стала подходить к назначенному нам месту для выбора позиции. Перед нами стояли Карпатские горы, высотой от 3-х до 4-х километров. Все горы покрыты соснами и елками. Идём по дороге, видим - поперёк её стоит орудие. Я спрашиваю у переводчика: «Что это, артиллерийская позиция? »

Отошли от него ещё версты на три, стали подниматься в гору. Горы довольно крутые, даже в некоторых местах есть отвесные скалы. Поднялись вверх метров на 200, у сосны разведён огонь и стоят с винтовками двое часовых. Я спрашиваю через переводчика: «Что тут такое, что вы здесь стоите? » Переводчик переводит ответ. «Это передовая позиция». Я и все мои товарищи рассмеялись. Я опять передаю через переводчика: «Если будет немец наступать, так что вы будете тут делать? » А они оба, в один голос, так мол, и так, что они засекли все подходы на бумаге, т. е. где дороги, где подъём в гору и т. д.

Пошли мы тогда обратно и встретили свой 5-й полк. Я все полученные нами сведения передал полковнику. Полковник объявил благодарность за мою проделанную работу.

Полк того же дня прибыл на место, где должна быть подготовлена передовая позиция. И в том месте, где стояло двое румынских часовых, там разместили 4-ю роту нашего батальона. Ночевали, кто как устроился, а весь вечер и ночь помогали артиллеристам поднимать орудия выше в горы. А на другой день пошли мы в наступление, но до ночи всё поднимались в гору на высоту примерно в 2 километра, а потом наткнулись на противника. На вершине гор уже был снег, иные облака ниже нас ходят, так что в Румынии было тоже очень трудно воевать.

Стояла наша 2-я стрелковая дивизия на горе два месяца. Пищу нам привозили за 12 вёрст от нас. Там находился штаб полка, и там же нам варили еду. И по узкоколейной дороге привозили к подножью горы, и тут из кухонь переливали в большие вёдра с крышками, и запасной батальон, состоящий из старых солдат, выносил эту пищу к нам в горы. Иногда эти «старики» ничего в вёдрах не принесут, а принесут только мёрзлого мятого хлеба. Подогреть нельзя, потому что наши и немецкие позиции стояли друг от друга в некоторых местах в 100-150 метрах. Только разведёшь маленький огонёк днём, и то, весь огонь обложен камнями, на чай вместо воды брали только снег, тот что нападает ночью, мы его руками с колоды и с камней соскребём. Вот его растапливали, кипятили и заваривали чай. От болезней и от выбывания обмороженных солдат, в ротах оставалось не более половины состава. А пополнения не поступало. Вот такая была в Румынии война.

Наконец нашу дивизию сменили на позиции, и мы опустились на отдых в деревню Дектяновку (? ) недалеко от местечка Окна. Очень бедно жили румыны. В деревне, где мы стояли было около 200 домов. В ней одна только лавка, где продают булочки, испечённые наполовину из кукурузной муки. Торговец был русский, так как сами румыны едят только мамалыгу. В деревне было только два бычка. Вот соберутся 19 румынских крестьян и поедут за дровами. Их помещики им разрешали подрубать у сосен снизу сухие сучья, а назавтра отправляется другой десяток крестьян по дрова в лес на тех же бычках. Я не поинтересовался, кто кормит и управляется за быками. Наверное, по очереди, кто возит сучья, тот и ухаживает за ними.

В один день сказали, что за речкой есть магазин. Я туда отправился, взял полфунта черносливу, иду обратно, надо переходить по двум лавинам через речку. Смотрю, наш старый командир роты Чешко идёт после семимесячного лечения. Тот самый, который 10 апреля 1916 года избил всю нашу 4-ю роту. Погоны на нём золотые, идёт так храбро с того берега, хочет переходить на мой берег, а я на тот берег. Но, так как он офицер, то жду, когда он перейдёт. Он перешёл по брёвнам. Я отдал честь. Вот мне Чешко говорит: «Здорово молодец! » - «Здравия желаем, Ваше благородие! » - отвечаю ему. –А он мне: «Такие всё лето были большие бои, а тебя всё ещё не убили? » Я отвечаю: «Никак нет, меня пуля не возьмёт! » - «Молодец! » - «Рад стараться, Ваше благородие! » Но его назначили уже не к нам в 4-ю роту первого батальона, а во второй батальон в 6-ю роту.

Наступили в Румынии сильные холода. Я сильно заболел, видно от потери(? ) и плохой воды у меня в моче стала появляться кровь. И где-то около 15 февраля 1917 года меня отправили в дивизионный госпиталь. Из того госпиталя меня перевезли в Черновцы, но там в госпитале места не оказалось.

Так, около 20 февраля 1917 года меня привезли в Киев. Сперва нас, больных и раненых, помыли в бане, а потом повезли по госпиталям. Так, недалеко от станции были срублены бараки, и устроены в 3 ряда нары. Я поел рыбы и улез на верхние нары. Вечером проснулся, никакими членами пошевелить не могу. Сестра милосердия смерила мне температуру. Оказалась - 40 градусов. Меня перенесли в угловую комнату, а тут лежат те, кто скоро помрёт, и меня повалили рядом с умершим. Один солдат рядом с моей койкой только что скончался. Но я думаю, что мне рано ещё помирать, впереди много работы. Вот наступает утро, смерили мне опять температуру, опять оказалась 40. Язык у меня плохо ворочается, я, говорю сестре милосердия: «Найди мне пареной брусники, она ушла в 7 часов утра и пришла в 7 часов вечера. Принесла большое блюдо пареной брусники. Я говорю ей: «Наклади блюдо и высыпи 2 чашки сахарного песку». Она так и сделала. Я выпил настой брусничного сока. Она смерила температуру – уже 38 градусов. Вот что значит кислота. До осмотра врача-генерала надо было дожидаться до субботы. Так и назавтра температура не спадала ниже 38-39 градусов. Приходит суббота, военный врач - генерал назначил меня в хороший госпиталь. Этот госпиталь находился на Подоле, 4-й Всероссийский(? ). Меня на носилках санитары понесли до Крещатика. А там ходили трамваи, они занесли меня в трамвай, а потом опять несли на носилках по городу и принесли в госпиталь. Поместили на первом этаже. Там я лежал около месяца, как будто стал поправляться. Пошёл в туалет, а там у меня моча не пошла, остановилась. Я на коленках дополз до своей кровати. А был уже вечер. Дежурил один фельдшер. Ничем мне помочь не может. Врачи уже ушли по домам. Врачи были вольнонаёмные. Приходят только к 10 утра. Я так всю ночь и маялся. Когда пришли врачи тоже сделать ничего не могут. Говорят, вот недавно учился один врач, он сейчас на 3-м этаже, может он чем-то поможет. Сказали ему про меня. Врач оказался очень внимательным. Меня взяли на носилки и принесли к нему на третий этаж в перевязочную. Врач сходил за инструментами. Одна женщина - врач всадила мне в стегно[11] укол и говорит, что вот они, мол, в Румынии заразились от румынок, а их здесь лечи. Я даже женщину эту обозвал матерным словом, и говорю ей: «Я ещё не знаю и духу женщины, а не то, чтобы, как ты говоришь от них заразиться! » Тут открывается дверь и врач говорит: «Ты ведь умирал солдатик». В мой член сунул металлическую гнутую трубку, высвободил от мочи с кровью и гноем. Потом сунул поменьше диаметром, а там трубочка стала стучать о камень. «Вот у него мочекаменная болезнь». Стали они звонить хирургу-профессору. Врач ему говорит: «Приезжай ко мне, у моего солдатика каменная болезнь. А профессор отвечает, что сможет приехать только завтра к 12 часам дня. Дорого мне ещё эти сутки дались, хотя ничего не ел и не пил, а живот растёт. Вот на второй день прибыло ко мне два практиканта, подбрили волосы и к 12 часам дня принесли меня в операционную на нижний этаж. Принесли, положили на операционный стол, А хирурга-профессора всё нет. Один из врачей и говорит: «Давай, я сделаю операцию» Я очень был нахальный, посмотрел на него, и он очень мне не понравился. Я сказал: «Лучше помру, а тебе не дам делать операции! » Но вот дверь открылась, и заходит старик лет 70. Ко мне обратился и сказал: «Сейчас тебя сделаю здоровым». У меня оказалось, что камень пошёл из мочевого пузыря по мочеточному каналу и закупорил проход мочи. Тогда с солдатами лишко не чикались. Два врача захватили ноги, два руки и один голову. Два врача перехватили щипцами с резиновыми наконечниками мочеточник. Хирург сверху разрезал кожу и жилу провода мочи и вынул камень, величиной с голубиное яйцо. «Вот твоя вся болезнь». У меня моча пошла в член, но больше - в разрезаную рану. Он мне её не зашил. Говорит: «Мочись в рану». От мочи никогда не будет загноения. Я так долго мочился, но очень саднит. Потом стал просить сестру, чтоб расколупать в члене отверстие и мочиться нормально по каналу. Операция была сделана. А рану не зашивал, потому, что там, где проходит моча, загноения нет. Очень спасибо профессору, по 6 дней по утрам проведывал меня. Кормили в госпитале очень хорошо.

А назавтра 28 февраля с престола сняли Царя, т. е. Николая II. Это случилось 28 февраля 1917 года.

Я так пролежал в этом госпитале 6 месяцев. Первый месяц лежал всё на спине, так как рана была не зашита, и после долго не срасталась. Старшей палатной сестрой была барышня из рода Радзивиллов, в городе Ровно было их родовое гнездо. И что хошь с ней делай, влюбилась в меня. Раз говорит мне, что хочу быть твоей женой, но только живи со мной. Поедем к отцу, у нас два сахарных завода, и три тысячи крестьян. А я и отвечаю ей: «Аня, я тебе не жених, потому что я не шибко грамотный» Она же говорит: «И отец у меня не очень грамотный. Вот и будете вы с отцом ездить на охоту, а крестьяне пущай работают». На словах я как будто с ней соглашался, а в уме держал: «Что же это будет, я от роду беден, и тут вдруг стать помещиком? » Другой бы на моём месте сразу бы согласился на её предложение.

Мы числились солдатами, находящимися на излечении в Киеве, приписанными к Московскому округу. Комиссованию здесь в Киеве не подлежали. Тогда я попросил военного врача, чтобы дал мне литер на долечивание у себя на родине. И комиссия предоставила мне отпуск в 35 суток, с выездом на родину. На прощание Анна подала мне маленькие ножницы, и отколола один кончик (я и сейчас их храню). [12]

Анна клялась, что мне не изменит. Но я своё думал, что ни за какие привилегии никогда не продам своего бедняцкого народа, но обещался, что съезжу на родину и обязательно приеду, и… не приехал. Прошло 63 года[13] с того времени. Даже написал раз письмо, что моя женитьба на ней, барыне, не по моему рангу.

Приехал домой, но ноги в дороге опухли, потому что много лежал. Дома очень обрадовались. Я хотя и был на фронте ранен, слава Богу, руки, ноги целы. Семья у нас, как я уже писал, была большая, 9 человек: 5 сестёр, брат Иван, я, отец, мать.

Скоро совершилась советская революция. Я поправился, пошёл нарубил лесу, в зиму вывез его из лесу и срубил новый дом, размером 6 на 9метров, всё отстроил. Докрываю крышу, вдруг подходит ко мне военный руководитель и говорит: «Ты Пётр Фёдорович? Тебя вчера на волостном собрании избрали членом продовольственного отдела. Иди, принимай хлеб и будешь выдавать его неимущим, у кого нет хлеба». А я говорю ему: «Как же буду выдавать, ведь без меня склады с хлебом принимал продотрядовец Мальцов. Было ссыпано в 5 магазеях где-то около 200 тысяч пудов. Тогда он говорит: «Если не примешь, тогда я тебя арестую» Отец мой, Фёдор Александрович и говорит мне: «Иди, Петька, раз волость доверяет тебе такое богатство, значит надеется на тебя». Я пришёл в волисполком, к тем, которые делали реквизицию хлеба. Там меня уже дожидаются. В то время был председателем волисполкома с нашей деревни Старцев Андрей Васильевич. Я позвонил в город Вельск председателю города и уезда т. Брызгалову, Спросил его: «Как я буду принимать хлеб, когда не принимал участия? » (В его провесе - СП). Он мне и отвечает: «Ниже в акте допиши, что в 5-ти магазинах принял 200 тысяч пудов хлеба, без провесу». Магазины были расположены один от другого на расстоянии до 30 вёрст: в Хмельниках, Верхней Подюге, Нижней Подюге, на Плоском, в Глухом Туймине.

Вот так началась моя новая работа. Я же был уполномоченный в Вельском уезде. Доверие мне было оказано очень большое по тому времени. Приду в какую-либо деревню, так общество мне помогало. Конечно, в первую очередь, это председатель с секретарём комитета бедноты. Я с ними делаю обыск в избе. Кто заявляет, что нет у них хлеба, и если хлеб находится, тогда составляю ведомость, по которой они обязаны платить за пуд ржи 16 рублей, а за пуд овса 8 рублей. Норма тогда была установлена такая: на едока выдавать 13, 5 фунтов. Деньги брали в марках, номиналом в 15-20 коп, или в керенках номиналом в 20-40 рублей, да ещё ходили и николаевские десятки. Но если я вижу, что хлеба реквизировано много, то я выдавал на едока полпуда, т. е. 20 фунтов. Но было очень убедительным приказом из уезда, что учителям и учительницам был назначен паёк на месяц всего-навсего только 3, 5 фунта хлеба на месяц. Учителя и говорят: «Ведь мы не куры, и курам то этого мало, а мы не умеем клевать! ». А я им говорю: «Не расстраивайтесь! » И всё время выдавал каждому учителю по 20 фунтов ржи. А у кого отбирали хлеб реквизицией, то в том хозяйстве оставляли на едока на каждый месяц до нового урожая 1 пуд и 5 фунтов. Реквизицию в нашей волости делали только один раз за всю Гражданскую войну. Я весь хлебный запас выдал до половины 1919 года и принимал его по спискам, по которым принято было хлеба 500 пудов. В своё хозяйство не взял ни одного фунта. Наше хозяйство было большое, и большими тружениками были мои отец и мать. С нас не взяли ни одного фунта, и мы из магазина не получили ни одного фунта.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 Следующая ⇒