Часть третья 5 страница

Мое появление на лестнице произвело определенный эффект.

Сидя с краю стола, Ириша, в секунду обозрев меня снизу доверху, молча подняла большой палец, одобряя выбранный наряд. Саша, до того как заметил меня, неотрывно смотрел на Иришу влюбленным взглядом, а теперь сравнивал нас, решая, кому отдать себя в качестве приза. Тетя Лиля откровенно пересчитывала и тут же переводила в рубли стоимость моих побрякушек. Еще бы – два браслета, часы с бриллиантами, колье с двадцатью тремя острыми лучами с бриллиантами на концах. Золотая массивная брошь на лацкане пиджака. И по две паре серег в каждом ухе. Повыше – плоская розетка с семью мелкими бриллиантами, ниже – прямые полоски в два ряда каскада бриллиантов.

И только Леша посмотрел на меня не как на женщину, а как на кусок мяса, оценивая свежесть и вес. Оценил он меня на «средненько».

Демонстративно повернувшись несколько раз на ступеньках, пококетничав, я быстро сошла вниз.

– Я готова.

– Шик, блеск, красота, тритатушки, трита‑ та, – искусственно весело пропела Ириша и встала. – Поехали, Машка, денег добывать.

Под пристальными взглядами мы, как две проститутки, выходящие на ночное дежурство, деловито отправились к гаражу.

Через пять минут я гнала «Лексус» по трассе в сторону Осташкова. Ириша, нервничая, курила одну сигарету за другой. Я включила кондиционер, но он слабо помогал. Хорошо еще, что Ира курит странный сорт сигарет, состоящий из легкого табака и лепестков цветов.

– Чего ты нервничаешь, Ириша?

– Он меня не любит.

– Тоже мне новость. Открой окно, я задыхаюсь. – Я отмахнула от себя дым и сморщилась. – Не любит он тебя, это факт, но ведь он рядом. Расскажи мне лучше, как закончился вечер с Чернецким, а то я из‑ за своих проблем выпала из нормальной жизни на три дня.

– Каких проблем? – оживилась Ириша.

– Потом расскажу. Как Алексей перенес твой загул?

– Как? Стыдно рассказывать. Ровно в двенадцать часов он вызвал меня в холл и приказал идти в номер. Я его послала и вернулась в ресторан. И он больше не зашел, представляешь? Я назло ему сидела с Чернецким до четырех утра. Многие нажрались до умопомрачения, благо чужих не было. Паша был в анекдотическом состоянии – подходит официант к клиенту и говорит: «Позвольте, я вашу голову подниму, салатик сменить». Короче, на ногах не стоял. Я его вместе с официантом засунула в номер, прилегла рядом на минуточку и проспала до одиннадцати утра.

– А твой «прынц» куда смотрел?

– В телевизор у нас в номере.

Ириша достала из большой сумки сигаретную пачку и долго с возмущением смотрела в нее.

– Пустая, елки‑ палки.

Я обрадовалась отсутствию сигарет. А Ириша, расстроившись, смотрела в окно, на соседние машины.

– Ириш, отвлекись. – Я помахала правой рукой перед глазами Иры. – Расскажи, что было, когда ты все‑ таки добралась до номера.

– Да ничего не было, Маша! Я тащусь по коридору, вся трезвая и раскаивающаяся, составляю оправдательную речь. Перед дверью в номер долго глубоко дышала и крестилась, только потом постучала и…

– И? – переспросила я для поддержки разговора.

С треском раскрыв розовую сумку, Ириша достала из нее пестрый веер и стала им обмахиваться.

– И Леша спокойно открыл дверь. Господи, Машенька, ты ведь видела Пашу‑ козлика. Разве можно с таким спать? Только дружить. Я честно рассказала Лешеньке, что мы завалились в одну кровать одетые. И спали, «аки пионэры» в турпоходе, попка к попке, и никакого интима. Я не хотела, а Паша не мог. И, представляешь, Маша, Алексей, выслушав меня, спокойно мне заявил: «Я так и думал».

– Возмутительно, – улыбнулась я.

– Да слов нет! Ни скандала, ни фингала под глазом, ни хотя бы лекции о нравственности на два часа. Не могу ему простить равнодушного отношения.

– Да, это самое обидное. – Я заехала на стоянку перед банком. – Здесь?

– Здесь. – Ириша убрала веер в сумку. – И вечный бой, покой нам только снится. Вперед, Маша.

Я не люблю банки. Ни Сбербанк с грабительскими процентами и частыми очередями, ни коммерческие, где тебя встречают за прозрачными перегородками милые девушки, которые на самом деле спят и видят, как подсидеть подругу.

Но хуже всего в отделах кредитования и инвестиций. Здесь работают отважные женщины и трусливые мужчины. Ни шагу в сторону, ни одного самостоятельного решения.

Особенно не нравятся начальники отделов, вот уж настоящие рожи российского капитализма. И везде белые рубашечки, галстуки, у девушек на безупречно отглаженных блузках пуговицы расстегнуты до ложбинки между грудей.

Но куда теперь денешься без банков? Они деньги, они гаранты сделок, и хочешь не хочешь, без них невозможно вести серьезные дела.

Павел Чернецкий в своем кабинете смотрелся гораздо солиднее, чем за ресторанным столиком, и намного противнее. Еще ни о чем не договорились, а уже чувствуешь зависимость от банкира. Хотя ему наша сделка весьма и весьма выгодна.

Ириша села, как всегда заняв три стула. На одном ее драгоценная попа, на другом шляпа, на третьем сумка, гремящая нашитыми ракушками, морскими звездами, камушками «куриный глаз» и всяческой другой мишурой.

Ощущая недомогание во всем теле, я скромно села на край стула, держа спину прямо.

– Значица так, девочки. – Чернецкий прищурился, разглядывая мои сапоги, сверкающие стразами. – Бизнес‑ план мне ваш понравился. Толковый, убедительный. Но!..

– Не волнуйся, – Ириша сладко зевнула. – Мы тебе взятку дадим, откатом.

– Спасибо, – Чернецкий снисходительно, как настоящий банкир, усмехнулся. – В мелочевке не нуждаюсь. Дело в другом. Прежний владелец, узнав об интересе к кемпингу, решил содрать за него как можно больше и по сговору с администрацией выставил его на аукцион.

Я, сдерживая поднимающуюся тошноту, молчала. Ириша, почувствовав мое состояние, взяла инициативу на себя.

– В чем засада, Паша? Объясни по‑ человечески.

– Засада в том, что на кемпинг появились еще трое желающих. Три весьма солидные фирмы. И у них есть свободные деньги, во всяком случае, на выплату обязательных пятидесяти процентов в первый месяц.

«Машка, у нас отбирают нашу добычу, сосредоточься», – возмутился оранжевый голос.

Сглотнув неприятный комок в горле, я сипло поинтересовалась:

– Какую ставят стартовую цену?

– Один миллион евро.

– Средненько. – Я закашлялась. – Он на пятеру тянет.

– Он и на десятку потянет, если его довести до ума. – Приглядевшись ко мне, Чернецкий сморщился, сочувствуя. – Тебе плохо? Воды, кофе, чаю?

– Водички. – Я представила себя стоящей лицом к холодному ветру, как учила меня мама преодолевать токсикоз беременности, немного стало легче. – Павел Александрович, вы мне ответьте на главный вопрос. Вы нам кредит даете?

В кабинет вошла секретарша стандартных параметров – длинные ноги, над ними – девяносто‑ шестьдесят‑ девяносто, гладкая прическа и поразительное по наивной влюбленности в себя личико деревенской красавицы.

– Водичка, Павел Александрович.

– Девушке, – Павел показал на меня.

Оглядевшись, секретарша все‑ таки заметила двух посетительниц и, сменив маршрут, ходульно подошла ко мне.

Перелив минералку из бутылки в стакан, я стала жадно пить воду, а секретарша наблюдала за мной.

– Поднос поставь на стол, – намекнула я девушке, и она опять пошла к Павлу.

– Где ж ты их находишь? – восхитилась Ириша. – В прошлый раз у тебя была точно такая же, но смугленькая. А в позапрошлый раз была тоже блондинка, метр восемьдесят.

Это Ира говорила уже мне. Скривившись от воспоминаний, Павел стал крутить в руках зажигалку.

– Давайте о кредите. Я могу его дать, но это длительный процесс. Займет недели две, а аукцион будет в пятницу. У тебя, Маша, оборотных средств на миллион, а свободных нет. Хотя бизнес‑ план грамотный, обеспечение приличное и заведующий кредитным отделом со мной согласен, но…

Секретаршу, выходящую из кабинета, чуть не сбил с ног пузатый мужчина. Держа в руках какую‑ то бумагу, он поспешил к столу Павла, как‑ то многозначительно поглядывая то на Иришу, то на меня.

– Понял, – сказал банкир, прочитав несколько слов. – Иди, Женя, работай.

– Обязательно, Павел Александрович. – И полуторацентнерный Женя споренько выкатился из кабинета.

Положив руки на стол, Павел отложил зажигалку.

– Что ж вы мне, девушки, мозги крутите? У тебя, Маша, на счету миллион евро, их вчера перевели, по курсу тридцать пять рублей семьдесят две копейки за еврик.

Взгляд Ириши стал обиженным. Такое событие, важное для бизнеса, а ее не предупредили. С расстройства она не поленилась и, быстро встав, взяла со стола банкира пачку сигарет и пепельницу, не обращая внимания на возмущенный вопль Чернецкого.

– Ира! Что за дурацкая привычка?

– Отвянь, Паша, я думаю.

Она вернулась на свое место и стала задумчиво разглядывать портрет президента, висевший на стене за спиной Чернецкого.

Меня лично сумма на счету испугала. Наверняка кто‑ то ошибся, и теперь начнутся тяжбы и нервомотания. То есть пришла беда – отворяй ворота, новая напасть.

– Теперь вы точно выиграете аукцион, – бодро заключил Павел Чернецкий.

Он суетливо оживился, начал просматривать в компьютере какие‑ то договоры, одновременно достав из ящиков стола брошюры с нормативными документами, новую пачку сигарет и замызганную пепельницу.

А меня затошнило. И от неприятной новости, и от телодвижений Чернецкого, и от того, что Ириша опять закурила, но теперь обыкновенные сигареты.

Встав, я взяла с соседнего стула портфель.

– Рано еще радоваться, Павел Александрович. Но на аукцион мы внесем заявку сегодня же. До свидания.

Недовольно поглядывая на меня и на бывшего любовника, Ириша демонстративно долго тушила сигарету в пепельнице, надевала шляпу, доставала из сумки косметичку, из нее помаду, затем зеркальце и тщательно подкрашивала губы. Я молча стояла над ней, терпеливо ждала. И тут до меня дошло: она просто обиделась на меня из‑ за непонятно откуда свалившегося миллиона. Она думает, что я вожу ее за нос.

– Ау, Ириша, не сердись. Поедем лучше на Селигер, поговорим, отвлечемся.

Хитро посмотрев на меня, Ира понимающе угукнула и тут же кинула футляр помады в косметичку, косметичку в сумку, сумку закинула на плечо и бодро встала.

– Я готова, пойдем.

– Ириша, – Павел встал, – ты обещала быть сегодня со мной.

– Паша, я хозяйка своему слову. – Она с размаха кинула пачку сигарет, и та приземлилась на стол перед банкиром. – Сама дала, сама взяла обратно. Сначала кредит, затем все остальное.

В машине, когда я завела мотор и взялась за руль, Ириша положила свои ладони на мои.

– Что случилось? Скажи честно.

– Я беременна.

– Вот это номер. – Молчание Ириши затянулось, но я ждала. – А миллион откуда?

– Ира, – я повернулась к подруге, – да не знаю я! Понимаешь? Ни откуда у меня ребенок, ни откуда свалились деньги.

– Дела‑ а. Гони на Селигер.

Перед нашим жилым поселком я съехала с ведущей дороги на проселочную, и, переваливаясь по неровностям грунтовки, мы въехали в сосновый бор. Вела я машину, больше глядя внутрь себя, чем на дорогу.

Ира заглядывала в глаза, показывала сочувствие, но мне‑ то было ясно, что сейчас она не понимает моей боли.

Телефоны у нас зазвонили одновременно. Я на всякий случай остановилась, боясь помять машину о деревья.

– Алло.

– Машка, ты не отчаивайся. – Голос Ани нервничал, старался убедить. – Мы тут собираем некоторые сведения…

Я перебила Аню:

– Не надо. Не надо копаться ни в чем, Аня, я, когда определюсь, тебе перезвоню.

– В чем ты определишься? – Голос Ани то пропадал, то проявлялся снова.

– Пока не знаю. Извини, Анечка, не могу сейчас разговаривать, я перезвоню. – Было невежливо отсоединяться, но сейчас действительно общение с кем бы то ни было могло привести только к истерике с моей стороны.

Положив телефон в гнездо, я повернулась в Ирише, чтобы вежливо объяснить ей, что хочу остаться одна… Первое, что заметила, – бессильно опустившуюся руку Ириши. Она повернулась ко мне бледная, постаревшая, в сухих глазах была пустота.

– Он собирает вещи.

– Кто? – не сразу поняла я, занятая своими мыслями.

– Леша. Лешенька собирает вещи, чтобы уйти от меня… Как же я без него жить‑ то буду?

Жестоко, но в это мгновение я ощутила внутри себя удовлетворение. Вот теперь Ириша хоть немного понимала мое состояние. И тут же мне стало ее жалко. Все‑ таки ей за сорок, и возможно, к ней пришла поздняя, самая страстная любовь.

– Езжай, Ириша, домой, поговори с ним, выясни причину.

– Да… вроде бы надо… обязательно… Нет! – В глазах и в голосе Иры проявились слезы наступающей истерики. – Бесполезно! Я всегда, с самого начала знала, что он уйдет. Я знала!

– Но не верила, – спокойно добавила я. – Если ты сейчас не выяснишь причину его ухода, то будешь долго мучиться и упрекать себя, что все могло произойти по‑ другому.

Мне было глубоко наплевать на Алексея с его рыбьим характером, мне было жаль Иришу.

– Езжай.

– Да, поеду, поеду. – Ириша огляделась и неожиданно для себя увидела, что за рулем не она, а я. – А как же ты без своей машины?

– Пешком дойду. – Открыв дверцу, я выпрыгнула на тропинку, и высокие каблуки сапог, сверкающие ручной вышивкой, тут же завязли в рыхлой почве. – Мне лучше пройтись в одиночестве.

– А не боишься? – Ира обошла машину, села на водительское сиденье и, чувствуя себя обязанной, проявила заботу: – Вдруг кто‑ нибудь пристанет?

– Я ему не завидую, – серьезно ответила я.

Я стояла на берегу Селигера, смотрела на воду, на отражения деревьев в зеленой дымке листвы. И рыба играла, ловя первую мошку, и птицы голосили, зазывая подружек на любовные игры, и ветер благоухал весной… А меня все раздражало!

Больше всего бесили рыбаки по берегам и особенно на лодках.

Мне хреново, а у них на лицах вселенское спокойствие и удовлетворенность жизнью.

С озера пришел ветер, и стало зябко. Все‑ таки я привыкла одеваться, рассчитывая на теплую машину с обогревом или охлаждением. Плотнее запахнув пиджак, я сжалась, стараясь согреться. Каблуки сапог все больше тонули в песке.

Не хотелось домой, не хотелось в магазин, не хотелось в «Золотые сосны», точнее, видеть никого не хотелось.

Но что‑ то нужно решать. Остается взвесить «за» и «против».

Оранжевый внутренний голос, как всегда, был настроен скептически: «На хрена козе баян? Второй ребенок и без мужа‑ отца. Прокормить‑ то можно человек десять, но, сама понимаешь, образовывается, извини за выражение, тенденция. Конечно, важен вопрос здоровья, и аборт – всегда стресс для организма. Но ведь некоторые бабы по двадцать абортов делают, и ничего, живут‑ здоровеют и совесть их не мучает».

Голубенький голосок немедленно стал умиляться: «Ах, маленький ребеночек – это же такое счастье, такая радость! А аборт – это не гуманно и не по‑ божески. И дитятко жалко».

«Какое дитятко? – влез голос весеннего болота. – Откуда оно вообще взялось, это «дитятко», внутри организма? Это как раз‑ то не по‑ божески. Весь фокус в том, что бросил тебя Гена и не хочет признавать ребенка. Когда рядом была, пользовался и даже чувства проявлял, а уехала – и из сердца вон. Короче, надоела ты ему, Маша».

– Эй! – послышался голос непонятно откуда. – Ты чего это в воду смотришь?

Переключившись с внутренних переживаний на внешний раздражитель, я совершенно неожиданно увидела перед собой лодку со старичком‑ рыбаком. Отвечать на дурацкий вопрос я не собиралась и молча смотрела на подплывающую лодку.

– Ой, взгляд‑ то у тебя нехороший.

Отвлекшись на невидимый мне поплавок, рыбак дернул удочки, и на конце лески повисла серебристая рыбка. Темная туча, набежавшая на солнце, изменила цвет лучей, и они окрасили рыбку в золотой цвет. «Так вот откуда сказка о золотой рыбке…»

– Ты, девка, знаешь, ты, того, не этого, не утопайся. Вишь, клев какой, а тут с тобой возись.

– Я не буду, – криво улыбнулась я.

– Ну, и лады.

Старик, не переставая контролировать три удочки, стал отгребать одним веслом от берега.

Хороший старик, внимательный.

Не собираюсь я топиться или напиваться. Я собираюсь избавиться от никому не нужного существа и продолжить работу.

Будет у меня когда‑ нибудь муж или не будет – непонятно. Но, как показывает практика, без мужа женщина прожить может. А вот без денег – нет.

С озера потянуло холодком, вода потемнела, лес зашелестел тревожнее, как и всегда бывает к вечеру. Солнце уходило вниз, лес темнел, удлинялись тени. Пора домой.

Идти по центральной улице поселка мне не хотелось. По обеим сторонам сплошные заборы, без просвета – кирпичные, бетонные, деревянные, пластиковые. Мама называет нашу улицу «Кремлевская стена», а отчим «Брестская крепость».

Идешь по улице, как отверженная. За высокими заборами лают собаки, у некоторых квохчут куры, обязательно в нескольких домах дрелят нескончаемый ремонт. Перекрикиваются дети, играет музыка. А ты идешь совершенно одна под недобрыми взглядами камер слежения на каждом столбе.

И только два последних дома поселка, мой и Иришин, огорожены не пуленепробиваемыми ограждениями, а стандартными заборчиками с просветами, чтобы видеть проходящих мимо людей, проезжающие машины, да и вообще окружающее пространство.

При моем настроении, когда опухшее от двухдневных рыданий лицо истолкуют только в одну сторону – запой, когда видеть рыбьи равнодушные глаза богатых соседей не хотелось совершенно, я выбрала путь «по огородам». И видеокамер здесь меньше, и оградки часто сетчатые, открывающие вид на растущий лес. У некоторых, правда, вид портили навалы мусора с пластиковыми бутылками и старыми покрышками, но это исключение. В поселке вид что «спереди», что «сзади» берегли и мусор вывозили три раза в неделю.

Пройдя по тропинке «по задам», я повернула к своему участку. У калитки, на старой лавочке, кто‑ то сидел. Я думала – Толик или, не дай бог, Кирилл приехал и пришел в пятый раз мириться. Но нет, это был Алексей, Иришкин приятель.

В синевших сумерках он казался неестественно красивым. У меня даже сердце екнуло от непонятного, древнего испуга.

Открыв калитку, я вошла и заперла ее на щеколду. Алексей молча смотрел на меня, как бы примеряясь к чему‑ то, привыкая. Я ждала, не начинала разговор. Не зря же парень приперся к нам на участок на ночь глядя, да еще и сидит на самой дряхлой лавчонке, перенесенной на задний двор из‑ за моей привычки ничего зазря не выкидывать. А он молчал. Я, исключительно из вежливости, остановилась напротив него.

– В дом пойдешь или здесь сидеть останешься?

– Мне поговорить с тобою надо. Так и думал, что задними дворами пройдешь.

Не от слов, а от голоса, от странно, по‑ звериному засверкавших глаз мне стало окончательно жутко.

– Почему здесь, а не в доме?

Больше всего мне не хотелось оставаться наедине с Алексеем. Мне вспомнились слова Ириши: «Я его хочу. Всегда и везде. Но я его боюсь». Так вот я теперь тоже забоялась Алексея, но сексуальных чувств я к нему не испытывала.

– Сядь. – Алексей хлопнул по растрескавшемуся дереву лавочки. – Говорить будем здесь.

И тут я, которую заставить сделать что‑ либо против моей воли практически невозможно… покорно села рядом.

От Алексея как‑ то странно пахло. Не мужчиной, а пластиковым манекеном, дорогим и бездушным. Он чуть нагнулся и, глядя не в глаза, а внутрь меня, очень спокойно сказал:

– Хочешь сделать аборт?

– Да.

Я даже не возмущалась расспросу, на который Алексей не имел никакого права. Ни мужского, ни дружеского, ни, в конце концов, даже медицинского.

– Не надо. Выходи за меня замуж.

Проморгавшись, я уставилась на Алексея.

– И на кой ляд тебе такое счастье, как я? – И добавила: – Только честно.

– Я никогда не вру. – Алексей провел ладонью по каштановым волосам, откидывая их назад. – Мне нужен ребенок. У меня с этим проблемы.

– Да зачем тебе мой ребенок, Леша? Вон у Иришки сразу два. Правда, они уже почти взрослые, но все равно пацаны.

– Ты не поняла, я хочу усыновить этого, и только этого. – Он кивнул на мой живот.

– С какого перепуга, – я начала злиться и повысила голос, – тебе нужен именно мой ребенок?

– Потому что это мой ребенок, – спокойно ответил манекенистый красавец и опять потрогал свои волосы.

– Послушай, Алексей…

– Я не Алексей. Я Леонид Тавренный. – Видя мое тупое выражение лица, он добавил: – Ленчик.

В моей голове щелкнул очередной байт информации, и имя «Ленчик» высверкнулось цепочкой «Анна – Гена – Зона Топь – Аристарх».

Ну, точно! Я видела Ленчика только один раз, и то полторы секунды, после которых потеряла сознание. Ленчик хотел вывезти из Белоруссии двух близнецов, а Аня остановила их кражу, ведь у них были и родители, и дедушка с бабушкой. В момент, когда энергетика Ани столкнулась с энергетикой Ленчика, в обморок свалилась не только я, но и трое здоровых мужиков, оказавшихся рядом, два милиционера и продавщица пирожков.

– Вспомнила. Дурдом на выезде. – Я встала со скамейки и начала прохаживаться перед Алексеем, который Ленчик. – Ты не обращай внимания, я всегда хожу, когда думаю.

Пройдясь маятником туда‑ сюда раз десять, я остановилась.

– Нет. Другого факта общения в моей жизни с тобой я не помню.

Длинным идеальным пальцем Ленчик потер переносицу.

– А его не было, этого факта. Тебя оплодотворили искусственным образом. Ввели мой сперматозоид, когда ты спала. Тебе разрешили навестить Аню в Зоне. Только для проведения эксперимента. Когда ты переодевалась в форму, чтобы войти в медицинский блок, тебе незаметно вкололи снотворное. Операцию провели быстро, пока Аня копалась в принесенных учебниках и книгах. Об операции никто не знал, даже я.

Мне, чтобы лучше воспринять сообщение, пришлось сесть на лавочку. Быстро темнело, и контур профиля Ленчика уже не так пугал.

– Но почему я? Что во мне такого особенного?

Чуть повернув голову, Ленчик пренебрежительно глянул на меня.

– Ничего. Ты, здоровая баба, оказалась в нужное время в нужном месте. Неясно было, забеременела ли ты. Но твой гинеколог расписался в важной бумаге, что немедленно сообщит результат после обращения к нему Марии Федоровны Сигалаевой по поводу неладов со здоровьем.

– Твою мать… – Я не верила своим ушам. – Это Аристарх Кириллович организовал?

– Нет. – Ленчик самодовольно улыбнулся. – Хватило немного денег и личного обаяния.

– Ты что, весь райздрав перетрахал? – попыталась пошутить я.

– Нет. – Ленчик был подчеркнуто спокоен. – Мужчин и женщин старше пятидесяти пяти не трогал. Шучу.

Мне не хотелось больше находиться рядом с Ленчиком. Неприятно. Как будто разговариваешь с человеком, всю жизнь бывшим врагом не только тебе лично, но и всей твоей семьи. Я встала и пошла к дому. И как будто споткнулась от вопля оранжевого внутреннего голоса: «Деньги! »

– Ленчик, так миллион, что мне перевели на счет, он от Аристарха?

– Да. Но это первый взнос, аванс. После родов ты получишь второй миллион от Аристарха. – Ленчик опять посмотрел на меня, как бы взвешивая покупаемый товар. – Мы оба будем до конца бороться за результат эксперимента, то есть ребенка. Генетическая экспертиза подтвердит мои права на него, если ты надумаешь лишить меня отцовства.

– Гореть тебе в аду!

Я развернулась и побежала к дому. Ленчик в два прыжка догнал меня.

– Я сейчас уеду в церковь, переезжаю туда жить. А ты подумай. Нас завтра ждут в загсе, в одиннадцать утра. Я буду хорошим отцом и почти идеальным мужем.

И тут Ленчик меня поцеловал. То есть ткнулся холодными губами в мои и еще попытался продолжить «процесс». Я оттолкнула его.

– Вот этого не надо.

Хотелось мне ему сказать о своих ощущениях – его поцелуй был как прикосновение толстой виноградной улитки… но сдержалась.

– Я тебе завтра позвоню.

И Ленчик ушел через калитку.

Вот так просто, без затей бросил Иришу, любящую его. Смастерил себе ребенка подручными средствами, теперь получит жену‑ миллионершу… Я сегодня не засну, слишком много информации личного характера.

В доме меня первой встретила незнакомая женщина, «вся такая внезапная». Высокая, худая, с иссиня‑ черными волосами, с тридцатью серебряными кольцами на пальцах, десятью браслетами и двумя килограммами висюлек‑ амулетов на плоской груди.

– Не надо в синем, – заявила она мне. – И что это на тебе так много украшений? Половину нужно снять, дешево выглядит.

Видимо, женщина привыкла, что ее слова являются законом, и теперь, стоя в проходе между прихожей и кухней, она ждала от меня каких‑ то действий.

– Самой не нравится, – поделилась впечатлением я, отодвигая звенящую побрякушками дамочку.

– Но у меня‑ то настоящее серебро, – продолжала убеждать крашеная дама.

– У меня тоже не бижутерия, – сказала я, полуобернувшись. Свет из кухни попал на бриллианты всех украшений, и они сверкнули так, что ослепили даже меня.

На кухне, на табурете, стоял Даник в синем классическом костюме. Цвет ему абсолютно не подходил.

– Не надо в синем, – повторила я слова «серебряной дамы». – Что происходит?

Кухонный стол походил на прилавок вещевого рынка. Отрезы ткани, костюмы. Галстуки, ремни, рубашки, майки, носки. Весь ассортимент мужского гардероба, исключая трусы, горами лежал на столе и висел на стульях.

Держа в руках штук десять платьев, в кухне появилась Ниночка.

– Маня! Это мы нашим мужчинам подбираем костюмы. Первым делом Толику и Сашке. А еще, – Нина положила разноцветную горку шелковых изделий с краю стола, – у нас же в деревне как с мужской одеждой? Носят, что удобно, а не что модно. Купил костюм на свадьбу, в нем же на все юбилеи, на свадьбу детей и даже на свадьбу к внукам, после чего пытаются завещать костюмчик в наследство.

– У нас такая же история. – Я перебирала платья, удивляясь фантазии дизайнера. – Наш с Толиком папаша в том же костюмчике, в котором женился на моей маме, женился второй раз, на маме Толика. И хоронили его в том же.

Ниночка услышала мой комментарий, как всегда, по‑ своему.

– Вот‑ вот. Я всем родственникам наказала быть только в новых костюмах.

– А к чему такая спешка?

– Какая спешка? – Нина смотрела на меня с обиженным удивлением. – Свадьба через четыре дня. Я переписала размеры всех родственников, и Дарья Васильевна, – Нина улыбнулась кому‑ то стоящему за моей спиной, – согласилась сделать нам громадную скидку и на костюмы, и на платья. Спасибо, Дарья Васильевна.

Обернувшись, я уткнулась в снизки серебряных цепей, амулетов и бус из полудрагоценных камней.

– А тебе, Маша, мы тоже подобрали платье. – Дарья выхватила из кучи пестрых тряпок особо бесформенную модель.

Рукава и юбка платья были разрезаны на несколько широких полос, заканчивающихся острыми концами. То есть не платье, а порезанная ткань, держащаяся на двух брошках на плечах. Мысленно втиснув свое тело в эти лоскуты, я поняла, что амулетная Дарья честно заработала те десять килограммов серебра, что носила на себе. Такое платье стройнило и молодило.

– Мне нравится. Только почему оно не белое?

Все оглянулись на меня. Нина выждала секунды три и засмеялась:

– Маша! Ну, ты прикольнулась. А мое белое платье я никому не показываю. Ты же знаешь, плохая примета. Особенно не должен видеть жених.

С трудом улыбнувшись, я подошла к сыну и взяла на руки.

– Нам пора спать. А синий цвет ему действительно не идет.

Даник обхватил мою шею руками и дремал, пока я несла его в спальню. А я думала о платье. Слова о белом цвете вырвались сами собой и означали только одно: внутренне я уже согласилась выйти замуж за Ленчика. Я хотела родить второго ребенка, будучи в статусе замужней женщины.

Уложив Данилу спать, я перешла к себе в спальню и взяла телефон. Двадцать цифр набирались тяжело, но набрать их было необходимо.

– Алло, Аня, это я. Я завтра подаю заявление в загс, выхожу замуж. За Ленчика. Он мне все объянил.

В трубке слышались мужские голоса, перезвон столовых приборов, чоканье. Я прислушивалась с шуму другой жизни, узнавая голоса Гены, Саши и Якова. Но это действительно теперь была для меня другая жизнь. Чужая.

– Ты с ума сошла? Но как же… Давай мы приедем, поговорим.

– Никаких «мы». Анечка, приезжай одна. Гену не хочу ни видеть, ни слышать. Ты когда приедешь?

– Хочу попасть на свадьбу Толика и Нины. Прилечу через три дня.

– Очень жду тебя, Анечка.

* * *

Положив справа от клавиатуры словарь итальянского языка, Аня записывала в тетрадку, лежащую слева, получающиеся фразы. Письмо от Луиджи было длинным, на две страницы. Мама переслала его полностью и без перевода. Она решила, что перевод, сделанный Юрием Владимировичем, слишком изобилует эротическими моментами, и она сделает вид, что его не читала.

Отдельной папкой она выслала фотографии со своего и Володиного фотоаппаратов. Их набралось пятьсот штук. У Ани тоже были снимки Италии, но на них не было Луиджи. Встреча с ним случилась настолько внезапно, что она растерялась.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 14 15 161718 19 Следующая ⇒