Марина Туровская 6 страница

– Американка!

– Голландка!

Тут они наконец‑ то заметили нас. Перед Аринай и Сереженькой они, здороваясь, расшаркались кирзовыми сапогами, на меня посмотрели со снисхождением.

– Слушайте, а чего вы ее в наш свинарник? Таких свиней дома можно держать.

Я пожала плечами.

– А дома она писается.

Прапорщики дружно заржали, запрокидывая головы.

– Так ее выводить надо, как собаку. Ишь, рычит.

Хавронья, оскалясь, смотрела по сторонам и рычала, сверкая ошейником. Не нравилось ей здесь все больше и больше. И свиньи не проявляли теплых дружеских чувств, брызжа пометом и визжа от неудовольствия.

– Ишь, революцию устроила. – Прапорщик закурил сигарету без фильтра. – Нет, не уживется она здесь.

– Зарезать ее, что ли? – деловито наклонив голову, спросил второй прапорщик, примериваясь к Хавронье.

– Мама! А что это за звери? И почему они ругаются?

Голос Сережи звучал не совсем внятно и дрожал от страха. Хавронья для него была существом, не похожим на других свиней.

Аринай оценила обстановку и вывела Сережу из свинарника.

– Ма‑ аша, мы тебя сна‑ аружи подождем. И не слушай ты их.

– Слушайте, Маша! – Сержант с метлой в руке подошел ко мне, ему приходилось почти кричать из‑ за свинячьей какофонии: – Вашу примадонну нужно или забить, или забрать.

Хавронья, поняв, что речь идет о ней, завертела толстым задом, затопала коричневыми копытцами ко мне и потерлась мордой о мои джинсы. О том, чтобы отдать Хавронью кому‑ то в виде отбивной, не могло быть и речи.

Погладив жесткую шерстку, я взяла Хавронью за ошейник и повела за собой.

На выходе из свинарника, в котором начали постепенно стихать визги и писки, нам навстречу рванул Сережа, обнял и поцеловал свинью в умную морду.

– Аринай, – я выволокла наружу Хавронью с повиснувшим на ней Сережей. – А возьми ее к себе. Будет вместо собачки. Она, конечно, не маленькая, но места у тебя в доме хватит.

Аринай минуту разглядывала Хавронью, а та счастливо хрюкала от внимания Сережи.

– Ла‑ адно, ради сына возьму. Я читала о полезности вся‑ аких собак, лошадей, свиней. Они благотворно действуют на детей с отклонениями. Во‑ от прикол будет, когда Саша вернется с работы, а у нас свинья сидит в красном углу. Се‑ ережа, веди Хавронью домой.

Сережа, вцепившись в ошейник свиньи, с самым серьезным видом потащил ее в сторону своего дома.

– Все, теперь в нашем доме со свининой будет завязано. Маш, а ты оста‑ анешься до дня рождения Гены?

Я остановилась от неожиданности.

– Да ты чего, меня дома ждут.

– Ге‑ е‑ ена! – неожиданно громко закричала Аринай. – Иди к нам. Смотри, какой пода‑ арочек нам сделала Маша.

Геннадий, глядя только на меня, подошел ближе.

– Привет.

Я отворачивалась, стесняясь лица с синяками под глазами, но Гена уверенно взял меня за подбородок и с профессиональным интересом разглядывал лицо.

– Через неделю не останется ни следа, сможешь заигрывать с мужчинами. У нас тут желающих – четыреста человек.

– А меня никто не интересует, – неожиданно заявила я. – Если только ты сам, Гена.

Аринай улыбнулась, а Гена, кажется, испугался. Лицо его посерьезнело, и он отпустил мой подбородок.

– Пойдем в медпункт, я посмотрю твою руку и ребра.

Сережа оседлал Хавронью, и та повезла его дальше, разъезжаясь копытами по утоптанному снегу. Аринай побежала вслед за ребенком, но тут же остановилась.

– Гена‑ а, Маша хочет к тебе на день рождения, а ты ее не пригласил!

– Я не хочу! – почти прокричала я и увидела глаза Геннадия, как будто его обидно ударили. – То есть хочу, но мне же домой надо. У тебя когда день рождения?

– Через два дня, в субботу, – тихо сказал Гена, и от его голоса у меня сладко заныло в груди. – Пойдем, времени мало, после обеда мне опять в Зону ехать.

Неожиданно Аринай подмигнула мне и сжала руку в кулак, выражая поддержку.

Я улыбнулась в ответ и поспешила за Геной по узкой тропинке.

– Как там Аня? – спросила я, задыхаясь.

– Спит. Не разговаривай на морозе. – Он оглянулся в момент, когда я, поскользнувшись в валенках, хлопнулась попой в сугроб. Гена взял меня за руку и потащил за собой. – В медпункте все расскажу.

Я шла, чувствуя руку Гены, и мысли мои были абсолютно грешными.

«Маня, ты утром себя в зеркале видела? За сутки ты мало изменилась. – Обрадовал меня болотный внутренний голос. – Снимет он с тебя сейчас ватничек, затем куртку в разводах, после свитер, а потом футболку. И после всего раздевания толстого кочанчика увидит эластичные бинты, не смененные со вчерашнего дня. А под ними зеленовато‑ желтые разводы сходящих синяков в розовых следах от стягивающих бинтов. Душераздирающее, незабываемое зрелище! »

Медпункт отличался от других типовых деревянных домов поселка только вывеской над крыльцом.

При нашем приближении к дому на крыльцо выскочил молодой парень в зимней военной форме.

– Товарищ полковник, дом я протопил, полы помыл… – Парень докладывал, с любопытством поглядывая на меня. – Что будете заказывать на обед?

– Что будет в меню, то и съем. Ты свободен. Проходи быстрее, Маша.

Подталкивая меня в спину, Гена открыл дверь, одновременно спихивая с крыльца любопытного сержанта.

Я вошла в дом. То, что у Ани служит кухней и столовой, здесь было заставлено типичным медицинским оборудованием приемного отделения больницы. Была даже рентгеновская мини‑ установка.

Первым делом и я, и Гена сняли валенки. Что дальше делать, я не имела понятия.

– Раздевайся, я пока руки теплой водой вымою.

– Так у меня же гипс.

– Пуговицы расстегнуть сможешь.

Не споря, я справилась с пуговицами ватника и молнией куртки. Сложила их на пол, рядом с банкеткой, заправленной клеенкой и простыней.

Стащив с себя джинсы, я села на холодную простыню и разлепила липучки кроссовок. Кое‑ как справившись с ними, со штанами и носками, я втиснула ноги в кроссовки и покашляла, привлекая к себе внимание.

– А свитер и футболку я сегодня ночью не снимала, боялась замерзнуть.

– Встань и подними руки.

В белом халате и в домашних тапочках Гена смотрелся особенно привлекательно.

Стянув с меня свитер и футболку, Гена тут же стал скручивать с меня эластичные бинты.

Опустив глаза, я обнаружила на теле только следы бинтов. Синяков не было. Освобожденные, в розовых полосках груди нагло смотрели в стороны четвертым размером.

– Давай шлепай на рентген.

Гена не выдержал и хлопнул меня по попе. Я не возражала. У меня, в отличие от Ани, нижнее белье дорогущее, красивое, не стыдно показать.

Сначала Гена сделал снимок груди, потом руки. Я дрожала от холода. Накинув на себя куртку, я сидела на банкетке и синела, замерзая.

Развесив сушиться два снимка, Гена бросил на меня раздраженный взгляд.

– Иди в комнату, вон туда, там натоплено.

Комната «вон туда» оказалась… спальней. Я, наплевав на приличия, тут же залезла под одеяла и дрожала, ожидая, когда по телу пойдет тепло.

Нет, не может быть никакого плана соблазнения в действиях Гены, нет. Он привык к терпеливости военных, а тут я – тепличная женщина. Пожалел, как друга. Он вон какой харизматичный, да ему только до города доехать, любая баба его будет… А вдруг?

Вдруг я еще как женщина привлекательна? Согласна ли я буду? Почему «буду»? Я уже вся согласная. Нет, он на меня смотрит только как на подругу Ани. То есть друг моего друга мне друг. И не больше. А жаль. После ночного рева я навсегда распрощалась с Кириллом и стала свободной. Лечение, что ли, на меня так действует?

Хочется Гену, честно и откровенно – хочется. А не получится. Не реагирует он на меня как на женщину, хоть ты тресни.

Гена вошел в спальню, держа в одной руке влажные рентгеновские снимки в железных рамках, а в другой мои вещи. Вещи положил на стул и сел рядом со мной на кровать.

– Вот смотри.

Я тупо уставилась в свое черно‑ белое нутро на снимке. Понимала бы чего.

– Гена, куда смотреть‑ то? Ты мне пальцем покажи.

– Смотри. Ребра у тебя срослись лучше, чем ожидалось. Бинтовать тебя больше не буду. А вот с рукой, вот видишь? – Гена стучал пальцем по второму снимку, а я впитывала запах почти незнакомого мужчины, и он мне нравился. – Видишь, здесь фаланги срослись, но я бы еще денька два подождал, а после бинтовал бы неделю, для контроля.

Еще раз посмотрев на снимки, я перевела взгляд на лицо Гены, на его небритый подбородок, на губы, на крепкую загорелую шею. Голова «отъехала», захотелось поцеловать Гену. Еле сдержалась.

Хватит! Все я да я первой начинаю. Или я не настолько мужчинам нравлюсь, как другие женщины, или у меня терпения не хватает, когда они свою инициативу проявят.

Но сейчас я сжала в руках одеяло, натянула на себя до шеи, тряслась от желания, но терпела.

Видимо, у меня изменилось лицо. Гена как‑ то странно на меня посмотрел, отложил снимки и протянул к моему лбу руку.

– Ты чего, болит что‑ нибудь?

– Голова кружится.

Потрогав лоб, Гена пожал плечами:

– Температуры нет.

И тут я дала слабину, не выдержала, поцеловала его в ладонь.

И все… Его рука переместилась с моего лба на шею, легко выдернула одеяло из сжатых кулаков, дотронулась до груди. Губы проделали тот же путь по моему телу.

Его вторая рука расстегивала халат, военную рубашку. Я стала ему помогать.

Через минуту я лежала на диване, прикрытая только Геной и гипсом на левой руке.

Еще через десять минут мы сидели на диване и с удивлением смотрели друг на друга.

Я потянулась за джинсами и трусиками, оказавшимися на подушке, но Гена перехватил мою руку.

– Подожди, сейчас все начнется заново.

Я поцеловала Гену в плечо.

– Мне холодно.

Гена нащупал одеяло, уложил меня, лег рядом и накрыл нас.

– Ты извини, что так быстро.

– Обалдел? – Я перевернулась на живот и легла ему на грудь. – Не собираюсь тебя хвалить, просто скажу… ничего не скажу. Здорово и все.

Я поцеловала его грудь, плечи, живот и далее по списку. И все началось сначала.

Через некоторое время мы оба лежали и смотрели в побеленный потолок.

– Ну ничего себе, медосмотр в глухом поселке, – сказала я вслух. – Такого в моей жизни еще не было.

– В моей тоже. – Гена нехотя натянул майку.

А мне захотелось есть.

– Гена, в твоем доме есть холодильник?

– Есть. Очень современный и очень пустой. Мы пойдем обедать в столовую, к Татьяне.

– А тебе не стыдно будет со мной? – Я показала на свое лицо.

– А что у тебя особого с лицом? Ты бы видела наших после недели встречи Нового года. Некоторые забывают, какое на дворе число. – Обшарив всю кровать, Гена нашел трусы. – Потом Рождество, а дальше старый Новый год. Запои с мордобоем, отсутствие баб, и у всех мужиков на фоне спермотоксикоза возникает синий цвет опухшего лица и фингалы под глазами. Вставай, пойдем. И не комплексуй. Завтра намажешься крем‑ пудрой и будешь королевой.

Я только немного успокоилась и кокетливо улыбнулась, как он добавил:

– …Особенно это будет эффектно на сегодняшнем фоне.

Я даже рассердиться не смогла, настолько было хорошо.

– Беги в душ и сразу в столовую. Думаю, все уже запарились нас ждать.

* * *

Четыре последних года избранное количество офицеров поселка собиралось в гости к Галине Сергеевне, в город. Предлогом был день рождения ее сына Андрея.

Уже никто не задумывался, почему стало традицией ездить в город на день рождения к пацану, которого многие видели только раз в год. Но все радовались возможности погулять два‑ три дня в обществе городских женщин, страдающих без мужского общества.

Ко дню рождения Андрея готовились загодя. Скидывались деньгами, обсуждали программу на первые два дня празднования. Рисовали плакаты, сочиняли поздравления, объединяя с этим днем рождения дни рождения еще трех человек, попадавших под знак зодиака Дева. Чаще всего программа выполнялась только наполовину, но, как всегда, недельные приготовления к празднику были важнее самого быстро проходящего праздника.

Четыре года подряд деньги на празднование вручали Галине Сергеевне насильно, с лихвой перекрывая ее затраты, а она отнекивалась, убеждая, что ей накормить пятнадцать‑ двадцать человек совсем не в тягость.

В прошлом году осеннее торжество получилось особенно разгульным, Андрею исполнилось восемнадцать. Геннадий считался «дядей» и «крестным» Андрея, поскольку спас ему жизнь. Это знали все. Но как именно – никто. Кроме самого Геннадия и Галины.

Галина занимала должность начальника банно‑ прачечного комбината. То есть занимает последние пять лет, а до этого она работала простой прачкой, пока не попалась на глаза Аристарху.

Он зашел в сауну и увидел женщину на двадцать лет себя моложе. Бабец мыла лавки, низко наклоняясь и колыхая аппетитным задом. Короткий мятый подол халата задрался до трусов. Женщина оглянулась. И лицо ничего, миловидное.

В сауне в этот день больше никто не мылся. День был объявлен санитарным.

Об особом «санитарном дне», происходящем два‑ три раза в месяц, узнали не сразу. Но как только пронырливая Таня Толстопопик, тогда еще просто подавальщица в столовой, сложила два плюс два, весь поселок стал звать Галю Галиной Сергеевной.

Через полгода начальник административно‑ хозяйственного отдела Яков Игоревич «вспомнил» о Галином неоконченном образовании инженера‑ техника и перевел на должность старшего инженера, а еще через полгода для Галины придумали должность – начальник банно‑ прачечного комбината.

Особые «санитарные дни» становились у Аристарха Кирилловича все реже, а через три года прекратились совсем. Сказывался возраст и особенности геологии поселка Топь. Но Галину с должности не сняли, работала она прекрасно.

За семь лет работы Галя стала ощущать себя полновластной хозяйкой двухэтажного здания, верхний этаж которого занимали стиральные машины. На первом была баня для прапорщиков, офицерская сауна с бассейном и массажный душ Шарко.

Пять женщин под предводительством Галины деловито замывали баню или раскладывали бесконечные простыни и наволочки на тысячу двести комплектов, громко матерясь при обсуждении семейных проблем или поселковых сплетен.

У каждой женщины была своя, особо наболевшая тема. Четыре года назад больной темой Галины был ее четырнадцатилетний сын Андрюшка, называемый ею не иначе как «паршивец».

Отец месяцами пропадал на заработках и, наезжая зимой, по окончании строительного сезона, задаривал сына подарками и деньгами. В остальные месяцы воспитывал его по телефону.

Мать кормила «паршивца» на убой, воспитывала шлепками вечерами и в редкие выходные, но больше по телефону, с работы. «Паршивец» успел к четырнадцати годам один раз вылететь из школы за плохое поведение, один раз поучаствовать в общегородской драке «северные» на «южных», заработав перелом ребра и фингал под глазом, и получить пятнадцать приводов в милицию за мелкие хулиганства. В детской комнате милиции его дело не запирали в сейф, держали в столе, дабы далеко за ним не лезть.

О неуправляемом поведении Андрюхи‑ паршивца знал весь поселок.

Четыре года назад, в августовскую черную среду, Галина на работу не приехала, никого не поставив в известность, что было впервые за все годы ее работы.

Она позвонила в двенадцать дня и страшным, тусклым голосом сообщила, что сидит в городской больнице, ждет результатов операции.

Как оказалось, Андрей взял у друга мотоцикл. Всю ночь со вторника на среду гремела гроза, стеной лил ливень. Рано утром, не справившись с управлением на скользкой от мокрой грязи дороге, он на полной скорости врезался в автобус. Ему немедленно оказали медицинскую помощь два медработника из числа пассажиров и на том же автобусе отвезли в больницу.

Как сказали хирурги, двадцатиминутное опоздание могло стоить парню жизни. У него, помимо многочисленных закрытых переломов, в том числе и основания черепа, был открытый перелом руки с разрывом артерии.

Огромная кровопотеря. В больнице запасов крови практически не было, Галина сдала свои шестьсот граммов, попросила приехать и стать донорами соседей. Но крови все равно не хватало.

Сообщение об аварии и критическом состоянии Андрея повергло сослуживцев Галины в шок. Четыре женщины снялись с работы и поехали в больницу сдавать кровь.

Ночью Гену разбудил стук в дверь и тихое подвывание. Когда он открыл дверь, в дом ввалилась Галина, у порога упала на колени и поползла ему навстречу.

– Гена, спаси его. Спаси моего Андрюшеньку. Я тебя Христом Богом прошу, архангелами и святыми, помоги. Я без него жить не смогу. Гена, если он умрет, мне жить незачем.

Гена поднимал ее, но она опять падала, пугая звериным завыванием и сильнейшим запахом перегара.

– Я же знаю, вы там у себя, в Зоне, зэков оживляете, для опытов. Зэки, они же убийцы, им жить не надо, а мой парши… Ой, что же я говорю, как же я свою кровиночку называю…

Галя села на полу и несколько раз сильно ударила себя по губам ладонью. На тяжелой рабочей руке золотились два «купеческих» перстня, и ими Галина разбила себе губы. Кровь стекала на дрожащий от плача подбородок, но Галя не стирала ее, не замечая.

Гена силком завел Галину в медблок, посадил на кушетку.

– Галя, я в четыре часа дня звонил в больницу. Мне сказали, что операция прошла успешно. Так?

– Так, Геночка, так. Ты помоги, я дом продам и заплачу, я твоей рабой до конца жизни буду, только спаси Андрюшеньку.

– В чем проблема? Крови не хватает?

– Не хватает, Геночка. У него отбитая печень кровь не чистит, почки отказывают. Ты помоги. – Она смотрела безумным взглядом как бы не на него, а мимо, разглядывая что‑ то в будущем. – У меня же больше никогда детей не будет, кроме Андрюшеньки, что же я, не понимаю? Вы ведь всех женщин, живущих в поселке, стерилизуете! Не мне тебе рассказывать! Но Гена, есть у вас там, в лаборатории Зоны, лекарство. Аристарх как‑ то по пьяни проговорился. Я материнским нутром чувствую, может оно моего Андрюшку спасти. Я знаю.

Она перестала подвывать и глухо попросила, не отводя немигающего взгляда:

– Спаси его, Гена. Врачи сказали – до утра не доживет, интоксикация организма. Спаси.

То ли из‑ за того, что он выпил двести пятьдесят на ночь, то ли из‑ за чувства вины медика перед женщинами и неистовством материнской любви Гена притянул к себе Галину и тихо проговорил:

– Я попробую, Галя. Но ты будешь обязана молчать. Всегда.

Галина опять начала ловить и целовать руки Гены, но он легко шлепнул ее по щекам.

– Угомонись. Ты на чем приехала?

– На своей, на «Ладе».

– Пьяная? А впрочем… Вытри кровь и иди в машину, грей мотор. Я выйду через пять минут.

Галина вышла, а Гена открыл холодильник. В отдельном контейнере, запертом на два замка, хранилась целительная кровь. Здесь, в доме, он хранил на всякий случай все два пакета. Взял оба.

Главное, влить кровь, когда его никто не видит.

Кровь помогла, и Андрей выжил.

Галина в ежеутренних молитвах поминала Гену за здравие. Андрюша‑ паршивец смог самостоятельно встать как раз в день своего рождения. Галя поклялась отмечать каждый следующий день рождения сына как последний.

Галина считала себя обязанной сделать жизнь Гены счастливой.

* * *

Ближе к утру Жора услышал бормотание, звук передвигаемой на столе посуды. Внятно прозвучало длинное матерное выражение. Охранник Игорь встал из‑ за стола шатаясь и целенаправленно направился к двери. Жора закрыл глаза и снова уснул.

Утром, выйдя из ванной, Жора достал из холодильника закуску и задумался над вечной проблемой – похмеляться или нет.

Мысли перебил грохот. Открылась входная дверь, и в номер вошел громадный мужик в белом халате. Оказалось, это он постучался, перед тем как войти. Заметив раздумья Жоры над тарелками с селедочкой и бутылкой спирта, подошел ближе к столу.

– Ты эта… как тебя… Юлия Гавриловна приказала отвести тебя к Ленчику, так что пошли. Нальешь?

– Налью. – Жора налил в стаканы спирта, затем сока, протянул стакан медбрату. – Меня Жорой зовут.

– А меня Сашком.

Чокнулись, выпили. Жора закусил остатками икры, Сашок, стесняясь, положил на черный хлеб селедку.

– Ты эта, Жора, одевайся для улицы. Ленчик в другом корпусе, для тихих.

Перед административным зданием синей «Мазды» не оказалось. Но вряд ли медбрат знал, куда ее загнали.

Нужный корпус оказался рядом. Охранник пропустил не спрашивая, было понятно, что о визите предупредили.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Жора остановил медбрата.

– Подожди, Сашок… А как он?

– Эта… Ленчик‑ то? Молодцом. Сам увидишь.

– Он ходит?

– Когда водят, тогда ходит, а так все больше лежит. Ты эта, иди, сам смотри. Че говорить‑ то?

С лестницы повернули налево. В длинном коридоре, освещенном зимним солнцем через высокие окна, стояли кадки с цветами‑ деревьями. На диванчиках читали книжки и газеты трое мирных пожилых людей.

Перейдя на шепот, Жора спросил:

– Что? Они все психи?

– Все. – Медбрат остановился и показал пальцем на каждого. – У Валерия Михайловича вялотекущая, у Дмитрия Зиновьевича прогрессирующая, а у Дины Васильевны старческий маразм, и она не читает, она спит с открытыми глазами. Вот палата Ленчика. Мало мы выпили, мало. Заходи, я тебя в коридоре подожду.

В палате перед маленьким телевизором, стоящим на обеденном столе, в небольших креслах сидели три старушки, тихо переговариваясь. Две вязали, третья гладила кошку, примостившуюся у нее на коленях. На тарелках лежали пирожки и магазинные пряники, закипал электрический чайник.

В большой, совсем не больничной кровати, повернувшись к телевизору, спал Ленчик. А на Ленчике, на плече, на бедре и в ногах, лежали четыре кошки.

Появление Жоры вызвало у кошек слабое движение ушей, у старушек – шок.

– Здрасьте. – Жора ошарашенно оглядывал дорогую обстановку палаты. – Я к Леониду, брат его.

– И чего ты кричишь? – шепотом спросила самая молодая пациентка, лет девяноста. – Ленчик мальчик трепетный, он шум не любит.

– Не любит, не любит, – не прекращая вязать, подтвердили две другие старушки, лет по сто.

– А можно мне с братом поговорить? – издевательски вежливо спросил Жора, не понижая голоса.

– Говори, кто же тебе мешает?

Жора открыл дверь в палату.

– Сашок, иди сюда.

Медбрат отложил газету, тяжело поднялся с дивана.

– Че?

– Прошу дамочек дать мне возможность с братом поболтать, а они сидят и ухом не ведут.

– Так Жора, дорогой, их ведь тоже понять можно. Они по графику сидят.

– Не понял…

– Весь день Ленчика расписан по часам и по дням недели. Наши пациенты считают сидение около Леонида полезным для здоровья. Особенно полезно с ним гулять, но сегодня холодно.

– Точно? Не разыгрываешь?

– Вот те крест, чтоб мне больше бутылки не видать. – Сашок перекрестился. – Эта… Жора, у тебя полтишок есть? Хряпнуть очень надо, нутро горит.

– Полтинник есть. – Жора достал из джинсов пачку купюр и не понял, как одна, в пятьдесят рублей, исчезла из его руки. – Но ты бабулькам‑ то объясни, что я, как близкий родственник, на свиданку иду вне очереди.

– Та‑ ак. – Глаза Сашка засверкали от приятной перспективы выпить. – Эта… девушки, берем вязание, кошек и отправляемся по палатам.

– Несправедливо, негуманно, чай остынет, пирожки съедят. Я очереди два дня ждала, – зашелестели старушки.

Не обращая внимания на шепотливое возмущение, медбрат подхватил креслице самой старшей дамы и вынес его вместе с ней в коридор, осторожно поставив под цветок, рядом с диваном. Остальные «девушки» вышли сами.

Кошки на Ленчике даже не шевельнулись. Жора поочередно скинул их на пол, но они тут же запрыгнули обратно. Легко дав по ушам, Жора снова скинул кошек, и они снова запрыгнули на кровать, одним клубком устроившись у Ленчика в ногах.

Плюнув на этот цирк Куклачева, Жора развернул кресло и сел, вглядываясь в лицо Ленчика. У того дрогнули ресницы, и он открыл глаза.

Мурашки пробежали по телу Жоры. Глаза Ленчика были дымчатые, пустые и бессмысленные.

Пощелкав пальцами перед лицом Ленчика и не дождавшись реакции, Жора потрогал пульс бывшего приятеля, пощелкал по носу, ущипнул…

Открыв дверь палаты, он встретил выжидательный взгляд трех «божьих одуванчиков». Две, вытянувшись, сидели на диванчике, третья – на креслице, и все тянулись к палате.

– Заходим обратно, девушки. Расскажете мне о брате. Как он себя ведет, чем его лечат.

– Расскажем, расскажем, все расскажем, – зашептали старушки и засеменили обратно в палату. Жора вошел последним.

– Давайте колитесь, невесты застоялые. Что здесь происходит?

Старушки шуршали про свои горести, иногда заговариваясь, порой неся околесицу, но все равно, напрягшись, можно было сделать правильные выводы о порядках, царящих здесь.

Сашок вернулся через полчаса, веселый и пьяненький. Стоял в дверях палаты, загородив своей тушей проход.

– Эта… Жора, Юлия Гавриловна до себя просит. Идем.

– Спасибо, дорогие женщины, – Жора встал. – Живите до ста лет, не болейте.

– А мне уже сто, а мне девяносто один, – зашелестели старухи.

– Мне восемьдесят, но я не дотяну. Печень тяжелая, и правый глаз не видит.

– А я слышу через раз, и все время внутре щекочет…

– Это у тебя душа наружу просится…

Старухи стали между собой делиться впечатлениями о болячках, Жора поспешил сбежать от них, пока не заставили пить чай по четвертой чашке.

В кабинете главврача сидел мрачный охранник Игорь, дышал в сторону. Веселый Сашок посерьезнел и встал в дверях.

Юлия Гавриловна, опять став похожей на Аврору Крейсер, сурово посмотрела на Жору и, к своему неудовольствию, констатировала его абсолютную трезвость.

– Когда думаете брата забирать, Георгий Владимирович?

– Когда разрешение получу.

– Я принципиально против, – второй и третий подбородки главврача дрожали, брови насупились. – Леонид Тавренный нуждается в особом, сложном лечении. Через полгода, и то рановато…

– Аристарх Кириллович звонил, – догадался Жора.

– Звонил. Но вам придется подождать, провести у нас неделю‑ другую. Мы за это время пригласим специалистов, назначим консилиум и специальное лечение…

– Поймите меня, Юлия Гавриловна, я доверяю специалистам… – Жора встал, подошел ближе к безразмерному столу. – Но я ведь человек подневольный. Если Аристарх Кириллович скажет сидеть здесь неделю, буду сидеть неделю, скажет сидеть десять лет, буду сидеть десять лет. Соедините меня с ним. Пожалуйста.

Сморщившись, как от кислой вязкой айвы, главврач отвернулась от Жоры, но номер на спецтелефоне набрала.

– Алло… даю.

Торжественная передача телефона через «поле» письменного стола повторилась. Жора поднес трубку к уху.

– Запоминай телефон, – с ходу начал командовать властный голос. – Ноль девять восемьдесят, перезвони, когда никто слышать не будет. А теперь ври, чтобы Юлию Гавриловну успокоить.

– Понял, понял, Аристарх Кириллович, две недели буду ждать.

Отключив телефон, Жора положил его на стол.

– Не больше двух недель, госпожа главврач. – Жора «сладко» улыбнулся. – Только вы меня не обижайте, я кроме водки еще и пиво пью. За ним сам в поселок могу сгонять.

Радость рыбака на зимней рыбалке отразилась на лице Юлии Гавриловны.

– Георгий Владимирович, зачем же утруждаться? Идите к себе в номер, вам все принесут. И водку, и пиво. Ни в чем себе не отказывайте. Курить вам в номере разрешаю; телевизор включите, у нас и фильмотека хорошая.

– А где моя машина? – для проверки спросил Жора.

– Не беспокойтесь, – лебезить Юлия Гавриловна не умела, но старалась. – Она в гараже, под надежной охраной.

– Я так и понял. Пойду к себе. Сашок, Игорь, жду вас на обед, а то одному скучно. А завтра с утра по пиву за мой счет.

– Идите, Георгий Владимирович, они прямо за вами будут. С обедом.

Жора решил не рисковать и набрал короткий номер не в помещении, а на улице, куда вышел будто бы воздухом подышать.

– Алло, Аристарх Кириллович, это я, Жорик.

– Молодец. Что думаешь делать?

– Не отпустят они его, придется выкрасть.

– Я тоже так думаю, слишком много я им платил.

– Вот‑ вот, а у меня денег – впритык.

– Деньги перешлю «до востребования». Человек есть на примете?

– Есть. Целых два.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒