Николай Анатольевич Шпыркович 26 страница

Артем вздохнул — арбалет был хороший, надежный, может взять с собой?

С патронами, может и напряг когда-нибудь выйдет, а стрелу всегда смастерить можно. А уж зомбачьей слизи- везде пока достанешь. Подумав немного, он хмыкнул и все-таки отложил арбалет в сторону, после чего, отступив, разнес и этому бандюгану голову. В лесу мусор оставлять нельзя — это батя ему тоже вдолбил. Этот урожай белореченцы, конечно уберут — ну и ладно, не будет им Артем подлянок оставлять, хотя и стоило бы. Ну, а дальше пускай сами за своим новым полем смотрят.

А вот почему, интересно, у лежалых зомбаков слизь какая-то внутри?

…- Да попал ты ему в голову — я сам видел, — с досадой произнес Крысолов. — Видно, вскользь пришлось. Потом засуетились все. Ну, и психология подвела немного — у Хана вон, мозги наружу, у Тимура — тоже. У охранника — сквозная дырка в голове, ветер гуляет, рядом Жорик лежит — тоже голова в крови. Вот и сработал стереотип — раз трое — упокоенные, а четвертый похож на этих троих — значит, тоже упокоен. Вообще — много ошибок совершать стали, — задумчиво сказал он, — и тогда в больнице, и здесь вот — два раза подряд. Повязали они нас " по-детски". Нет, точно, завязывать надо с охотой. Вот и Индеец тоже это доказал: лимит везения ограничен. Так что оседать надо.

— А ты все же здорово Тимура довел, — признал Артем. — так его разъярить, чтобы он из себя вышел. А потом из такой ситуации выкрутиться…

Глаза у него, после того, как Варька засадила ему в руку какой-то дряни, слезиться перестали, и нос прошел. Спать от нее, правда, немного хотелось, но не сильно, так что он вполне еще мог вести беседы. Старый сказал, что у него, скорей всего, " поливалентная аллергия" — не только на тимофеевку, но и на рожь. Так что, может и к лучшему, что он с командой пойдет. Уж какой из него хлебороб теперь, с аллергией этой.

Крысолов недоуменно посмотрел на него:

— Да ты, что, Артем? Какое " выкрутиться"? Нам свезло, невероятно, фантастически свезло — что мы, как ты говоришь, " выкрутились". Я и правда, Тимура старался до белого каления довести — но только для того, чтобы он нас прикончил быстрее, а это уж чистая везуха, что так вышло все — с Ханом и Индейцем — ну и ты опять, можно сказать, нас спас. Вот если кто и " выкрутился" — так это ты. Я и не представлял, что так руки можно вывернуть.

— А внутри у зомбаков не просто слизь — какой-то сложный коллоид. Он препятствует их высыханию, — вмешался Старый. — Это еще в первый год выяснили, когда стали находить запертых зомбаков. Стоит такой упырь, где нибудь за стеклом, в будке охранника — и по стеклу этот коллоид, который у него из тела проступает, размазывает. Так ведь, в принципе, у обыкновенного мертвяка никакой с л и з и в теле нет.

— Так это обыкновенные. Их мухи едят, — вздохнул Крысолов, — в книжках, что до Песца писали, зомби поголовно все ходили с" …личинками, шевелящимися в глазницах". Эх, если бы оно и вправду так было — за одно лето проблема мертвяков была бы решена — уже в первую осень от большинства трупов, находящихся на свежем воздухе, остался бы чисто объеденный опарышами скелет. И это при том, что мозги они у покойников сожрали бы в первую очередь.

— Я вот все об нелюдях думаю, — неловка сказал Артем. — Вот и Тимур, и Хан, и Жорика я видел… Все же эффект от этого — есть. Ну, и чего — как средство последней надежды — может и нам все же стоит взять это на вооружение… Ой! — он помнил, вообще-то, что рука у Крысолова была тяжелой, но что н а с т о л ь ко — и это еще левой…

— Ты это, Артем, лучше всего — забудь, — по-отечески посоветовал ему Крысолов, будто и не отвесил ему только что увесистую затрещину. — с этого" … а может…" — пропало столько народа — и сосчитать невозможно. И это не только людоедства касается — а и всего прочего: начиная от употребления спиртного на работе, и непередергиванием затвора при разборе автомата — ну и всем остальным кончая, а в данном случае — это прямой путь к погибели. И даже не потому, что больше нескольких лет никто из нелюдей не живет — ты сам видел, чем кончил Хан, а и потому…, ты сам говорил — что Жорик на тебя кинулся. А, в принципе, — не знал ведь, что у тебя автомат клина дал, не знал, что ты один. И все равно: буквально за несколько часов он " осмелел" настолько, что без раздумий бросился на опасность. А в результате — получил стрелу в брюхо, хотя раньше ушел бы в ту же рожь — и был бы жив. Да и Тимуром, в общем-то- та же картина. Нелюдь — сам себе рукотворный мутант, и как любой мутант — нежизнеспособен. Подавляющее большинство из них катастрофически быстро теряют способность взвешивать риск — и отказываться от него в случае необходимости. Теряют способность бояться — если хочешь. А ведь эта способность — чувствовать страх — важнейшая для человека. Его — даже зомби и морфы чувствуют. Между прочим, сейчас почти не осталось собак бойцовых пород — всяких там доберманов и бультерьеров — а почему? Они ведь тоже мутанты, — сам себе ответил командир, — которые выводились для того, чтобы драться- в любой ситуации, так уж у них инстинкты человеком специально затачивались. И, когда обыкновенная дворняга, с воем бежала от зомбанутого бомжа — потому что умела бояться, и понимала, что этот противник ей не по зубам, бультерьер на него смело бросался, грыз, рвал тело в клочья — пока его самого не кусали — всего-то один раз. Так и нелюдь — у него прокатит раз, прокатит два, он выиграет на своей неестественной смелости несколько схваток — но в итоге он всегда п р о и г р а е т л ю д я м. А ступив на эту скользкую дорожку- невозможно на ней удержаться — только вниз. И кстати — ты знаешь о том, что нелюди — бесплодны?

Старый кивнул:

— Помнится, я слышал, что в Испании породу лошадей вывели. Дрессировке поддаются — изумительно, всякие трюки для конных соревнований выполняют — на " ура", но та же картина: потомство нежизнеспособно. Что-то в этом есть, по-видимому: природа отбраковывает все, что слишком неестественно. Может и Дмитрий прав, и " шестерка" тоже когда-нибудь концы отдаст.

Со двора Кузнеца вышла повеселевшая Варька.

— Пришел в себя, судороги больше не повторялись. Ориентирован в месте времени, ситуации.

— Ну, если так и дальше пойдет — того и гляди, через несколько дней двинемся, — обрадовано сказал Старый.

Оставалось, в общем-то, одно…

В доме Кузнеца Артем нашел хорошую бензопилу. На основание костра пошли несколько смолистых бревен, которые Кузнец заготовил еще прошлой зимой — хотел нижние венцы сруба поменять, да так вот и не успел. Артем не в первый раз уже ладил костер, так что знал, как правильно его сделать — нижний слой бревен, слой досок, тела, перевязка, ветошь с солярой, еще доски…вот только костер получился таким большим…

Старый предлагал похоронить или сжечь тела убитых нелюдей и бандитов отдельно, но Артем равнодушно пожал плечами: какая разница, в общем-то? Хоронить — все равно, по любому надо, а работы больше. И так два упокойника в лесу лежать осталось. А людям все же здесь жить — хоть каким, хоть и тем же белореченцам.

Костер ладить, опять-таки, пришлось ему одному, считай — но он этому был даже рад: за эти последние дни ему страшно надоела вся эта стрельба, так что он даже радовался физической усталости и тяжести в мышцах просто от того, что надо было просто пилить, носить. Ну, и кроме того, вся эта работа позволяла отвлечься.

Он заплакал только, когда под вечер костер вспыхнул ярко-оранжевым пламенем. Прежде чем он прогнал своим жаром и страшным запахом на другой конец деревни живых людей, Артем успел постоять возле него. Слезы текли по его щекам, и он не сдерживаясь, плакал во весь голос. В огне погребального костра сгорали не только его односельчане, отец — сгорало его детство, вся его прошлая жизнь, которая уже никогда не будет такой, как прежде. Все, что случится с ним потом — будет другим, а этого — не будет уже никогда: вечернего стрекота кузнечиков августовским вечером, когда солнце уже село и вечер голубым покрывалом окутывает почти уснувшую деревню. Теплого запаха жилья, когда ночью подходишь к деревне, и из стылой, сырой низины поднимаешься на холм, а волна теплого воздуха обдает и сразу согревает продрогшее тело. Сладковатого, с горчинкой, вкуса лозовой коры, когда зубами обдираешь веточку, чтобы сделать вешку-кукан для рыбы. Крепкой, шершавой руки отца, теребящего тебя по волосам и рассеянно хлопающего по спине — " ну, ладно, иди. Работать надо. " Даже этой мягкой пыли — уже не будет. Будут другие вечера, другое жилье, а в нем — другие руки — теплые и прохладные, жарко обнимающие и крепко жмущие ладонь. Другие вкусы и другие запахи. Будут другие дороги и другая пыль будет оседать на твоих ботинках… — но не эти.

Этих — не будет никогда.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 21 22 23 24 2526