Марианна Грубер 2 страница

– Он и в самом деле отважился на страшную вещь, он отрекается от Кламма, – нарушил молчание Учитель. – От Кламма, которого подстерегал с невероятным упорством, которого чуть ли не преследовал, кстати, не в последнюю очередь именно из‑ за Фриды. Итак, нам следует задаться вопросом, что же нужно этому господину? Уж конечно, не дорогу в Замок он ищет, он хочет лишь одного – причинить вред Деревне и погубить ее жителей. Из‑ за этого святотатца нас всех привлекут к ответственности. И не без основания, скажу я, – добавил Учитель. – Осмелюсь заявить, за дело.

К. видел его как бы с огромного расстояния. Пленник Деревни или пленник Замка? – подумал он и перевел взгляд на Фриду, которая, как и раньше, стояла поодаль, но слушала все, о чем говорили, с большим вниманием. Она стояла вполоборота, чуть наклонив голову, с напряженным выражением в глазах.

Неужели он и правда умудрился довести дело до помолвки и мечтал о самой что ни на есть заурядной семейной жизни, даже, может быть, хотел обзавестись детьми? Словно в кинематографе, мимо проносились картинки – вот дети карабкаются к нему на колени, хнычут, смеются; говорят, дети своим появлением на свет способны исцелить от недуга, что зовется жизнью, ибо благодаря детям поневоле начинаешь любить этот недуг. И что же, все – с этой Фридой? Он пристально вглядывался в ее лицо и не отводил глаз, пока она, словно завороженная, пройдя сквозь круг деревенских, не подошла к К.

– Что? В чем дело? – тонким, еле слышным голосом спросила она, опустив глаза.

– Дело в проигрыше, – сказал К. Теперь она посмотрела прямо ему в лицо, недоверчиво, как ему показалось, с выражением детского отчаяния.

– Но... – она вдруг умолкла.

Вместо нее заговорил Учитель:

– Простите, уважаемый, но это же абсурд. Причины очевидны. С одной стороны, немыслимые претензии на то, чтобы вас приняли в Замке, с другой стороны – ваши рассуждения о проигрыше, который вам, разумеется, гарантирован.

К. по‑ прежнему не сводил глаз с Фриды. Какая она маленькая, какая хрупкая...

– Но что же еще нам остается? – сказал он, обращаясь не столько к окружающим, сколько к себе. – Только одно: в том, чего достиг, видеть свой проигрыш. Нет, лучше сказать: проигрыш считать достижением.

– Вот‑ вот, я же говорю – полнейший абсурд. Это же абсолютная бессмыслица, – сказал Учитель.

– Но, если стремишься к проигрышу, то стремление к нему, наверное, перечеркивает сам проигрыш, – заметил К. – Если цель достигнута, значит, обретен смысл.

– А вот этого не говорите, – возразил Учитель. – Бессмысленно стремление к чему‑ то, что, так сказать, само по себе гарантировано. Не бывает чего‑ то одновременно и абсурдного и не абсурдного.

К. ничего не ответил. Деревенские, сбитые с толку, притихли и молчали, только Фрида волновалась все больше.

– Конечно, каждый сам должен решать, как подходить к какому‑ то вопросу, – с позиций логики или с позиций абсурда, – продолжал Учитель после паузы. – Тут Замок предоставляет полную свободу, – пояснил он, – но К. убивает надежду, и с этим мириться нельзя. Ведь в конце концов все мы надеемся, более того, мы живем надеждой, каждый на свой лад. Так, например, Деревня надеется, что К. наконец образумится, далее, крестьяне надеются на то, что соберут хороший урожай, что дождь и вёдро будут чередоваться наиболее благоприятным образом, служанки надеются, что господа останутся ими довольны, а господа – что каждый будет исполнять свой долг. А разве сам К. ни на что не надеется? И разве надежда не спасает от абсурда, уничтожая его? Впрочем, в случае с К. этого не происходит, поскольку сама его надежда абсурдна, а не только то объяснение, которое К. сию минуту дал.

– Значит, надежда все‑ таки может быть абсурдной? – улыбнулся К.

– С чего вы это взяли? – воскликнул Учитель. – В таком случае у вашего дела был бы смысл бессмыслицы и получилось бы, что мы ходим по кругу. С какой стороны ни зайди, как ни поверни, прийти к разумному выводу не удастся.

– Но именно это и угодно Замку, – сказал К.

– Насчет того, что угодно и что не угодно Замку, я не смею высказывать суждения, – ответил Учитель.

– Вот видишь, – К. перешел на ты, – нет уверенности даже в смысле бессмыслицы. Очень легко впасть в заблуждение – что как раз и происходит с нами сейчас, – потому что все вокруг, во всяком случае, все в этой Деревне напоминает мне о некоторых событиях. Я пережил их вместе с другими людьми, но ничего не помню. О чем бы мы ни рассуждали, – все равно, существует мир, в котором есть дома, дороги, двери, столы, и существует мир представлений и, самое главное, ощущений и чувств, то есть мир, зависящий от того, как мы воспринимаем окружающее. Эти два мира очень часто противопоставляются друг другу, и очень часто, чтобы выразить их противоположность, не находишь слов. И потом, есть еще это странное, необычайное беспокойство, которое ничем не объяснимо, если речь идет о простых вещах – пусть это будут стол, ящик, кровать, дом, дорога или там тележка. Потому что, в сущности, именно существование простых вещей должно все объяснять и избавлять нас от непонятного беспокойства. Да, безусловно, то, что свойственно всему на свете, это поражение. Его можно назвать, почувствовать и обнаружить благодаря простым фактам: человек куда‑ то не прибыл, письмо не пришло по адресу. Значит, цель может быть только одна – проиграть.

– Проиграть, – повторила Фрида. – Но это не разрешается, – она закончила начатую раньше фразу. – Нам не дозволено стремиться к проигрышу или выигрышу. Позволить что‑ то или отнять – решает Замок. И мы принимаем его разрешения и запреты, не требуя объяснений. Нам нечего выигрывать и нечего терять. Мы не должны вынашивать подобных желаний! – вдруг воскликнула она с жаром.

К. только отмахнулся. Он мог бы ответить, что хорошо понимает Фриду, и ее саму, и ее томительную жажду беспричинной доброты, которая, как мы надеемся, будет дарована нам лишь за то, что мы существуем, – не в награду за то, что все мы обречены в течение жизни делать что‑ то такое, чего никто не в состоянии ни постичь до конца, ни даже просто понять. Уже одна эта обреченность заслуживает доброты и сочувствия. Но в то же время он, К., мог бы сказать Фриде, что любая доброта, как бы она ни понимала ее, не находит объяснения, никогда не имела даже шансов найти объяснение и уже стала бессмыслицей. Но он ничего не сказал. Он был, как всегда, не уверен в правильности своих мыслей и вдобавок чувствовал усталость после ванны. Усталость и безразличие. Если они не желают отвести его в Замок сегодня, что ж, он готов подождать до завтра или до послезавтра.

– Стало быть, сегодня звонить не надо? – ехидно спросила хозяйка гостиницы, слово прочитав его мысли.

– Надо, – возразил он. – Разумеется, надо.

– Но как же господин землемер доберется в Замок?

К. пожал плечами:

– Ничего нет легче. Идешь все вперед и вперед. И если, никуда не сворачивая, идти по дороге, которая ведет в Замок, доберешься до его ворот, а дальше пройдешь в ворота и окажешься во внутреннем дворе. А если и там идти все время вперед, попадешь и в само здание. Слева и справа там поднимаются две лестницы, они ведут в господские покои. Проходишь по коридору в комнаты управляющего...

– Стойте, – прервал его Учитель. – Даже отсюда вы можете увидеть, Замок – это не какая‑ то старинная рыцарская крепость, а довольно обширный участок, на котором имеется лишь небольшое количество трехэтажных домов, но зато довольно много тесно сгрудившихся низких построек. Если не знать, что это Замок, можно принять его за маленький городок. Там есть башня, а вот никаких роскошных хором нет. Наши господа своим богатством не бахвалятся.

– Разве ты когда‑ нибудь был там? – спросил К.

– Боже упаси, никогда! – клятвенно заверил Учитель.

К. носком сапога начертил на мягкой земле несколько кружков, составивших некий рисунок или орнамент.

– Вот внутренний вид Замка. Ничего похожего на ваше описание.

Учитель наклонился и долго разглядывал линии на земле. Потом он покачал головой, еще через некоторое время сказал:

– Лабиринт? Вас бы это устроило. Ведь если Замок – это лабиринт, то тем самым всему дано оправдание. Лабиринт избавляет от всякой ответственности. Лабиринт невозможно понять. С ним нельзя разговаривать, ведь слова в нем разбегаются и превращаются в тысячекратное эхо, а если бы лабиринт вдруг заговорил, то разве только из сострадания к заблудившемуся путнику, который без умолку кричит. Или лабиринт заговорил бы не из сострадания, а потому, что постоянно усиливающееся эхо его раздражает, нарушает его покой. И все равно ничего нельзя было бы понять, ведь слова не нашли бы выхода. Вполне возможно, что какой‑ нибудь непосвященный потеряется и заблудится в Замке, как в лабиринте, и его собственные слова будут возвращаться к нему тысячекратным эхом, от этого возникнет впечатление, будто на все вопросы незваного гостя существуют ответы, расслышать которые мешает только эхо. Но Замок – не лабиринт. Тому, кто призван, в нем все понятно. Призванный найдет путь.

– Как я и сказал, – кивнул К. и быстро стер ногой свой чертеж на земле. – Надо идти по дороге.

– Ну вот, теперь К. говорит точно пьяный! – Учитель пришел в негодование. Стоявшие в толпе два трактирщика, услышав это, забеспокоились.

– У меня он ничего не пил, – заверил один, и то же самое сказал другой: это, дескать, может засвидетельствовать крестьянка, под присмотром которой находился К. А уж что с ним стряслось, все видели.

– Да и как бы мы могли? – дуэтом затянули трактирщики. – Вот уж несколько недель он ни гроша не платил. Мы не виноваты, если он дошел до такого состояния.

– Да? – робко спросила Фрида. – Но разве может кто‑ то уверенно сказать, что он в чем‑ то не виноват? Разве все мы не...

– Оставь, – не дал ей договорить К. – Этот разговор не имеет отношения к моему сну. Если бы я, как говорят, и правда был тем дурачком...

– Браво! – Хозяйка постоялого двора «У моста» перебила К. и захлопала в ладоши. – Вот это вам по душе! Какой спрос с дурачка? Дурак он и есть дурак, Деревня должна его кормить, Господь на него не прогневается, случись что, – дурачок, что с него взять? Вот он и говорит да и делает что хочет, ничего не знает и ничего не понимает. С ним разговаривают, а он себе думает, если, конечно, вообще способен думать, об обеде, о женских юбках, которые где‑ нибудь заприметил, о снеге, о чем угодно, только не о том, о чем идет речь. Конечно, такая роль вас устраивает!

– Слово, – сказал К. – Да, слово постичь трудно. Если я был тем, о ком вы говорите, и пережил в действительности то, что мне сейчас кажется увиденным во сне, то, значит... – он обратился к Варнаве, – значит, ты бывал в тех комнатах, в приемной канцелярии. И знаешь Замок. Говори же.

Варнава смущенно разгребал ногой снег. Наконец он сказал:

– Ты вот уже несколько недель пытаешься проникнуть в Замок или хотя бы встретиться с Кламмом, ты был в доме у Лаземанна, красильщика, а Герштеккер, возница, тебя возил, ты был у старосты Деревни, у нас дома, и в школе, и на постоялом дворе «У моста», и в «Господском дворе», Ольга тебя провожала, ты своим Замком нам все уши прожужжал... – Он замолчал.

– Продолжай, – потребовал К.

– Да это, в общем‑ то, все.

К. глубоко задумался. Если, как они говорят, он действительно был тем дурачком, мелочным и начисто лишенным мужества человеком, однако упрямым, правда, упрямство его было как раз того рода, что свойственно глупцам, или... нет, надо подойти к делу с другой стороны. Если он был твердолобым и самонадеянным...

Его размышления прервал Кузнец. Он как‑ никак пустил в ход свою силу и разломал панцирь гнусного насекомого, теперь‑ то отмытого, чистенького, и вот уже больше двух часов – какое там, скоро три часа, как он, Кузнец, торчит тут без всякого дела, а ему, между прочим, есть чем заняться, короче, он уходит. Учитель бросился вдогонку и остановил Кузнеца, схватив за локоть. Неужели Кузнец не понимает, что дело касается всех?

– Этот К. все отрицает. Он отрицает, что вообще когда‑ то жил у нас. Он отрицает, что мы пытались растолковать ему, какая судьба ждет Замок. Он, по‑ видимому, отрицает даже то, что из Замка пришло известие, и, возможно, он отрицает существование самих господ! Так продолжаться не может. Нельзя терпеть подобный чудовищный вздор, необходимо что‑ то предпринять! – Учитель говорил с таким пылом, что создавалось впечатление, будто его страстность вызвана, главным образом, желанием отвлечься от своих же собственных прежних доводов. Как будто из‑ за своих недавних рассуждений он чувствовал себя глубоко виноватым и теперь должен был искупить свою вину, правда искупить за счет К. – Как мы убедились, К. с самого начала был упрямым и не способным чему‑ то научиться, – продолжал Учитель, – а отсюда следует только то, что нужно от него избавиться. Оставаться в Деревне ему нельзя. Его отрицание всего на свете может распространиться и достичь самого Замка. Этого нельзя допустить. И вот тут‑ то крайне необходим сильный человек.

Выслушав Учителя, Кузнец засучил рукава своей линялой голубой рубахи и оглянулся. К следил за этим поворотом событий с неприятным чувством. Насчет лабиринта он, пожалуй, преувеличил. Но ведь все‑ таки он был прав, разве нет? Разве всякий замок, такой же недостижимый и далекий, как здешний, не уместно сравнить с лабиринтом, где так легко заблудиться и стать получеловеком‑ полуживотным, которому остается лишь дожидаться решения – кем ты в конце концов сделаешься – окончательно превратишься в животное или останешься человеком... К. не удалось продолжить эти размышления. Деревенские, приободрившись при виде решительной физиономии Кузнеца, сузили свой круг и обступили К. плотнее.

И тут против них выступила Фрида.

– Неправильно будет, – сказала она, – принимать какие‑ то решения без одобрения Замка и уж тем более вносить какие‑ то изменения и поправки в постановления Замка. Хозяйка ведь только что сама сказала, что господин К. был принят Замком на службу в качестве землемера. И если он не исполнял своих служебных обязанностей и всеми прочими порученными ему работами занимался небрежно, так их‑ то никто не уполномочил судить за это К. А насчет того, что он все отрицает, тут господин Учитель составил себе совершенно неправильное представление о Замке. Не существует отрицания, которое могло бы достичь Замка, как не бывает, чтобы сам Замок на что‑ то сказал «нет». Замок не говорит «нет», – он забывает. В тех случаях, когда мы говорим «нет», Замок просто забывает. И всякий, кто говорит «нет», исчезает из памяти господ. Кроме того, нельзя с уверенностью утверждать, что К. намеревался сказать «нет». Что касается упрямства, о котором сейчас говорили, то К., по‑ видимому, и правда не помнит, что был таким упрямым.

– Говорят, бывают такие провалы в памяти, – поддержала ее Амалия. – Например, после тяжелых переживаний. Никто из нас не знает, что стряслось с К. той ночью на дороге. Выходит, К. нуждается в помощи Деревни. Надо ему помочь.

Варнава шепотом одернул Амалию: мол, незачем ей с такой горячностью защищать К., хватит с него и заступничества Фриды, сплетничают в Деревне и без того предостаточно. Однако Варнава шептал слишком громко, и все стоявшие вокруг прекрасно его слышали.

– Ай! – подал голос один из близнецов, и второй по обыкновению подхватил: – Ай! – правда, с печальным выражением лица.

Значит, она с ним живет, подумал К. С Артуром. Или с Иеремией.

– Две женщины и один мужчина, да и тот какой‑ то недоделанный, – проворчала крестьянка, та самая, что мыла К. – Это ж курам на смех. А что еще за провалы в памяти? Слыхали вы про такое?

– Слыхали! – взволнованно ответила Фрида. – Может быть, он и в самом деле ничего не помнит.

– Ну так мы ему напомним, – разочарованно сказал Кузнец и опустил закатанные рукава рубахи.

– Если он захочет, – заметил Учитель.

– Да уж захочет, – сказал Кузнец. – Возьмем вот за шкирку да отволочем, коли сам не пойдет, силком. Туда, куда нам надо.

– Но нужно‑ то другое! Нужно, чтобы он действительно вспомнил, сам вспомнил, без чужих напоминаний, – сказал Учитель. – Силой этого не добьешься. Кроме того, невозможно установить, правда ли он хочет вспомнить...

– Хватит! – оборвал его К. – Давайте попробуем. Шансов мало, конечно, но все же...

– Тогда пошли, – сказала хозяйка постоялого двора «У моста». – Ради Фриды придется мне ввязаться в это дело, потому как не заслужила девушка, чтобы ее подставляли под удар. У меня ведь началось‑ то все, в моем трактире.

К. послушно отправился следом за ней, в надежде обрести долгожданный покой и, может быть, даже мир.

Длинной вереницей, друг за другом потянулись они к постоялому двору и наконец остановились перед воротами.

– Вот, значит, где все началось, – сказал К., глядя на ворота с вывеской «У моста». Но в мыслях у него всплыла другая картина: темная ночь, деревянный мост, который вел с проселочной дороги в Деревню, и надо всем – небо, казавшееся пустым.

Они стояли в трактирной зале постоялого двора, и Хозяин рассказывал о том, как К. пришел сюда и спросил комнату, но оказалось, что ни одна комната не прибрана, и поэтому ему предложили вместо постели мешок соломы. Хозяин показал место в зале, – вот здесь К. положил мешок на пол и улегся; Хозяин показал, где в это время сидели крестьяне, где находился телефон, с которого звонили в Замок, а потом позвонили из Замка. Он рассказал и о том, что Шварцер, сын одного из младших кастелянов Замка, разбудил смертельно усталого К. и грубо потребовал, чтобы тот предъявил документ, разрешающий находиться в Деревне, поведал и о том, что К. вначале приняли за бродягу с большой дороги и вообще не хотели пускать на ночлег. И еще он сказал, что они звонили в Замок, но там слыхом не слыхали о господине К., землемере, но позже вдруг раздался звонок и по телефону подтвердили факт существования землемера. Хозяин показал комнату, в которой К. жил вместе с Фридой и помощниками, и К., войдя, с удивлением огляделся среди царившего там запустения.

– Так доложили вам все‑ таки о моем прибытии или нет? – спросил он.

– На самом деле – нет, – признался Хозяин. – Были только слухи, как выяснилось впоследствии, больше ничего. Ну, вспомнили? – спросил он.

К. отрицательно покачал головой, и они спустились в залу трактира, где ждали Хозяйка и Фрида. Там же были и оба помощника. У дверей, прислонясь к стене, стоял Кузнец. Он спросил, нужно ли его присутствие, и, получив отрицательный ответ, ушел не попрощавшись. В открывшуюся дверь К. увидел, что на улице стоят в ожидании остальные деревенские.

– Ну что, вспомнил? – спросила Хозяйка.

– Нет, – ответил Хозяин.

Тогда она сказала, что ей с Фридой и К. стоило бы вместе подняться в комнату еще раз.

Они втроем стали подниматься по лестнице. Женщины говорили без умолку, но К. почти не прислушивался. Он думал о кровати, стоявшей в комнате, какой бы убогой эта комната ни была.

Когда они поднялись на второй этаж, Хозяйка предложила, мол, надо бы поставить все вещи в комнате так, как они стояли раньше, когда К. там жил.

– И мне можно будет опять поселиться в этой комнате? – К., сунув руку в карман бархатной куртки, вытащил золотой. ‑ Валюта, конечно, не здешняя, но, наверное, вы сможете без убытка обменять эти деньги.

– Ради бога, не надо, – всполошилась Хозяйка. – Все, кто принят на службу в Замке, живут у нас совершенно бесплатно.

– Но я не состою на службе в Замке, – возразил К. – Я здесь гость.

В таком случае требуется удостоверение, документ, из‑ за которого и начались тогда все недоразумения, связанные с его личностью.

– Ладно, – сказал К. и вышел из комнаты.

Уже на лестнице его догнала Фрида. Все вышло не так, как она хотела, сказала она, глядя на К. огорченно, она уверена, что комнату К. предоставят. К вечеру все будет устроено и комната приобретет в точности тот вид, в каком она сохранилась в его памяти.

В его памяти совершенно ничего не сохранилось, возразил К. А как он должен понимать ее слова: все вышло не так, как она хотела? Нужно им, в конце концов, это проклятое удостоверение или нет?

Фрида прижала палец к губам:

– Да ведь все в порядке, а если что‑ то пока нехорошо, то скоро уладится.

Она повела К. вниз по лестнице, взяв за левый рукав. Он послушно сделал несколько шагов, но на середине лестницы вдруг остановился и спросил, что ей теперь от него нужно. Фрида опять прижала палец к губам и покачала головой. В зале сидели за столами несколько крестьян, они пили и о чем‑ то разговаривали. При появлении К. все разговоры смолкли. Фрида повлекла его дальше, на улицу. В зале тут же снова послышался говор, зато деревенские, ждавшие за дверями перед постоялым двором, молчали, будто потеряв дар речи.

На улице было уже не так светло, как полчаса тому назад. В это время года темнеет рано, силы у солнца хватало лишь на то, чтобы около полудня давать немного тепла. К. в бархатной куртке стало холодно. Фрида тотчас это заметила. Можно натопить комнату, предложила она. Неужели он не помнит?

– Печку я там заметил, – сказал К. – А что будет теперь? – спросил он спустя некоторое время. Фрида не знала.

– Странно, – заметил К. Все это время у него было такое впечатление, будто она всегда все прекрасно знает.

Да уж, кое‑ что ей известно, поэтому она и заботится о нем. Они замолчали, деревенские тоже стояли молча. Свет еще больше потускнел, улица и дома померкли в тени, и только окна Замка кое‑ где еще вспыхивали, отражая свет. К. не сводил глаз с Замка. Наконец он снова взглянул на Фриду, и тогда она сказала, что ему не следует так часто смотреть на Замок, говорят, это не хорошо. К. отвернулся. Так почему же она о нем заботится? – поинтересовался он через некоторое время.

– Да уж потому, – сказала она небрежным тоном, – кто‑ то ведь должен заботиться. – И снова они оба замолчали и, чтобы немного согреться, начали ходить взад‑ вперед по дороге, все так же молча.

– Пойдем назад, – потребовал наконец К. – Все равно сегодня ничего не получается. Между прочим, совсем неплохая была идея – предварительно составить план, может быть, надо сделать это вместе с Учителем. И хорошо бы вернуться на постоялый двор, закусить или даже поесть как следует, – К. уже некоторое время чувствовал, что порядком проголодался. Они посидят там и все спокойно обсудят, если Деревня действительно всерьез намерена осуществить свой замысел, надо признать, весьма абсурдный.

Почему он сомневается в серьезности намерений Деревни? '

– Видишь ли, – ответил К., – сегодняшнюю сцену, конечно, нельзя принимать всерьез. – Хотя Кузнец, пожалуй, не на шутку меня напугал.

– Ты сам в этом виноват.

К. кивнул.

– Согласен, – сказал он. Если бы только у него было хоть какое‑ то объяснение того, что произошло с ним. Ведь ни одну проблему невозможно решить, не имея объяснения.

Фрида спросила, что он имеет в виду.

– Это очень просто, – сказал К. – Если хочешь решить проблему, нужно знать, в чем она заключается и как к ней подойти.

– Например?

– Например, Замок.

– Так ты все‑ таки не отказываешься от своего желания быть принятым в Замке?

К. кивнул.

– Но если ты помнишь о своем желании быть принятым в Замке, ты должен помнить и все остальное.

– Я хочу этого сейчас, а хотел ли раньше, не знаю.

На лице у Фриды снова появилось огорченное выражение, которое он заметил уже раньше, она покачала головой. Неужели он не может относиться ко всему просто, не усложняя, и принимать вещи такими, какие они есть?

К. слишком устал, чтобы объяснять что‑ то или спорить. Он мягко улыбнулся:

– Пойдем лучше назад.

Они вернулись в трактир. И опять при их появлении разом смолкли все разговоры. Крестьяне обернулись и, вытянув шеи, с надеждой уставились на Фриду.

– Нет, ничего, – сказала она им. – Но погодите, всему свое время. Во всяком случае, господин землемер прилагает все усилия.

– Но прежде всего, господин землемер голоден, – заявил К. и подсел за стол к крестьянам, которые поспешно отодвинулись от него подальше. К. уселся удобнее. Уж он покажет этим мужланам.

– Вина всем! – потребовал он.

Поднялся невнятный ропот. Требование К. было не просто неожиданным, – этим людям оно, похоже, показалось чем‑ то неподобающим, но К. упрямо стоял на своем, и в конце концов крестьяне согласились с ним выпить. Пришел Учитель и сел рядом с К. Деревенские с готовностью подвинулись, освободив для Учителя место, и, после того как был выпит один, а там и второй кувшин вина, крестьяне перешли за другие столы и расселись небольшими группами.

– Вот, смотрите. Это предварительная протокольная запись, составленная Замком, – сказал Учитель. ‑ Полная хроника всех происшествий и событий, всего, что случилось за то время, что вы находились в Деревне, пока не поступила, придется какое‑ то время подождать.

– Протокол? – переспросил К. – Можно взглянуть?

Но хозяйка трактира оказалась проворнее. Она выхватила из рук Учителя пачку исписанных листков и протянула Фриде, та сразу принялась читать и, довольно быстро добравшись до конца, заплакала. Она сидела за столом напротив К., сгорбившись, и беззвучно плакала, глядя прямо перед собой широко раскрытыми глазами. Крестьяне за соседними столами притворились, будто ничего не замечают. Они сидели неподвижно, уставясь кто в стол, кто на почерневшие от дыма и копоти стены, которые К. разглядел только сейчас. Фрида все так же беззвучно плакала. Не зная, как быть, К. попытался было взять ее за руку. Фрида, ни слова не говоря, отняла руку. Хозяйка подсела к ней, погладила по голове и начала что‑ то шептать ей на ухо, то и дело бросая на К. укоризненные взгляды. Фрида изредка кивала головой, но не отвечала, и только слезы все бежали и бежали из ее широко распахнутых глаз. К, чувствуя, что он здесь лишний, взял со стола протокол и внимательно прочитал все от начала до конца. Несмотря на канцелярскую громоздкость стиля, было очевидно, что документ составлялся в большой спешке, он пестрел пропусками и незаконченными обрывочными записями, в которые, судя по специальным пометкам, следовало внести еще какие‑ то дополнения. И он не содержал ровным счетом ничего нового – обо всем, что сообщалось в протоколе, К. уже знал из не слишком толковых объяснений Хозяина и прочих деревенских. Но главное, К. не нашел в протоколе ничего, что могло бы объяснить причину Фридиных слез. Слегка обескураженный, он отложил бумаги в сторону и спросил, скоро ли подадут обед. От вина, выпитого на голодный желудок, да и слишком поспешно, он почувствовал только еще большую усталость, мысли путались. Однако он заказал новый кувшин, подумав, что если выпить еще, то будет легче заснуть и всю ночь проспать крепким сном без сновидений.

– Вот ведь какой человек! – сказала Хозяйка. – Вот так человек! Подумать только, что делает!

– Что же я такое делаю? – поинтересовался К.

– Обедаете! – презрительно объявила хозяйка. – Обедаете и вино пьете, и еще женщин губите, вот что! А между прочим, именно женщины Деревни – это негромкие голоса Замка.

– Разумеется, – ответил К. Именно поэтому Фрида и сопровождает его, а он именно поэтому терпит ее общество. Но что же такое ужасное написано в этом протоколе, чтобы из‑ за него надо было плакать, и почему потребность в еде и питье воспринимается как нечто неприличное? И почему Хозяйка говорит, что он якобы губит каких‑ то женщин?

– Здесь‑ то бумага казенная, – сказала Хозяйка. В ней небось не написано, как он всех тут морочил да за нос водил и как Фриду опозорил.

Несмотря на усталость, после выпитого вина одолевавшую его еще сильнее, К. почувствовал раздражение и возразил:

– Да здесь вообще ничего не написано. В сущности, ничего важного.

Фрида наконец перестала плакать.

– Оставь его, – сказала она Хозяйке, и в ее голосе прозвучала, казалось, не только горечь всех поражений, испытанных ею в жизни, но и безысходность всех поражений и неудач, какие может испытать человек, и даже тех, которые еще ждут впереди; во всяком случае, в голосе Фриды не было ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего о победах. – Оставь его, – повторила она, – он и в самом деле ничего не понимает. Принеси ему поесть. А я пойду поставлю вещи в комнате по‑ старому, чтобы там все было таким, каким могло бы сохраниться в его памяти, не потеряй он ее. – Она хотела встать из‑ за стола, но, должно быть, слишком устала – со вздохом опустившись на место, бессильно опустила голову на плечо Хозяйки.

К. снова взялся за кувшин, но, поймав укоризненный, нет, хуже – враждебный взгляд Хозяйки, с раздражением отставил, так и не налив себе вина.

Делать было нечего, К. дожидался ночи, сидел, мрачно уставившись в одну точку. Что они знают, все эти люди, собравшиеся тут, эти крестьяне, трактирщики, простые люди, живущие так называемой простой жизнью? Все в их – простой, как они считают, – жизни, конечно же, определяется Замком, эти люди живут, не имея своей воли, и, возможно, он был бы рад тоже жить как они, смирился бы, сумел прийти к согласию с жизнью, как эти люди... Что они знают о его воспоминаниях, из‑ за которых он не спит ночи напролет, потому что ничего не может ни истолковать, ни оправдать...

– Наверное, это правда, – заговорил он вслух. – Меня откуда‑ то изгнали, и, мне кажется, вместе со мной изгнали всех, кто сейчас находится здесь, в этом трактире. Только никто об этом не догадывается, но в каком‑ то смысле оно, пожалуй, и к лучшему, что не догадываются. Да, совершенно очевидно, меня изгнали, но нельзя же ставить это мне в вину, я же не знаю, кто меня изгнал и за что, не знаю даже, откуда. Я, как актер, играю свою жизнь, хотя не хочу быть актером, не знаю своей роли и не вижу, что нарисовано на заднике сцены, где происходит спектакль...

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒