ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА 6 страница

Он покрутил череп в руках, постучал пальцем по темечку.

— Слушай, Лука, я серьезно, — сказал Билл, беря приятеля за руку. — Я не собираюсь убивать три недели, шатаясь по Лхасе в ожидании клочка бумаги. У меня нет времени.

— У меня тоже. Но я уже обо всем дого…

Он не успел закончить, как продавщица вышла из-за лотка, сияя заученной улыбкой. Она с воодушевлением стала называть цены, на пальцах правой руки показывая, сколько готова скинуть. Она все понижала и понижала, уходя от немыслимой начальной суммы, а Билл и Лука даже не сказали ни слова. Наконец Лука выдавил что-то из своего жалкого словарного запаса, и женщина, помрачнев, медленно отступила за лоток.

Они двинулись дальше, вливаясь в толпу.

— Я пытался сказать, что уже договорился о встрече с Рене, — объяснил Лука. — Он что-нибудь придумает. Он всегда что-нибудь придумывает.

Билл остановился как вкопанный.

— Рене? Ты серьезно?

— А почему нет?

— Потому что он только и ждет, чтобы случилась какая-нибудь катастрофа. Я думаю, мы не должны связываться с ним. Как его до сих пор не выкинули из Лхасы — один бог знает.

— Да, но если есть человек, способный пробить визу и разбираться с долбаными китайскими чиновниками, то это он.

Свернув на боковую улочку, Лука двинулся прочь от храма и тибетского квартала.

— Идем, — позвал он, ускоряя шаг. — Иначе нам не достанется столик.

Пройдя несколько сотен ярдов, они оказались на главной улице Лхасы. Широкая, с современными магазинами, неоновой рекламой и электрическим освещением, она обозначала переход от тибетского квартала к остальной части города, где хозяйничали китайцы.

Повсюду над недостроенными зданиями возвышались строительные краны, а в конце улицы виднелась золоченая крыша бывшей резиденции далай-ламы — Поталы.

На холме, высеченный прямо в породе и равнодушный к растущему внизу городу, расположился этот дворец тысячи комнат. Стены, при взгляде на которые захватывало дух, защищали его от суеты вокруг. Но очевидно, что «мирное освобождение», осуществляемое китайцами, затронуло не только внешний облик Лхасы и ее храмов: за стенами медленно умирал дух дворца далай-ламы.

Китайцы запретили монахам молиться в храме. Теперь его покинутые комнаты и пустые коридоры лишились тепла. Почти никто не ходил по каменным ступеням, за многие столетия протертым посередине. Глядя на заброшенную скорлупу здания, трудно было представить, что когда-то внутри кипела жизнь, что комнаты, фрески и тысячи статуй Будды, казалось, и вправду дышали. Теперь Потала стояла в конце главной улицы и представляла собой пустую оболочку — аттракцион для туристов, ничуть не привлекавший тибетцев.

В конце улицы Билл и Лука миновали несколько витрин, наверху которых висели свежие плакаты, изображавшие бледного китайца лет двадцати с бритой головой.

Он смотрел бесстрастным взглядом, выражение его лица не казалось ни враждебным, ни дружеским. Ниже жирным шрифтом был напечатан текст. Только по количеству плакатов становилось ясно, что они сообщают о чем-то важном.

Лука пригляделся к одному из недавно наклеенных плакатов. Внизу была короткая расшифровка на английском: ИНАУГУРАЦИЯ ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВА ОДИННАДЦАТОГО ПАНЧЕН-ЛАМЫ, 1 ИЮНЯ 2005 ГОДА.

— Кажется, мы пропустим важное событие, — сказал Лука, показывая на дату.

— Что-то он не очень похож на тибетца, — заметил, чуть нахмурившись, Билл.

— Ну, кем бы он ни был, в отсутствие далай-ламы он станет тут главным. — Лука отвел взгляд от постера.

В двадцати ярдах впереди он увидел поворот, который искал.

— Ага, пришли, — сказал он, хлопнув Билла по плечу.

Отойдя от плаката, они двинулись дальше по улице, и через несколько шагов сверкающие витрины и мощеный тротуар кончились, уступив место трущобам и грязной дороге. Они прошли по лабиринту узеньких улочек и, миновав несколько тупиков, оказались у деревянной веранды знакомого ресторана. Билл посмотрел на Луку, и тревога снова вернулась к нему.

— Давай только побыстрее: вошли и ушли.

— Расслабься, Билл, — попытался успокоить его Лука. — Это всего лишь Рене. Положись на меня в этом деле.

Билл поморщился и, качая головой, последовал за другом внутрь.

«Положиться на Луку» — именно от этого предостерегала его жена.

ГЛАВА 18

Ресторан был ярко освещен и набит туристами. Официанты в традиционных тибетских одеяниях скользили между столиками, подавая момо[11] и бургеры из мяса яка. Мало того что ресторан дико смотрелся на пыльной улочке Лхасы, он, усугубляя сюрреализм ситуации, словно завис между двумя цивилизациями.

Как только Лука и Билл вошли в зал, они тут же услышали Рене. Голос у него был низкий и громкий, а речь пересыпана словами-паразитами. Туроператор, проработавший в Лхасе почти восемь лет, Рене, с его небритым красным лицом, пивным животом и мятой одеждой, всем своим видом демонстрировал равнодушие (или слепоту) к культуре Востока.

В данный момент он произносил монолог, обращенный к группе робких туристов, рассевшихся за одним из столиков в дальнем конце зала. Громадный живот Рене колыхался в нескольких дюймах от лица человека, который, вполне вероятно, уже сожалел, что обратился к Рене с вопросом. Обрывки обличительной речи хозяина ресторана разносились по залу, а в финале Рене ткнул толстым пальцем в нос вопрошавшего и простонал: «…каждого тупого бездельника, который теперь пересекает Лхасу».

Лука рассмеялся. Рене, разглядев Луку в противоположном конце зала, недоуменно уставился на него.

— Над чем ты смеешься, тощий англичанишка? — заорал он.

Клиенты затряслись от страха и вжались в стулья, предчувствуя новый взрыв.

— Над тобой, старый ты сукин сын! — прокричал в ответ Лука.

Рене начал проталкиваться между стульями, притискивая посетителей вплотную к тарелкам. Другие, напуганные, сами спешили придвинуться ближе к столу, освобождая ему место. Одарив Луку и Билла взглядом налитых кровью глаз, Рене сгреб обоих в медвежьи объятия, несколько раз похлопал по спинам и подтолкнул к столику в глубине ресторана. Когда они расселись перед стаканами дешевого бренди, Лука заговорил.

— Ну, как твои дела, Рене? Сражаешься с бюрократией?

Рене закатил глаза и опрокинул стакан.

— Ничего не меняется. Тут ничего, на хрен, не меняется, — мрачно ответил он. — Китайцы строят и строят, но повсюду та же дрянь, что и раньше. Агентства отказываются общаться друг с другом, но, черт побери, им же нужно в конце концов принять решение. Если они перекладывают ответственность на других, то так оно и будет продолжаться. Они из года в год перекладывают ответственность на других.

Он налил бренди себе и добавил немного в стаканы Билла и Луки, хотя они пока не притрагивались к выпивке.

— Все для того, чтобы ты находился в подвешенном состоянии, — продолжал Рене, явно переходя к излюбленной теме. — Чтобы ты прыгал между агентствами, терялся в догадках и не представлял, к кому следует обращаться дальше. Их это вполне устраивает.

— И как ты умудряешься вести бизнес в таких условиях? — спросил Билл.

— Ха! Бизнес… Не знаю. Правду говорю, не знаю. Иногда мне хочется, чтобы нас выкинули из страны и мы создали бы свой Тибет где-нибудь в другом месте.

Что-то отвлекло Рене, и он замолчал. Лука проследил его взгляд — Рене смотрел в дальний угол ресторана, где у окна располагался небольшой помост. Там молча в ожидании заказа сидели двое военных. Один из них оказался поразительно крупного для китайца сложения — его мощная грудь едва не разрывала рубашку; другой был хрупкий, почти женственный, с бледным тонким лицом и черными прилизанными волосами. Даже табачный дым не скрывал отвращения, с которым он разглядывал посетителей.

Рене вытянул руку и ухватил одного из официантов, мельтешащих между столиками.

— Пусть эти двое у окна ждут как можно дольше, — велел он, — а потом пусть им принесут не то, что они заказывали.

Официант недоуменно моргнул, но, зная, что хозяину лучше не возражать, быстренько удалился на кухню, чтобы передать приказ.

Лука покачал головой, на его лице застыло выражение недоумения и восхищения одновременно. Немногие стали бы намеренно ругаться с китайскими офицерами. Он положил руку на запястье Рене.

— Мы в ближайшие дни направляемся к востоку от Макалу, а у нас только стандартные визы, — тихонько сказал он. — Ты можешь помочь?

— Что, возвращаетесь покончить с Макалу? Ну, я скажу, вы ребята с яйцами, если поднимаетесь на такие горы. Не то что большинство туристов, которые потопчутся вокруг Кайласа несколько дней — и скорее домой, писать книгу.

Схватив стакан, Рене опрокинул его содержимое, поставил стакан на стол и громко причмокнул губами. Он потянул носом, переведя взгляд на столик с тремя шумными туристами, которые, судя по виду, только что приехали в Тибет. На них были аккуратно выглаженные костюмы, волосы коротко подстрижены, и они смеялись над официантом, который не так произнес какое-то слово.

— Эй, вы там! — рявкнул Рене. — Кто из вас, безмозглых идиотов, пишет книгу?

Ресторан погрузился в тишину, а троица за столом оглянулась в недоумении — что значит этот вопрос? Рене сердито смотрел на них еще секунду-другую, потом, тряхнув здоровенной головой, снова повернул небритую физиономию к Биллу и Луке. В ресторане возобновился шумок.

— Это их немного отрезвит: на какое-то время перестанут издеваться над официантами, — удовлетворенно произнес Рене.

Билл посмотрел на него, недоумевая, как ему до сих пор удалось не распугать всех клиентов.

— Так насчет виз, Рене, — напомнил Лука.

— Да-да, — ответил тот. — Понимаешь, я даже не знаю, в какую структуру обращаться… в Министерство иностранных дел… кто знает? Я же сказал: они хотят, чтобы ты жил в неопределенности. Но недавно я услышал интересную историю. Одному европейцу удалось получить разрешение на пересечение границы и кое-какие восхождения. И где, по-твоему, он выбил бумаги? В лесохозяйственной комиссии! Ты представляешь? В какой-то дурацкой лесохозяйственной комиссии!

Он откинул назад голову и застонал.

— Я приехал в Тибет почти десять лет назад как ботаник, — продолжил он. — В те дни ученые по другую сторону границы помогали тебе. Ну, подавали заявления от твоего имени, подсказывали, что да как. А теперь… Господи боже, это кошмар…

Рене замолчал, но Билл и Лука не произнесли ни слова, ждали, когда он заговорит. Наконец он словно вспомнил, что они ждут его совета.

— Слушайте, если вы так серьезно настроены, то вы должны уклониться от общепринятого маршрута и идти на восток, никому ничего не сообщая. Тибетцам все равно, куда вы направляетесь, пока у вас есть доллары, чтобы затыкать им рты, а я смогу прикрыть вас по этой части.

— А если нас поймают без разрешения? — удивился Билл.

— Да кто будет проверять? — нетерпеливо отмахнулся Лука и залпом уничтожил бренди.

Он поморщился. Рене одобрительно посмотрел на Луку и наполнил его стакан.

— Какие разрешения на полпути к вершине?

Билл заерзал на стуле.

— Я думаю, было бы разумно представлять, на что мы нарвемся, если нас задержат в районе ограниченного доступа. И как, черт побери, нам избавиться от переводчика? Они ведь без переводчика туда не пропускают.

— Придется от него улизнуть. Встанем пораньше — и ищи нас, — ответил Лука.

— Так вот оно, значит, решение — встать пораньше? Это и есть наш план? — спросил Билл, качая головой. — Ты что, шутишь?

Лука поднял руку, словно в оправдание.

— Слушай, Билл, нам ведь не впервой, мы делали вещи и похуже. И Рене, как обещал, прикроет нас. — Повернувшись к Рене, Лука увидел, что тот откинулся на спинку, держа стакан на животе. — Я верно говорю?

Рене, казалось, неохотно вернулся в настоящее и посмотрел на них слегка помутневшими от бренди глазами.

— Ничего с вами не случится, — сказал он наконец. — Вы же не лезете в зону политического конфликта. Их главное… внимание приковано к туроператорам. Я выправлю вам необходимые документы, и вас пропустят.

Несколько секунд они сидели молча, оценивая риск, на который идет Рене.

— Вот что… Да пошли они знаете куда? Я тут такого говна наелся, что если меня отсюда выкинут, это будет как гора с плеч.

— Спасибо, Рене, — сказал Лука.

— Да, спасибо, — добавил Билл.

Рене кивнул, давая тем самым понять, что вопрос закрыт.

Со скрежетом отодвинув стул, Лука поднялся на ноги.

— Сейчас вернусь, — пообещал он и направился в туалет, пробираясь между столиками.

Возвращаясь в зал, он остановился. На его пути стоял хрупкий китаец, сидевший раньше за столом у окна. Одной рукой он кусочком ткани протирал стекла очков, а другую держал в кармане.

Лука замер на секунду, ожидая, что тот отойдет, потом вежливо кашлянул. Человек закончил протирать линзы, но явно не торопился пропускать Луку.

У него были необычно большие зрачки, чуть ли не во всю радужку. Благодаря этому в глазах стояло удивительно пустое выражение. Лука, видя, как эти глаза смотрят сквозь него, почувствовал мурашки на коже.

— Извините, — сказал он, произнеся одну из немногих известных ему фраз на китайском, и, покачав головой, проскользнул мимо.

Когда он вернулся за столик, Билл и Рене разговаривали.

— Ты и в самом деле невежественный глупец? — улыбаясь, спросил Рене у Билла. — Свастика — буддистский символ, приносящий удачу. Здесь ее можно увидеть хоть на дверях, хоть на предметах культа. Гитлер ее присвоил и переиначил немного, как и многое другое.

— Но на человеческом черепе? — возразил Билл, когда Лука уселся рядом.

Рене фыркнул.

— Вас в школах чему-нибудь учат? Местные воспринимают смерть не так, как европейцы. Подумай сам. Что делать тибетцам со своими покойниками? Хоронить? Ха! Попробуй-ка вырыть могилу в этой земле — она почище вечной мерзлоты. Да тебе целый день придется копать!

Он отхлебнул еще бренди, жестом приглашая Луку присоединиться. Лука опрокинул стакан и зажмурился, почувствовав вкус алкоголя. Потом он широко улыбнулся.

— И кремировать тела тоже нельзя, — продолжил Рене, отирая рот тыльной стороной ладони. — На этой высоте деревья можно по пальцам пересчитать, и любое приличное дерево идет на изготовление всяких необходимых штук, а не для того, чтобы избавляться от чего-то ненужного. — Он резко понизил голос. — Знаете, что они делают в итоге?

Оба отрицательно покачали головами.

— Они берут длинные ножи и нарезают покойников на части: кости, сухожилия, мышцы… все расчленяется. Потом они оставляют труп падальщикам, чтобы его очистили до костей, а кое-что скармливают собакам.

Билл поперхнулся бренди, покачал головой и изобразил на лице улыбку.

— Это отвратительно.

— А по мне, так вполне рационально, — весело возразил Рене. — Это называется «небесные похороны». Звучит, как и все в Тибете, очень мирно и духовно, хотя на практике оказывается довольно кроваво. По-настоящему изысканны здесь только цветы. Тибет — одно из немногих мест на земле, где есть приличные разновидности Cousinia — великолепная окраска и вообще очень редкий вид. Я в свое время немало засушил их для гербария. — Он снисходительно помолчал. — Вобщем, немалая часть тела используется для создания всевозможных орудий, музыкальных инструментов и прочей ерунды. Тот череп, что вы видели, возможно, был частью барабана или чашей для питья.

Он замолчал, чтобы они прочувствовали этот мрачный образ.

— А почему бы и нет? Если череп может удержать мозги, то должен удерживать и бренди!

Поблизости некоторые из посетителей резко отложили ножи и вилки. Лука и Билл, увидев их брезгливые взгляды, заулыбались.

Лицо Рене тоже сморщилось от смеха, но, прежде чем его живот перестал дрожать, он снова потянулся к бренди. Он на секунду задержал руку с бутылкой, его лицо посерьезнело.

— Я не знаю, ребята, что у вас на уме, но желаю удачи. Если вы задумали что-то рисковое, я готов прикрывать ваши тылы. Тибету нужны смелые люди.

Кинув взгляд на офицеров у окна, он снова наполнил стаканы. Его улыбка увяла, сменившись грустным выражением.

— А я свою смелость нахожу вот в этом!

Они разом подняли стаканы и осушили их. Лука и Билл поморщились, Рене громко рыгнул.

— Да, еще одно, — сказал Лука, чувствуя, как тепло от бренди разливается по телу. — Что такое «по»?

Рене на миг задумался, потом почесал затылок похожими на сардельки пальцами.

— Уверен, это означает «обезьяна», — ответил он. — А что?

ГЛАВА 19

— Просыпайся, Бабу.

Мужчина посмотрел на мальчика, спящего у него на руках. Ребенок прижался к груди мужчины, так что не было видно лица, одни только взлохмаченные волосы, раскачивающиеся в такт ходьбе.

— Давай, Бабу, просыпайся. Пора.

Он легонько потряс мальчика, и тот пробормотал что-то. Еще секунда — и он откинул назад голову и зевнул; рот открылся широко, как у медвежонка, пробуждающегося от спячки. Веки вспорхнули — раз, другой, потом остались открытыми чуть подольше, глаза попытались сфокусироваться на обветренном лице человека, который его нес. Мальчик посмотрел вперед, туда, где вдалеке мерцал слабый огонек. Каждый тяжелый выдох рождал на морозном воздухе облачко пара, медленно рассеивающееся по мере их продвижения вперед.

Над горными пиками сияла луна, вытравливая все цвета из дороги, по которой они шли вот уже много часов. Проводник устал, каждый шаг давался с трудом. Капельки пота собирались на лбу, стекали по темной коже и исчезали в черной бороде. Его закалили долгие восхождения и бесконечные тропы родного Непала, но вес рюкзака на спине и мальчика на руках прилично вымотал его. Свет вдалеке — вот единственное, что удерживало его теперь на ногах.

Они продвигались вперед шаг за шагом, и мальчик, повернув голову, смотрел на огоньки, которые по мере приближения становились все ярче. Огни поднимались по склону горы двумя неровными вертикальными рядами. Рука мальчика инстинктивно залезла в карман курточки из козьей шкуры и принялась перебирать четки. Он пропускал бусинки через пальцы по одной, гладкий нефрит успокаивал его.

Наконец тропинка стала шире, а камни — более мелкими и гладкими. Крупные булыжники были убраны с пути и лежали по краям аккуратными грудами. Человек остановился, позволил мальчику соскользнуть на землю, и теперь тот стоял на земле, цепляясь ручонкой за ладонь мужчины. Перед ними открывались широкие каменные ступени — начало огромной лестницы, которая вела в черноту горы.

Проводник глубоко вздохнул, на его губах появилась усталая улыбка.

— Молодец, Бабу. У нас получилось.

Ребенок поднял голову, и их взгляды встретились.

— Я не забуду того, что ты сделал для меня, — сказал мальчик, и голос прозвучал старше его лет.

Человек лишь кивнул в ответ и скинул рюкзак. Запустив руку в один из боковых карманов, он вытащил какой-то маленький предмет, замотанный в тряпицу. Он развернул ткань, и мальчик увидел изящный медный колокольчик, отливавший в лунном свете тусклым золотом.

— Дай им знать, что мы пришли.

Бабу взял колокольчик и принялся трясти им перед собой — высокий звон прорезал спокойный воздух. Наступила тишина, мальчик и мужчина напряженно ждали. Потом откуда-то сверху отозвался горн — низким, глухим звуком, который словно отдавался от каждого камня, каждого валуна на склоне горы. Бабу испуганно сжал руку мужчины. Легонько ответив на пожатие, мужчина повел мальчика к первой из громадных каменных ступеней.

По мере того как они поднимались, полосы света стали разделяться на отдельные языки пламени. Бабу разглядел очертания фигуры, сидящей на земле. Отсветы огня играли на его лице — лице человека лет двадцати. Обритая голова была откинута назад, глаза плотно закрыты, и он, казалось, не замечал мужчину и мальчика.

Бабу оглянулся и вытянул шею, стараясь рассмотреть все подробности. За каждым факелом застыла фигура, их были сотни, и все в одинаковых позах, на всех одежды яркого василькового цвета, из которых высовывались только руки. Лестница вела все выше и выше, и за каждым факелом сидела фигура в синем. Мальчик и мужчина поднимались, слыша, как пламя факелов потрескивает на ветру, видя, как вылетают и устремляются в ночное небо искорки.

Тут раздался голос. Поначалу тихий, едва слышный, что-то среднее между басом и тенором. Потом к нему один за другим стали присоединяться новые голоса, и наконец прекрасное переливистое пение покатилось по склону горы.

Постепенно Бабу стал различать формы, выплывающие из темноты. Это были здания с неприступными стенами, серые в лунном свете и уходящие в гору. Он принялся складывать воедино впечатления, пытаясь понять, где начинаются и заканчиваются эти сооружения, но тут неожиданно ощутил, как его дернули за руку. Проводник резко остановился. Они дошли до верха лестницы, и перед ними открылся двор. Его прорезал по центру длинный ряд деревьев, а под арками в стенах горели жаровни.

Всего в паре футов перед ними стояли два монаха, отделившиеся от толпы. Оба ждали, приветственно сложив руки.

Проводник низко поклонился.

— Намаете, досточтимые отцы, — сказал он. — Я прошу убежища для того, кто избран.

— Почему он ищет нас? — спросил один из монахов глухим дребезжащим голосом.

Это был древний старик с тонким угловатым лицом, выбеленным годами. Задавая вопрос, он уставился на проводника невидящим взглядом.

— Потому что ваш путь — путь истины.

— Что он будет делать с нашей истиной?

— Он будет подчиняться воле Будды.

После почтительного молчания вперед вышел второй монах. Он был моложе — лет пятидесяти пяти, и его губы уже начали складываться в теплую улыбку.

— Таши делек, старый друг, — сказал он, встав перед проводником. — Ты, вероятно, устал после долгого пути. — Потом он повернулся к Бабу, который стоял, устремив взгляд на монаха. — Добро пожаловать, дитя. Настоятель просил сразу же привести тебя к нему.

Монах протянул руку, взял ладошку Бабу и повел было его с собой, но мальчик отпрыгнул и вцепился в ногу проводника. Тот присел, и его лицо оказалось вровень с лицом мальчика.

— Ты должен идти с Дорже. Теперь он будет тебя защищать. Я больше не могу оставаться с тобой. Мне надо вернуться в деревню и привести твоего друга.

— Но кто они? — спросил Бабу дрожащим от испуга голосом.

— Они… друзья, — сказал проводник, отцепляя от себя мальчика и легонько подталкивая его. — Иди с ними.

Монах перед ними коротко поклонился и, развернувшись, собрался было увести мальчика в одну из арок, но его старший собрат вытянул руку и остановил их.

— Мальчик еще не достиг нужного возраста, — прошипел он.

— Я знаю.

— А инициация? — продолжал старший, еще больше понижая голос. — До совета он должен пройти инициацию.

— Не в данном случае, Рега. Это воля настоятеля.

Бабу поднял глаза на старого монаха, стоявшего у них на пути. Лицо мальчика посерьезнело, когда он вгляделся в странные, молочного цвета радужки, которые, казалось, смотрели на него из поврежденных глазниц. Потом он улыбнулся невинной детской улыбкой, протянул руку и коснулся синих одеяний монаха.

— Не расстраивайся, отец. Я не останусь здесь надолго.

ГЛАВА 20

23 мая 2005 года

Караван из трех яков и четырех человек медленно брел по сухим тибетским холмам. Темп задавали животные, двигавшиеся неспешно вне зависимости от того, шла тропа вверх или вниз. Они следовали вдоль неторопливо несущей свои бурые воды реки, на берегах которой время от времени встречались пятна зеленой растительности и худосочные, обдуваемые ветром деревца. Они давали защиту от жаркого полуденного солнца, но вскоре тропа, петляя, удалилась от берега в сторону открытого плато вдали.

Только теперь Билл и Лука впервые по-настоящему увидели на юге Гималаи. Снежные вершины пробивались сквозь низкую гряду облаков, словно неровный ряд клыков. Даже издалека они казались громадными и неприступными.

Замыкали караван два тибетца, погонщики яков, Джигме и Соа. На них были толстые куртки из козьего меха и войлочные сапоги, которые столько раз чинились, что исходный материал почти целиком исчез под заплатами. Они вели между собой неумолкающий разговор, время от времени покрикивали на яков или, если животные на шаг-другой отклонялись от тропы, кидали камушки в их мохнатые бока.

Каждый день они отправлялись в путь еще до рассвета и останавливались лишь изредка, когда тропа разветвлялась. Яки замирали, звякнув колокольчиками, в ожидании дальнейших приказов, Билл и Лука тем временем выпивали немного йодированной воды, радуясь передышке. Шедшие сзади Джигме и Соа почти не пили и не отдыхали, словно не замечая солнца и жары.

Поначалу, когда они только сошли с дороги у Тингкье, каждые несколько часов на их пути попадалась новая деревня. Там бурлила и пульсировала жизнь, на выбеленных стенах домов горели яркими красками вычурные подоконники. На плоских крышах женщины увязывали солому, а мужчины работали на террасах полей. Над деревнями поднимались облака пыли, а солома в лучах солнца светилась золотом.

Но чем дальше, тем реже встречались деревни, тем меньше они становились. Дома превращались в лачуги со стенами из гнилых досок и кровлей из небрежно набросанной соломы. В каждом доме готовили еду — дымок пробивался через отверстия в стенах и устремлялся в безоблачное небо. Небольшие деревеньки казались почти заброшенными, если не считать нескольких детей да встречающейся время от времени сонной собаки, поглядывающей на путников из тени. Иногда они даже проходили никем не замеченные. До перемены сезона оставались считаные дни, и все, кто мог работать, были в поле.

После трех дней пути по нахоженной тропе они наконец вышли на вершину горного уступа. Лука забрался на большой камень и принялся фотографировать своей видавшей виды камерой. Он знал, что Билл ни разу не брал камеру в их совместные экспедиции, а когда Лука спросил почему, друг постучал себя по виску и сказал, что предпочитает хранить все там, а не полагаться на стопку глянцевой бумаги, выцветающей с годами. Лука удивленно вскинул брови, услышав столь старомодное рассуждение, но им ничего не оставалось, как только признать различия во взглядах.

Лука, сделав достаточно снимков, залез в рюкзак, вытащил каргу и развернул ее, а Билл обошел яка и встал рядом с приятелем. Лука видел первую из длинной цепи гор, протянувшейся перед ним. Внизу клубился туман, словно земля изрыгнула его из своих складок, а к северо-востоку горы изгибались кольцом, словно там, спиной к ним, уснул динозавр.

Кругом царил невообразимый покой, будто время замедлило ход и мир наконец снова задышал в естественном ритме.

— Это они, — вполголоса сказал Лука. — Ради них мы сюда пришли.

Билл посмотрел на карту, потом, прищурившись, — на кольцо гор.

— Господи боже! Это поразительно. Какая у них, по твоему, высота?

— Вероятно, больше шести. Если карта верна хотя бы наполовину, мы скоро пройдем через Джонгсанг-ла и начнем спускаться к деревням у подножия гор. Судя по всему, их здесь три.

Губы Луки шевелились — он учился произносить название деревни на карте. Потом, показывая пальцем через долину, он прокричал: «Равок-тсо», обращаясь к ближайшему из погонщиков. Погонщик, упершись коленом в бок яка, затягивал веревку, проходящую под брюхом животного. Он посмотрел на Луку, кивнул и свободной рукой махнул в том же направлении.

— Равок-тсо, — повторил он и изо всех сил дернул за веревку.

Два дня они шли той же тропой, петлявшей у подножия гор. Лука почти все время молчал, внимательно обшаривая глазами каждую трещину, каждый изгиб горного хребта впереди. Иногда он разочарованно щелкал языком и убыстрял шаг, призывая погонщиков ускорить темп, а остановки делать только в конце дня, после захода солнца.

Шли дни и часы, и настроение у него ухудшалось. К тому времени, когда остальные вылезали по утрам из палаток, он уже выплескивал остатки кофе на ближайший камень и начинал сворачивать лагерь, чтобы как можно скорее тронуться в путь.

Билл точно знал, что беспокоит друга: они так и не увидели пока ни одного проложенного через хребет маршрута. На протяжении многих миль склоны поднимались отвесно, как крепостные стены, и лишь изредка их прорезали ущелья. Первоначально Лука полагал, что эти ущелья выведут их выше, но они были слишком круты и каменисты. По мере того как вставало, разогревая склоны гор, солнце, камни обваливались. Срываясь со стен ущелий, они летели с ошеломляющей скоростью и регулярностью. Звук камнепада громким эхом доносился до Луки и Билла. Они стояли, не двигаясь и прислушиваясь к грохоту. Джигме и Соа мрачно переговаривались, но ни Билл, ни Лука не произносили ни слова — каждый упавший камень напоминал им об опасностях, которые ждут впереди.

Бели Лука все больше загорался, то Билл погружался в себя, держался в хвосте каравана. Он редко поднимал глаза на горы, почти все время смотрел на тропинку перед собой, выбирая место для следующего шага. Только по вечерам у костра между двумя приятелями завязывался разговор, при этом Лука сетовал на отсутствие подходов, а Билл пытался подавить дурные предчувствия.

Когда они залезали в спальные мешки, Лука видел, что Билл, закрывая от него широкой спиной маленький блокнот, что-то пишет. Он знал, что Билл таким образом справляется с одиночеством — он всегда тяжело переносил разлуку с Кэти, и ни разу за все время совместных экспедиций Лука не спросил, что он строчит в блокноте. Так было всегда — Билл фиксировал все, до последней детали, классифицировал и переводил мысли на бумагу аккуратными предложениями.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒