Часть III 7 страница

Крис был несколько ошарашен.

– Я от Чепстона, – объяснил он. – Вы сами назначили мне прийти сюда.

Мистер Риплсмир подскочил, точно в соседней комнате разорвалась бомба, и хлопнул костлявой ладонью по своему высокому желтому морщинистому лбу.

– Вот память! – воскликнул он. – Дорогой мой, что случилось с моей памятью? Чепстон? Мейлин? Нет, Хейлин. Чепстон. Ну конечно! Я очень хорошо знаю Чепстона. Мой старый друг. Замечательный человек, такой образованный. Капельку чудаковатый, как вы находите, а?

– Пожалуй, – неохотно согласился Крис. – Но у меня слишком много оснований быть благодарным ему, так что я…

– Ну конечно, еще бы!.. – Судя по его неопределенному тону, мистер Риплсмир, очевидно, имел дурную привычку следить только за своими мыслями, не обращая никакого внимания на слова собеседника. – Присаживайтесь, дорогой мой, и расскажите, что привело вас ко мне. И помните, что я весь к вашим услугам, да‑ да.

Мистер Риплсмир с любезной улыбкой развел руками, точно предлагая половину своего состояния и еще кое‑ что в придачу.

– Чепстон счел, что, возможно, я мог бы быть полезен вам в смысле приведения в порядок ваших…

Мистер Риплсмир опять подскочил и опять хлопнул себя по лбу.

– Коллекций! – воодушевленно прервал он. – Ну конечно, мои коллекции! Теперь я все вспомнил, что случилось с моей памятью? Да, вы знаете, дорогой мой, – продолжал он любезно конфиденциальным тоном, точно сообщая Крису какую‑ то важную тайну. – Ведь Чепстон написал мне о вас. Коллекции, конечно. Но как это мило с вашей стороны, что вы пришли, необычайно мило. Я очень ценю это, да‑ да, особенно в наше время, когда почти утрачены приятные манеры, настоящие светские манеры.

Мистер Риплсмир впал в экстатический транс от доброты, которую проявил Крис, согласившись прийти к нему. Крис чувствовал себя неловко. Может быть, этот старый кретин рассчитывает, что он будет работать даром? Может быть, эта напускная любезность – только хитрый светский прием? Крис взглянул на мистера Риплсмира более внимательно. Он увидел невысокого старика с брюшком, одетого в довольно старомодный костюм синей саржи с синим в крапинку галстуком‑ бабочкой. Его крупные безобразные руки были наманикюрены. Его лоб казался выше, чем был на самом деле, благодаря стратегическому отступлению волос впереди. Значительная часть его красного лица, казалось, провалилась под подбородок. От этого оно приобрело сходство с розовой лягушкой и нижние веки оттянулись, так что мистер Риплсмир смотрел на вселенную обманчиво‑ аристократическим взглядом унылой ищейки.

– Чепстон дал мне понять, что вы не откажетесь платить мне… – начал Крис, переходя прямо к делу.

– Дорогой мой! Дорогой мой! – прервал его мистер Риплсмир. – Прошу вас не говорить со мной о деньгах. Я не выношу подобных разговоров. Они расстраивают меня, я человек слишком чувствительный. Упоминание о деньгах действует на меня так же, как если кто‑ нибудь царапает ногтями тонкий шелк.

И мистер Риплсмир весь передернулся от своей утонченной чувствительности.

– Тогда мне, пожалуй, лучше… – начал Крис, вставая со стула.

– Да вы меня совсем не поняли! – запротестовал мистер Риплсмир. – Садитесь, прошу вас, садитесь. Я настаиваю!

Крис в замешательстве повиновался, так как ему, по‑ видимому, не оставалось ничего другого. Мистер Риплсмир продолжал изливаться ему в своих чувствах.

– Я вас не осуждаю. Теперь такая грубость считается почти de rigueur. [10] Но я не одобряю этого, мне это совсем не нравится. Я вырос в кругу, где признаны были правила поведения леди и джентльменов, и я до сих пор придерживаюсь этих правил… К тому же, дорогой мой, когда мы с вами узнаем друг друга поближе, а я в этом уверен…

Здесь мистер Риплсмир приподнялся на один дюйм с кресла и отвесил церемонный поклон, на что Крис, точно в каком‑ то гипнозе, ответил тем же, чувствуя себя при этом неимоверным дураком…

– Вы поймете, какая у меня чувствительная натура. Напрасно я стал бы притворяться. У меня натура необыкновенная. Я несравненно острее воспринимаю всякие чувства, оттенки, настроения, чем другие. Всю жизнь это было для меня источником неописуемых страданий, и, однако, ни за какие блага я бы от этого не отказался. Вы этого не поймете. Вы принадлежите к ужасному новому поколению, столь холодному, столь черствому, столь эгоистичному, лишенному блестящего остроумия и наших тонких чувств.

– Что хотели бы вы мне поручить? – спросил Крис, решив, что не имеет смысла вступать с ним в спор на эту тему.

– Ну вот, вы опять, дорогой мой, вот опять! – воскликнул мистер Риплсмир, дрожа от своей уязвленной чувствительности. – Ну чего ради такой воспитанный молодой человек, как вы, напускает на себя эту плебейскую грубость. Бессознательно это? Или поза? Скажите мне, я хочу знать.

Крис был совершенно сбит с толку: он не знал, что сказать.

– Это, по‑ видимому, наиболее эффективный способ достигнуть чего бы то ни было, – рискнул он.

– Эффективный! – самое слово, казалось, оскорбило его. – Дорогой мой! Ну право же! Ну, скажите, на что нам с вами эффективность? Предоставим ее биржевым маклерам, шоферам и всем этим господам… – Он с жеманным пренебрежением сдунул с рукава невидимую пылинку и повторил: этим господам! Наше дело, если уж у нас должна быть такая ужасная вещь, как дело, – это наслаждаться жизнью, поддерживать высокие старые традиции.

– К этому можно подходить по‑ разному… – начал было Крис, но мистер Риплсмир снова прервал его, проявляя полное пренебрежение ко всему, что мог бы сказать Крис.

– Взглянем сначала на коллекции, – заключил он вставая. – Вы сами решите, доставит ли вам удовольствие привести их в порядок. Я, конечно, знаю их как свои пять пальцев, но не могу, вы понимаете, посвящать свое время тому… чтобы…

Он открыл перед Крисом дверь, и Крис оказался втянутым в утомительный фарс на тему: «Будьте любезны, пожалуйста», «нет, прошу вас», «что вы, что вы», «раз уж вы так настаиваете», который повторялся у каждой двери.

Мистер Риплсмир, важно выступая и разглагольствуя, провел его в конец широкого коридора к лифту. Ливрейный лакей проворно открыл перед ними дверцу.

– Первый этаж, Гардинер, – сказал мистер Риплсмир, улыбаясь очаровательно‑ ласковой улыбкой.

Лакей поклонился.

– Прошу извинения, дорогой мой, что везу вас в этой ужасной машине, в которой я, к счастью, ничего не понимаю, – сказал мистер Риплсмир, когда они вошли в лифт. – Я ненавижу машины. Они отнимают у жизни ее очарование, ее изящество. Но я так невероятно занят, что мне приходится пользоваться ими для экономии времени. Вот мы и приехали. Facilis descensus Averni. [11] Добрый старый Вергилий, какой поэт! Ха‑ ха‑ ха!

И, обращаясь к лакею:

– Благодарю вас, Гардинер.

– Благодарю вас, сэр.

– Вот и моя библиотечка, – сказал Риплсмир, открывая высокую дверь, покрытую обильной резьбой, и заставляя Криса войти первым. – Приятная комната, только, боюсь, сейчас она в некотором беспорядке.

Крис остановился как вкопанный, глядя перед собой в изумлении, почти в ужасе. Он не знал, чего он, собственно, ожидал, но во всяком случае не таких масштабов и не такого хаоса.

Библиотека занимала прекрасную комнату с высоким потолком, выходившую во внутренний двор и расположенную вдоль одной из его сторон. За исключением нескольких ниш с бюстами все стены были заняты книжными полками; к ним были приставлены стремянки, чтобы можно было добраться до верхних полок. На высоте пятнадцати футов, между верхним и нижним рядами окон, шла узкая галерея с резными перилами, по которой тоже были расположены полки. На сводчатом потолке была роспись – Аполлон и музы, подражание Тьеполо. Внизу стояли длинные столы, пюпитры, вольтеровские кресла у огромного камина и даже два старинных глобуса.

Причиной изумления Криса было неожиданное великолепие этого псевдоренессанса. Причиной его ужаса – невероятный беспорядок. Книги всех форматов и в самых различных переплетах стояли или лежали на полупустых полках. Столы и пол были завалены грудами книг, а в одном конце комнаты стояли огромные ящики, частью заколоченные, частью вскрытые, в которых виднелись кое‑ как уложенные книги. Сизифов труд – привести все это в порядок.

– Ну вот, дорогой мой! – воскликнул мистер Риплсмир. – Как вы полагаете, могли бы вы оказать мне любезность и разобрать все это? Я с удовольствием занялся бы этим сам, нет ничего, что было бы мне так по душе, как проводить все время среди моих любимых книг, но, к сожалению, у меня нет времени. Мне больно, уверяю вас, мне физически больно – и он патетически прижал руку к груди, – когда я вижу, в каком запущенном состоянии находятся все эти сокровища человеческого духа. Ах, дорогой мой, чем были бы мы без книг? Невеждами, чурбанами… Я сказал моему дворецкому привести библиотеку в порядок, но этот болван устроил здесь настоящую кашу. Очевидно, эта задача была не под силу его плебейским мозгам, хотя в других отношениях это весьма достойная личность.

– Как вы думаете, сколько у вас всего книг?

– Дорогой мой! – Мистер Риплсмир был скандализован. – Какой странный вопрос! Неужели вы думаете, что я могу это знать? Когда мне нужна какая‑ нибудь книга, – к сожалению, у меня не хватает времени прочесть все, что я хотел бы прочесть, – я посылаю за ней в библиотеку. Если этой книги у меня нет, я заказываю ее у книгопродавца. Это страшно просто. Но зачем же считать их?

– А что, собственно, вы хотите, чтобы я здесь делал? – спросил Крис, беспомощно взирая на этот хаос.

– Очень немного, фактически почти ничего. Я хочу, чтобы вы расставили их в каком‑ нибудь логическом порядке – предоставляю это всецело вам – и составили каталог. В подвале есть еще несколько ящиков с книгами, которые я получил в наследство от различных членов нашего семейства, людей в высшей степени образованных. Ящики нужно будет привезти сюда и обследовать. Всякую макулатуру нужно будет, разумеется, выкинуть. В моей библиотеке должны быть только самые сливки, только то, что есть самого лучшего!

В это мгновение взгляд Криса встретился со взглядом улыбающегося Вольтера работы Гудона. Показалось ему или действительно улыбка великого сатирика была чуточку более сардонической, чем обычно?

– А теперь давайте взглянем на коллекции, – сказал голос мистера Риплсмира.

Его аккуратные лакированные туфли затопали по комнате и вдруг остановились.

– Нам, пожалуй, не пробраться здесь, – сказал он, сердито поглядывая на ящики. – Эти несносные болваны. Я же сказал им, чтобы они приносили сюда ящики по одному. Или я забыл им сказать? Сюда, дорогой мой, сюда!

Если библиотека испугала Криса, то «коллекции» положительно привели его в панику. Он молча следовал за неугомонно болтавшим Риплсмиром из комнаты в комнату по каким‑ то апартаментам, напоминавшим баснословно богатую антикварную лавку. Тут были бесчисленные картины, масса старинной мебели. Стеклянные шкафы с фарфором, майоликой, греческими и китайскими вазами, слоновой костью и бронзой, расписными веерами и табакерками стояли по стенам в безумном беспорядке эпох и стилей.

В одной из комнат были сложены грудами папки различного формата. Крис открыл наудачу одну из них и увидел серию гравюр Пиранези с видами Рима. Мистер Риплсмир заглянул ему через плечо.

– Что это у вас там? – вкрадчиво спросил он. – Какое‑ нибудь сокровище?

– Пиранези, – рассеянно сказал Крис, полагая, что мистер Риплсмир узнает неподражаемый стиль художника.

– Пиранези? – недоверчиво переспросил мистер Риплсмир. – А! Ну конечно, Пиранези. Но, дорогой мой, ведь он драматург?

– Не Пиранделло, – нетерпеливо сказал Крис, – а Пиранези, итальянский гравер восемнадцатого века.

Мистер Риплсмир привскочил и ударил себя по лбу. Крис уже изучил эту пантомиму.

– Пиранези, Пиранези, Пиранези! – воскликнул он. – Ну конечно, конечно! О чем я только думал? Что случилось с моей памятью? Ну конечно, Пиранези. Ах, дорогой мой, какой стиль, какая глубина, сколько чувства! Какой художник!

– Излишне романтичный и манерный, – возразил Крис.

– Излишне романтичный! Ах, дорогой мой, тут я не могу с вами согласиться. Ни один художник не может быть для меня излишне романтичным. Я люблю романтику, она соответствует моему темпераменту, я обожаю ее. Кстати, как теперь смотрят на Пиранези? Его произведения ценятся высоко?

– Довольно высоко, по‑ моему, особенно если собрание полное.

– А оно полное? – с жадностью спросил мистер Риплсмир.

– Так сразу я не могу сказать, – ответил Крис, стараясь подавить улыбку. – Нужно будет тщательно сличить с полным собранием в Кабинете гравюр Британского музея.

– Ну еще бы, еще бы, – поспешно согласился мистер Риплсмир. – А теперь вы видели мою скромную маленькую коллекцию. Все, что я от вас хочу, это разобрать ее, описать каждый предмет, указав период, стиль, имя художника, все сколько‑ нибудь интересные исторические и эстетические данные, а также ваше мнение о его художественной ценности и примерную стоимость в настоящее время. Только и всего, дорогой мой, только и всего!

Крис ахнул, а затем, придя в себя, начал внушать старому джентльмену, что на это потребуются не недели, не месяцы, а годы; что нет на свете такого человека, который был бы способен вынести компетентное суждение об этой массе разнородных предметов и что, даже когда они будут тщательно разобраны, придется для каждой отдельной категории пригласить на консультацию эксперта…

Но мистер Риплсмир не слушал. Он спрашивал себя вслух, безопасно ли перевести сюда из банка его фамильные драгоценности и разложить их по витринам. Нет, пожалуй, не стоит…

Вдруг он взглянул на часы и схватился за голову; его лягушачьи глаза выпучились от ужаса.

– Дорогой мой, вы знаете, который теперь час? Почти половина первого! А милая леди Иглсуик обещала приехать сюда к завтраку с герцогиней. Какое несчастье, если я не буду готов к их приезду! Вы, разумеется, извините меня…

– Конечно, но…

– С какого дня вы сможете приходить регулярно? – спросил мистер Риплсмир, поспешно направляясь к двери в сопровождении Криса.

– С понедельника, – сказал Крис, вспомнив, что свадьба Жюли назначена на субботу.

– С понедельника? – рассеянно переспросил мистер Риплсмир, несколько раз подряд нажимая кнопку звонка и нетерпеливо топая ногой. – Ах да, ну конечно, с понедельника. Робертсон! Где же Робертсон? Почему меня вечно заставляют ждать?

– Отлично, – сказал Крис, тоже начиная нервничать от этого кривлянья, – но разрешите узнать…

– Да, да, с понедельника, пусть это будет с понедельника, – воскликнул мистер Риплсмир уже в каком‑ то исступлении. – Но не говорите мне ни слова о деньгах. Напишите мне об этом. Вы знаете, я не выношу разговоров на подобные низменные темы… А‑ а, Робертсон, – с ехидной вкрадчивостью обратился он к испуганному лакею. – Мне пришлось звонить три раза. Проводите этого джентльмена, а затем обратитесь к дворецкому, получите расчет и уходите прочь, слышите, уходите прочь! – Мистер Риплсмир почти выкрикнул последние слова. Он судорожно потряс руку Криса и, как сумасшедший, ринулся из комнаты, попутно вопя: – Прощайте, дорогой мой, да, да, в понедельник, извините меня, я должен идти, эти ужасные сцены с прислугой, а ведь они же знают, какая у меня чувствительная…

Как только Крис выбрался из дома, он остановился, отер пот со лба и несколько раз глубоко вдохнул в себя воздух. Продолжительное пребывание с чувствительным мистером Риплсмиром привело его ум в состояние полного замешательства: он испытывал одновременно изумление, досаду, негодование и желание смеяться. Вот это так действительно редкостная рыбка, настоящий музейный экземпляр одного из представителей допотопной фауны. До сих пор Крису ни разу не представлялось возможности наблюдать подлинного довоенного плутократа в его родной среде. Первый опыт казался довольно тяжелым. И потом, что же решить насчет этой работы? Он решил вернуться в Кенсингтон пешком через Хайд‑ парк.

День выдался на редкость мрачный. Газоны, пропитанные дождем, выглядели потертыми и облезлыми, лишенные листвы деревья – холодными и закопченными; было что‑ то безнадежное в ровной, прямой, усыпанной гравием дорожке, обнесенной оградой с обеих сторон. Кругом стоял мутный туман, и люди на расстоянии ста шагов казались тусклыми призраками. Вдобавок ко всему этому унынию Криса сопровождали две олицетворенные абстракции – Печальная Необходимость и Душевная Склонность, которые горячо обсуждали его будущее.

– Ну‑ с, как мы теперь поступим? – спросила Печальная Необходимость бодрым деловитым тоном.

– Пошлем его к черту? – предложила Душевная Склонность с безответственным смешком.

– Почему?

– Да это же претенциозный психопат.

– Он же тебе показался забавным.

– Посмотреть на него – да, забавно. Но видеться с ним каждый день – от этого можно с ума сойти.

– По‑ твоему, лучше устроиться учителем в школе, если, скажем, удастся найти место?

– Мне противно и то и другое.

– Ну знаешь, так или иначе нужно на что‑ то решиться и действовать, – настаивала Необходимость. – Понятно? Сегодня среда. Что ты намереваешься сделать в понедельник? Плюнуть на все и послушно отправиться домой. Или предложить Гвен взять тебя на содержание? Или у тебя есть еще какой‑ нибудь план?

– Ну, ну, хватит, – раздраженно сказала Склонность. – Незачем столько говорить об этом. Сдаюсь. Я напишу старому болвану. Как мне начать? «Милейший мой, ввиду моей крайней чувствительности я не решаюсь просить вас взять меня на работу…» О боже правый!

– Что ж, придется все‑ таки поступить к нему. Другого выхода нет.

– Знаю.

– И нечего смотреть на это сверху вниз. Во всяком случае ты будешь среди книг и красивых вещей…

– Уф! Копившийся десятилетиями навоз Риплсмиров!

– Так ты, может быть, предпочитаешь скамью безработных на набережной Темзы и убежище Армии спасения?

– Сдаюсь, – сказала Склонность, с легким вздохом прощаясь с юностью, – я напишу ему.

И Крис написал – нескладное высокопарное письмо, результат множества разорванных черновиков.

Ответ пришел с удивительной быстротой, ибо мистер Риплсмир принадлежал к тому поколению, которое отвечало на все письма с обратной почтой. Мистер Риплсмир был «искренне восхищен» решением Криса. Он отлично понимал желание Криса продолжать свои занятия и давал понять, что, работая «только с девяти до четырех», он будет «иметь в своем распоряжении массу времени».

Он надеялся, что Крис «окажет ему честь» и согласится ежедневно завтракать с ним, или, если Крису будет угодно, завтрак будет подаваться ему в библиотеку; это означало, что, когда мистер Риплсмир будет оставаться один, Крису надлежит его развлекать, а когда ему удастся залучить к себе кого‑ нибудь поинтереснее, Крису придется довольствоваться бутербродами.

В денежных делах, к которым он «подходит с искренним отвращением и чрезвычайной щепетильностью», мистер Риплсмир проявил неожиданную для столь чувствительного человека твердость. Пять фунтов в неделю – это невозможно. Такая большая сумма… налоги… падение дивидендов… чрезмерные требования к человеку с таким скромным состоянием… нежелание поощрять расточительность в молодых людях. Короче говоря, два фунта в неделю, или не о чем больше разговаривать. Мистер Риплсмир с нетерпением предвкушал «счастливое содружество», и не будет ли Крис любезен немедленно сообщить о своем окончательном решении, поскольку за это время ему предложил свои услуги другой молодой человек, «весьма компетентный в данной области». Только «старые узы счастливой дружбы» с мистером Чепстоном заставляют его отдать предпочтение Крису, хотя мистер Риплсмир милостиво добавлял, что он «льстит себя надеждой», что Крис окажется «именно тем человеком, который ему нужен».

Получив это послание с недвусмысленным ультиматумом – два фунта или ничего, Крис в ярости дважды обошел Кенсингтонский парк. Он отвесил презрительный поклон памятнику принца Альберта, этому причудливому олицетворению августейшей добродетели. Он бросил свирепый взгляд на энергичного всадника Уотса, прекраснодушно приветствующего несуществующий восход несуществующего солнца. И с бессильной злобой оглядел маленького жеманного Питера Пэна работы Фремптона – этот гнуснейший из всех памятников, символизирующий бессмысленное бегство в идиотически иллюзорный Кеннет‑ Грэхемовский мир, девиз которого мог бы быть – «Давайте все вообразим, что мы веселые сынки банкиров…».

Он написал мистеру Риплсмиру краткое письмо, изъявляя свое согласие, и в этот вечер выпил после обеда столько портвейна, что Гвен пришлось самой укладывать его в постель.

Пять

Если бы Хейлины не горели желанием выгодно женить Криса, а, наоборот, стремились внушить ему отвращение к браку, они вряд ли могли бы поставить более удачную серию предостерегающих живых картин, чем свадьба Жюли.

Началось с того, что родители приехали почти тайком, после наступления темноты, в наемной машине. Нелл была в новом сшитом на заказ костюме, по покрою которого можно было заметить усилия провинциального портного. Она ликовала и вместе с тем нервничала. Фрэнк напоминал портновский манекен, но его великолепие омрачалось широким черным шарфом, которым поддерживалась его «больная» левая рука; у него был испуганно‑ виноватый вид. Этот новый метод лечения паралича вызвал громогласные соболезнования Жюли и Гвен, Крис же созерцал все это молча.

Сказать правду, молчание было главным занятием Криса во время и после обеда, прошедшего в оживленных разговорах о будущем решительно всех, кроме него. Теперь, когда брачный контракт был подписан, всякое притворство было отброшено, даже при Гвен. Жюльетту ласково пожурили за то, что она пригласила в качестве опекуна такого «мальчишку», как Ротберг, но даже это было прощено в атмосфере розового благодушия.

Крис слушал их радостную болтовню.

– Мы продали дом! – с сияющим видом объявила Нелл.

– Не может быть! Как замечательно! – Жюльетта захлопала в ладоши. – За сколько?

– Восемьсот фунтов сверх задолженности по закладным! – сказал Фрэнк.

– Вам просто повезло! – воскликнула Гвен.

– Повезло, не правда ли? – подхватила Нелл.

– Здесь у меня кое‑ какие цифры, которые вам, возможно, будет интересно узнать, – сказал Фрэнк, вынимая из кармана большой, сложенный вдвое конверт. – Мы это вычислили с Хичкоком. Надеюсь, вы поймете из них, что наше состояние спасено!

Дамы разразились целым фейерверком поздравлений, насладившись которыми Фрэнк приступил к делу.

– Постойте‑ ка, постойте‑ ка! На чем я остановился? Ах да. Восемьсот фунтов позволяют расплатиться со всеми долгами, и у нас еще остается четыреста пятьдесят на погашение задолженности банку, которая составит после этого всего двести двадцать фунтов тринадцать шиллингов шесть пенсов – то есть фактически сведется к нулю. Остальное будет погашено, как только мы получим первые семьсот пятьдесят фунтов от Жюли. Экономия в тридцать фунтов в год на одних процентах!

Гул одобрения поднялся, как фимиам. Фрэнк, по‑ видимому, был тронут. Он снял очки, осторожно положил их на колено и высморкался громко, как труба герольда. Затем, указывая очками на Жюли, он внушительно объявил:

– Все это главным образом для сведения Жюли. Но я хочу, чтобы вы выслушали меня и поняли не только, что она делает дли нас, но и как мы все помогаем друг другу в этом деле первостепенной важности. Ни одна дочь не могла бы сделать больше. Да будет она щедро вознаграждена!

– О папа!

– Я воздаю тебе должное, только и всего. Итак, на чем же я остановился? Ах да. Во‑ первых, Жюли, мы, старики, чувствуем, что нужно сделать все возможное для блага наших детей. А посему мы снимем небольшой коттедж и постараемся жить на четыреста фунтов в год.

– О! – воскликнула Гвен.

– Неужто это возможно? – спросила Жюли.

– Это необходимо – на ближайшие десять лет. Если я останусь в живых, мне будет тогда около шестидесяти лет, а вашей матери… – тут он заметил холодный взгляд Нелл, – гораздо меньше, разумеется. Итак, мы еще можем надеяться провести закат нашей жизни среди относительного благополучия.

– А нельзя ли сделать так, чтобы благополучие наступило раньше? – спросила Жюльетта, которую похвалы, расточаемые ее самоотверженности, взвинтили до истинного героизма. – Почему не взять у меня всю тысячу?

– Леди Хартман должна иметь несколько шиллингов на булавки, – сказал Фрэнк. – Но вернемся к плану. Он, на мой взгляд, очень хорош. Из‑ за того, что мы платим семь процентов по закладным, наше состояние в этом году даст всего лишь триста пятьдесят фунтов дохода.

Снова поднялся ропот, на этот раз ропот соболезнования или, вернее, негодования по адресу Шейлоков, требующих семь процентов с людей, которые сами получают, вероятно, не больше девяти или десяти.

– А теперь прошу вас вникнуть в мой план. Мы берем себе четыреста фунтов из семисот пятидесяти Жюльетты; остается триста пятьдесят. Это и наш доход идут на выкуп закладных. Вся красота этого плана, – с энтузиазмом добавил Фрэнк, – в том, что с каждым годом состояние будет давать все больше и больше дохода, так что каждый год можно выплачивать по закладным больше и больше и получать благодаря этому больший доход. Это и есть то, что в математике называется геометрической прогрессией.

– А что это такое? – спросила Жюльетта.

– Да я же только что объяснил, – поспешно сказал Фрэнк. – Пожалуй, я не буду входить в подробности, важен принцип. Из‑ за проклятой задолженности мы в этом году выплатим только четыреста пятьдесят фунтов. В будущем – семьсот. И так далее. Мы вычислили, что через десять лет будет выплачено свыше десяти тысяч и доход наш превысит тысячу фунтов. Ну разве это не великолепно?

– Все это звучит очень соблазнительно, – с сомнением в голосе сказала Гвен, – но я ничего не понимаю в цифрах. А вы, Жюли?

– Я тоже, – милостиво улыбнулась Жюльетта, – но раз папа говорит…

– Это чисто коммерческое дело, – скромно сказал Фрэнк. – Итак, к тому времени общая сумма, авансированная нам Жюли, достигнет семи с половиной тысяч без процентов. Такая щедрость должна быть соответствующим образом вознаграждена. С полного согласия матери я изменил свое завещание так, что Жюли получит, во‑ первых, чистых десять тысяч.

– Какой ты милый! – Жюльетта подбежала к отцу и нежно поцеловала его. – Только, пожалуйста, не говори о завещании. Ты знаешь, я не выношу…

– Никто не бессмертен, – сказал Фрэнк, точно возвещая о каком‑ то новом важном открытии. – Обязанность всякого делового человека – предвидеть подобные события и принимать соответствующие меры. Что же касается остальных денег, независимо от того, какова будет их сумма, она будет по справедливости поделена между тобой и Крисом.

– Так что мы во всех отношениях надеемся и верим, что все будет сделано по справедливости, – сказала Нелл.

– Что же касается Криса, – сказал Фрэнк, поворачиваясь в его сторону. – Да что же с ним случилось? Где он?

Крис отправился ко сну.

Лечь спать – это была хорошая мысль; но это не было идеальным алиби. Как‑ никак пришлось встать и пережить свадьбу Жюли до конца.

Крису было трудно сказать, как именно он представлял себе эту свадьбу раньше; но на деле она прошла для него как мрачный кошмар, который он наблюдал, встревоженный, но бессильный что‑ либо изменить.

Некоторые детали ярко выделялись из общего туманного пятна. Мельком виденное лицо Жюльетты, покрасневшее и несчастное, когда она сходила к автомобилю с лестницы Гвен, шурша белым шелком подвенечного платья. Поездка во втором автомобиле с Гвен, которая держала Криса за руку и взволнованно и бессвязно говорила ему что‑ то, а он, не слушая ее, не сводил неподвижного взгляда с безрадостных улиц. Мрачная лестница, ведущая в зал регистрации, где дожидался с несколькими друзьями Джеральд.

Снова и снова лицо Жюльетты, становившееся все бледнее и бледнее, в то время как Крис, в судорожном бессильном кошмаре, силился сказать то «она сейчас лишится чувств», то «остановись, Жюли, остановись, пока еще не поздно! » и не мог вымолвить ни слова.

Внутренняя борьба с чувствительностью, охватившей женщин, как облако невидимого слезоточивого газа.

Подпись в метрической книге и безмолвное «так вот оно что…» при известии, что Джеральд был уже женат и разведен.

Уверенность, что смертельно бледная Жюли упадет в обморок, когда она споткнулась на лестнице.

Возвращение с родителями и Гвен под аккомпанемент истерических рыданий.

Ненависть к тупым и самоуверенным лицам сопровождающих Джеральда друзей‑ мужчин, готовых до последней капли крови отстаивать систему, которая, в свою очередь, отстаивает и гарантирует их доходы; к ярким и шикарным женщинам, возбужденно обсуждавшим, что предпримут «Джерри и Жюли», когда «вернутся назад».

Лицо Жюльетты, когда она поцеловала его на прощание, Жюльетта, возбужденная и раскрасневшаяся от шампанского, когда она болтала с небольшой группой друзей, столпившихся вокруг автомобиля.

Затем жужжание мотора, идиотское «ура» друзей‑ спортсменов, когда автомобиль тронулся в путь к Дувру и Монако, и руки Жюльетты над головой, руки новой Иокасты, обреченной на заклание.

Все это очень просто и обыденно, повседневное происшествие, одним Стрефоном и одной Хлоей больше. И однако… бесповоротные решения, моральные последствия, социальные обязательства…

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒