Кирилл Казанцев 7 страница

– Но почему такой выбор, Алексей?

– Ну, решил я так, – смущенный мужчина пожал плечами. – Личность, конечно, заметная, но разве поймешь, кто под ней скрывается? Хотелось, чтобы люди обратили внимание. Когда отсиживался в Междуреченске, общался с мужиком, он до увольнения работал гримером в театре, таскал с работы всякий реквизит. Не поверишь, но в этом театре действительно одно время пытались поставить «Квазимодо»… ну, в смысле, «Собор Парижской Богоматери»… Денег, правда, не хватило на такую масштабную постановку…

– Рискуешь, сынок. Признайся, ты прибыл в наш город, чтобы восстановить справедливость?

– Да, батя…

– Ну что ж, я всегда говорил твоей матери, что тебя посадили по сфабрикованному обвинению и ты никого не убивал. Кстати, этого урода в Аргабаше уже ищут. Менты на ушах, прочесываются леса. По моим сведениям, они еще не связывают этого драчуна с побегом зэка из колонии № 9 полтора месяца назад. Но что им мешает это сделать, Алексей?

– Да ничто не мешает, – улыбнулся Корчагин. – Была бы голова на плечах. Давай, батя, выпьем за то, чтобы это произошло не сегодня и не завтра.

Мужчины чокнулись. Щеки Дмитрия Ивановича порозовели, человек возвращался к жизни.

– Расскажи, батя, что тут творится, – попросил Алексей. – Ты, я чувствую, информированный.

– Ты не знаешь? – насторожился отец.

– Не всё… Но кое‑ что знаю. Иначе не затеял бы этот сыр‑ бор. Мне на зону приходили письма от некой Юли Кутейкиной, подруги Лиды. Смутно такую помню. Она о многом писала – но в основном в завуалированном виде, почта проверялась. Похоже, девушка неглупая и пугливая – просила отвечать до востребования…

– Выходит, ты знаешь про Лиду?

– Знаю, батя…

– Многое за девять лет изменилось в Аргабаше, – сказал отец и замолчал, задумчиво поигрывал вилкой.

– Магистральный газопровод по городу протянули? – улыбнулся Алексей.

– Если бы… Страна изменилась за девять лет. Ну, и Аргабаш, соответственно… Гаркун Егор Тимофеевич, бывший «шериф», умер от сердечного приступа через полгода после твоей посадки. Два дня успел на пенсии отдохнуть, прихватило… Вместо него теперь Пузыкин, ему майора кинули. Паршивый тип, мстительный, вороватый. Ты, конечно, в курсе, что милиция теперь у нас полиция, избавилась от дискредитирующих ее последних приличных людей… Через месяц после смерти Гаркуна переизбрали городской совет – ну, сделали вид, что переизбрали. Уволили главу администрации Вострякова – вызвали в Горно‑ Алтайск и там пропесочили по первое число за неумение управлять районом. Теперь у нас глава – Рудницкий Леонид Константинович. Он теперь на «папском престоле», – пошутил Дмитрий Иванович. – Папик, блин. Всю мазу в районе держит, как говорят у вас на зоне… Прости.

– Да ничего, отец, – улыбнулся Алексей. – Зона – это маленькая жизнь, все правильно. Иначе говоря, Рудницкий – и глава администрации, и главный мафиозо района? Держит в руках все нити.

– У него надежная лапа в Горно‑ Алтайске. А может, не только в Горно‑ Алтайске – иначе не развил бы такую деятельность. Он полновластный хозяин, ничего не боится. Собственная армия, собственная полиция, чиновничья рать. Весь бизнес в районе под колпаком у Рудницкого. Его тут слушают и в рот ему заглядывают – буквально все. Готовы сорваться по первому зову. То, что раньше было подлостью, теперь – умение жить. Поговаривают, что он отныне курирует легальный бизнес, имеет хороший навар с туризма, со строительства в зонах отдыха, контролирует добычу орляка, который отсюда гонят в Японию. Но я готов тебе поклясться, Алексей, наркотрафик через район не иссякает, возят гашиш, марихуану, прочую дурь. Отсюда прямая дорога до Новосибирска, до Новокузнецка. А стали бы этим заниматься без высочайшего согласия местного авторитета? Да ни в жизнь. Стало быть, он как минимум в доле – если не по уши в этом бизнесе. У Рудницкого роскошный особняк в горах – под Белой сопкой. Охраняется, как Кремль, оттуда в город проложили асфальтовую дорогу… Знаешь, Алексей, – вздохнул отец. – Похоже, этот тип вцепился в наш район стальной хваткой. Всякое, конечно, в жизни случается, и однажды его могут турнуть из администрации. Но если такое произойдет, он все равно останется главным криминальным «академиком» района. Он неподсуден. И не дурак. Думаешь, смогут его связать с теми отморозками, которых ты уделал? Да он их в глаза никогда не видел. Может, и вправду не видел, кто знает. У пахана хватает сотников, десятников, незачем напрямую общаться со всякой шелупонью… Наше коневодческое хозяйство – это тоже сейчас его собственность. Работают батраки, наемные управляющие. В хозяйстве три десятка лошадей, кочуют и по выставкам, и на соревнования их вывозят. Бизнес процветает – все бы ничего, кабы не присвоил этот подонок наше с тобой дело…

– Разберемся. Про пацанов что‑ нибудь знаешь? – нахмурился Алексей.

– Кончились твои пацаны, сынок, – помрачнел отец. – Говорю же, многое в этом городе изменилось. Вовка Струве разорился за пару лет, пустился во все тяжкие. «Рыбачил» – промышлял воровством в зонах отдыха. «Юриком» заделался, по‑ вашему говоря. Мошенничал по полной программе – представлялся туристам на базах и пансионатах представителем фирмы, оказывающей комплекс услуг – ну, вроде конных прогулок, полетов на дельтаплане, лечебных процедур, – собирал с народа деньги и исчезал. Несколько дел провернул, а потом его стали бить. Однажды так по башке настучали, что он ей тронулся… Серьезно, крыша поехала, сначала в депрессию впадал, потом в какие‑ то смутные пограничные состояния, людей перестал узнавать, с вещами вокруг себя не ладил. Возили на обследование в Барнаул – глухо. Временами были проблески, но как‑ то ненадолго. Сейчас он в районной больнице лежит – в психиатрическом отделении. Кризисный период у парня – чуть в колодец не спрыгнул. Едва поймали. Сестрица Танька добилась, чтобы курс лечения провели – всех медиков на уши поставила. Она такая крикливая теперь, как Маугли – любого достанет…

– Танька здесь? – криво усмехнулся Алексей.

– Здесь она, где ей еще быть? Живет в своем доме, за братцем ухаживает. Мать с отцом у них давно скончались. Танька, после того как тебя посадили, слонялась тут мертвой тенью, потом уехала учиться – вроде бы в Красноярск. Отучилась, работы приличной в городе не нашла, мыкалась из конторы в контору, плюнула – вернулась на родину. Пишет какие‑ то статейки для сетевых изданий – дистанционно работает, так сказать, в Интернете. Вроде и не делает ничего, а деньжата текут. Впрочем, все сейчас как‑ то крутятся…

– Вовку‑ то нормально лечат? – хмуро бросил Алексей. – Надежда есть?

– Не ко мне, сынок, – развел руками отец. – В наших больницах, собственно, не лечатся, а болеют… Кто там еще? Коптелый спился – причем окончательно, трезвым не бывает. Формально числится в автомастерской, руки золотые, да, похоже, на него давно там плюнули. Еще один неудачник. Встречал я его пару недель назад – навеселе был, похихикал еще: дескать, полный аут, допился, уже черные кошки дорогу уступают. Пропал человек, не может без водки…

– Что с Антоном Вертковским, батя?

Дмитрий Иванович поморщился.

– Лучше не спрашивай. Столкнулся в прошлом месяце с твоим корешем – наведывался в Аргабаш по хозяйственным делам. Представительный такой стал, в плечах раздался – поперек себя шире. Рожа довольная, самоуверенная. Жена у него все та же – Люсьен, фифа напыщенная. Дом отгрохали, сына родили, машина – не машина, а целый танк.

– А что не так, батя? – не понял Алексей. – Ну, повезло человеку, жизнь сложилась. Не всем же спиваться да по зонам и психушкам чалиться.

– Чересчур хорошо сложилась, – фыркнул Дмитрий Иванович. – Один из личных телохранителей господина Рудницкого Леонида Константиновича.

– Повтори, – насупился Алексей.

– Да всё ты слышал, – отмахнулся отец. – Скурвился твой кореш, зазнайкой стал, людей в грош не ставит. Сутки работает, двое отдыхает. Леонид Константинович своим работником доволен.

– Ты серьезно? – опешил Алексей. – Вот же западло… Как он мог? Юлька Кутейкина ни о чем таком не писала…

– Мне так думается, – крякнул Дмитрий Иванович, – что как отбыл ты по этапу, так Леонид Константинович взял твоего дружка за горло – дескать, сожгли мою наркоту с Корчагиным, теперь отрабатывай. Думаю, у Антона выхода другого не было. А потом втянулся, понравилось, красивая жизнь любого испортит.

– Не любого, – проворчал Алексей.

Выпили не чокаясь, словно за покойника.

– Про Лиду расскажи…

– Забыть не можешь?

– Как я ее забуду? Мертвую – не смог бы. А она живая…

– Это не жизнь, сынок… Нашелся у нее в итоге богатый родственник – какой‑ то троюродный дядька по линии матери. Заботиться о ней не пожелал, но выделил сумму на лечение. А после лечения – на дальнейшее существование. Ну, чтобы отстали. Для него так проще. Человека трудно винить – он при жизни… прости, Алексей, – до пожара о существовании Лиды даже не подозревал. Приезжал из Сургута пару раз, заплатил за содержание в отдельной палате. Девушка выдержала несколько операций, сейчас она просто растение – говорить не может, передвигается с трудом, видит только тени, лицо обезображено, о чем думает – только она знает… Ты уж прости, сынок, за излишний натурализм. Лежит в районной больнице – палата со всеми удобствами в психиатрическом корпусе. В том самом, где и Вовка твой обретается – только у него условия попроще…

– Почему в психиатрическом? – содрогнулся Алексей.

– А ты сам догадайся. Глухая депрессия, она целиком в себе, память отсутствует – не помнит, кто она такая. Что‑ то читает по азбуке Брайля, музыку слушает. Ты не думай, что я намеренно о ней справки наводил, просто разговорился однажды с женщиной в районной поликлинике – вместе в очереди сидели. Она трудилась нянечкой в этом отделении… Пустое это, Алексей, – расставшись с меланхолией, изрек родитель. – Я рад тебя видеть – живого и возмужавшего, но зря ты сюда приехал. Не к добру. Окопался бы где‑ нибудь в медвежьем углу, кинул бы весточку – мол, живой, на свободе, – мне бы хватило для полного счастья. Глупо воевать с этой мощью. Я бы помог тебе, но уже старый. Откажись, целее будешь. И мне спокойнее. Не вырезать эту раковую опухоль.

– И все же я попытаюсь, отец… – У Алексея судорогой сводило скулы. – Не могу уже уехать. Глупо звучит, но добьюсь справедливости. Доживем мы с тобой, отец, до решительной и бесповоротной победы добра. Хорошо бы тебе, кстати, исчезнуть из этого дома, – вернулся к прозе Алексей. – Есть где отсидеться? От греха, как говорится, подальше. Сдается мне, что будущие калеки на днях сюда придут.

– Думаешь, догадаются? – насторожился отец.

– Сам признаюсь, – усмехнулся Алексей.

Мужчина с женщиной вернулись из гостей в десятом часу вечера. Уже стемнело. Крупный мясистый субъект в солидных очках первым ввалился в прихожую, стилизованную под охотничий домик, не позаботившись пропустить вперед супругу. Он был нетрезв и чем‑ то недоволен. Скинул стильный плащ, швырнул его на лихо закрученный бараний рог, повернулся к стройной женщине, входящей в дом.

– Плохо водишь, дорогая, к метле привыкла?

– Ой, как смешно, – скорчила гримасу женщина. Она тоже была чем‑ то раздражена. – Извини, но на этой улице, куда ты меня направил, Сусанин несчастный, такой асфальт, что его проще по обочине объехать. Подумаешь, бампер поцарапала, какая трагедия. Завтра приедут люди и все исправят. Денег нет на новый бампер?

– Лучше бы я сел за руль, – ворчал мужчина, направляясь к холодильнику и извлекая из него початую бутылку импортной минеральной воды. Он жадно припал к горлышку, жидкость текла по подбородку.

– Ты пьяный, – фыркнула женщина. – Тебе нельзя за руль.

– Неужели? – изумился мужчина. – С каких это пор мне пьяному нельзя за руль? Дума приняла соответствующий закон?

– С таких это пор, что рядом с тобой сидела бы я, – отрезала супруга. – Хочу еще немного пожить, дорогой. Будешь наедине с собой – носись в каком угодно состоянии, хоть в лепешку разбейся. А со мной такие номера не проделывай. Вы с этим гадким прокурором выжрали литр виски, и куда в вас столько лезет? Господи, терпеть не могу эту пошлую личность, почему я должна присутствовать на ваших «официальных приемах»? – Женщина не дождалась, пока супруг возьмет у нее плащ, разоблачилась самостоятельно и повесила верхнюю одежду на плечики. – Он такой скользкий, ехидный, смотрит так, словно хочет меня изнасиловать. И жена под стать – вульгарная, грубая, ржет, как сивая кобыла. Откуда они выкапывают такие бородатые несмешные анекдоты? Все, дорогой, я в шоке, иду спать, моей тонкой натуре требуется долгая реабилитация.

– Не забудь помыться, – грубовато гоготнул мужчина, неловко стаскивая ботинки. – И хорошенько отдохни, пока будешь мыться. Через пять минут я приду к тебе в спальню. Вот только навещу нашего бледнолицего друга…

– Господи, мужчины, вам нужно только одно… – Женщина картинно закатила глаза и прошла в гостиную, чтобы посидеть немного в кресле, дать отдых натруженным ногам.

– Мы хотя бы знаем, что нам нужно, – фыркнул глава семьи, пинком отправляя ботинки под обувную полку. – А вот вас, баб, хрен поймешь. Только красивую жизнь подавай – и чего она стоит и в каком дерьме приходится купаться, вас это уже не волнует…

– Превосходно, у нас в гостиной нет света, – обнаружила супруга, щелкая туда‑ сюда выключателем. – Что за ерунда, дорогой? Наша домработница, на которую ты смотришь, как на пареную форель, ушла два часа назад. Могла она устроить такую провокацию?

– Что ты несешь? – зашипел мужчина. Он бесцеремонно отстранил супругу и вошел в темную гостиную. Вечно эти бабы… В прихожей со светом все нормально, а в гостиной кончился? Перегорели все восемь ламп одновременно? Он не видел, скорее почувствовал, как что‑ то устремляется на него из кресла! Порыв, качнулся застоявшийся воздух. Он что‑ то сдавленно прохрюкал, попятился в проем, но угодил хребтом в косяк. Какого черта? Грабят! Закрученный удар по лбу тяжелым предметом «типа кулак» – и мужчина лишился чувств…

Он очнулся довольно скоро – от ноющей боли. Он находился в собственной спальне – здесь же, на первом этаже. Окна задернуты, горел приглушенный свет. На кровати лежала жена, связанная по рукам и ногам. Она мычала, пучила глаза – рот был замотан, извивалась, но не могла даже упасть с постели – проваливалась в мягкую перину. А вот ее супруг был почему‑ то не в кровати. Он практически висел на стене в распятом положении! Руки растянуты, привязаны к стоякам парового отопления. Его носки едва касались пола, отчего все тело сводило судорогой, он испытывал потрясающую боль. Мужчина задергался, издал душераздирающий стон и снова чуть не лишился чувств. Он что‑ то хрипел, кричать в полный голос не мог – скрученные голосовые связки в этот час работали довольно скромно. Туман клубился перед слезящимися глазами. Запотели стекла очков, висящих на носу. Он видел, как кто‑ то приближается – неторопливо, беззвучно. Мужчину пронзил неописуемый ужас. Он затрепетал, как флагшток на ветру. А этот монстр был уже рядом. Бледная тушь вместо лица, но явно мужчина – сравнительно рослый, прямой, как стояк, к которому его привязали. Мутный силуэт колебался перед глазами. Палач с любопытством разглядывал свою жертву.

– Ты кто такой, твою мать? – заскрипел очкарик. – Чего ты хочешь, ублюдок? Забирай деньги, драгоценности и проваливай… И учти, ты уже покойник…

Палач помалкивал, созерцал распятого перед ним человека. Он наслаждался его мучениями – или делал вид, что наслаждается.

– Почему молчишь, тварь? – стонал очкарик. – Ну скажи хоть что‑ нибудь…

– А Зорро здесь тихие, Павел Максимович, – вкрадчиво поведал злоумышленник. – Могли бы и догадаться, неужели не догадались? А я ведь несколько дней разбрасывал по округе грубые намеки, неужели никто из вашей банды так и не понял?

С носа Павла Максимовича стащили очки, злоумышленник их чем‑ то протер, потом нацепил обратно на свою жертву и отступил на шаг. Распятый бедолага пристально всматривался в насмешливое лицо. Он тяжело дышал, слюна сочилась с губ.

– Ты кто? Я не понимаю…

– Бродяга дальнего следования, Павел Максимович. Проездом в вашем райском уголке. Прибыл без визы, так сказать, сделать парочку неотложных дел – в том числе с целью дискредитации местной судебной системы. Совсем не узнаете? Всмотритесь, вспоминайте, всего лишь девять лет прошло…

– Это ты… – в отчаянии застонал мужчина. – Черт тебя подери, это ты… – зубы у мужчины застучали от страха. – Но ты же сидишь…

– Амнистировал себя, Павел Максимович, – невозмутимо ответствовал мучитель. – Расписался на заборе, так сказать. Ну что, господин судья, вспомним за нафталин? Нам ведь есть о чем вспомнить?

– Послушай, я не виноват… – забился в припадке привязанный мужчина. Он обезумел от страха, дышать было нечем. – Мне сказали… я человек подневольный… все улики указывали на тебя…

– Между нами, девочками, говоря, ни одна из так называемых улик не указывала на меня, – перебил злоумышленник. – Дело сфабриковали, доказательства подбросили, причем топорно. И вам об этом было известно, поскольку вы принимали активное участие в этом фарсе. Я слышал, вы продолжаете судействовать в районе, Павел Максимович? Караете суровой дланью закона впервые оступившихся и закоренелых рецидивистов? Люди говорят, что вы погрязли в коррупции? Не может быть, я им не верю. Вы честнейший человек, а все эти красивые дома, машины, земельные наделы в горах, счета в банках, милый домик в Подмосковье приобретены на законные средства, добытые непосильным трудом. Сколько невиновных вы посадили за девять лет? Сколько виноватых избежали тюремного наказания, откупаясь от вас деньгами и прочими материальными благами?

– Ты кто такой, чтобы меня судить? – захрипел районный судья Гаврилов. – Ты еще обвини меня в преступлениях против человечества… Ты кто, граф Монте‑ Кристо хренов?

– Вполне корректное сравнение, – согласился беглый преступник. – Я не так давно эту книжку перечитывал. И знаешь, Павел Максимович, – он незаметно перешел на «ты», – мне абсолютно плевать на твои должностные преступления, которые ты совершаешь, заручившись поддержкой своего молодого, но уже авторитетного Рудницкого. Меня волнует только то, что ты сделал со мной. А также с моей девушкой, с моими родителями и моими друзьями. Полагаешь, простится за сроком давности?

– Эй, ты чего задумал? – запаниковал судья. И вдруг подавился, выгнулся дугой, захрипел, пена потекла изо рта, как из прохудившейся стиральной машины. Злоумышленник резким движением вогнал ему в туловище – между животом и грудной клеткой – остро отточенный металлический прут, похожий на штырь арматуры! Пронзительно завыла и свалилась‑ таки с кровати супруга господина Гаврилова. Районный судья испытал потрясающую боль. Бездушный металл пропорол одежду, кожу, внутренние органы, выбрался с обратной стороны туловища и на несколько дюймов вонзился в стену из гипсокартона, отделяющую спальню от гостиной! Судью рвало, он болтался, пришпиленный, очки свалились с носа. Потекло из штанов. Злоумышленник принюхался, брезгливо отодвинулся.

– Закономерный финал, Павел Максимович, согласись, – глухо сказал он. – Такой мрази, как ты, в этом мире не место. Скоро доберусь и до остальных.

– Помоги… – хрипел посаженным голосом судья. – Не убивай… Вытащи из меня это… – его движения слабели, глаза наливались мутью.

– Я так понимаю, что наша беседа, Павел Максимович, – чертовской базар, пустая трепотня, – доносилось до угасающего сознания. – Противно разговаривать с тобой, подонок. Но знаешь, самое интересное заключается в том, что ты не умрешь. Да‑ да, ты не ослышался. Тебе только кажется, что ты умираешь. Должен сообщить, что годы отсидки не пропали даром. Я знаю, как проткнуть человека насквозь, не задев жизненно важных органов. Это сложная наука, но я ее освоил. Так что расслабься, ты жив, хотя ощущения, конечно, не ахти. Но учти, вытаскивать из тебя эту штуку нельзя, тогда точно истечешь кровью – и поминай как звали. Так и быть, вызову спасателей и медиков. Жди, приедут. И молись, чтобы они все сделали правильно. В общем, живи, Павел Максимович, – злоумышленник сплюнул пригвожденному человеку под ноги. – Но жизнь твоя, начиная с текущей ночи, превращается в муторное занятие, ты скоро пожалеешь, что не умер. Не могу пожелать тебе богатырского здоровья и семейного счастья, извини. Надеюсь, супруга сообразит, что ей делать дальше.

Хлопнула дверь, из горла «бабочки», пригвожденной к стене, потекла зловонная жижа…

Ночь была в разгаре. Районный прокурор Осипчук Георгий Данилович сладко спал. Он намедни принял на грудь в компании с судьей Гавриловым, что способствовало глубокому погружению в сады Морфея. Он что‑ то мямлил во сне, зарывался в подушку, пускал слюни и вдруг почувствовал, как с него стягивают пижамные штаны! Ощущения были странные, это явно не снилось. Жене задумалось в глухую ночь порезвиться? Глупости, не стала бы утруждаться, что‑ то стаскивать с него… Он приходил в себя, с него определенно снимали штаны! Он начал ерзать, полез к жене, лежащей на соседней половине кровати. Но не было там никакой жены! Параллельно он различил необычный звук – словно в туалете за изгибом ниши был кто‑ то заперт и колотился в дверь, требуя, чтобы его выпустили. Он пробуждался очень трудно, со всеми пробуксовками. В спальне горел свет – неяркий, но достаточный, чтобы сделать вывод, что ситуация тревожная. Прокурор стал яростно растирать глаза, и тут с него одним рывком сдернули штаны! Он схлопотал подзатыльник, голова загудела. Он проворонил тот волнительный момент, когда его не очень свежие, попахивающие штаны стали обматываться вокруг рта. А по окончании процедуры завязались на затылке тугим узлом – таким, что затрещал череп и глаза чуть не вывалились наружу!

Паника охватила нешуточная. Господин Осипчук сделал попытку выбраться из кровати. Нужно бежать, спасаться бегством! Но снова ослепительная затрещина, он свалился на постель, практически парализованный. Над ним возвышался человек – в облегающих джинсах, в немаркой рубахе из плотной, непродуваемой ткани, с каменным лицом. Прокурор всматривался в эти твердые, немного перекошенные черты, в них было что‑ то знакомое… Нет, только не это! Он узнал этого типа, сам Дьявол явился по его душу! Он завыл, заморгал, конечности не слушались, он лишь подпрыгивал, что со стороны смотрелось довольно забавно.

– Наше вам с кисточкой, Георгий Данилович, – сухо поздоровался посетитель. – Не ожидали, что увидимся по эту сторону решетки? Кстати, если вас по какой‑ либо причине тревожит судьба вашей дражайшей супруги, то волноваться не стоит – она заперта в туалете и не будет мешать нашему непринужденному общению.

Он плевать хотел на свою дражайшую супругу! Его тревожила лишь собственная судьба. Он мычал, захлебывался слюной. Ожили конечности, прокурор схватился за штаны, сдавившие голову, чтобы сорвать их. Но тут в руке посетителя объявился хлыст с укороченной рукояткой, похожей на рукоятку немецкой гранаты времен Второй мировой войны. Сотрясся воздух, и прокурор заныл от боли, когда плетеная бечева рассекла запястье.

– Только не это, Георгий Данилович, – поставил в известность злодей. – Не хочу выслушивать ваши пожелания, мольбы, угрозы и тому подобное. Достаточно, что я наслушался от вашего приятеля Гаврилова. Вы меня узнали. Я в курсе, что вы хотите сказать. Вы свято верили в мою виновность, вы не отступили от буквы закона, вы ни с кем не сговаривались и понятия не имели, что на дом депутата Холодова напали люди Рудницкого. Вторая версия – вас заставили, вам угрожали, вы хотели мне помочь, но не смогли, хотя и прикладывали к тому неимоверные старания. Более экзотичных линий защиты нет, Георгий Данилович? Ну, тогда начнем, помолившись.

И солидный, весьма влиятельный районный прокурор с ужасом почувствовал, как его хватают за шиворот, переворачивают на живот, швыряют на середину кровати.

– На вашем месте лучше прикусить штаны, – посоветовал истязатель.

Он не только прикусил, он чуть не сожрал свои штаны, когда щелкнула петля и хлыст вонзился в голую задницу! О, если бы его рот был свободен – как бы он орал! И, видимо, супруга в туалете что‑ то почувствовала, стала ругаться в полный голос, биться грудью в дверь. Но спасти прокурора от заслуженной кары эта резкая дама уже не могла. Второй удар – порвалась кожа, брызнула кровь и грузное тело изогнулось дугой.

– Я слышал, вас интересуют маленькие детки, Георгий Данилович? – вкрадчиво сказал мучитель в паузе между ударами. – Люди поговаривают, что вы чуть не изнасиловали девочку‑ подростка, мать которой прислуживает вам в загородном доме. Но что‑ то не срослось, возможно, вы опомнились, а потом провели с возмущенной матерью принципиальную беседу, пригрозив мучительной смертью в случае, если она проболтается. Женщина молчит, вернее, делает вид, что молчит. Да, в тот вечер вы немного выпили, жена уехала в город, виновата исключительно водка. И дети виноваты. Какие мерзкие в наше время дети, развращают порядочных прокуроров…

Теперь он бил практически без пауз – размашисто, жестко. Задница прокурора превращалась в саднящий нарыв. Он извивался, безуспешно пытался уйти от ударов, скользил по кровати, промокшей от пота и крови, как по водной пленке. Метнулся, вытянув конечности, повалился на пол, но злоумышленник не дремал – вернул его пинком на кровать и продолжал экзекуцию. С каждым последующим ударом движения прокурора замедлялись, он уже не елозил по кровати, а только глухо и тоскливо мычал. Бить уже было негде – сплошные рубцы и мясо наружу. Экзекутор сменил направление удара – перешел на спину, и прокурор задергался, как червяк на крючке. Он еще не потерял сознание, но оно уже угасало. Заключительный удар – и избиение потеряло смысл: жертва уткнулась носом в скомканную простыню, перестала шевелиться…

– А ты еще не промах, сладкий мой… – удовлетворенно проворковала женщина и в истоме откинулась на подушку, добавив шепотом: – Несмотря на свой преклонный возраст…

Впрочем, с последней фразой она погорячилась. Субъект, ударно завершивший свое мужское дело, был не стар. Ему еще не было сорока. Рослый, стройный, ни капли жира, с орлиным профилем и загадочным огоньком в глазах – он упруго выбросил свое тело из кровати, набросил халат и сунул сигарету в зубы. Перехватил насмешливый взгляд партнерши, разметавшейся по кровати, тоже криво ухмыльнулся. Он был «не промах» не только в сексуальных упражнениях, но и во многом другом. Иначе не находился бы сейчас в роскошной спальне, где каждая вещь, каждый предмет мебели, включая одалиску на атласных простынях, буквально взывали: я сущий эксклюзив! Мужчина щелкнул позолоченной зажигалкой, с удовольствием затянулся и подошел к окну. Пейзаж вокруг помпезного дома, «затерянного» в горах, был из той же эксклюзивной оперы – обширный французский парк со скульптурами и фонтанами, идеально выметенные дорожки разбегались по территории. А за всей этой вычурностью и кирпично‑ решетчатой оградой с фигурным орнаментом плавали в утренней дымке живописные скалы, простиралось подножие изогнутой Белой сопки, сформированной из серо‑ пепельных минералов с вкраплениями белой слюды. Он обожал в часы досуга любоваться этим видом – дивными горами, каскадом пузырящейся воды, обрывающейся с дальней Жемчужной горы в небольшое озерцо, питающую шуструю Баратынку…

Прозвенел мобильный телефон на венском стуле. Мужчина поморщился, схватил аппарат.

– Да!

Собеседник частил, как пулемет, голос срывался от волнения. Скулы импозантного господина побелели, в глазах заиграла злость. Он справился с собой, не стал выплескивать в присутствии одалиски свои эмоции.

– Ты здесь? – процедил он сквозь зубы. Выслушал ответ. – Хорошо, сейчас буду…

Он не стал одеваться, запахнул халат, влез в домашние туфли и, пыхтя сигаретой, направился к выходу.

– Солнце мое, что не так? – встрепенулась соблазнительница на простынях. – Ты взволнован, что‑ то случилось?

– Все в порядке, крошка, – буркнул владелец особняка, выходя из комнаты. – Я постоянно должен заботиться о благополучии этого города. Без меня ну никто не может это сделать.

– Разумеется, дорогой, – проворковала красотка, перебираясь под простыню. – Кто же еще это сделает, если… не мы с тобой. Помощь нужна?

– Справлюсь, – проворчал мужчина, покидая спальню.

Он размашистым шагом отмерил коридор, выполненный в стиле ампир – с помпезными фальш‑ колоннами, с расписным потолком, разбитым на сферические сегменты, – сбежал по мраморной парадной лестнице. В «золотистом» вестибюле нервно мялся взъерошенный господин в полицейской форме с бегающими глазами – начальник районного УВД майор Пузыкин. Узрев хозяина, спускающегося с лестницы, он сдавленно сглотнул и засеменил навстречу. Хозяин сделал надменное лицо – покосился на застекленные двери, за которыми мялись полицейские чины, на поджарого добермана, дремлющего в углу и не обращающего на Пузыкина никакого внимания.

– Как это могло случиться, майор? – недобрый взгляд хозяина сверлил проштрафившегося службиста. – Что творится в твоей епархии, черт возьми?

– Кто же знал, что так случится, Леонид Константинович… – бормотал майор, пряча глаза. – У Гаврилова сквозное ранение – его насквозь продырявили штырем от арматуры. Он жив, отвезли в больницу, хирурги принимают все меры, но судья в шоке, он не понимает, что происходит… Прокурор Осипчук избит до полусмерти – на заднице и на спине места живого нет, на это просто невозможно смотреть без содрогания… Оба видели преступника, это один и тот же человек… – создалось впечатление, что Пузыкин съел собственный язык, физиономия пылала пунцовыми переливами, он с болью сглатывал.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒