Кирилл Казанцев 6 страница

– Так‑ так, – улыбаясь от уха до уха, сообщил крепыш, стриженный под машинку, с некрасивой родинкой на губе. – Что тут у нас такое? – и вразвалку подошел поближе. Остальные подались за ним, скаля зубы и на всякий случай осматриваясь.

– Ой, – сказала «каштанка». – Здравствуйте. А мы вот тут…

– Клевые крали, – оценил находку рябой молодчик с рыжеватой порослью на макушке.

– Послушайте, – выдавил из себя один из пареньков, – мы тут просто отдыхаем, нам не нужны неприя…

– И все же вы их огребли, – с деланым добродушием гоготнул крепыш. – Ослепли, молодые люди? Где вы должны отдыхать?

– Где? – не понял второй паренек.

– А там, где отдыхают все нормальные лохи! – прокаркал третий – обладатель квадратной челюсти и усов, сползающих вертикально к перегибам скул. – Там вы отдыхаете, вас не трогают, хотя соблазн имеется.

– Щит на тропе, вы должны были его видеть, – подсказал четвертый, смазливый и чернявый. – Там написано русскими буквами: «Частная собственность. Посторонним проход запрещен». Все четверо читать не научились?

– Гы‑ гы, – заржал владелец тяжелой челюсти. – Надо намекнуть Леониду Константиновичу, что пора ставить заборы и ток пропускать.

– Ой, мы видели, но мы не подумали, что все так серьезно… – пискнула блондинка. – Ведь тут спокойно можно пройти…

– Мы сейчас соберемся и уйдем… – засуетился паренек.

– Отставить! – распорядился крепыш, и молодые люди вновь застыли, охваченные резонным страхом. – Поздно, молодые люди. Поезд ушел. Раньше надо было думать, пацаны, как говорится, не виноваты… Развлечемся, братва? – воскликнул он, и слюна чуть не закапала с губ. – Во имя доброго утра, мать его?

И начались конкретные безобразия. Компания нетопырей от слов перешла к делу. Они набросились на девчонок, хохоча и улюлюкая! Парнишки пытались сопротивляться, но их просто отбросили. Один подвернул ногу, заорал благим матом. Другой завалился на палатку, повалились распорки, и он ворочался в плащевой ткани, как в рыбацкой сети. Крепыш схватил блондинку за руку, потащил, орущую, к сверкающему белоснежному окатышу. Сорвал с нее плавки, принялся приплясывать, вращая их с похабным гоготом над головой. Девушка скорчилась, прикрываясь руками, пищала что‑ то жалобное.

– Не стесняйся, красуля, покажи свою шмоньку! – ржал ублюдок. А рядом с ним уже приплясывал рыжий мерин, стаскивал штаны, вставал в очередь.

– Чё, Кабан, заварим этот пакетик на двоих?

– Заваришь, заваришь, Чмоня, но только после меня… – урчал крепыш, падая на визжащую девчонку. – Что, подруга, готова? Станем больше, чем друзьями?

А смазливый мерзавчик и субъект с квадратной челюстью в это время терзали «каштанку». Она пыталась убежать, кричала, но они метались, заступая ей дорогу, получали удовольствие от этой «любовной прелюдии». Но вот чернявый метнулся, схватил девчонку за волосы, едва не выдрав скальп, повалил, рывком сорвал верхушку от купальника.

– Не надо, пожалуйста, не надо, я очень прошу… – молила девчонка.

– Ну что, крошка, готова к впрыску эликсира бодрости? – рычал, обтекая слюной, чернявый.

– Ты, Павлуша, следи, как бы отпрыска не вышло после твоего впрыска! – веселился от души «квадратный». – Слушай, Павлуша, – осенила его гениальная идея, – а чего я тут буду тебя ждать? Давай‑ ка шведский бутерброд приготовим? Потерпишь, красотка?

– Да больно надо… – урчал чернявый. – Уйди, Тарас, не мешай, успеешь еще, не ломай нам с подругой кайф…

– Что вы делаете, падлы?! – взревел парнишка, выпутавшийся из палатки. Он выхватил рогатину из кострища и с перекошенным лицом, белый, как мертвец, бросился в бой!

– Ладно, Павлуша, развлекайся, я отвлекусь! – обрадовался Тарас и прыгнул парню наперерез. Драться он умел и любил – с теми, кто заведомо слабее. Тот махнул своей рогатиной, но молодчик без труда увернулся, схватился за нее, вывернул вместе с рукой и пинком отправил паренька в прогоревший костер. Тот рухнул носом в золу, закричал от боли и унижения.

– Йес! – ударил себя кулаком в грудь Тарас и выбросил руку в нацистском приветствии. И застыл, обнаружив в расщелине между скалами постороннюю личность. Какой‑ то бродяга с изувеченным лицом в брезентовом рубище до пят вылез из кустарника и исподлобья на него смотрел.

– А это еще что за чушкарь… – начал он, но тут бродяга что‑ то выхватил из‑ за спины и швырнул в Тараса. Так быстро, что тот не успел среагировать. Длинный нож с массивной рукояткой рассек воздух, совершив несколько оборотов, и треснул Тараса по лбу. Рукояткой. Видимо, так и требовалось. Хрустнула лобная кость, брызнула кровь. Тарас свалился без чувств, разбросав руки. Истошно взвыл рыжий Чмоня – он ждал своей очереди и все прекрасно видел.

– Гаси его, братва!!! – задергался молодчик, и началось избиение. Осуществить свои чаяния упыри не успели – только приступили к самому главному, а тут такая засада… Попрыгали со своих жертв Кабан и чернявый Павлуша, бросились в бой, возмущенные до глубины души. Взметнулись полы рваного балахона, завертелась мельница. Сыпались удары, трещали кости. Казалось, что работает механический прибор, стремительно меняющий положение в пространстве. С Кабана свалились штаны – не успел он их застегнуть, момент неловкий, но уже не до них – он получил пудовым кулаком в кадык, захлопал ртом, выпучил глаза. Свалился на колени, и удар ногой по челюсти опрокинул его, добавив еще один завершенный фрагмент в картину «После боя». Истошно визжал смазливый Павлуша, собрался поставить бродяге подножку, но тот опередил, ударил по ноге боковой частью ступни, отбросив ее далеко от туловища, и Павлуша покатился по гальке, сыпля матерными словами. Рыжий Чмоня вдруг обнаружил, что правую кисть, которой он ударно молотил по воздуху, зажали тиски и она с хрустом выворачивается из сустава. Бродяга сдавил ее левой рукой, ломал, глядя ему в глаза своим равнодушным взглядом. Чмоня исходил на дерьмо, визжал, приплясывал, умолял отпустить. Он больше не бу‑ удет!!! Но это еще было не самое страшное. Взлетел мозолистый кулак, понесся в морду. Первый удар разбил губу, второй сломал челюстную кость. Бродяга не выпускал покалеченную конечность, а правой наносил методичные удары, превращая физиономию противника в фарш. Третий удар – и хрящ носовой перегородки превратился в труху. Четвертый – и треснула кожа под глазом, превращаясь в шикарный кровоподтек. Бродяга брезгливо оттолкнул от себя молодчика, и тот свалился, словно кукла на шарнирах. Но на этом утренняя разминка не закончилась. Поднялся наименее пострадавший Павлуша и, прихрамывая, держась за отбитый бок, припустил к джипу. Его физиономия озарилась злорадной ухмылкой, он на мгновение пропал в салоне, а когда выпрыгнул обратно, в руках он уже сжимал помповое ружье, произведенное компанией «Моссберг»! Передернул цевье, расставил ноги. Бродяга не стал дожидаться выстрела, метнулся обратно в шиповник, и ветки сомкнулись за спиной. Павлуша чертыхнулся, стрелять уже было поздно. Он медленно возвращался к месту драки, держа карабин у пояса. Физиономию коверкала мстительная гримаса. Визжали девушки, прикрывая свои интимные места. Стонали, пытались приподняться городские парни. Блондинка сделала попытку отползти за окатыш, но Павлуша уловил движение, резко повернулся вместе со стволом.

– Куда, красотка? Лежать! Мы еще не закончили!

Девица застонала, спрятала лицо в ладошки. А Павлуша лисьей поступью обошел прогоревший костер, начал приближаться к шиповнику, который благоразумно помалкивал.

– Выходи, падла! – гаркнул он, сплевывая под ноги. – Зассал, сука?

Гигантом мысли он не был. Текущего времени бродяге хватило, чтобы обогнуть скалу и возникнуть у Павлуши за спиной. Шевельнулся куст справа от скалы, гибкое тело шмыгнуло за джип, оценило обстановку и отправилось дальше. Бродяга ускорялся – он двигался совершенно бесшумно, словно плыл по воздуху! Совершил техничный прыжок, когда до противника осталось метра три, – а Павлуша с ненавистью продолжал таращиться в кусты и готовился произвести «шальной» выстрел. Он прозрел, но поздно – обернулся, гадкая физиономия исказилась от страха, – бродяга вырвал ружье, сломав одновременно запястье. Павлуша откинулся, завизжал, как базарная баба. Мелькнул казенник, он же рукоятка помпового ружья, вонзился под нос, нанося кошмарные увечья – рвалась кожа, сыпались зубы, кости черепа лопались, словно хрустальные. Павлуша рухнул и задергался, изрыгая рвоту, часть которой приходилось проглатывать обратно.

Бродяга хмуро обозрел плоды проделанной работы. Калеки – на всю оставшуюся. Так и надо. Он удовлетворенно кивнул, вытер полами рубища те места на ружье, за которые хватался, и отбросил помповик. Молодые люди приподнимались, смотрели на него со страхом. Паренек, подвернувший лодыжку, собрался встать, но ойкнул от боли, присел.

– А теперь прослушайте объявление, молодые люди, – хрипло вымолвил бродяга. – Живо собирайте свое шмотье, и чтобы через минуту все дружно испарились. А в следующий раз, прежде чем соберетесь где‑ нибудь отдохнуть, наведите справки, что это за место.

– Ой, спасибо… – прошептала «каштанка», садясь на колени и прикрывая грудь ладошками. – А вы… кто?

– Мститель северных морей, – усмехнулся бродяга. – Мне помочь вам собраться?

Он с усмешкой наблюдал, как четверо юнцов развивают кипучую активность – срывают палатки, кое‑ как их складывая и превращая в неряшливое подобие шинельных скаток, одеваются, запихивают вещи в рюкзаки, мечутся, проверяя, не оставили ли чего. Второй парнишка – не побоявшийся вступиться за девушку – робко к нему подошел, облизнул сухие губы.

– Нет, правда, спасибо вам…

– Не за что, приятель. – Бродяга усмехнулся – вышло жутковато и совсем не по‑ доброму – и хлопнул оробевшего паренька по плечу. – Молодец, защитником станешь. Нет, серьезно, – добавил он, наблюдая, как уши визави покрываются краской. – Не побоялся вступиться за даму в заведомо безнадежной ситуации. Береги его, – подмигнул он «каштанке», вогнав ее в такую же краску.

Он с меланхолией смотрел, как молодежь, волоча свое туристическое барахло, улепетывает по тропинке к лесу. Подождал, пока они скроются, поднял свой казачий тесак, всунул в ножны, сплетенные из кожи – они крепились на поясе за спиной. Еще раз обозрел поле боя. Калеки благоразумно помалкивали. Только Павлуша пускал большие пузыри, которые красиво переливались на солнце всеми цветами радуги. Заскрипели камни – бродяга ссутулился и поплелся по тропе в горы. В эту минуту он меньше всего напоминал берсеркера, способного изуродовать компанию отморозков…

Через пару часов после событий на озере отливающий синью пикап выбрался из бора, одолел покатую низину и остановился у плетеной загородки, за которой располагалась пасека. Под молодыми березами прятались ульи, в стороне стояла приземистая бревенчатая изба, подпертая сараями. Из пикапа выгрузились трое – щетинистые, плотные, не сказать, что юные. Вся компания хмуро осмотрелась – а посмотреть здесь было на что: пасечное хозяйство располагалось в узкой долине, зажатой отрогами Турочанского хребта, горы вздымались почти до неба – где‑ то голые, скалистые, где‑ то заросшие густыми хвойными лесами. Все это смотрелось живописно и величественно. Но мужчинам, прибывшим на пасеку, было не до красоты родного края. Насмотрелись за долгие годы «непосильного» бытия… Тот, что был за рулем, извлек из‑ под ветровки миниатюрный «Кедр» со сложенным прикладом и, выпятив губу, осмотрелся повторно.

– Чё, Клоп, очко играет? – ухмыльнулся напарник.

– В натуре играет, – согласился автоматчик. – Чё за хрень случилась с парнями Кабана – можешь объяснить? Прямо под носом у Леонида Константиновича – забыли, как он буйствовал? Опасаюсь я, мужики, что кто‑ то в этой местности объявил нам войну. Не припомню, чтобы подобная хрень когда‑ то случалась. Беспредел полный. Аукнется нам еще это побоище…

– Без выходных работать бум, – проворчал третий, тоже произвел из‑ под куртки автомат и первым зашагал к калитке. А навстречу им уже катился испуганный тщедушный мужичонка с моргающими глазами – в тонкой замшевой жилетке и рубашке без верхних пуговиц. Он суетливо заправлял рубашку в трико, неубедительно сооружал радушную улыбку.

– Даже не пытайся нам мозги парить, Савелий, – сурово сказал Клоп, отстраняя пугливого пасечника и поднимаясь на крыльцо. Все трое вошли в избу. Клоп пнул по ведрам в сенях – просто так, из удовольствия – и раздался бодрый металлический грохот. Пасечник семенил за ними, шарахнулся от грохота. Рябая некрасивая женщина, опорожняющая поддон в печи, испуганно прижала совок к груди, машинально поправила сползшую прядь волос, и на лице остался след от сажи. Все трое дружно рассмеялись.

– Молодец, Алевтина, – похвалил Клоп. – Все хорошеешь? Научилась уже сквозь зубы ноги раздвигать?

Щеки женщины залились румянцем. Пасечник скорчил жалобную мину. А «долгожданные» гости продолжали веселиться.

– Ладно, Савелий, расслабься, – сказал напарник Клопа, разминая костяшки кулака. На них еще проступали стершиеся вытатуированные буквы: СЛЖН – надо полагать, «Смерть легавым, жизни нет». – А ну, колись, посторонних сегодня видел?

– Да нет как будто, – пожал плечами пасечник. – А вы о ком, парни?

– Ну, допустим, – крякнул Клоп, потирая заросший шрам на виске. – А что там по нашей теме?

– Парни, я все заплачу… – забормотал пасечник, делая умоляющее лицо. – Клянусь богом, все заплачу. Я знаю, я помню, сегодня денег нет… На днях должны приехать коммерсанты из Айтау, обещали выдать сумму за поставку в прошлом месяце…

– Ты нам луну не крути, – строго перебил Клоп, щелкнув пасечника по носу. – Мы добрые, Савелий, постоянно тебе верим. А ты нас обманываешь самым циничным образом. Как ты думаешь, долго мы еще будем такими добренькими? Угадай с трех раз. В прошлый раз ты задолжал пятьдесят кусков, сегодня уже семьдесят, завтра будет девяносто – извини, но мы бензина сжигаем больше, чтобы до тебя добраться. Дождешься, приедем с нотариусом, будешь переписывать свое хозяйство на другое лицо.

– А может, шваркнем его наглухо? – предложил дельную мысль обладатель татуировки. – Ну, в смысле, на луну отправим, спишем за ненадобностью.

– Можно и на луну, – со скепсисом оглядев зеленеющего пасечника, согласился Клоп. – Потеряем, конечно, свое бабло, зато другим неповадно будет.

– Я заплачу… – бормотал, как заклинание, Савелий. – Видит бог, я заплачу… Не губите, парни… Господи, что же делать?

– Снять штаны и бегать, – засмеялся третий. – Слушай, Клоп, дай ему по черепу, видеть больше не могу этого чушкана. Я сам сейчас заплачу.

– Да ну его, – отмахнулся Клоп. – Безответный фраер, западло руки марать. А мы поступим так, – осенило Клопа, глаза его загорелись, он плотоядно воззрился на некрасивую женщину, которая сжалась под его взглядом и выронила совок. Клоп оскалился, схватил ее за руку и поволок к выходу. – За мной, братва!

– Что вы делаете? – визжала женщина, а ее мужик, вместо того чтобы вступиться за свою половинку, только охал и что‑ то лебезил.

– В натуре, Клоп, а чё ты делаешь? – не понял обладатель татуировки.

– Новый вид дисциплинарного взыскания! – захохотал Клоп. – Не принцесса, конечно, ну да бес с ней, глядишь, по пьяни у кого‑ нибудь из пацанов и встанет. Догоняешь, Савелий? Собирай пока бабки, хоть день собирай, хоть неделю, хоть месяц. Девяносто штук. Можно сто для ровного счета. А твоя ослепительная Алевтина пока поживет у нас – подыщем ей достойную сараюшку со всеми удобствами. И не надейся, что раз она такая страшная, то ни у кого не возникнет паскудной мыслишки. Можно подушку на голову, если что.

Компания высыпала на улицу, весело перебрасываясь матерками. Алевтина брыкалась, голосила, обуянная страхом. С воплем «Не пущу! » опомнившийся пасечник схватил ее за вторую руку, но один из гостей без усилий ее оторвал и пинком спровадил Савелия в поленницу дров у крыльца. И засмеялся, мол, смотри, Савелий, сегодня – в дрова! Пока он выкапывался, скуля, как раненая собака, трое отморозков зашвырнули воющую женщину на заднее сиденье, один пристроился рядом с ней, двое расселись впереди. Пикап развернулся, повалив хлипкую загородку, отправился восвояси.

Но едва он въехал на лесную дорогу, водитель, ругнувшись, ударил по тормозам. Проезд загородило хлипкое повалившееся деревце. Откуда взялось? Клоп насторожился, стал озираться. Царапать бампер как‑ то не хотелось. Возможно, троица и приняла бы верное решение, но «высшие» силы не дремали. Клоп отметил что‑ то странное боковым зрением, повернул голову, схватил автомат, зажатый между ног. В боковое окно что‑ то неслось – неумолимое, тяжелое! Огрызок толстого бревна, ведомый мускулистыми руками! Лопнуло, рассыпалось, стекло, острый сучок на бревне срезал с оторопевшего Клопа часть лица, понесся дальше – пригвоздил его соседа к закрытой дверце, сломав пару ребер. Последний выл от непереносимой боли. Клоп потерял сознание, повалился лбом на застрявшее в салоне бревно. Кровь хлестала из рассеченного лица. Тот, что был сзади, пронзительно завизжал. Схватил за горло ополоумевшую от страха Алевтину, вдавил ей ствол в висок и завопил, как ненормальный:

– Не подходи, я ее убью! Слышишь?! Я убью ее!!!

Он захлебнулся своим воплем, надрывно закашлялся. А когда перестал, обнаружил, что в округе как‑ то тихо. Впрочем, относительно: двигатель продолжал работать, стонал напарник, лишившийся нескольких ребер. Лес вокруг машины стоял непроницаемой стеной. Обладатель тату на костяшках пальцев лихорадочно озирался. Он никого не видел! Заголосила Алевтина – помогите, убивают! Он сжал ей горло трясущимися пальцами, она издала звук, словно рожала через горло.

– Заткнись, сука, пришью…

Вокруг машины было тихо. Птицы беззаботно чирикали в лесу. Сколько ни вытягивал он шею, никого не видел. Мужчина облизнул пересохшие губы, перехватил женщину за волосы, чтобы было удобнее волочить. Он оттянул рукоятку левой дверцы, распахнул ее ногой, нацелив автомат на проем. И снова ничего не случилось. Лишь деревья рябили в глазах, наезжали друг на дружку пушистыми лапами. Он стал елозить задницей по сиденью, смещаясь к двери, волочил за собой хрипящую Алевтину. Поставил ногу на подножку. Женщина мешалась, не могли они вместе покинуть машину! Он дал ей крепкого подзатыльника, оставил в покое и полез наружу, шныряя глазами по сторонам. Но только спрыгнул с подножки, как обрушился гром небесный – буквально с неба! Злоумышленник прятался в кузове, приготовил лом, конфискованный там же на полу… Треснул череп, взорвалась вселенная отдельно взятой сволочи! Он рухнул, не успев ни о чем подумать. А колоритный бродяга с большой дороги уже выпрыгивал из кузова. Всунулся в салон, стал вытаскивать за руку скулящую женщину. Она подняла на него глаза – они носились по кругу после «дружеского» подзатыльника – узрела перед собой целую кучу расплывающихся живописных уродцев и что‑ то жалобно промычала.

– Все в порядке, сударыня, я не такой ужасный, как кажется, – сообщил бродяга, возвращая ее в вертикальное положение. – Вы можете стоять, ходить, ну и все такое?

– Я постараюсь, – прошептала женщина. – Я должна…

– Вот и топайте отсюда, – он развернул ее и подтолкнул в спину. – Ваша пасека рядом, двести метров. Муж заждался. И запомните, к вам сегодня никто не приезжал и не было ничего того, что вы сейчас видели. Если не хотите, конечно, дополнительных проблем. И мужу зачитайте инструктаж. Вы понимаете, что я говорю?

– Да, наверное, спасибо вам большое…

Она уходила, держась за сердце. Но чем больше отдалялась от машины, тем тверже делалась походка. Внезапно встала, о чем‑ то подумала, быстро обернулась, а когда встретилась с глазами уродца, сказала «о боже» и побежала домой без оглядки. А бродяга без перекуров приступил к работе. Сначала он заволок на заднее сиденье мужчину с раскроенным черепом – тот был без чувств и ни на что не реагировал. Потом извлек из салона бревно, водителя Клопа – и его, поднатужившись, поместил на заднее сиденье, которое становилось пунцовым от обилия крови. Все автоматы он складировал на пол. Вытер руль извлеченной из бардачка тряпкой, уселся на место водителя, сметя осколки стекла, минуту поразмышлял – все ли сделал. Всего не сделаешь, глазастый опер все равно поймет, что здесь творилось что‑ то неладное. Застонал «рэкетир», вдавленный в боковое сиденье. Он открыл мутные глаза, воззрился на бродягу. Лучше бы не пытался – удар отмашкой тыльной стороной ладони, сотрясение мозга средней тяжести, и мужчина уронил голову. Бродяга тронул пикап с места и несколько минут ехал по петляющей лесной дороге. Остановился у развилки, еще немного поразмыслил и свернул в колею, заросшую одуванчиками – этим отворотом, похоже, давно не пользовались. Он плутал по лесу минут двадцать, выбрался к глубокому ущелью, прорезающему предгорья. Он покинул машину, опасливо глянул вниз – высота убийственная, и какая жалость, что моральные устои не позволяют убить тех, кто однозначно заслужил смерть. Он снова сел за руль, откатился от обрыва и продолжал осваивать лесную дорогу. Через несколько минут он закатил пикап в низину, окруженную замшелыми зарослями, и выключил мотор. Поднял капот, вынул свечи из двигателя. Обыскал безжизненные тела и избавил их от необходимости отзываться на входящие звонки. Собрал автоматы, сунул их в рюкзак, который стащил с кузова, и побрел на дорогу…

На поселок Айтау, расположенный в пяти верстах от Аргабаша, опустился вечер. Небо на западе еще сопротивлялось крадущейся тьме, еще поигрывала над горизонтом зарница. Поблескивали лампочки в домах сельчан за шапками деревьев. Пожилой мужчина издал свистящий вздох, задернул занавеску и впотьмах побрел на улицу из своего скромного домика. Без крайней необходимости он предпочитал не включать свет – слишком кусается в наше время электричество. Он чувствовал себя не очень хорошо, снова начинало пошаливать сердце. А таблетки, на которые уходила половина пенсии, он забыл на летней кухоньке. Мужчина спустился с крыльца, зашагал, стараясь не волочиться, не семенить – временами это удавалось. Хотелось доказать хотя бы самому себе, что он еще не древняя развалина. Он шарил по столу на летней кухне, наткнулся на таблетки, выковырял пару, проглотил, запил водой из трехлитровой банки. Несколько минут он сидел в оцепенении, глядя, как за дверным проемом погружается во тьму подметенный двор. Самочувствие улучшилось, однако он не должен злоупотреблять лекарствами – так он совсем останется без денег.

Вздохнув, он выбрался из кухни и неторопливо двинулся обратно в дом. Протяжно заныла ступень на крыльце – мужчина обрадовался, будет чем заняться завтра утром… Он скинул уличные калоши, оставил их в сенях, в носках прошествовал в комнату. День закончился, можно ложиться спать. Телевизор он ненавидел – из‑ за тех физиономий, что в нем сидели. С газетами история была похожая. Радиоточка в доме отсутствовала. Связующим звеном с окружающим миром оставались соседи и парочка других людей, имеющих привычку знать обо всех событиях в округе. Мужчина вышел на середину комнаты и вдруг понял, что он не один! Здесь кто‑ то был – он чувствовал это по странному запаху, навевающему ассоциации с чем‑ то давним, по особым флюидам, гуляющим по комнате. Странное дело – он не испугался, даже после того, как у стены на стуле что‑ то шевельнулось…

– Кто здесь? – он машинально простер руку к выключателю.

– Папа, это я… – гулко отозвалась темнота.

Папа? Мужчина качнулся, дыхание перехватило. Неужели это то, о чем он подумал? Он шагнул вперед, ноги подкосились, из глаз покатились слезы. Нечеткий силуэт шагнул ему навстречу, заключил в объятия. Мужчина обмяк, заплакал сыну в плечо. И у того глаза, похоже, были на мокром месте. Они стояли несколько минут, боясь пошевелиться. Он ждал, он чувствовал, он знал, что так и будет…

Они отстранились друг от друга лишь через несколько минут. Отец нашарил выключатель трясущейся рукой. Ничего страшного, оба окна в этой комнате зашторены… Мужчина с дряблой высушенной кожей, с провисшими синяками под глазами жадно всматривался в своего сына, которого не видел девять лет. Он неоднократно порывался приехать к нему на зону, но каждый раз его что‑ то не пускало – то болезни, то обстоятельства, то решительное отсутствие средств. То отказ компетентных органов – дескать, на зоне строгий режим, свидания запрещены. Ничего, папаша, отбудет срок ваше особо опасное чадо – тогда и увидитесь… Он не сразу его узнал – чувствовал, что сын, но весь какой‑ то другой. Жилистый, заматеревший, осунувшийся. Возмужало дитятко, стало взрослым мужиком. Запавшие глаза, бронзовая кожа, скулы выдались вперед, кардинально меняя лицо. Волосы оставались густыми, но на висках поблескивала седина, а еще он их безжалостно постриг, оставив лишь пару сантиметров.

– Я знал, Алексей, что ты жив… – прошептал Дмитрий Иванович, садясь на стул – ноги не держали. – Сообщили, что ты бежал, что тебя убили при побеге, но тело не нашли… А если не нашли, значит, жив, можно не хоронить… Подожди, – мужчина забеспокоился. – Они ведь точно не уверены, что ты погиб, значит, будут тебя пасти и этот дом окажется под наблюдением… Пойми, не за себя переживаю… Сюда уже приходили месяц назад, все вынюхивали…

– Все в порядке, отец, – мягко улыбнулся Алексей. – Я тайком сюда пробрался. Окна закрыты. Выжидал в укромных местах больше месяца – в Кузбассе обретался, в Хакасии у добрых людей. Они уже не придут, официально я считаюсь погибшим. В комнате нет фотографии мамы, – обнаружил беглец, покрутив головой.

– Была… – отец с усилием сглотнул. – Самая лучшая, висела на видном месте… Однажды смотрел, чуть не повесился…

– Прости…

– Как ты выжил?

– Я просто нырнул, отец… А под водой, можешь мне поверить, все не так ужасно, как снаружи. Там есть за что зацепиться, а если обладаешь сильными легкими, то можно пару минут отдохнуть. Все в порядке, отец. Я здесь, я сильный. Жизнь пинала, но сломала ногу.

– Я знал, что так и будет… Мы обязательно должны сходить на могилу матери, – встрепенулся отец. – Это здесь недалеко, за околицей.

– Я был там, не волнуйся. Два часа назад, перед сумерками. Ты памятник поставил, это хорошо. Вся жизнь у нас такая, отец, – тире между двумя датами… – Алексей не удержался от саркастической усмешки. – Видел могилу следователя Гульберта, который допрашивал меня и поощрял пытки. Умер шесть лет назад, гаденыш. Кто‑ то помог?

– Никто не помогал, – отмахнулся Дмитрий Иванович. – Закусывать надо. Нажрался до белых соплей и в реку полез с дельфинами бодаться. Туда ему и дорога… Алексей, мне даже нечем тебя угостить, – расстроился отец. – Скромненько живу, ни водочки, ни мяса толком…

– Все в сумке, батя, – улыбнулся Алексей. – И водочка, и мясо. Напиваться не будем, посидим немного…

Они сидели за скромно сервированным столом, взволнованные, расчувствовавшиеся. Выпили по первой, по второй, расслабились.

– Не смотри так, Алексей, – смущенно бормотал Дмитрий Иванович. – Знаю, что сдал. Время летит, а мы, увы, не пилоты… Поделили мы свою жизнь, Алексей, на «до» и «после». Твоя мама заболела после суда. Всплыли разом все болячки – словно с войны вернулась. Почки, язва желудка, сердце стало барахлить… Раньше она меня тянула – и по санаториям возила, и режим питания такой вводила, что Сталин бы обзавидовался. А теперь уже я за ней ухаживал, искал лекарства, врачей. Про свои болячки пришлось забыть, некогда болеть. Продали машину, чтобы как‑ то выкрутиться, заплатить по счетам. Потом сказали, что срочно требуется операция по шунтированию сосудов. Заложили дом, поехали в Новосибирск – в клинику Мешалкина. Хорошая клиника, и операция прошла успешно, но началась аритмия, проблемы с дыханием. Несколько раз увозили на «Скорой», а однажды не спасли… Похоронил Анечку, вернулся в пустой дом. А назавтра наехали лбы из банка, стали требовать по закладным. Дом пришлось отдать, выдали на руки небольшую сумму, переехал в эту хибару через две улицы от нашего гнездышка на пруду. Новую женщину не нашел, так и обитаю одиноким волчищем. Работал сторожем на пилораме, охранял склады. На нормальную работу устроиться невозможно: во‑ первых, возраст, во‑ вторых, как узнают, кто мой сын, сразу на попятную – мол, извините, вы нам не подходите. Временами до того хреново… Но, знаешь, пока держусь, – отец бодро рассмеялся. – За истекший период новых болезней не выявлено, старые ушли в подполье. Сердчишко прихватывает, но ничего страшного, научился эту хворь врачевать. Сам удивляюсь, почему держусь. Ладно, хватит обо мне. – Дмитрий Иванович разлил по стаканам – рука не дрожала, лицо менялось на глазах, обретало цвет, упругость, в жизни человека возник неожиданный стимул. – Ты мне вот что расскажи, сын, – в голосе Дмитрия Ивановича зазвенели ироничные нотки. – В последнее время вокруг Аргабаша творится что‑ то странное. Люди натыкались на какого‑ то лохматника‑ Квазимодо – страшного, как наша жизнь. Избили до полусмерти нескольких пацанов – приспешников нашего районного «папика». Один из них сумел еще что‑ то рассказать, прежде чем впасть в кому – описал внешность шаромыжника, который их разукрасил. Потом еще троих нашли – в машине в дальнем лесу, та же картина. Жить будут, но разве это жизнь? Дышать через трубочку до гробовой доски, нет уж… И снова один из пострадавших описал приметы бродяги – весь в рубцах, шрамах, живописнее некуда. Вопрос на засыпку, сын, – это колоритное чудище имеет отношение к тебе?

– Это одна из моих сущностей, батя, – смутился Алексей под пристальным взглядом. – Да ладно, не бери в голову. С шаромыжником покончено, он уже не будет пугать людей.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒