Тони Джордан 13 страница

Через неделю, 27 августа, мне исполняется 36 лет. Джил устраивает семейный ужин. Каким-то образом мне удается на нем присутствовать. Утром иду пешком на Гленферри-роуд и покупаю нарядное платье: темно-зеленое, трикотажное, с запахом и длинными рукавами. Ему суждено стать моим Нарядным Зимним Платьем, которое я буду надевать в июне, июле и августе по любому случаю, выпадающему из привычного распорядка. Должна признать, таких немного. Но я рада, что его купила, – всем нравится наряжаться. Сегодня даже Гарри стремится выразить свою индивидуальность через одежду. Надевает костюм.

Джил приготовила простенькое угощение: пате де кампань с корнишонами, морепродукты с шафраном и крем-брюле из маракуйи с бланшированной айвой. В моей порции крем-брюле торчит бенгальский огонек. Наверное, Джил думает, что торт с 36 свечками – это слишком грустно. Я принесла бутылку вина из деревянного ящика с уцененным товаром, что стоит у входа в винный магазин на Берк-роуд. Вручаю ее Гарри. Он морщит нос и украдкой пытается спрятать бутылку в самой глубине винного шкафа, думая, что я не вижу.

Джил дарит мне набор ванильных солей для ванны, упакованный в мягкую розовую оберточную бумагу, – подарок от нее, Гарри и Бетани. Она забыла, что 1) в моей квартире нет ванны; 2) даже если бы и была, в наш век экономии воды принимать ванну аморально; 3) я – последний человек на Земле, который хочет пахнуть ванилью. Кто я, по ее мнению? Сливочная помадка?

Ларри, моя чудесная, распрекрасная Ларри, преподносит мне новую биографию Николы, которую заказала по Интернету. Ей, наверное, немножко совестно, что в прошлый раз она так резко о нем отозвалась. Гарри-младший дарит красивую маленькую сумочку в красно-золотых тонах, сшитую из антикварного шелка для кимоно. Он гордится своим выбором и заставляет меня рассмотреть все детали на ткани и дизайн застежки. Папаша тем временем корчится в сторонке. Прихожу в такой восторг, что позднее шепчу ему на ушко, чтобы приходил ко мне в гости, если ему захочется еще что-нибудь сшить, и мы никому ничего не скажем. Всё равно я давно хотела купить швейную машинку – лишь бы в глаза больше не видеть торговые центры. Гарри аж жмурится от счастья.

Мама дарит великолепную, с пурпурными цветками орхидею, которую вырастила собственными руками. Но, сама о том не ведая, делает мне перед уходом еще лучший подарок, не без помощи Джил. Она обнимает ее и говорит, спасибо, мол, за прекрасный ужин, кто бы мог подумать, что из мясной запеканки, рыбного рагу да пудинга с компотом может получиться такое славное угощение! Джил везет меня домой, и ее обычно жизнерадостная физия выглядит на редкость кисло.

Мы приезжаем ко мне в 22. 10 (в честь дня рождения можно сделать маленькое послабление). Шагнув на лестничную площадку верхнего этажа, я чуть не прохожу мимо. В тени у моей двери лежит маленькая квадратная коробочка с гранью около 10, 5 сантиметра, 3 сантиметра в высоту. Она завернута в оранжевую (на самом деле – рыжевато-коричневую) бумагу с оранжевым (рыжевато-коричневым) бантом. Карточки нет. Ставлю пакеты с подарками и орхидею и беру коробочку. Взвешиваю на ладони, ощупываю ее форму. Давно я не держала в руках эту вещь, но я не забыла. И знаю, что это.

Отклеиваю скотч по одному кусочку с каждого конца и в середине, разворачивая бумагу так, чтобы она не порвалась – хочу сохранить даже обертку. Наконец коробочка ложится в ладонь. Темно-зеленый пластик. Открываю крышку, чтобы убедиться, что все они там. Верхний ряд заполнен, и, когда я кладу на них пальцы, они слегка сдвигаются в сторону. Подушечками провожу по выпуклой надписи: ЦВЕТНЫЕ СЧЕТНЫЕ ПАЛОЧКИ (ДЛЯ ОБУЧЕНИЯ АРИФМЕТИКЕ). Полный набор, старый выпуск, точная копия тех, что я выбросила. Перед глазами возникает картина: я сижу на кровати и играю с ними, как раньше, – подбрасываю и слушаю, как они ударяются друг о друга в воздухе с почти металлическим лязгом. Просыпаюсь утром, и первое, что вижу, – разноцветные палочки, рассыпанные по покрывалу, некоторые я по-прежнему сжимаю в руках. Лишь сейчас, когда они лежат на моей ладони, я понимаю, как мне их не хватало. Дурацкая детская игрушка, к тому же и не новая. Глаза блестят от слез.

На лестнице никого нет. Смотрю вниз, перегнувшись через перила. Отсюда виден атриум. Там живут щуплые деревца и 12 разномастных комнатных растений, принадлежащих жильцу из квартиры номер 2. А еще там стоит человек и смотрит на меня.

Я смотрю на него:

– Шеймус Джозеф О’Рейлли. Привет.

– Грейс Лиза Ванденбург. С тридцатишестилетием. Хочется схватиться за перила, но у меня в руках коробочка.

– А выгляжу ни днем не старше тридцати пяти, правда?

– Напрашиваешься на комплимент? Мне отсюда твоего лица не видно. Чтобы сказать, как ты прекрасна, придется подняться.

Нет. Уходи. Я же велела тебе убираться еще 15 недель, 6 дней и 16 с половиной часов назад.

– А могу и здесь остаться, – говорит он. – Разыграем балконную сцену из «Ромео и Джульетты».

В любой момент один из индусов может нас услышать и выглянуть на площадку – проверить, всё ли со мной в порядке.

– Думаю, ты знаешь, куда идти.

Наблюдаю за тем, как он делает каждый шаг. 44 шага. И вот он на моей площадке. Он делает 7 шагов навстречу мне.

– Тебя нелегко застать. Я заходил пару раз. И звонил. – Он протягивает правую руку и берется за перила.

На нем коричневые ботинки, те самые голубые джинсы и зеленая клетчатая рубашка. Коричневая кожаная куртка расстегнута, левая рука глубоко в кармане. Выглядит так, будто собрался на родео. Волосы чуть короче, чем отложилось в моей памяти. Интересно, на ощупь они тоже другие? И давно он тут стоит?

– Всего 23 раза, – говорю я. – Ты не слишком настойчив.

Воздух холодный, а поскольку мне надо было всего-то добежать от машины до двери, куртку я не надела. Свободной рукой растираю плечо.

– Надеюсь, я купил те, что надо, – говорит он. – Я пытался вспомнить. Хотел, чтобы они были в точности, как старые. А твои уже относились к разряду коллекционных предметов.

Разглядываю палочки на свет, отойдя от двери. Зеленая коробочка блестит.

– Они просто идеальны. Как ты их нашел?

– На интернет-аукционе. Люди порой хранят самые странные вещи.

Какой-то ребенок где-то учился по ним считать. А может, и несколько. Маленькие ручки выстраивали пирамидки, линии и башни.

– Спасибо, Шеймус. Очень толковый подарок.

Он подносит руку к лицу и потирает подбородок:

– Так давай проясним. Ты благодарна?

– Извини?

– Я спросил: ты благодарна? За палочки?

Не припомню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь задавал мне подобный вопрос. Я даже не сразу соображаю, что ответить.

– Хм… да, наверное. Конечно, не настолько, чтобы в благодарность отдать тебе первенца или что-нибудь вроде того, но спасибо.

– Так, значит, тебе известно, каково это – испытывать благодарность?

– Мм… да. Мои родители кормили меня и одевали. Они меня выучили. Мне 36 лет, представь, сколько подарков на день рождения я уже получила. Так что мне приходилось испытывать благодарность и раньше.

Он кивает:

– А еще ты знаешь, что значит испытывать чувство вины.

Это просто глупо. Я замерзла. Я могла бы просто попрощаться. Сказать «Спасибо за подарок, Шеймус», войти в квартиру и положить конец этой странной беседе. Это было бы так просто. До двери всего 5 шагов. Пройти, вставить ключ, повернуть. Открыть дверь, зайти в квартиру. Но в его милых глазах горит огонь, которого я раньше не видела.

Склоняю голову набок и снова смотрю на него:

– Да, Шеймус. Я знаю, что это такое.

– И ты знаешь, каково это быть кем-то, кем на самом деле не являешься.

Убираю палочки в пакет к другим подаркам и складываю руки на груди:

– О да. По этой части у меня большой опыт. Даже подумываю о том, не написать ли диссертацию на тему «Каково это быть тем, кем на самом деле не являешься».

Он делает 2 шага навстречу. Кладет руки мне на плечи. Я чувствую тепло его ладоней сквозь ткань платья.

– Итак, мы установили, что тебе знакомы чувства благодарности и вины и не чуждо притворство.

Он стоит совсем близко. Сперва я могу только кивать.

– Что тебе нужно, Шеймус? – Мой голос охрип.

– Не хочу, чтобы в дальнейшем между нами возникло недопонимание.

Какие же у него чудесные глаза.

– А что… что значит в дальнейшем, Шеймус?

Он медленно опускает голову и целует меня. Мягкий поцелуй. Я забыла, как от прикосновения его губ у меня подкашиваются ноги и тело становится безвольным. Он не целовал меня сто лет. Закрываю глаза.

– Я… Мне нужно сказать тебе…

– Ммм?

– Лечение… Я его бросила. Перестала принимать таблетки. Ходить к доктору. Всё.

– Честное признание. Хорошее начало. Я знаю, Грейс. Говорил с Франсиной. Она всё болтала что-то про бутоны и гвоздики. Не меняй тему.

– Что за тема?

– Этот поцелуй был из благодарности, чувства вины или притворства?

Я ловлю себя на том, что вцепилась в его рубашку и пальцы пролезли между пуговиц, чтобы коснуться кожи на его груди.

– Не могу ответить со стопроцентной уверенностью. Ты не мог бы повторить?

На этот раз мои руки отпускают рубашку и обвивают его шею. Я вспоминаю, какие у него волосы на ощупь: они завиваются в разные стороны. Вспоминаю, каково это – прижиматься к нему грудью. Я вспоминаю всё. Когда он перестает меня целовать, мои губы всё еще тянутся к нему. Открываю глаза.

– Ну что? – Он смотрит на меня, нахмурив лоб.

– Дай-ка подумать. Вроде нет. Ни благодарности. Ни чувства вины. Ни притворства.

– Не ври мне больше, Грейс.

– А я и не врала. Не хотела врать. Я просто не могу об этом говорить. Не могу думать. Я даже не помню, что тогда делала, понимаешь? Вот что хуже всего. Чем таким интересным занималась, что забыла закрыть дверь, – я даже не помню, что это было.

– Всё хорошо, Грейс. Всё хорошо.

– Скоро его день рождения. В следующем месяце устроили бы праздник. Он мог бы стать строителем, моряком, шеф-поваром. Мог бы кататься на лыжах или велосипеде. Всё было бы иначе.

Он долго держит меня в объятиях и молчит.

– Всё не так уж плохо, – наконец произносит он. – И я во многом виноват. Прости, Грейс. Дело не в том, что я рвался тебя спасти или сделать другой. Я просто хотел, чтобы ты была счастлива.

Он теплый. Слышу, как бьется его сердце.

– Всё хорошо, – говорю я.

Он тянется за спину и разжимает мои руки. Опускает их и гладит:

– Вот и здорово. Отлично. Что ж, Грейс, спокойной ночи.

Не успеваю опомниться, как он уже на лестнице.

– Что? Куда это ты собрался?

Оборачивается с хитрой улыбкой:

– Домой. Спокойной ночи.

Я бегу за ним – 5 или 6 шагов. Сбиваюсь со счета.

– Эй ты, парень с бананом! Нельзя так просто поцеловать девушку и тут же попрощаться.

Он улыбается и кладет руки мне на плечи:

– Думаю, в прошлый раз проблема отчасти была в том, что мы слишком поспешили. И ты испугалась. Правда в том, что я стал встречаться с тобой, потому что ты мне нравилась. Ты, Грейс, такая, какая есть. Не в качестве сырья для лепки новой, улучшенной Грейс. Да, это я предложил тебе пойти лечиться, но… не могут же все мои идеи быть гениальными, в самом деле. На этот раз мы не будем спешить. Давай по-настоящему хорошо узнаем друг друга. Постепенно. Я позвоню тебе, скажем, через недельку. Потом сходим выпьем кофе. Через несколько месяцев можем начать держаться за руки. Главное – никакой спешки.

Если бы в руке у меня по-прежнему были палочки, сейчас отхлестала бы ими его по лицу.

– Пожалуй, это самое идиотское предложение, какое я слышала в своей жизни. По крайней мере, в первую десятку ты точно попал. Думаешь, мы проживем сто лет? Или ты решил стать буддистом и надеешься, что в следующей жизни нам уж точно хватит времени на всё?

Смеется:

– Я просто хочу сделать как правильно.

– Как правильно, да? Значит, созвонимся через неделю?

Его рубашка заправлена в джинсы. Я выдергиваю ее. Он не двигается с места:

– Угу.

– А потом, может быть, выпьем кофе?

На рубашке 6 пуговиц – пластиковые под перламутр. Расстегиваю нижнюю.

– Так я и сказал. Всё верно.

– А потом начнем держаться за руки? Через пару месяцев, если нам покажется, что мы к этому готовы.

Расстегиваю следующую пуговицу и пальцами касаюсь кожи на его животе. Он шумно сглатывает:

– Угу.

– И… – Пуговица номер 3. – И что потом? – Пуговица номер 4. – После того, как начнем держаться за руки? – Пуговица номер 5.

– Грейс… Грейс, мне холодно.

– Я знаю, как решить эту проблему. – Пуговица номер 6. – Пойдем в дом.

Моя жизнь не идеальна. Проблемы всё еще возникают, но просто поразительно, как много можно сделать, проявив капельку фантазии. Из многочисленных перемен, произошедших в моей жизни, самая замечательная – футбол. Теперь я его просто обожаю. Шеймус был прав в то утро, когда мы впервые проснулись вместе. Футбол – это здорово. Ведь вся его суть – в цифрах: касания, удары, линии старта, проценты попаданий. Вдобавок у каждого игрока на спине номерок! Где были мои глаза всё это время? Теперь субботние послеобеденные матчи для меня главная радость недели, хотя мы ходим и по воскресеньям, если играет «Готорн». Приходится приезжать чуть пораньше, чтобы я успела съесть свой сэндвич с ветчиной, сыром и помидорами ровно в 13. 15 (беру его из дома). Шеймус ест пирог с пивом, когда захочет. От него ускользает вся прелесть точных подсчетов, но, кажется, ему нравится сидеть, обняв меня за плечи, и смотреть игру. Скоро начнется крикетный сезон. Шеймус считает, что крикет должен понравиться мне даже больше, как только я овладею системой подсчета очков, среднего числа попаданий и рейтинга пробежек. Охотно верю.

Ларри, Джил и мама просто в восторге, что мы с Шеймусом снова вместе. Мы идем посмотреть на Ларри в школьной пьесе (она играет Леви в ужасной постановке мюзикла «Иосиф и его чудесный разноцветный плащ снов»). Особенно он нравится маме (Шеймус, не Эндрю Ллойд Уэббер). Ведь он может без конца рассказывать захватывающие истории о травмах, полученных футболистами во время матчей: разбитых челюстях и глазах, носах, вдавленных в череп ударом ноги. Раньше мама никогда не увлекалась спортом, а теперь (особая благодарность Шеймусу) не пропускает ни одного матча по телевизору. Скоро станет экспертом. «В следующем году, Марджори, – говорит ей Шеймус, – свожу вас на мотогонки».

Она ждет не дождется.

В один прекрасный день в школьные каникулы беру на работе выходной. Мы с Ларри садимся в автобус и едем в Чедстоун. Идем в ресторанный дворик. Ларри сама выбирает, где нам сесть, и встает в очередь за бургерами и жареной картошкой. Вернувшись к столу, она берет меня за руку и, когда замечает, что я зажмурилась, а дыхание стало прерывистым, шепчет мне на ухо о том, какая я смелая, как всё преодолею и как она гордится своей тетей. Своей любимой тетей.

Мы сидим недолго (меня выводят из себя ряды стульев, которые невозможно сосчитать, потому что люди постоянно садятся, встают и передвигают их, и к тому же у меня на что-то аллергия – вдруг вся начинаю чесаться). Но Ларри не возражает и помогает мне выйти на улицу, ни на секунду не отпуская мою руку. Как только мы выходим на свежий воздух, зуд прекращается. Наверное, его вызвали токсичные газы, выделяемые пластиком. А может, это блохи – но тогда они так скоро бы не ускакали. Уверена в этом. Берем такси и едем в мое кафе, где я угощаю ее шоколадным кексом и диетической колой.

И всё это время я ни разу ее не поучаю. Не даю ценных советов, не привожу аналогий и не читаю проповедей. Ни с кем ее не сравниваю. Потому что есть вещи, которые можно узнать только на собственной шкуре. Но если бы я могла дать что-нибудь этому чудесному ребенку, я бы дала ей всего одну вещь, завернутую в блестящую бумагу и перевязанную плотной лентой. И вот что бы я ей сказала.

Большинство людей пропустили всю свою жизнь, знаешь ли. Жизнь – это не когда ты стоишь на вершине горы и любуешься закатом. Это не тот момент, когда ты ждешь возлюбленного у алтаря или рождается твой ребенок или когда ты плывешь на глубине и к тебе подплывает дельфин. Это всего лишь фрагменты. Десять – двенадцать песчинок, рассыпанных в пустыне существования. Эти песчинки – не жизнь. Жизнь – это когда ты чистишь зубы, делаешь бутерброд, смотришь новости и ждешь автобуса. Или идешь куда-то. Каждый день происходят тысячи маленьких событий, и, если не видеть их, если не смотреть внимательно, не запоминать их и не считать, можно всё пропустить.

Можно пропустить всю жизнь.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 11 121314 Следующая ⇒