Тони Джордан 12 страница

В субботу четвертой недели после прекращения лечения на улице холодно, поэтому я задерживаюсь в кафе и читаю газету целиком (что разрешается при экстремальных погодных условиях). Почему субботние газеты такие толстые? Кто покупает все эти дома? Читает все эти рубрики? И кому есть дело до всех этих актеров?

Рассеянно просматриваю страницы с объявлениями о работе – и вдруг вижу маленькую рекламку, втиснувшуюся между вакансий помощников руководителей и операторов по обслуживанию клиентов. Требуется сотрудник по вводу данных, неполная занятость. Работа на дому. Свободный график, всё общение по Интернету. Работа будущего! Не нужно никуда ездить! Оплата сдельная (без отпускных, годовой премии, больничных, декретных, экстренных отпусков и прочих льгот).

В спешке вырывая объявление, чуть не проливаю шоколад. Вот чем я могла бы заниматься! Работа на дому. Я могла бы спланировать график и работать, скажем, с 8. 30 до 10. 00. Потом идти в кафе. Снова работать с 10. 45. Я могла бы организовать свой день в точности так, как нужно мне. Установить себе норму в определенное количество страниц, которую нужно выполнить, скажем, в получасовой отрезок. Я могла бы считать что-нибудь… не знаю… что угодно… удары по клавишам или листы. Это работа по мне. Беру куртку и оставляю Роберто деньги. Пора встретиться лицом к лицу с непогодой, вернуться домой и придумать липовое резюме.

В последующие недели я часто разговариваю с мамой. Она совсем выздоровела и обзавелась множеством новых комнатных растений, за которыми нужно ухаживать, – подарки от других прихожан. Я поделилась с ней своим планом, благодаря которому она сможет продолжать жить дома, и он уже в действии. Научила, что говорить Джил, если та заикнется о доме престарелых. Это наш с ней маленький заговор. Что до остального, жду, когда она немного оправится, но рано или поздно всё равно придется ей сказать.

– Мам, давно хотела сказать тебе кое-что. Шеймус. Я… Мы с ним расстались.

Она резко втягивает воздух – я ошибочно решаю, что это от потрясения.

– А кто этот Шеймус, напомни!

– Был моим парнем. Помнишь? Ирландец. Не комик и не из ИРА.

Она вздыхает, на этот раз по-старушечьи:

– Ах да, конечно. Теперь припоминаю. Ну что я могу сказать, дорогая. Неужели тебе больше нравятся девушки?

На этот раз пришла моя очередь ахать, только громче:

– Что?

Откуда ей вообще про такое известно? Уверена, в ее времена о лесбиянках и не слышали.

– Я просто предположила, что ты порвала со своим ирландцем, потому что поняла, что тебе нравятся девушки. Сейчас это так модно. Может, поэтому тебе с мужчинами не везет? Ты же такая красивая, умная, и чувство юмора у тебя есть.

Думаю о жестких волосках, которые задевает ноготь, если провести пальцем по его щеке. О ямочке у основания шеи, под адамовым яблоком. О пепельных волосах на груди. Рельефных мышцах вдоль лопаток.

– Спасибо, что поинтересовалась, мам, но, кажется, я по-прежнему предпочитаю мужчин.

– Они должны у тебя в ногах валяться, дорогая. Видел бы тебя папа. Он бы так тобой гордился.

На минуту перестаю дышать.

– Я тоже этого хочу.

– И всё равно, будь осторожна.

Старые добрые беседы с мамочкой. Снова предупреждения о возможном несчастье. Ладно.

– Осторожна в каком смысле, мам?

– Помнишь, что случилось с Энн Хеч, когда она порвала с Эллен Дедженерес? [15] У нее был нервный срыв, а потом она написала книгу о том, как в детстве ее домогался отец и что она дочь Бога и сводная сестра Иисуса. А еще она разговаривала с маленькими зелеными человечками из космоса. А этот фильм, где ей пришлось целоваться с Харрисоном Фордом, а он ей в дедушки годился! Очень неаппетитно. Вот так и развращают молодежь.

Мою мать можно назвать кем угодно, но только не святошей.

– Что ты хочешь сказать, мам? Что все лесбиянки ненормальные? И развращают молодежь?

– Ох, дочка. Это когда целуются со стариками – вот что развращает молодежь! Не говори никому из прихожан, но лично мне кажется, что девочки с девочками – очень даже разумно. Представь, насколько меньше дел по дому, а если найти девочку с таким же размером, то вдвое больше одежды, а еще никогда не придется брить ноги и стряхивать волосы с раковины! Не понимаю, почему до сих пор все за это не ухватились. Что в этом такого? Главное – ничего не менять. Вот как переключишься обратно на мужчин – так с ума и сойдешь.

В такие моменты (когда разговариваю с мамой по телефону) мне очень не хватает двух моих мозгов. Порой я жалею, что их нет, хотя они повели себя очень невежливо, и это после моего гостеприимства! Даже не попрощались. Я и заметить не успела, как они собирают вещи, укладывая их в одинаковые клетчатые чемоданчики капиллярно-розового цвета и нейронно-серые спортивные сумки. Просто однажды утром проснулась, а их и след простыл.

Тогда, после пробуждения, мне пришлось придумывать новый утренний распорядок и правила отхода ко сну. Новые правила для ужина с новыми продуктами (на этот раз меню посложнее, с разными блюдами на каждый день недели, приготовленными по рецептам из газеты). Вряд ли мне когда-нибудь удастся снова запихнуть в себя курицу с овощами и бутерброд с сыром. Обожаю свое новое кафе: оно наполняет меня уверенностью. Во-первых, у них в меню нет апельсинового торта, торты каждый день разные и свежие. Блинчики поливают настоящим кленовым сиропом, а не помоями из токсичных отходов, которыми меня травили в старом кафе в тот день, когда мы с Шеймусом там завтракали. В первое утро, когда проснулись вместе.

Я изобрела более гибкую и совершенную систему: теперь начинаю с торта, который лежит в левом верхнем углу витрины, и на следующий день двигаюсь вправо. Так мне намного больше нравится – выходит симметрия со старой привычкой выбирать столики по часовой стрелке. А количество кусочков я теперь определяю по числу слов, которые произносит молоденькая официантка в качестве приветствия: «Доброе утро! Как у вас сегодня настроение? Какой тортик хотите попробовать? » 11 слов. Но просто поразительно, сколько вариаций на эту тему она способна придумать, например: «Какая у вас классная юбка», или «Лучше запишу, а то я с похмелья плохо соображаю», или «Яичницу сегодня брать не советую». Это намного интереснее, чем маковые зернышки, потому что приходится сосредотачиваться, одновременно производя подсчеты и придумывая ответ, который прозвучал бы естественно.

Нашла я и новый супермаркет: он тоже недалеко от дома и принадлежит конкурирующей сети. Чтобы измерить его шагами, выбираю самое загруженное время:

вечер воскресенья. Тогда меньше шансов, что кто-то заметит, как я считаю шаги. Не то что в пустом зале, когда на тебя пялятся все сотрудники, прикидывая, не вызвать ли охрану. Однако нельзя отклоняться от курса: этому могут помешать бегающие дети и мужчины, бессмысленно уставившиеся на полки. Всё, что мне необходимо, в этом супермаркете тоже есть. Есть даже герметичный пакетик нового размера. Экстрамаленький. Идеально подходит для моего полдника – 10 миндальных орехов.

Джил решаю рассказать обо всем на той же неделе, что и маме. Воскресный вечер, 18 градусов. Последние несколько недель я осмотрительно избегала разговоров о Шеймусе и своем лечении. Но дальше откладывать нельзя. И хотя я думала, что меня уже ничем не удивить, услышав слова Джил, от потрясения теряю дар речи.

– Что ж, я не удивлена.

– Ты не удивлена, что я бросила лечение?

– Нет, конечно. Совершенно очевидно, что это не твое. У всех есть проблемы, Грейс. У каждого из нас. Даже у Гарри… Гарри, не играй в футбол в доме, пожалуйста! Выйди на улицу.

Ненавижу, когда родители считают себя незаменимыми. Они никогда не уделяют вам полного внимания, никогда. Вечно одним глазом, одним ухом и половиной мозга – вот всё, что достается этим надоедливым детям. Да, став родителем, с половиной мозга можно навсегда распрощаться.

– И еще… я ушла от Шеймуса.

– Это меня тоже не удивляет.

Ну это уж слишком. Я-то думала, она начнет вопить, плакать и убиваться, что я свою жизнь угробила.

– Почему? С ним-то что было не так?

– Ничего. Послушай, Грейс, он мне очень нравился. Таких поискать. Но он не для тебя.

– Это еще почему?

– Не знаю, как точнее объяснить. Шеймус очень милый, но… ты всегда таких людей презирала. Обычных людей с их обычной работой. Среднестатистической внешностью. Обычными домами в обычном пригороде.

Он, конечно, был высокого роста, но это, пожалуй, всё, чем он выделялся. Помнишь, что ты говорила про муравьев? «Они выбегают на мой балкон с восходом солнца лишь для того, чтобы двинуться в обратную сторону, когда солнце сядет». Грейс? Ты меня слушаешь?

Слушаю.

– Я вовсе не утверждаю, что он мне не нравился. Очень даже нравился. Но, Грейс, он был самым что ни на есть обычным. В этом-то всё и дело.

Кто бы говорил. Сама живет в супружеском аду с хорьком, не расстающимся со своим наладонником. Сексуальным, как компьютерная плата. Вот Шеймус действительно был сексуальным. Джил же в жизни не узнать, что значит это слово.

Я запуталась пальцами в телефонном проводе, накручивая его на руку, и мне требуется 10 секунд, чтобы их освободить.

– Ларри ведь Шеймус тоже нравился, верно?

– Он нам всем нравился. Между прочим, Хилли в последнее время сама не своя. Беспокоится о тебе, Грейс. Говорит, что это лечение превратило тебя… кажется, она сказала в клюшку.

– Можно с ней поговорить?

– Хилли! Тетя Грейс тебя зовет.

Возня на том конце провода, и через несколько секунд:

– Алло?

У нее тихий голос. Он всегда был таким робким?

– Спасибо на добром слове.

Ларри в том доме со своей сестрой, братцем и родителями видится мне гладиатором, окруженным львами. Я так рада слышать ее, что даже не могу притвориться сердитой.

– Что? Что я такого сделала?

Так и вижу, как она надувает губки.

– Твоя мама сказала, что, по твоему мнению, я превратилась в клюшку.

Она думает, что все взрослые одинаковые и ей вечно не везет, что жизнь несправедлива и когда она вырастет, то переедет на Марс и никогда больше не заговорит ни с кем из нас.

– Супер. Спасибо, мам.

– Так почему же ты мне ничего не сказала? Мы же вроде друзья.

Слышу визг и голос Джил издалека:

– Хилли, ради бога, подними табуретку, не тащи ее по полу! На паркете останутся следы.

– Не знаю… Папа сказал, что всё в порядке. Что они сделают тебя нормальной.

– Нормальной-шнормальной. Я всё бросила.

– А…

– С тобой вечно так. Помнишь, я сделала химию и думала, что мне идет? Ты тогда что-нибудь сказала? Нет. Я выглядела ужасно, была похожа на белую девчонку, которая притворяется негритянкой. Но разве ты сказала мне: «Тетя, ты страшилище! Лучше побрейся наголо! » А? Нет. Вот и спасибо на добром слове.

Она задумывается:

– Какую химию? Когда это было?

– В 1985 году, естественно. Когда еще люди делали химии? Хотелось быть похожей на Мадонну. На Мадонну образца 1985 года.

– Хм… Разве я тогда уже родилась?

– Типичное оправдание! Ты, между прочим, друг мне. И должна говорить о таких вещах прямо. Если бы я была Дженнифер и призналась тебе, что Брэд снимается в новом фильме с Анджелиной, ты бы промолчала? Неужели не сказала бы: «Плохая идея! Прежде чем отпустить его на съемки, попробуй удержать всеми возможными способами, если нужно, привяжи к кровати за мошонку»?

Она смеется:

– Конечно, сказала бы.

– А если бы я была Лизой Марией Пресли и призналась, что собираюсь замуж за Майкла Джексона, потому что мне нравится форма его носа, точнее носов, и он просто милый парень, который любит детей, ну правда, искренне любит, а столь резкие изменения во внешности не что иное, как результат кожной болезни, – разве ты промолчала бы?

Ларри перестает смеяться:

– Секундочку. Ты хочешь сказать, что в прошлом веке Лиза Мария Пресли была замужем за Майклом Джексоном?

Нахалка.

– Вас что же, в школе ничему не учат? Да. Лиза Мария была замужем за Майклом. Еще до Николаса Кейджа.

– Да брось! Николас Кейдж тоже был замужем за Майклом Джексоном? Серьезно? А это не противозаконно? Теперь понятно, почему он снялся в «Призрачном гонщике»!

Удивительно, что Джил до сих пор не подала на роддом в суд. Ведь явно произошла подмена. Разве может этот умный, чудесный ребенок с таким роскошным чувством юмора состоять в каком-либо родстве с Джил, Гарри или Гарри-младшим? Хотя в родстве со мной сомнений ни малейших.

Ко мне вернулось мое тело.

Прибавка в весе – распространенный побочный эффект от лекарств, который считается еще не самым худшим. Видимо, тех, кто считает, что может быть и хуже, никогда не разносило до такой степени, что, встав на весы, они слышали их жалобный стон: «По одному, пожалуйста! » Такое впечатление, что внутри тебя не просто худой человек, пытающийся вырваться на свободу, а несколько. И самолюбование тут ни при чем. Я говорю о том, когда человек не узнает в себе себя.

Только задумайтесь, как часто вы видите свое тело. В зеркале, витринах магазинов, когда проходите мимо. Когда печатаете или разбираете грязное белье, вы видите свои руки и ноги краем глаза. Когда принимаете душ. Одеваетесь. Надеваете ботинки и кольца или краситесь. А теперь представьте, что каждый раз перед вами чужое тело – не ваши ладони не ваших рук. Это наполняет вас растерянностью каждую секунду каждой минуты каждого дня.

Стоило перестать принимать таблетки, и лишние килограммы просто растаяли, точно я стерла их 100 движениями своей экстражесткой мочалки. Без слоев жира, укутывавших меня, я острее чувствую и лучше слышу. Теперь, увидев себя в зеркале, я не ахаю от потрясения, а лишь испытываю приятное чувство узнавания. «Расслабься, – говорит мне отражение, – эта нога-рука-живот твои, а не пришельца из космоса. Можешь спать спокойно».

По правде говоря, вес исчез не сам по себе, я тоже приложила усилия. Я много хожу пешком: делаю сотни, тысячи шагов. В первое воскресенье августа на улице 8 градусов, хотя зима подходит к концу. Я прохожу пешком всю дорогу до Чапел-стрит и спускаюсь к реке. Потом поворачиваюсь и иду обратно. Считаю шаги на протяжении каждого квартала, на каждом пешеходном переходе, но не записываю их. В этом нет нужды. Это не мой район. В 12. 08 вижу вдалеке высокого мужчину со светлыми волосами: он выходит из торгового центра, обнимая за плечи какую-то женщину. Но, присмотревшись, нахожу, что волосы его не так сильно вьются и плечи другой формы. Думаю о Николе, и мне становится легче. У него в жизни всё тоже сложилось не так, как он ожидал.

В сентябре 1902 года Уорденклифф поднялся над Лонг-Айлендом на немыслимую высоту в 180 футов. А ведь это была всего лишь вышка, без передатчика наверху. Никола планировал водрузить на вершину своей каркасной башни гигантский медный шар весом в 55 тонн, который стал бы передавать радиоволны и электричество через Атлантический океан. Но возникло одно затруднение: все деньги Моргана были уже потрачены. Я иду по Чапел-стрит мимо людей, покупающих вещи и мечтающих лишь о том, чтобы иметь их как можно больше. Для Николы деньги, имущество и статус никогда не были важны. Он писал Моргану, умолял его, но тот не дал больше ни цента. Никола был в отчаянии, впал в депрессию и начал избегать старых друзей. Так закончился самый важный его проект. Я же свой еще даже не начинала.

Каждый день Ларри после школы заходит ко мне. Джил не против. Она не допытывается, чем мы занимаемся, не звонит и не спрашивает, всё ли в порядке. Мы же сидим за кухонным столом и обсуждаем девчонок из ее школы, болтаем о поп-культуре и о том, что все модные дизайнеры и стилисты, должно быть, ненавидят женщин. Ларри рассказывает, кто из мальчиков ей нравится, а кто нет, и сыплет названиями групп и именами телеведущих, о которых я даже не слышала. Иногда мы гуляем в парке или растягиваемся на диване и по очереди читаем друг другу «Шерлока Холмса».

Среда, время послеобеденное, середина августа, 11 градусов. 16. 13. Мы на кухне готовим фиолетовые пирожные с изюмом. Идею с цветом подкинула Ларри.

– Не завела еще нового дружка? – спрашивает она.

– Жду, пока очередь из желающих под дверью станет чуть длиннее. Тогда пойду и куплю такой аппарат, что вызывает по номеркам, – ну знаешь, как в банке.

– Так, значит, с Шеймусом у вас не срастется?

– Шеймус – вчерашний день. Жаль, принц датский Фредерик уже занят.

Ларри опирается локтями о стол, подперев подбородок ладонями.

– А папа сказал, что только такая ненормальная, как ты, могла упустить такого парня, как Шеймус. Говорит, тебе никогда не найти такого.

Выливаю фиолетовое тесто в формочки для кексов.

– Так, значит… Что ж, ничего не поделаешь.

– И мне он нравился.

– Если съешь всё тесто, на пирожные не останется, – говорю я.

– Всё равно тесто вкуснее. – Она облизывает ложку, и на носу остается фиолетовая капля.

Обожаю свою новую работу. Надо было еще несколько лет назад этим заняться. Кто бы мог подумать, что стать полноценным членом общества так просто? В понедельник утром курьер в униформе приносит мне пахнущую новым картоном коробку, набитую бумагами – счета, чеки, таблицы. Каждая бумажка помещена в цветной конверт, подписанный аккуратным почерком. Черные квадратные буковки, приплюснутые снизу, точно их выводили по линеечке. Я сажусь за стол в рабочее кресло с поддержкой для спины (купила его по Интернету). Подключаюсь к центральной системе, нахожу свой номер и ввожу данные из каждой таблицы на соответствующую страницу. Мой новый утренний распорядок таков: начинаю в 8. 30. Ровно в 10. 30 или после того, как закончу 50 страниц (на выбор), иду в кафе и пью кофе с тортом. По пути считаю шаги. Снова начинаю работать в 11. 15. После следующих 50 страниц или в 13. 15 – обед. (Никаких больше сэндвичей с салатом, никаких подсчетов бобовых проростков – это не согласуется с моим новым стилем жизни: ценящей время, работающей девушки. Теперь я готовлю сэндвич так: сыр, ветчину и помидор кладу на хлеб из муки грубого помола. И никаких зерновых булочек! Только представьте себе все эти зерна! ) Затем еще 2 часа или 50 страниц – и полдник.

Я считаю часы, считаю страницы – так и проходят рабочие дни. Большинство моих невидимых коллег (а может, конкурентов? ) – или абсолютно некомпетентные, наполовину излечившиеся алкоголики, которые работают дома, потому что бутылка всегда под рукой, или отупевшие от безделья молодые мамаши, которые барабанят по клавишам и одновременно кормят грудью попискивающих младенцев, извивающихся, как ленточные черви. В примечательно короткий срок я становлюсь самым старым сотрудником фирмы по вводу данных. Мои пальцы летают над клавиатурой, словно руки Шопена над клавишами рояля, и я заканчиваю работу вдвое быстрее, чем среднестатистический сотрудник. Разумеется, без единой ошибки.

Зарплата мизерная, но всё равно больше, чем пособие по нетрудоспособности, которого к тому же я больше не получаю. Помимо еженедельных жалких крох, перечисляемых на банковский счет, компания выдает щедрые ежемесячные бонусы, призванные мотивировать прочих обезьянок за клавиатурой печатать быстрее. Иногда это наличные, иногда – билеты в кино или приглашения на ужин в ресторан, а также наборы для пикника или хорошее вино. Я выигрываю бонусы каждый месяц и оставляю себе деньги и подарки. Джил выкупает у меня билеты в кино и приглашения в ресторан, притворяясь, что делает это не из жалости, а чтобы меня поддержать. Видимо, мне вечно придется это терпеть.

В моей жизни появилось пятеро новых мужчин. В последнее время я гораздо чаще стала видеться со студентами-индусами. Даже выучила их имена (Ишвар, Вандан, Гаган, Махендра и Мурали), правда, не уверена, кто из них кто. Несколько раз в неделю они угощают меня сладостями – хабши-халвой, тянучей, с орешками; бурфи с фисташками, нежным, как молочная помадка. Сладости присылают из дома их матери, а пирожки-самоса они делают сами. Иногда они заходят, чтобы узнать, не нужно ли мне поменять лампочку или купить что-нибудь в магазине. Махендра и Ишвар (кажется) подсоединяют мне скоростной Интернет и что-то делают с жестким диском, чтобы он лучше работал. Взамен не просят ничего, разве что иногда помочь заполнить официальную форму. Один раз попросили позвонить сотруднику городского совета, отказавшемуся выдать одному из них (Гагану? ) разрешение на парковку. Забавный случай, на многое открывший мне глаза. Знала бы, что всего один телевизор поможет мне заполучить столь эффективную бригаду индусов, давно бы его им подарила.

Я рада, что у меня есть индусы, потому что скучаю по микробофобам. Они были такие милые в своем роде: отказывались от лицемерных рукопожатий и поцелуев при встрече, носили стильные перчатки и одежду с длинными рукавами. Дарья оказалась права: спускать воду в унитазе ногой совсем не сложно. Но в остальном они, конечно, ошибались. Как это никогда не ужинать в кафе и не читать книг из публичной библиотеки? К тому же с тех пор, как ко мне вернулись мои сексуальные фантазии и навыки самоудовлетворения, причем с новыми силами, отдохнувшие после небольшого отпуска, я удивляюсь, как микробофобы вообще могли существовать без секса. Без единой мысли о нем. Даже если мне никогда больше не быть с мужчиной, по крайней мере, у меня есть мое воображение.

В моих фантазиях Николе снова отведена главная роль. О да. Если, представляя себя служанкой в тугом корсете у замка в средневековой Англии, я вдруг замечаю, что волосы высокого незнакомца на коне посветлели, то решительно крашу их в темный цвет. Порой случается, что губы, осыпающие горячими поцелуями внутреннюю сторону моих бедер, обрамлены не аккуратно постриженными усами, а колючей щетиной. Но стоит лишь сосредоточиться, и черты Николы вновь становятся четкими, а фантазии обретают ясность и изящество. Хотя иногда моему воображению нужна твердая рука.

Я не скучаю по Франсине, потому что чувствую, что она всё время рядом. Я думаю о ней, когда вижу цветы, пересчитываю аптечные резинки или слышу по радио выступление очередного эзотерического гуру. Интересно, что с ней станет? Ее мозг податлив и мягок, как швейцарский сыр, и боюсь, как бы после нескольких лет общения с микробофобами ее не затянуло в их трясину. Очень скоро и она может оказаться по другую сторону круга из стульев, протирая руки и сиденье дезинфицирующим составом.

Воскресный вечер. 20. 30. 12 градусов. Ларри на проводе.

– Ну что? – спрашивает она.

– Что?

– Не завела еще нового дружка?

– Ларри, ты что, решила открыть службу знакомств?

– Я не зужу. Просто через месяц школьная пьеса. Было бы здорово, если бы ты пришла.

Это точно. До сих пор вспоминаю тот концерт. Как мы держались за руки.

– Проблема в том, что по сравнению с Николой все мужчины ужасны.

– Всё еще сохнешь по нему?

Забираюсь с ногами на диван. Отсюда как раз видна его фотография у кровати. Готова поклясться, он мне сейчас улыбнулся.

– Я? Да ни в жизни.

– Грейс, он же разорился. Ты мне сама рассказывала.

– Ну и что?

– И эта дурацкая вышка. Она же так и не заработала, верно?

Вытягиваюсь на диване во весь рост, отодвинув книгу, которую читала.

– Нет. А в Первую мировую по приказу правительства ее взорвали. Боялись, что немецкие шпионы воспользуются ею, чтобы следить за американским флотом. И башню продали на металлолом. За 1750 долларов.

– Вот видишь? А что случилось с Николой?

– Да… в общем, ничего. Остаток жизни он провел в одиночестве, в номере гостиницы, в нищете. Начал говорить странные вещи про то, как общался с жителями других планет, рассказывал всем, что изобрел смертельное лучевое оружие.

– Смертельное лучевое оружие – вот единственная крутая штука во всей этой истории. Всё остальное отстой.

– Не отстой, Ларри. Это потрясающая история о силе человеческого духа и бремени, которое приходится нести всякому, кто мыслит не так, как большинство.

– А мне так не кажется.

Пытаюсь найти лучший способ выразить свои мысли. Мне важно, чтобы она поняла.

– Послушай, легко думать, что, если бы Никола был чуть практичнее и реалистичнее, его история так плохо бы не кончилась. Что он бы разбогател, как ему и не мечталось, и смог профинансировать свои исследования из собственного кармана. Нет. Будь Никола Тесла богачом, наш мир сегодня выглядел бы совсем иначе.

– Вот и я о том же. Если он был такой умный, как допустил, чтобы его жизнь превратилась в кавардак?

– Жизнь многих умных людей превращается в кавардак. Правда вот в чем: будь Никола более практичным, он, скорее всего, так и остался бы жить на своей ферме в Хорватии и стал священником, как того хотел его отец. Женился бы на трудолюбивой практичной девушке с соседней фермы и воспитал крепких, практичных детей.

Он не стал бы самым знаменитым человеком своего времени, в его честь не выпустили бы югославскую марку и банкноту с изображением его лица. Не изобрел бы радио – Верховный суд США в 1943 году аннулировал патент Маркони, признав приоритетными работы Николы. Ему не поставили бы памятник на Ниагарском водопаде, где благодаря его гению удалось приручить электричество, и единица измерения плотности магнитного потока не была бы названа теслой.

– Но он умер, как один из тех спятивших отшельников… Как Леонардо Ди Каприо в том фильме. Про Говарда Хьюза. Он… Послушай, Грейс, извини, конечно но он был неудачником, верно? Из-за всех своих тараканов.

Никола всё еще улыбается мне с прикроватного столика. И не обижается. Он никогда не стыдился того, каким был. Никола умер от тромбоза сосудов 7 января 1943 года. Один в своей кровати в отеле «Нью-Йоркер». В номере 3327. Ему было 86 лет, и боязнь микробов развилась у него до такой степени, что он почти никого не принимал. Но его некролог был прочитан мэром Нью-Йорка в прямом эфире по радио, и тысячи людей пришли на его похороны. Сербы сидели по одну сторону прохода, хорваты – по другую. И те и другие пришли почтить величайшего из граждан своей страны.

– Ларри, Никола не был неудачником. Он был другим. Знаешь, что делало его таким особенным? Его дар. В отличие от среднеарифметических людей, его никогда не забудут.

– Что значит среднеарифметические люди? Мы среднее арифметическое на математике проходили.

Не знаю. Выглядят обычно, работают в кино, любят футбол и барбекю. Живут в Карнеги.

– Ну, обычные. Среднестатистические. Нормальные.

– Среднестатистический вовсе не значит нормальный.

Я вскакиваю так резко, что «Медицинская физиология» Гайтона с грохотом падает на пол.

– Как это?

– Это не одно и то же. Среднестатистический – это когда ты делишь общую сумму на количество составляющих. Поэтому и среднестатистическое может быть уникальным.

Чувствую, как в том месте, где к щеке прижата трубка, бьется жилка. Ну конечно же. Она права.

– И среднестатистическое может быть уникальным…

– О чем я и говорю. У меня завтра как раз экзамен по этой теме. Среднее значение функции, среднее пропорциональное и так далее.

Всё это время… И дело не только в том, что он был высокого роста. Все эти мелочи – как с ним было смешно, его ресницы, подрагивающие во сне. Как он уживался со своими братьями. Его вкус. Как время текло еле-еле, когда я его ждала. Как он всегда мной гордился.

– Грейс? Ты меня слушаешь? – В ее голосе робкое волнение.

Все эти годы взрослые поучали ее, а она лишь задавала вопросы, лишь слушала, и вот вдруг сама научила меня чему-то. Чему-то очень важному. И всё же я не знаю, благодарить мне ее за это или проклинать.

Утро субботы, 9. 15, 15 градусов. Возвращаюсь из нового супермаркета, пакеты впиваются в пальцы. Сегодня худший из моих закупочных дней, день, который приходит редко, и каждый раз я жду его с ужасом. День покупки стирального порошка. 10 коробок, по 5 в каждом пакете, плюс запас еды на неделю. Останавливаюсь каждые 100 шагов и расцепляю пальцы, чтобы кровь притекла к распухшей, покрасневшей плоти.

Я иду по Хай-стрит, когда вижу его. Шеймуса. Он стоит на трамвайной остановке через дорогу.

Секунду я таращусь на него, словно передо мной актер из сериала про врачей, который я смотрела по телевизору: лицо вроде знакомое, но в настолько непривычной обстановке, что без белого халата и не понять, кто это. В следующее мгновение не могу поверить, что это он: так я привыкла видеть повсюду его двойников. Он поворачивает голову, и мое сердце начинает колотиться. На нем темно-синяя рубашка поло и старые светло-голубые джинсы с потертыми коленками. Тряпичные мокасины родом из 1988 года. Пора кому-нибудь напомнить ему, какой год на дворе. Я бы и сама напомнила, только ноги не двигаются. Облокачиваюсь о забор.

Сначала он меня не видит. Может, я стою вне поля его зрения или он занят чем-то еще. Мозгу человека свойственно игнорировать то, чего замечать не хочется. Своего рода встроенная клавиша «удалить» для избавления от ненужного сожаления или чувства вины.

Или – и это куда более вероятно – он не видит меня потому, что я выгляжу потрясно. Была бы я жирной, ворчливой и полусонной, как прежде, сразу бы заметил.

Подъезжает его трамвай, и он заходит в вагон, вежливо пропуская вперед старушку. Через стекло я вижу, как он выбирает место. Лишь когда трамвай трогается он замечает меня. Таращится и широко открывает рот. Потом прижимает ладонь к стеклу, расставив пальцы. Трамвай с грохотом уезжает.

Я стою, прислонившись к забору, зажав голову руками. Лишь через несколько минут нахожу в себе силы взять пакеты.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 111213 14 Следующая ⇒