Настоящее 2 страница

– Нет.

– Шутила о самоубийстве?

– По всей видимости, нет.

– Следовательно, единственное, что заставило вас предположить, что Эмили могла быть склонна к самоубийству, – это ее некая замкнутость и плохое настроение. Разве это не обычное поведение для девяноста девяти процентов женщин, по крайней мере, раз в месяц?

Доктор Карпагян улыбнулся.

– Обвинению виднее.

– Значит, существует вероятность того, что Эмили, поскольку она не проявляла ни один из перечисленных признаков, не была склонна к самоубийству?

– Возможно, – согласился психолог.

– А те несколько признаков, которые Эмили проявляла, могут свидетельствовать о нормальном поведении для подростка?

– Да, часто они себя так и ведут.

– Отлично. Вы основывались на характеристиках Эмили, верно?

– Да.

– Кто их собрал?

– Насколько я понял, детектив со стороны защиты, мисс Дамаскус. Характеристики основывались на беседах, проводимых ею самой или обвинением с подругами и родителями данного подростка.

– По вашим собственным словам, Крис Харт был самым близким человеком для Эмили Голд. Его характеристика в деле была?

– Нет. С ним не беседовали.

– Но разве не с ним Эмили больше всего проводила времени в последние недели?

– Да.

– Следовательно, он мог бы подтвердить, демонстрировала ли Эмили только что перечисленные нами признаки? Он, скорее всего, видел больше остальных.

– Согласен.

– Однако вы не побеседовали с ним, хотя он явно стал бы самым лучшим источником информации.

– Мы пытались выносить суждения без вмешательства Криса, чтобы оставаться совершенно непредвзятыми.

– Вопрос был в другом, доктор. Вопрос звучал так: «Вы беседовали с Крисом Хартом? »

– Нет, не беседовал.

– Вы не беседовали с Крисом Хартом. Он жив и может говорить, тем не менее вы даже не стали с ним разговаривать, хотя он оставался главным свидетелем поведения Эмили перед смертью. Частичкой самой Эмили, как вы выразились. – Барри буквально пронзила свидетеля взглядом. – А Эмили ведь уже не спросишь, верно?

Ким Кенли для дачи свидетельских показаний явилась в суд в платье «варенка» без воротника и с рукавами колоколом в сотне следов от детских рук.

– Не очень‑ то подходящий наряд, – сказала она приставу, который провел ее к месту для дачи показаний. – Это малыши в садике вымазали.

Джордан перечислил ее дипломы, а потом спросил, откуда мисс Кенли знает Эмили Голд.

– Я преподавала у нее живопись в старших классах, – ответила она. – Эмили была невероятно талантлива. Вы должны понять, что как учитель, преподающий спецпредмет, за день я вижу до пятисот учеников. Бó льшая часть заходит в класс и оставляет после себя беспорядок. По пальцам руки можно пересчитать тех, кто действительно умеет рисовать и искренне интересуется предметом. Может быть, у одного‑ двоих даже есть талант. Но Эмили была ярчайшим бриллиантом. Такие встречаются раз в десять лет: ученик, который не только любит живопись, но и знает, как применить свои способности самым лучшим образом.

– Похоже, она была уникальной.

– Талантливой, – подтвердила Кис. – И прилежной. Она все свободное время проводила в изостудии. У нее был даже собственный мольберт в уголке.

Джордан взял полотна, которые внес в зал суда пристав, когда вводил мисс Кенли.

– У меня есть несколько картин, которые я хотел бы приобщить в качестве улик, – сказал адвокат. Он подождал, пока их посмотрит Барри, и обратился к свидетельнице: – Вы не могли бы их прокомментировать?

– Разумеется. Мальчика с леденцом на палочке она написала в девятом классе. В десятом – мать и дитя. Как вы видите, работа более зрелая, особенно относительно лица. Больше правдоподобия. И образы более объемные. Третья работа… Ну, понятно, что это портрет Криса.

– Криса Харта?

Ким Кенли улыбнулась.

– А разве не видно, мистер Макфи?

– Я‑ то вижу, но скажите для протокола судебного заседания, – ответил он.

– В таком случае, для протокола. Портрет Криса Харта. Эмили удалось ухватить выражение лица натурщика, равно как и реалистично передать черты его лица. Откровенно говоря, работы Эмили всегда мне немного напоминали Мэри Кассат.

– Сейчас я недопонял. Кто такая Мэри Кассат? – решил уточнить Джордан.

– Известная американская художница‑ импрессионист девятнадцатого века. Она часто использовала в качестве сюжетов для своих картин матерей и детей. Эмили поступала так же и частенько демонстрировала такое же, как и Кассат, внимание к деталям и передаче эмоций.

– Благодарю вас, – произнес Джордан. – Следовательно, талант Эмили развивался от года к году?

– По правде говоря, да. Даже в начальных ее работах был виден немалый потенциал. А примерно с десятого по двенадцатый классы я стала замечать, что она не просто передает свое впечатление о предмете, а пытается раскрыть на картине его истинную суть. Такое редко встретишь у художника‑ любителя, мистер Макфи. Это некое мерило изысканности.

– Вы заметили какие‑ либо изменения в манере письма Эмили?

– Откровенно признаться, да. Осенью она работала над картиной, которая коренным образом отличалась от ее обычных работ и по‑ настоящему меня удивила.

Джордан достал последнюю картину, которая была включена в дело в качестве улики. Череп произвольной формы, с грозовыми тучами вместо глазниц и вывалившимся языком. Присяжные уставились на картину. Одна женщина прикрыла ладонью рот и прошептала: «Боже! »

– Именно так я и подумала, – кивнула в сторону присяжной Ким Кенли. – Как видите, здесь реализмом уже и не пахнет. Настоящий сюр.

– Сюр? – повторил Джордан. – Не могли бы вы объяснить значение этого слова?

– Все видели картины в стиле сюрреализма. Дали, Магритт… – Заметив непонимающий взгляд Джордана, она вздохнула. – Дали. Художник, который написал мягкие часы.

– Понятно.

Он быстрым взглядом окинул присяжных. Как и любая группа людей, выбранная наугад в округе Графтон, они представляли собой единство противоположностей. Профессор экономики из Дартмута сидел рядом с мужчиной, который (Джордан готов был поспорить) никогда не покидал свою ферму в Оксфорде. Профессор из Дартмута явно скучал – по‑ видимому, изначально знал, кто такой Дали. Фермер что‑ то записывал в своем блокноте.

– Мисс Кенли, когда Эмили это нарисовала?

– Она начала в конце сентября. Работа еще не было закончена, когда она… умерла.

– Не закончена. Но она подписана.

– Да. – Учительница живописи нахмурилась. – И название есть. По всей видимости, Эмили считала, что вот‑ вот ее закончит.

– Вы не могли бы сказать, как Эмили назвала картину?

Длинный красный ноготь Ким Кенли навис над линией черепа, опустился к широкому языку, проглядывающим в глазницах облакам и указал на слово рядом с подписью автора.

– Вот название, – сказала она. – «Автопортрет».

Минуту Барри Делани, подперев кулаком подбородок, пристально разглядывала картину. Потом вздохнула и встала.

– Я не очень‑ то понимаю, что тут нарисовано, – призналась она Ким Кенли. – А вы?

– Я не специалист… – начала Ким.

– Нет? – вмешалась Барри. – Но остальные уверены, что защита нашла настоящего специалиста. Интересно, вы как учитель Эмили задавали ей вопрос, почему она нарисовала такую… тревожную картину?

– Я отметила, что эта работа в корне отличается от ее обычных картин. Эмили ответила, что тогда ей хотелось изобразить именно это.

Барри принялась расхаживать перед свидетельской трибуной.

– Для художников необычно пробовать различные стили, техники?

– Не такая уж это редкость.

– Эмили пыталась заниматься скульптурой?

– Один раз, недолго, в десятом классе.

– Гончарным ремеслом?

– Немного.

Барри ободряюще кивнула.

– А акварель?

– Да. Но Эмили предпочитала масло.

– Но время от времени Эмили писала картины в не свойственной ей манере?

– Разумеется.

Барри медленно подошла к картине с черепом.

– Мисс Кенли, когда Эмили впервые попробовала писать акварелью, вы заметили какие‑ либо изменения в ее поведении?

– Нет.

– Когда занялась скульптурой, вы заметили какие‑ либо изменения в ее поведении?

– Нет.

Барри подняла портрет с черепом.

– Мисс Кенли, когда Эмили писала эту картину, она вела себя как‑ то необычно? Вы что‑ то заметили?

– Нет.

– Больше вопросов не имею, – закончила допрос Барри и положила картину на столик для улик лицом вниз.

В коридоре здания суда стоял длинный ряд стульев, которые были поставлены таким образом, как будто связывали два зала судебных заседаний. В любой день на стульях теснились спешащие адвокаты, люди, ждущие предъявления обвинения, свидетели, которым было запрещено разговаривать друг с другом. В течение двух предыдущих дней Майкл сидел в конце коридора рядом с Мэлани. В противоположном сидела Гас. Но сегодня впервые Мэлани было разрешено присутствовать в зале суда, поскольку показания она уже дала. Гас заняла свое обычное место, отчаянно пытаясь делать вид, что читает газету и не замечает, как в здание суда вошел Майкл.

Когда он опустился на стул рядом с ней, она сложила газету.

– Не стó ит, – произнесла она.

– Что не стó ит?

– Сюда садиться.

– Почему? Пока мы не обсуждаем вопросы, имеющие отношение к делу, никто не запрещает.

Гас закрыла глаза.

– Майкл, одно то, что оба мы дышим воздухом в одной комнате, имеет отношение к делу. Только потому, что ты – это ты, а я – это я.

– Ты видела Криса?

– Нет. Сегодня вечером пойду на свидание, – повернулась к нему Гас. И после раздумий: – А ты?

– Я думаю, это было бы неправильно, особенно если сегодня меня вызовут давать показания.

Гас едва заметно улыбнулась.

– У тебя странное представление о моральных принципах.

– На что ты намекаешь?

– Ни на что. Ты уже свидетель со стороны защиты. Крис хотел бы лично поблагодарить тебя за это.

– Вот именно. Я свидетель со стороны защиты. И сегодня, скорее всего, я пойду и напьюсь, чтобы забыть весь этот кошмар.

Гас полуобернулась к нему.

– Не надо, – сказала она, кладя руку ему на плечо.

Они оба уставились на эту руку, от которой исходил жар. Майкл прикрыл ее ладонью.

– Может быть, пойдем вместе со мной? – предложил он.

Гас покачала головой.

– Мне нужно в тюрьму, – мягко отказалась она. – К Крису.

Майкл отвернулся.

– Ты права, – спокойно произнес он. – Всегда следует поступать во благо детей.

Он поднялся и пошел по коридору.

– Мисс Вернон, – обратился Джордан к свидетельнице, – вы специалист по арт‑ терапии.

– Да.

– Не могли бы вы объяснить нам, что это такое? – ободряюще улыбнулся Джордан. – Здесь, в Нью‑ Гемпшире, с арт‑ терапевтом не часто встретишься.

На самом деле Сандра Вернон прилетела из Беркли. У нее был калифорнийский загар, короткие платиновые волосы и степень кандидата наук по психологии Калифорнийского университета в Лос‑ Анджелесе.

– Мы занимаемся психическим здоровьем человека. К нам часто обращаются, и мы просим пациента нарисовать определенный предмет, например дом, дерево или человека. Основываясь на этих рисунках, на манере, в которой они выполнены, мы можем делать выводы о его психическом здоровье.

– Невероятно! – воскликнул искренне пораженный Джордан. – Вы можете, глядя на черточки и палочки, сказать, что происходит в мозгу другого человека?

– Несомненно. Работая с малышами, которые еще не умеют выразить происходящее с ними словами, по их рисункам мы видим, не подвергаются ли они сексуальному или физическому насилию. И тому подобные вещи.

– С подростками вам приходилось работать?

– Иногда.

Джордан встал за спиной у Криса и намеренно положил руку ему на плечо.

– А с подростками, находящимися в глубокой депрессии и подумывающими о самоубийстве, работать приходилось?

– Да.

– Вы можете, глядя на рисунок подростка, увидеть намеки на сексуальное насилие или суицидальные наклонности?

– Да, – заверила Сандра. – Рисунки отражают скрытые чувства, которые подавляются. Которые являются слишком болезненной темой, чтобы каким‑ то другим способом это могло всплыть на поверхность.

– Следовательно, к вам может прийти ребенок, в чьем поведении не заметны аномалии, а вы посмотрите на его рисунки и сможете сказать, тревожит ли его что‑ то в жизни?

– Определенно.

Джордан подошел к столу с уликами и взял рисунок Эмили, который она сделала в десятом классе, где были изображены мать и дитя.

– Не могли бы вы обрисовать психологическое состояние человека, нарисовавшего это?

Сандра достала из кармана очки в тонкой оправе и водрузила их на нос.

– Это рисунок эмоционально стабильного, уравновешенного человека. Как видно, лицо и руки пропорциональны, рисунок вполне реалистичен, ничто не кажется необычным или преувеличенным, использованы яркие краски.

– Спасибо. А как насчет этого? – спросил Джордан, беря портрет с черепом.

Сандра Вернон удивленно приподняла брови.

– Это совершенно другой случай, – заявила она.

– Вы можете нам объяснить, что вы видите на этом рисунке?

– Конечно. Начнем с черепа. Череп сразу же говорит мне, что человек, вероятнее всего, поглощен приближающейся смертью. Но еще больше скажет смешение красного и черного цвета на заднем фоне – свидетельство о суицидальных мыслях, зафиксированное во многих трудах по психологии. А также это грозовое небо. Часто мы видим, что люди рисуют тучи или дождь, когда встревожены или подумывают о самоубийстве. Но еще более тревожный знак – то, что художник нарисовал тучи там, где должны быть глаза. Глаза символизируют мысли человека. Я бы сказала, что решение художника нарисовать сгущающиеся грозовые тучи в глазницах настойчиво свидетельствует о том, что его неотступно преследуют мысли о самоубийстве. – Она перегнулась через свидетельскую трибуну. – Можно… можно поднести рисунок поближе?

Джордан подошел с картиной к свидетелю и поставил ее на трибуну, загородив Сандру от судьи.

– Откровенно говоря, очень тревожат некоторые детали на картине. Рисунок выполнен в стиле сюрреализма…

– А это имеет значение?

– Сам стиль нет. Но то, как расположены предметы на картине, имеет. Видите, хотя изображен голый череп, но вокруг глазниц длинные, хорошо прорисованные ресницы, а изо рта свисает вполне реалистичный язык. Подобные вещи – предупреждающие звоночки о сексуальном насилии.

– Сексуальном насилии?

– Да. Жертвы сексуального насилия сосредоточивают внимание на языках, ресницах и предметах клинообразной формы. А также на ремнях. – Она задумчиво посмотрела на картину. – И череп парит в небе. Обычно, когда мы видим, что человек рисует парящие образы, например тело без рук и головы, это указывает на то, что он не может контролировать собственную жизнь. Он, так сказать, не стоит твердо на земле, поэтому не может уйти от того, что его беспокоит.

Джордан положил картину назад на стол с уликами.

– Мисс Вернон, если бы вы увидели подобный рисунок у себя на приеме, что бы вы порекомендовали художнику?

Сандра Вернон покачала головой.

– Меня бы обеспокоило душевное здоровье художника, в особенности проявление депрессивного состояния и даже суицидальных наклонностей. Я бы посоветовала обратиться к психотерапевту.

Мэлани заерзала на стуле. После того как она дала показания, ей впервые было разрешено присутствовать в зале суда. И эта женщина из Беркли, чьи показания она жаждала услышать, расстроила ее больше всего.

«Языки… Ресницы… Клинообразные предметы… Предупреждающие звоночки… Сексуальное насилие…»

Она сцепила руки на коленях и отчетливо вспомнила, как сжимала в руках дневник Эмили, который обнаружила за изгрызенной панелью шкафа. Дневник, который она сожгла.

Дневник, который она прочла от начала до конца.

Мэлани протиснулась мимо сидящих в ее ряду людей и, спотыкаясь, поспешила прочь из зала суда. Мимо Гас Харт и своего мужа, мимо сотни других людей, пока не добежала до туалета, где ее стошнило прямо на пол.

– Мисс Вернон, вы посещали художественную школу?

– Да, – усмехнулась Сандра, глядя на прокурора. – Давным‑ давно, еще в эпоху динозавров.

Барри даже не улыбнулась.

– Правда ли, что, когда собираешься поступать в художественную школу, необходимо с заявлением прислать пятнадцать‑ двадцать фотографий со своими работами?

– Правда.

– Можно ли считать этот рисунок альтернативным стилем, которым художник демонстрирует спектр своих возможностей для художественной школы?

– Откровенно говоря, школы предпочитают, чтобы художник не менял манеру.

– Но такое возможно, мисс Вернон?

– Да.

Барри подошла к столу и достала из своего портфеля два маленьких пластмассовых квадратика.

– Я бы хотела приобщить это к доказательствам, – сказала она, кладя два компакт‑ диска на стол для улик, чтобы им присвоили номера. – Мисс Вернон, это диски, которые изъяли из спальни Эмили Голд. Вы можете нам их описать?

Арт‑ терапевт взяла протянутые ей прокурором диски.

– Один «Грейтфул Дед»[13], – прочла она. – Должна сказать, очень мощный альбом.

– Что вы видите на обложке?

– Череп, парящий на психоделическом фоне.

– А второй? – спросила Барри.

– Это «Роллинг Стоунз». На обложке рот с высунутым языком.

– Вы встречали подростков, которые копировали какой‑ то важный для них рисунок, мисс Вернон?

– Да, с подобным сталкиваешься довольно часто. Такова природа подросткового периода.

– Следовательно, вполне вероятно, что человек, изобразивший череп, всего лишь скопировал детали с обложки своего любимого компакт‑ диска?

– Вполне возможно.

– Благодарю, – сказала Барри и забрала диски. – Вы также утверждали, что обеспокоены некоторыми деталями на картине. Вы можете сослаться на определенный источник, где было бы четко сказано, что тучи свидетельствуют о самоубийстве?

– Нет. Такого источника нет, это результат наблюдения за работами детей.

– Не могли бы вы назвать источник, где было бы сказано, что высунутый изо рта язык свидетельствует о сексуальном насилии?

– Опять‑ таки, это компиляция разных случаев.

– Следовательно, вы не можете безапелляционно утверждать, что наличие красного и черного цвета свидетельствует о том, что человек хочет себя убить?

– Нет, конечно. Но в девяноста процентах случаев, где на рисунках присутствовали красный и черный цвет, как на этом, мы обнаруживали склонность к самоубийству.

Барри улыбнулась.

– Как, интересно, вы прокомментируете это?

Она достала плакат и протянула его Сандре Вернон.

– Протестую! – тут же воскликнул Джордан, подходя к судье. – Что это, скажите на милость, такое? – поинтересовался он у Барри. – И какое это имеет отношение к нашему делу?

– Бросьте, Джордан. Это же Магритт. Я знаю, что вы полный профан в живописи, но даже вы в состоянии понять, куда я клоню.

Джордан повернулся к судье.

– Если бы я знал, что она приволочет сюда этого Магритта, я бы больше узнал о живописи.

– Да бросьте! Мне это только вчера вечером пришло в голову. Предоставьте мне немного свободы действий.

– Если обвинение поставит это на трибуну, – заявил Джордан, – я тоже потребую развязать мне руки. Мне нужно время, чтобы узнать больше о Магритте.

Барри ласково улыбнулась.

– При том, как вы разбираетесь в искусстве, вашему подзащитному стукнет семьдесят, пока вы будете изучать живопись.

– Мне необходимо время, чтобы ознакомиться с творчеством Магритта, – повторил Джордан. – Может быть, он лечился у этого чертова Фрейда.

– Я разрешаю, – сказал Пакетт.

– Что? – хором спросили Барри и Джордан.

– Я разрешаю приобщить эту улику, – повторил судья. – Джордан, защита сама вызвала специалиста по живописи. Пусть Барри отточит на нем свои зубки.

Джордан вернулся на место, а Барри показала репродукцию Магритта свидетелю.

– Вы узнаете картину?

– Разумеется, это Магритт.

– Магритт?

– Бельгийский художник, – объяснила Сандра. – Он написал несколько вариантов именно этой работы.

Она указала на изображение силуэта мужчины, чей классический котелок был наполнен тучами.

– Вы не находите общее между этой репродукцией и картиной, которую вас просил прокомментировать мистер Макфи?

– Нахожу, разумеется. Здесь тоже изображены тучи, хотя у Магритта не такие грозовые, и заполняют они не только глаза, но и всю голову. – Сандра улыбнулась. – Вам, похоже, нравится Магритт.

– Кое‑ кому определенно нравится, – пробормотал Джордан.

– Магритт обращался к психотерапевту? – спросила Барри.

– Не знаю.

– Он обратился к нему, когда написал вот эту картину?

– Понятия не имею.

– Он находился в депрессии, когда это писал?

– Не могу сказать.

Барри озадаченно повернулась к присяжным.

– Значит, по‑ вашему выходит, что арт‑ терапия – не решающий аргумент. Вы не можете, глядя на картину, без всякого сомнения сказать, что человек, правдоподобно изобразивший язык, подвергался сексуальному насилию. Или человек, нарисовавший вместо глаз тучи, склонен к самоубийству. Не так ли, мисс Вернон?

– Нет, – признала терапевт.

– У меня еще один вопрос, – продолжала Барри. – В арт‑ терапии вы даете задания детям или подросткам, верно?

– Да. Мы просим нарисовать дом, человека или какую‑ то сцену.

– Большинство исследований, проводимых в рамках арт‑ терапии, основаны на поставленных заданиях?

– Да.

– Почему вы должны давать задания?

– Отчасти арт‑ терапия, – пояснила Сандра Вернон, – заключается в том, чтобы наблюдать за тем, как человек рисует. При установлении причин тревоги это столь же важно, как и конечный продукт.

– Не могли бы вы привести нам пример?

– Разумеется. Например, если девочка, которую попросили нарисовать семью, не решается нарисовать отца или намеренно избегает рисовать его ниже пояса, то это явно указывает на то, что она подвергается сексуальному насилию.

– Мисс Вернон, вы видели, как Эмили Голд рисовала картину с черепом?

– Нет.

– Вы давали ей задание нарисовать автопортрет?

– Нет.

– Значит, тот факт, что вы впервые увидели эту картину здесь, в суде, может изменить степень вашей уверенности относительно выводов по этой картине.

– Вынуждена признать вашу правоту.

– Существует вероятность того, что Эмили Голд не была склонна к самоубийству, когда рисовала эту картину, что она не подвергалась сексуальному насилию, а просто… возможно, как у мистера Магритта, у нее был… просто плохой день?

– Существует, – согласилась Сандра. – Но эта картина, держу пари, создавалась в течение нескольких месяцев. Слишком много плохих дней подряд, не находите?

Барри поджала губы от неожиданной словесной пощечины.

– Свидетель ваш.

– Я перефразирую, – заявил Джордан, вставая и направляясь к арт‑ терапевту. – Вы сказали мисс Делани, что не можете с уверенностью заявить, что любой из этих тревожных знаков на картине Эмили доказывает, что совершалось сексуальное насилие или присутствовали мысли о самоубийстве. Что она могла пробовать себя в другом стиле, чтобы поступить в Сорбонну. Но, на ваш профессиональный взгляд, какова вероятность подобного?

– Ничтожно мала. В этой картине слишком много странного. Если бы всего одна‑ две детали, – объяснила Сандра, – как, например, мягкие часы или яблоко посреди лица, я бы сказала, что она пробует себя в сюрреализме. Но существует способ по‑ другому выразить свой творческий диапазон, не выплескивая на полотно горстями детали, от которых у арт‑ терапевта волосы шевелятся на затылке.

Джордан кивнул, подошел к столу с доказательствами и осторожно, кончиками пальцев взял репродукцию Магритта.

– Сейчас мне кажется, что безусловно в этом судебном заседании доказано одно – моя полная несостоятельность в вопросах искусства. – Сандра Вернон ответила ему улыбкой. – Тут вы явно застали меня врасплох. Но поверю вам на слово… и на слово мисс Делани… что это Магритт.

– Да. Великий художник.

Джордан почесал затылок.

– Не знаю, не знаю. Я бы в своем доме это не повесил. – Он повернулся к присяжным, чтобы они рассмотрели повнимательнее. – Но даже я знаю, что Ван Гог отрезал себе ухо, а лица Пикассо несимметричны, а художники вообще часто очень ранимые люди. Вам известно, посещал ли мистер Магритт психолога?

– Нет.

– Может быть, он находился в невменяемом состоянии?

– Возможно.

– Может быть, он подвергался сексуальному насилию?

– Может быть, – согласилась Сандра.

– К сожалению, – продолжал Джордан, – у меня не было времени поинтересоваться биографией Магритта, но вы утверждаете, что, на ваш профессиональный взгляд как арт‑ терапевта, Магритт, по всей видимости, имел определенные проблемы с психикой, верно?

Сандра засмеялась.

– Верно.

– Вы также сообщили мисс Делани, что большинство ваших исследований связано с четко поставленными задачами. Следует ли понимать, что вы никогда не просматривали рисунки наугад, чтобы понять, нет ли проблем у определенного ребенка?

– Мы поступаем так время от времени.

– Обеспокоенные родители могут принести вам картинки, которые нарисовал ребенок?

– Да.

– И по этим рисункам вы можете определить, имеются ли у него проблемы?

– Часто да.

– Глядя на взятые наугад работы, как часто вы диагностировали проблемы, а потом ваш диагноз, что человек в самом деле нуждается в помощи психотерапевта, подтверждался?

– В девяти случаях из десяти, – ответила Сандра. – Мы чрезвычайно прозорливы.

– К сожалению, – сказал Джордан, – Эмили с нами нет, мы не можем дать ей задание. Если бы она была с нами, вы наверняка смогли бы ей помочь. Вы как квалифицированный арт‑ терапевт обеспокоились бы психическим здоровьем Эмили?

– Да, без сомнения.

– Больше вопросов не имею.

Джордан занял свое место и улыбнулся Крису.

– Вопросы есть у обвинения, Ваша честь. – Барри встала перед Сандрой Вернон. – Вы только что сообщили мистеру Макфи, что даете оценку, основываясь на рисунках, сделанных не по предварительному указанию.

– Да.

– И вы сказали, что девять из десяти рисунков с тревожными элементами на них указывают на то, что у нарисовавшего имеются психические проблемы, требующие лечения.

– Да.

– А как обстоит дело с оставшимся десятым?

– Нарисовавший обычно оказывается здоров, – ответила Сандра.

Барри улыбнулась.

– Благодарю.

Джоан Бертран оказалась некрасивой женщиной средних лет, чьи мечтательные зеленые глаза говорили о многих часах, проведенных в грезах о том, что она – героиня знаменитых романов. За считаные минуты, проведенные за свидетельской трибуной, учительнице английского удалось довести до сведения присяжных, что Крис не только любимый ученик, но вполне вероятно – на ее взгляд! – один из величайших умов двадцатого столетия. Джордан усмехнулся. Не за свидетельской трибуной, когда ее единственной опорой были доска с мелом и ряды школьных парт, Бертран не казалась такой фанатичной приверженкой Криса, какой выглядела в зале суда.

– Какой Крис ученик?

Джоан Бертран прижала руки к сердцу.

– Выдающийся! Я никогда не ставила ему меньше, чем высший балл «А». Он из тех учеников, которых весь профессорско‑ преподавательский состав обсуждает в учительской. Ну, вы понимаете… «У кого в классе в этом семестре на социологии Крис Харт? » и тому подобные вещи.

– Он учился в вашем классе минувшей осенью?

– Да, три месяца.

– Мисс Бертран, вы узнаете это? – Джордан держал в руке аккуратно напечатанное сочинение.

– Да, – ответила свидетельница. – Это Крис написал на олимпиаду. Сочинение было сдано в последнюю неделю октября.

– Какое было поставлено задание?

– Написать аргументированное сочинение. Я велела ученикам выбрать наболевшую, дискуссионную проблему и, основываясь на собственных убеждениях, встать на одну из сторон в споре. От них требовалось обозначить тему, найти для нее аргументы, развенчать противоположное мнение и сделать выводы.

Джордан откашлялся.

– В английском я, похоже, такой же профан, как и в живописи, – обаятельно улыбаясь, признался он. – Вы не могли бы объяснить мне еще раз?

Мисс Бертран довольно улыбнулась.

– Они должны были выбрать проблему, обозначить все «за» и «против» и сделать вывод.

– Вот как, теперь я понял намного лучше, – сказал Джордан.

– Не все студенты‑ второкурсники могут с этим справиться, тем не менее Крис написал удивительную работу.

– Вы не могли бы сказать нам, мисс Бертран, о чем было сочинение Криса?

– О проблеме абортов.

– И какую позицию он занял?

– Он категорично высказывался за запрещение абортов.

– От учеников требуется, чтобы они на самом деле верили в то, что пишут?

– Да. Разумеется, некоторые не верят, но мы с Крисом несколько раз сталкивались на конференциях, и могу вас заверить, что, исходя из наших бесед, Крис был необычайно тверд в своих убеждениях.

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 18 192021 22 23 Следующая ⇒