Часть третья 8 страница

— Только не в наших краях. Правда, у «Банфи Винтерс» из Олд-Бруквиля были удачные опыты с «шардоннэ»[3]. Вам стоит с ними поговорить.

— Да? Вот видите, я был прав, — сказал он. — Вы замечательный человек, мистер Саттер. Я сразу это понял. Значит, долой японские машины, да здравствует «шардоннэ»!

— Денег за совет не беру, как договорились.

— Тогда я подарю вам ящик вина с первого урожая.

— Спасибо, мистер Беллароза. Но не забудьте, продажа вина без уплаты акцизных пошлин запрещена.

— Все будет в порядке. Что вы думаете о дилерстве с «Саабом»?

— Неплохой вариант.

— А как насчет «Каза бьянка»? «Белый дом» по-итальянски. Вместо «Альгамбры». А?

— Неоригинально. Подходит больше для пиццерии. Подумайте еще на эту тему.

Он улыбнулся.

— Передавайте мои поклоны миссис Саттер.

— Обязательно передам. Наилучшие пожелания вашей супруге. Надеюсь, она скоро забудет о том неприятном случае.

— Да. Женщины отходчивы. Вы ведь позвоните ей, правда?

Я распахнул дверь перед мистером Белларозой, и мы обменялись рукопожатиями.

— До свидания, — сказал он мне на прощание.

Дверь захлопнулась.

Я подошел к окну и посмотрел, как он пересекает Берч-Хилл-роуд под дождем.

В поселке Локаст-Вэлли живет не только средний класс. Есть люди и попроще. Когда мне было тринадцать лет и я ходил в школу Святого Павла, мне доводилось встречать на улице колоритные личности. Странно, но многие из них почему-то принимали меня за своего. Один из них, Джимми Курцио, по виду настоящий наемный убийца, всегда здоровался со мной за руку. Этот монстр был неподражаем в своих симпатиях ко мне. Однажды, как сейчас помню, он стоял в нашем школьном дворе в окружении своих «шестерок» и, когда я проходил мимо, сказал им: «Замечательный парень».

Я проследил, как Фрэнк Беллароза подходит к своей машине, и не удивился, заметив, что его шофер — а может быть, это был охранник — выскочил из «кадиллака» и открыл ему дверь. В наши дни Вандербильты и Рузвельты сами водят свои машины, но от дона Белларозы вы этого не дождетесь.

Я отошел от окна, помешал поленья в камине. «Да, я замечательный парень». А Фрэнк Беллароза еще замечательней, чем я о нем думал. Мне следовало бы знать, что в таком деле глупые люди не восходят так высоко и не живут так долго.

Эта сделка, размышлял я, конечно, не выдумана им. Но это была приманка, меня проверяли. Я понимаю это, и он не сомневался, что я все понимаю. Мы с ним замечательные ребята.

Но почему именно я?

Если вдуматься, а он наверняка это сделал, то его предложение было весьма выгодным. В самом деле, какую великолепную пару мы могли бы составить: мое положение в обществе — его обаяние; моя честность — его лживость; мое умение управлять финансами — его умение воровать; мой диплом юриста — его пистолет.

Было о чем подумать, не так ли?

Глава 12

Я слонялся по большому старому дому на Берч-Хилл-роуд весь день, не обращая внимания на телефонные звонки, поглядывая из окна на дождь и иногда даже делая кое-что из работы на завтра.

Кроме почтальона, никто так и не появился, и я помимо своей воли был раздосадован стремлением моих сотрудников во что бы то ни стало использовать дарованный мною выходной. Если бы я умел печатать, я бы составил для них грозное предупреждение.

Примерно в пять часов вечера раздался звонок факс-аппарата, и я подошел к нему из чистого любопытства. Полоса этой мерзкой бумаги выползла наружу, и я прочитал текст, написанный от руки:

ДЖОН,

Я ВСЕ ПРОСТИЛА. ПРИХОДИ ДОМОЙ. ТЕБЯ ЖДЕТ ХОЛОДНЫЙ УЖИН И ГОРЯЧИЙ СЕКС.

СЮЗАННА.

Я поразмышлял над этим посланием, затем измененным почерком написал ответ и отправил его на номер моего домашнего факса:

СЮЗАННА,

ДЖОНА СЕЙЧАС В ОФИСЕ НЕТ. Я ПЕРЕДАМ ЕМУ ТВОЕ ПОСЛАНИЕ, КАК ТОЛЬКО ОН ПРИДЕТ.

ДЖЕРЕМИ.

Джереми Райт был одним из моих младших партнеров. Получить послание от Сюзанны было все-таки приятно, но я не нуждался в том, чтобы меня прощали. Это не я барахтался в сене с двумя студентами, это не я считал Фрэнка Белларозу приятным парнем. К тому же меня бесило, что она отправляет такие фривольные послания по факсу. Но я был рад видеть, что она вновь обрела свое чувство юмора, которого ей так не хватало в последнее время, если, конечно, не считать за юмор ее веселый смех на сеновале.

Я уже собирался отойти от факса, когда снова раздался звонок и выползло новое сообщение:

ДЖЕРРИ,

НЕ ХОЧЕШЬ ЛИ РАЗДЕЛИТЬ СО МНОЙ УЖИН И ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ?

СЬЮ.

Я понял, что она узнала мой почерк. Ответ был таков:

СЬЮ,

БУДУ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ МИНУТ.

ДЖЕРРИ.

По дороге домой я заметил, что тучи уходят и начинает проглядывать солнце, неся с собой теплую погоду. Лонг-Айленд — это небольшой клочок земли, но даже здесь погода бывает неодинаковой в разных местах. Кроме того, она в этих краях очень изменчива, и это делает жизнь и катание на яхте не таким однообразным.

Я свернул в наши ворота и помахал Джорджу — тот стоял на лестнице и обрезал нижние ветви у бука.

Подъезжая к дому, я подводил итоги прошедших битв и предвкушал грядущие любовные утехи.

Сюзанна распахнула входную дверь, она была в костюме праматери Евы.

— Джерри! — крикнула она, потом охнула и прикрыла одной рукой рот, а другой низ живота.

— Очень смешно.

Ужин был и в самом деле холодный — салат, белое вино и наполовину оттаявшие крабы. Сюзанна никогда не умела готовить, но в этом нет ее вины. Хорошо еще, что она знает, как включать плиту, ведь о существовании кухни на первом этаже Стенхоп Холла она узнала в двадцать лет. За ужином мне прислуживала обнаженная красотка, чего же еще оставалось желать?

Сюзанна сидела у меня на коленях, кормила меня из рук ледяными крабами, вливала в рот белое вино и вытирала мои губы салфеткой. Она не лезла в разговоры, я тоже, но чувствовалось, что у нас все пошло на лад. Ужинать, когда у вас на коленях сидит голая женщина, довольно приятное занятие, тем более если еда не ахти какая вкусная.

— Ну, с холодным ужином покончено, — сказал я. — Что будет на десерт?

— Я.

— Подходит.

Я встал, не выпуская ее из рук.

Она замотала головой.

— Не здесь. Я хочу заниматься любовью на пляже.

Некоторые женщины, стремясь уйти от однообразия, меняют партнеров; Сюзанна предпочитала менять декорации и костюмы.

— Звучит заманчиво. — Однако, говоря по правде, я бы предпочел теплую постель и все остальное прямо сейчас, а не после утомительной езды до пляжа.

Сюзанна оделась, мы спустились к ее «ягуару». Я сидел за рулем, верх машины был открыт, и лицо обдувал свежий весенний ветер. Приближалось то время суток, когда сумеречные длинные тени делают окружающий мир непохожим на самого себя.

— Ты хочешь поехать на пляж прямо сейчас?

— Нет, когда станет совсем темно.

Мы помчались по направлению на юго-запад; где-то в той стороне утопало в море дневное светило. Путь наш лежал мимо живописных холмов, лужаек, прудов и редких рощиц.

Я попытался разобраться в событиях последних недель, открывших для меня новый мир, о размерах которого я прежде не подозревал, но понял, что это пустая затея.

Здесь, всего в каком-то часе езды от Манхэттена, текла совсем другая жизнь. Северное побережье Лонг-Айленда почти незнакомо обитателям ближайших пригородов, а тем более горожанам. На первый взгляд кажется, что жизнь здесь замерла, остановившись 29 октября 1929 года.

Полумифический Золотой Берег, надо вам пояснить, с севера граничит с маленькими бухточками, пляжами, живописными заливами. Совсем другой пейзаж на юге. Здесь можно увидеть образцы послевоенной застройки — домики-вагончики, жилье «по доступным ценам», от десяти до пятнадцати тысяч. Бывшие знаменитые картофельные поля Лонг-Айленда после войны отступили под натиском призывов «обеспечить героев войны жильем».

Однако здесь, на другой оконечности Золотого Берега, развитие шло не так бурно. Огромные усадьбы — это вам не картофельные поля, их уничтожить не так просто.

Я бросил взгляд на Сюзанну.

— Ненаглядный мистер Беллароза сегодня заглянул в мой офис.

— Неужели?

Сюзанна не клюнула на слово «ненаглядный», а даже если и клюнула, то не показала виду. Женщины редко заглатывают приманку, если речь идет о ревности. Они либо пропускают намеки мимо ушей, либо смотрят на вас как на психа.

Мы снова ехали в молчании. Небо совсем очистилось от туч, последние солнечные лучи пускали зайчиков по мокрым листьям деревьев.

Золотой Берег, к вашему сведению, охватывает не только Северное побережье Лонг-Айленда, но включает в себя и холмы, которые тянутся на пять-десять миль в глубь берега. Эти холмы остались после отхода ледников во время ледникового периода, который был двадцать тысяч лет тому назад. Они представляют собой не что иное, как морену, оставленную этим ледником. Я собираюсь объяснить это мистеру Белларозе в ближайшие дни. Когда в эти места вернулись индейцы каменного века, они обнаружили, что им достался прекрасный кусок недвижимости, включающий в себя новую флору, изобилие рыбы у побережья и прочие прелести. Почти все потомки этих индейцев в наше время уже покинули этот благословенный край, их осталось примерно столько же, сколько владельцев роскошных усадеб.

Наконец любопытство все же доконало Сюзанну, и она спросила:

— Что он принес тебе на этот раз? Овечий сыр?

— Нет. Он хотел, чтобы я представлял его интересы в одной из сделок с недвижимостью.

— Правда? — Сюзанну это, видимо, позабавило. — Он сделал предложение, от которого ты не смог отказаться?

Я улыбнулся.

— Что-то вроде этого. Но я отказался.

— Он был огорчен?

— Не могу сказать с уверенностью. Судя по его словам, сделка была вполне законной, но с такими людьми никогда не знаешь, что может случиться.

— Не думаю, чтобы он стал предлагать тебе что-то незаконное, Джон.

— Есть белое, есть черное, а между ними — сотни оттенков серого. — Я вкратце рассказал о сделанном мне предложении и добавил: — Беллароза сказал, что предложил свою лучшую цену и ему надо доказать продавцу, что эта цена является лучшей и для него. Мне показалось, что здесь может идти речь о выкручивании рук.

— Возможно, ты преувеличиваешь опасность этого человека?

— Но, кроме всего прочего, мне надо думать о своей репутации.

— Это верно.

— Мой гонорар от этой сделки должен был составить около шестисот тысяч долларов. — Я покосился на Сюзанну.

— Дело не в деньгах.

Если ваша фамилия Стенхоп, то такое утверждение верно. Возможно, есть только одна вещь, которой можно позавидовать у богатых, — они могут позволить себе без сожаления отказываться от грязных денег. Я не богат, но тоже не лишаю себя этой роскоши. Вероятно, это качество помогает мне чувствовать себя нормально рядом с богатой женой.

Я подумал, не рассказать ли Сюзанне о моих вчерашних утренних приключениях в «Альгамбре», но сейчас, по прошествии времени, этот инцидент представлялся мне довольно глупым. Особенно тот эпизод, когда я рычал на бедную женщину. Однако о встрече с мистером Манкузо Сюзанне, пожалуй, стоило знать.

— За «Альгамброй» ведет наблюдение ФБР, — поделился я.

— Неужели? Откуда ты знаешь?

Я объяснил, что, проезжая мимо ворот «Альгамбры», увидел пасхального кролика и двух громил-охранников. Сюзанне эта картинка показалась забавной.

— Так вот, — продолжал я. — Я притормозил на минуту, чтобы полюбоваться на них, и тут из кустов вылез этот тип, Манкузо, и представился мне как агент ФБР. — О том, что я раздумывал, не пойти ли в гости к Фрэнку Белларозе, я не упомянул.

— Что тебе сказал этот человек?

Я пересказал свой короткий разговор с мистером Манкузо. В это время мы ехали мимо клуба «Пайпинг рок». День заканчивался неплохо, и погода наконец наладилась, в воздухе витал тот непередаваемый аромат, который всегда бывает после весеннего дождя.

Сюзанну история заинтересовала, но я удержался от соблазна приукрасить ее, чтобы довершить эффект, и просто добавил в конце:

— Оказывается, Манкузо знает, что такое «capozella».

Сюзанна рассмеялась.

Я снова перевел внимание на дорогу. Невдалеке от обочины лежал довольно большой камень, расколотый на две равные половины. Между половинками рос высокий дуб. Так выглядят традиционные индейские захоронения. На камне были выбиты слова:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПЛЕМЕНИ МАТИНЕКОКОВ.

Эта могила является частью кладбища сионской епископальной церкви, поэтому на стволе дуба имеется металлическая табличка, которая гласит:

«НАХОДИТСЯ ПОД ОХРАНОЙ».

Итак, после тысяч лет существования в этих лесах и долинах от матинекоков остался только этот камень. Они исчезли всего за несколько десятков лет, будучи не в состоянии ни осознать надвигающихся событий, ни противостоять им. Сюда пришли колонисты — сначала голландцы, затем англичане — мои предки — и оставили свои следы на картах и в ландшафте. Они дали новые названия рекам и прудам, холмам и рощам, лишь изредка даруя жизнь древним индейским названиям.

Но в наши дни, по иронии судьбы, эти названия вызывают ассоциации вовсе не с колонистами и индейцами, а с событиями, длившимися всего пятьдесят лет и получившими название Золотой эры. Если вы в разговоре с жителем Лонг-Айленда упомянете Лэттингтон или Матинекок, то он сразу подумает о здешних миллионерах и их роскошных усадьбах, он вспомнит кипучие двадцатые и безумные последние дни Золотой эры на Золотом Берегу.

— О чем ты задумался? — спросила Сюзанна.

— О прошлом, о том, на что оно было похоже. Интересно, мне понравилось бы жить в огромном доме? Тебе, например, нравилось?

Она пожала плечами.

Сюзанна и ее брат Питер жили вместе с родителями в Стенхоп Холле еще в те времена, когда были живы их бабушка и дедушка. В доме, где имеются пятьдесят комнат и почти столько же слуг, могут жить, не стесняя друг друга, несколько поколений большой семьи.

После смерти бабушки и дедушки в середине семидесятых жизнь в Стенхоп Холле изменилась, слуг пришлось уволить, налоги возросли, но отец и мать Сюзанны продолжали держаться за старый дом до тех пор, пока цены за отопление не подскочили в четыре раза. Тогда они устремились в более теплые края.

— Тебе там нравилось? — повторил я свой вопрос.

— Не знаю. Мне не с чем было сравнивать. Я думала, что так живут все, до тех пор… пока не повзрослела. Мне казалось, что у всех есть лошади, служанки, садовники, няньки. — Сюзанна засмеялась. — Звучит глупо, но это так. — Она задумалась. — Но не принимай меня совсем уж за идиотку. Мне почему-то хочется сейчас чаще видеться со своими родителями.

Я ничего не ответил. Я достаточно насмотрелся на Уильяма и Шарлотту еще тогда, когда они изображали из себя лорда и леди в своем Стенхоп Холле. Дед и бабка Сюзанны были еще живы, когда мы с ней поженились и переехали жить в подаренный ей на свадьбу дом — отписанный ей одной, я об этом уже упоминал. Дед и бабка в то время стали совсем старыми, но я помню, что они были очень приличными людьми, всегда заботились о своей прислуге. Правда, о своих деньгах они позаботиться так и не сумели.

Однажды я спросил Сюзанну — но выбрал для этого, вероятно, не самый удачный момент, — откуда взялись деньги у ее семьи.

— Не знаю, — довольно искренне ответила она. — Насколько мне известно, никто к этому не прикладывал никаких усилий. Деньги просто были, о них имелись записи в толстых кожаных книгах, которые мой отец хранил запертыми в чулане.

Сюзанна, конечно, темнит, но так делают почти все люди ее круга. Я думаю, что старые состояния — это, по определению, «состояния, в происхождении которых невозможно разобраться». Но начиная с 1929 года, пройдя через Великую депрессию, через войну, через девяностопроцентные налоги пятидесятых годов, поток этих денег становится все мельче и уже, и недалек тот день, когда они исчезнут так же незаметно, как и возникли.

Сюзанна — я об этом уже упоминал — вовсе не бедная женщина, но, если меня попросят уточнить размер ее состояния, я буду в затруднении. Но она, конечно, не так богата, как были ее дед с бабкой. Я спросил ее:

— Как ты относишься к тому, что люди, подобные Белларозе, спокойно ворочают миллионами, а большая часть денег Стенхопов улетучивается через налоги?

Она пожала плечами.

— Мой дедушка обычно говорил в таких случаях: «Почему бы мне не отдать половину моих денег американскому народу? Я ведь когда-то получил от него все эти деньги».

Я улыбнулся.

— У него были очень прогрессивные взгляды.

Но, с другой стороны, некоторые из богачей сумели распорядиться своими капиталами гораздо лучше, чем Стенхопы, и они до сих пор достаточно богаты. Есть и другие — Асторы, Морганы, Грейсы, Вулворты, Вандербильты, Гейтсы, Уитни, которые просто купаются в деньгах. Они могут спать спокойно, их капиталам ничто не может угрожать, кроме, пожалуй, социальной революции.

— Ты никогда не ощущала, что тебя обокрали? Ведь если бы ты жила, предположим, восемьдесят лет тому назад, ты могла бы позволить себе любые королевские прихоти.

— Что толку думать об этом? Никто из знакомых, тех, кто находятся в таком же, как я, положении, никогда об этом не задумываются.

Сюзанна вообще мало рассказывает о своей прежней жизни в Стенхоп Холле. В их среде не принято говорить о закрытой жизни больших имений с чужаками, а чужаками могут считаться и супруги, если они не выросли в таких же больших имениях. Некоторых, впрочем, иногда прорывает, если, конечно, никто не записывает их слов. Я продолжил допрос.

— У тебя были свой грум и конюший?

— Да.

Это «да» прозвучало примерно так: «Конечно, да, идиот. Неужели ты думаешь, что я сама выгребала навоз из конюшен? »

— А твои дед и бабушка общались с людьми своего круга? Устраивали приемы, например?

— Да, я помню несколько приемов, — кивнула она и сама решила рассказать подробнее. — Однажды дедушка пригласил на Рождество около сотни гостей, они все танцевали в большом зале. Летом тоже устраивались один или два приема. На открытом воздухе или под тентами. — Она подумала и добавила: — Старики любили еще собираться в библиотеке и разглядывать старые фотографии.

Мы снова ехали молча. Не так уж много мне удалось вытянуть из Сюзанны.

Джордж Аллард куда более интересный источник информации, если речь заходит об истории Золотого Берега. Правда, Джордж чаще рассказывает всякие анекдотические случаи, вроде истории о миссис Холлоуэй, которая держала шимпанзе в своей гостиной в «Фоксленде», ее имении в Олд-Уэстбери. От Джорджа можно также узнать, какова была здесь жизнь между двумя войнами. Сюзанна ограничивается только воспоминаниями о своем детстве. Джордж все собирается поведать мне одну историю о Сюзанне-ребенке. Он считает, что это очень смешная история. Я же полагаю, что именно в детстве надо искать ключ к разгадке личности человека.

Судя по тем сведениям, которые у меня имеются, Сюзанна была избалованной, капризной маленькой стервой, но окружающие продолжали ей твердить, что она гениальный и удивительный ребенок. Она и осталась такой до сих пор. Правда, теперь из общительной молодой женщины, на которой я когда-то женился, она превратилась в необычайно замкнутую и сосредоточенную на себе особу. Она живет в созданном ею самой мире. Я бы не сказал, что это делало ее несчастной. Точнее, так: она прикидывает, стоит ли ей становиться несчастной. С другой стороны, в отношениях со мной она вполне счастлива, мы, слава Богу, ладим друг с другом.

Что касается нашего образа жизни, то он весьма похож на жизнь наших соседей, мы наслаждаемся комфортом, хотя и живем среди остатков прежней, не сравнимой с нашей, роскоши. Должен заметить, что Сюзанна, с ее доходами, могла бы обеспечить полный штат слуг для нашего дома, включая и конюшего (желателен старик), но с обоюдного молчаливого согласия мы продолжаем жить на мои гонорары. Они, безусловно, весьма внушительны по американским меркам, но не позволяют иметь слуг. Сюзанна сама вполне справляется с заботами по дому и по саду, а я не чувствую себя обделенным, когда вижу, что мы не собираемся переезжать в Стенхоп Холл и заводить пятьдесят человек прислуги.

— На каком из пляжей ты хотел бы заняться любовью? — спросила меня Сюзанна.

— На таком, на котором нет острых булыжников. С меня хватит и одного такого случая.

— Разве такое с тобой случалось? Наверное, это было еще до меня. Я не помню. Как ее звали?

— Дженни.

— Не Дженни Тилман?

— Нет.

— Ты должен потом рассказать мне эту историю.

— Охотно. — В нашей погоне за супружеской верностью в ходе двадцатилетнего брака Сюзанна и я не только сочиняем сцены из прошлого, но и рассказываем друг другу настоящие эпизоды нашей добрачной жизни. Однажды я прочитал, что такая практика помогает оживить отношения. Иногда бывает, что после таких рассказов один из партнеров лежит и молчит, а второй кусает себе губы, жалея о том, что перестарался в живописании сцен. Но, как говорится, волков бояться — в лес не ходить. — Чем ты сегодня занималась? — полюбопытствовал я.

— Сажала рассаду, подаренную нам не к ночи будь помянутым персонажем. — Она засмеялась.

— Как, под дождем?

— Но эти растения любят дождь. Я посадила их в одном из старых цветников у Стенхоп Холла.

«Вероятно, Сайрус Стенхоп, а также господа Макким, Мид и Уайт перевернулись в гробу при таком кощунстве», — подумал я.

Я свернул на ничем не обозначенную дорогу, по-моему, я по ней никогда прежде не ездил. Большая часть дорог на Северном побережье не имеет никаких указателей. Иногда это делается, как говорят, нарочно. Некоторые из дорог как бы ведут в никуда, и так оно часто и оказывается.

На современной карте этого района вы не увидите, где находятся поместья местных знаменитостей, это вам не карта Голливуда, но когда-то такие карты существовали. Они использовались местной аристократией, для того чтобы знать, куда ехать, если в приглашении на обед указано: «Мистер и миссис Холлоуэй сочтут за честь видеть вас к обеду у себя в „Фоксленде“ 17 мая в восемь часов вечера».

У меня есть одна такая карта. Она сделана в 1928 году, на ней указаны все большие и малые поместья, а также фамилии их владельцев.

— Ты никогда не встречалась с первыми владельцами «Альгамбры», с Дилуорфами? — спросил я Сюзанну.

— Нет, но они дружили с моими дедом и бабушкой. Дилуорф погиб во время Второй мировой войны. Но я хорошо помню то время, когда в этом имении в пятидесятых годах жили Вандербильты.

Создавалось впечатление, что клан Вандербильтов в то или иное время построил или купил чуть ли не половину домов на Золотом Берегу, что позволило торговцам недвижимостью направо и налево утверждать, что «в этом доме когда-то жили Вандербильты».

— А потом это поместье купили Барреты?

— Да. Кэти Баррет была моей лучшей подругой. Но им пришлось расстаться с этим домом из-за больших налогов в 1966 году — как раз в тот год, когда я пошла в колледж. Насколько мне известно, они были последними владельцами «Альгамбры».

Я кивнул, затем решил проверить леди Стенхоп еще раз.

— Мой дед однажды рассказал мне, что нашествие миллионеров на Лонг-Айленд было воспринято местными жителями без малейшего восторга. Они здесь прожили больше сотни лет. Так вот, эти старожилы, в том числе и моя семья, считали вновь пришедших — а среди них были и Стенхопы — аморальными, заносчивыми и неприятными личностями.

Сюзанна расхохоталась.

— Саттеры и Уитмены смотрели на Стенхопов свысока?

— Несомненно.

— А ты, оказывается, сноб.

— Только по отношению к богатым. С массами я очень демократичен.

— Естественно. Ну а куда мы поместим мистера Белларозу? В раздел аморальных хищников или в главу о сбывшейся американской мечте?

— Я пока пребываю в раздумье по этому поводу.

— Я помогу тебе, Джон. Ты, так же как и я, с облегчением вздохнул, узнав, что «Альгамбре» не грозит участь быть расчлененной на сотню мелких участков. Это эгоистично, но можно понять. С другой стороны, ты хотел бы, чтобы по соседству у тебя жил человек, чье богатство не так непосредственно связывалось бы с преступлениями.

— Но ведь есть люди, которые зарабатывают деньги честным трудом.

— Да, есть. Они живут в вагончиках.

— Как ты цинична.

Сюзанна сменила тему разговора.

— Я сегодня разговаривала по телефону с Каролин и Эдвардом.

— Как у них дела?

— Прекрасно. Они очень скучали по нас в эту Пасху.

— Да, без них все как-то совсем по-другому, — сказал я.

— Пасха в этом году была, безусловно, не такой, как обычно, — заметила Сюзанна.

Я не среагировал. Что касается детей, то надо отметить, Каролин еще не совсем привыкла к своей роли студентки Йельского университета. Я также никак не могу сжиться с мыслью, что теперь в Йель принимают девушек. Раньше Каролин ходила в мой колледж Святого Павла, и это тоже было для меня совершенно непривычно. Но мир меняется, и для женщин, возможно, он становится лучше. Эдвард заканчивает колледж Святого Павла, что льстит моему мужскому самолюбию, но будет поступать в университет Сары Лоуренс, в нем училась Сюзанна. Я рад, что дети пошли по стопам родителей, но их выбор меня несколько смущает. Каролин, по-моему сделала правильные выводы, но Эдвард, судя по всему, предпочел безмятежное существование. Но в итоге все у них будет хорошо.

— Когда я учился, я приезжал домой на все праздники, — сообщил я.

— Я тоже, если не считать одного Дня благодарения, о котором лучше не вспоминать. — Она засмеялась, затем уже серьезно добавила: — Они теперь быстрее взрослеют, Джон. В самом деле. Меня так опекали, что я не имела ни малейшего представления о деньгах и о сексе до тех пор, пока не пошла в колледж. В этом тоже нет ничего хорошего.

— Да, я тоже так думаю, — согласился я. Сюзанна ходила в местную школу «Френдс академи», это старое и престижное учебное заведение, которое находится под управлением квакеров. Жила она дома, а в школу ее возил личный шофер. «Френдс академи» выбирали многие из местных обитателей, так как считали, что во времена тяжелых потрясений их потомки должны научиться находить в жизни простые радости. Мы думаем, что наш прошлый опыт важен для будущего наших дней, однако часто все бывает совсем иначе. Но я рад, что моя жена в школьные годы между девятью утра и тремя часами дня училась непритязательности. Это когда-нибудь пригодится.

Сюзанна сказала:

— Звонила твоя мать. Они уже вернулись в Саутгемптон.

Мои родители не из тех, кто звонит только затем, чтобы сообщить о своих передвижениях. Однажды они поехали в Европу, и я узнал об этом только несколько месяцев спустя. Наверняка звонили они неспроста.

— Она интересовалась, почему ты так странно вел себя на Пасху. Я объяснила ей, что у тебя выдалось несколько тяжелых дней.

Я пробормотал что-то невразумительное. Моя мать, Гарриет, довольно холодная в общении, но в определенном смысле замечательная женщина. В свое время она придерживалась весьма либеральных взглядов. Она была профессором социологии в Пост-колледже, том самом, который был основан в бывшем поместье зерновых магнатов Постов. Колледж слыл весьма консервативным, в нем училось много студентов из богатой округи, и Гарриет в пятидесятых годах поимела немало неприятностей из-за своих взглядов.

Работать ей не было никакой надобности, так как отец и без того обеспечивал семью всем необходимым, да и в самом колледже многие хотели, чтобы она ушла. Но в шестидесятые годы пришло ее время, и она стала одним из местных апологетов контркультуры.

Я помню, приезжая на каникулы, всегда заставал ее носящейся в своем «фольксвагене» по общественным делам. Мой отец, будучи человеком достаточно либеральным, не возражал, но в качестве мужа вовсе не выказывал восторгов по поводу этой бурной деятельности.

Время, однако, взяло свое, и Гарриет Уитмен-Саттер состарилась. Теперь она уже не любит крепких выражений, не терпит распущенности в сексе, наркотиках и не понимает сына, являющегося на празднование Пасхи небритым и без галстука. И это та самая женщина, которая организовывала студенческие стачки!

— Я позвоню ей завтра, — сказал я Сюзанне.

Сюзанна и моя мать отлично ладят между собой, несмотря на социальные и экономические различия. У них очень много общего.

Мы опять нырнули в приятное молчание, и я осмотрел окрестный пейзаж. По-моему, путешественник, ориентирующийся не по карте, а по местности, без труда сможет понять, что находится не где-нибудь на задворках Гудзона, а в месте, где сам воздух дышит торжеством частной собственности и огромных состояний.

На здешних трехполосных трассах мимо его взора проплывут образцы испанской архитектуры, подобные «Альгамбре», особняки эпохи Тюдоров, французские замки и даже огромные и роскошные дворцы, подобные Стенхоп Холлу. Впечатление такое, будто для всех представителей европейской аристократии выделили по участку земли в одном и том же месте Нового Света. К 1929 году Золотой Берег Лонг-Айленда был поделен примерно на тысячу крупных и малых поместий, здесь сконцентрировалась большая часть богатств Америки, а возможно, и всего мира.

Навстречу нам проскакали шестеро всадников. Сюзанна и я помахали им руками, они замахали в ответ.

— Ой, вспомнила, я же хотела заняться переносом конюшни на новое место, как только установится хорошая погода, — воскликнула Сюзанна.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒