|
|||
{367} 7. Б. Варнеке[dxxxv] По поводу постановки «Юлия Цезаря» На сцене Московского Художественного театра «Театр и искусство», СПб., 1903, № 45Редко можно наблюдать такое полное единодушие, как в отзывах театральной критики о постановке «Юлия Цезаря» на сцене Московского Художественного театра. Среди присяжных панегиристов Московского Художественного театра не нашлось ни одного, кто рискнул бы, например, назвать исполнение Станиславским роли Брута удовлетворительным. Разочарованным поклонникам осталось одно: утешать себя великолепием внешней постановки, и по этому поводу дирекции было наговорено немало комплиментов. Кроме красоты постановки сочувственно отмечали удивительную верность ее с точки зрения истории. Уже гораздо раньше, чем успели проникнуть в газеты известия о поездке Вл. Ив. Немировича-Данченко в Рим, можно было надеяться, что москвичи непременно обратятся к услугам археологии и при постановке этой пьесы, — в этом порукой служила вся их предшествовавшая деятельность. Недаром же Станиславский для «Возчика Геншеля» вывозил корыто из Германии. Само по себе это обращение театра за поучением к науке заслуживает, конечно, всякого сочувствия. Кстати же, и реалистические начала в искусстве, которыми ознаменовался минувший век, этого требуют. Но привлекая к театру археологов, следует избегать крайностей «усердия». Следствием увлечений было то, что сам по себе чрезвычайно симпатичный принцип вредил театру чуть ли не еще более, чем полное пренебрежение к исторической правде, которое до мейнингенцев господствовало на европейской сцене и с которым у нас так усердно боролся и продолжает бороться Московский Художественный театр. Поэтому необходимо выяснить те руководящие начала, которым должен следовать театр при постановке {368} таких пьес, для которых необходимо прибегать к услугам археологии. Никто не станет спорить против того, что при постановке пьесы режиссер должен строго сообразоваться с особенностями каждого драматурга в отдельности. Внешняя сценическая постановка должна при помощи декораций, костюмов и аксессуаров дополнять впечатление, получаемое от текста пьесы, и содействовать законченности образов, что может быть достигнуто, конечно, только в том случае, если внешняя сценическая постановка будет выполнена в том самом художественном стиле, который отразился и на самом тексте пьесы. < …> [dxxxvi] Всякий, знакомый с состоянием английского искусства при Шекспире, знает, что в то время самыми распространенными живописцами были в Англии итальянские мастера Возрождения с тем самым Джулио Романо[dxxxvii] во главе, которого так прославляет Шекспир. Их картины давали современникам Шекспира те зрительные впечатления, под влиянием которых слагалось у них представление о Риме и его деятелях. А кто видал картины этих мастеров, тот прекрасно знает, как далеки эти представления от того, что дали нам раскопки на Форуме и за чем ездил в Рим Вл. Ив. Немирович. Психология творчества достаточно ясно показала, в какой сильной зависимости находится внутренний мир изображаемого персонажа от представления его внешнего облика, и несомненно, что Шекспир, рисовавший души своих римлян по образу и подобию современных ему англичан, их внешность представлял себе в зависимости от тех картин, на которых ему приходилось видеть изображение римской жизни. Несомненно также, что между внешностью героев и их душой в сознании самого Шекспира не было разлада; не должно быть также этого разлада и на сцене при воспроизведении этих пьес. Теперь разлад этот существует, и он не уклонился от внимания критики[29]. Для того, чтобы избежать его, режиссерам незачем было ездить в Рим: надо было съездить в Лондон и там в Британском музее и других галереях из гравюр, картин и статуй составить себе наиболее полное представление о том, как изображали римскую жизнь те художники, произведения которых питали воображение Шекспира. Вот тогда было бы выполнено первое правило режиссерского искусства, требующее, чтобы стиль внешней обстановки вполне гармонировал стилю пьесы. В Рим ездить было бы необходимо только в том случае, если бы ставили не Шекспира, а трагедию римлянина из римской же жизни, например, «Октавию» Сенеки[dxxxviii]. Если поэт, не смущаясь, допускает в своей пьесе ряд анахронизмов, — не должен их смущаться и режиссер. Московский Художественный театр весьма упростил свою задачу, прикрываясь щитом науки. Но мало любить науку, надо еще уметь с нею обращаться, и постановка «Юлия Цезаря» москвичами обнаружила, что в их распоряжении есть специалисты по археологии, но нет специалистов по эстетике. Много усердия и недостаточно вкуса[30]…
|
|||
|