Марина Крамер. Марго, или Люблю‑ненавижу. Танго под прицелом – 2. Марина Крамер. Марго, или Люблю‑ненавижу. Москва, двухтысячные

Мэри собиралась на свидание к своему таинственному поклоннику. Я никогда прежде не видела ее такой воодушевленной и романтичной, она даже в танцах всегда собранная и жесткая. А тут…

Мне очень хотелось пойти с ней, я так прямо и сказала – мол, я посижу в углу за другим столом, просто хочется посмотреть. Но Мэри была непреклонна – нет, и все. Пришлось смириться.

Она уехала на такси, а я примерно через час почувствовала легкое волнение, а потом сильную головную боль, переросшую в отчаянную тревогу. Я металась по квартире, бестолково налетая на разные предметы, разбила любимую кружку, рассыпала сахар. Тревога росла с каждой минутой, и я наконец не выдержала – оделась и выбежала из дома, успев схватить ключи от машины и сумку. Не знаю почему, но я была уверена – с Мэри что‑ то не так. Хорошо, что догадалась узнать, куда именно она собралась, а потому направилась сразу туда, в небольшой ресторан недалеко от Алексеевской. Слава богу, воскресенье, день, пробок нет, дорога свободна. Я старалась не гнать, чтобы не нарваться на «гайцев», но нога сама как‑ то плавно уходила в пол вместе с педалью газа, и мне приходилось одергивать себя. Вот уже здание ресторана, парковка… Я выскочила из машины и тут же была остановлена милиционером:

– Внутрь нельзя, девушка. Там опергруппа работает.

– Что?! – завизжала я, отталкивая его, и побежала внутрь, не реагируя на окрики.

Он схватил меня за полу куртки как раз в тот момент, когда я, вбежав в помещение ресторана, увидела Мэри. Она стояла на полу на коленях и смотрела в одну точку. Рядом с ней распростерлось тело мужчины в светлом костюме.

«Алекс! » – обожгло меня, и я рухнула под ноги растерявшемуся милиционеру.

…Пробуждение мучительно – тошнит, болит голова. Я пытаюсь сесть и не могу – слабость. На лоб ложится холодная рука, и я вздрагиваю всем телом, но знакомый голос успокаивает:

– Лежи, пожалуйста, Марго…

– Мэри… – выдыхаю я. – Мэри… что с ним? Где он?

– В морге… – голос бесцветный, я пытаюсь повернуть голову, чтобы увидеть ее лицо, но Мэри шипит: – Лежи, Марго, тебе нельзя.

– Что случилось, Мэри? Ради бога – скажи, я имею право знать, он мне не чужой… – Я, кажется, плачу – по щеке что‑ то влажное катится вниз. Нет, это не мои слезы – они не из глаз, они капают на лицо сверху, и я понимаю, что это плачет Мэри.

– Марго, о чем ты? Кто не чужой тебе? Герман? Ты его даже не знала…

Герман? Что за Герман, откуда? Алекс мертв – вот что главное, а Мэри с какой‑ то ерундой…

– Мэри, зачем ты врешь? Я столько раз прощалась с ним, что уже не могу страдать. Мне просто нужно знать…

Она наконец пересаживается так, чтобы я могла ее видеть, и то, что я замечаю, меня пугает – прямо у левого виска прядь рыжих волос, у корней – белая… А глаза… Господи, какие у нее сделались глаза… такие бывают у мороженой рыбы – красные и совершенно пустые, складывается такое впечатление, что они вообще ничего не видят. Я не могу понять, с чего бы ей так убиваться по человеку, с которым почти ничего не было – ну а что было, не в счет?

– Марго… тебе нужно отдыхать, у тебя тяжелое сотрясение мозга, ты едва череп не пробила, чуть левее торчал ограничитель двери…

Я с трудом поднимаю руку и нащупываю повязку. Значит, правда…

– Мэри…

– Да, родная? – Она наклоняется надо мной, и я чувствую ее духи – холодные, строгие, такие же, как она сама.

– Скажи мне правду…

– Какую правду ты хочешь от меня, Марго? Я сказала…

– Нет, ты сказала не все. Алекс – он точно мертв?

Лицо Мэри выражает изумление в крайней степени – сильнее удивиться уже нельзя, даже я это понимаю.

– Алекс? А что с ним? Он разве здесь, в Москве?

Я начинаю злиться – голова болит сильнее, а настырная Мэри по‑ прежнему мучает меня шарадами.

– Мэри, ведь ты была с ним. С ним, я видела… Зачем ты врешь? Ведь это его тело было там, на полу…

– Марго, родная… ты ошибаешься, – голос Мэри стал совсем глухим. – Я не была с Алексом, я даже не представляю, как он выглядит. Я была с Германом… и вот я есть – а его нет… Марго… Мне не нужно было соглашаться, я даже не подумала… Костя… – Ее речь делается все менее связной из‑ за рыданий, я уже совсем не разбираю слов – только обрывки какие‑ то.

Она плачет долго, роняя слезы на черные атласные брюки. Пятна останутся, жалко – брюки дорогие…

– При чем тут Костя, Мэри? – спрашиваю я, когда она немного успокаивается.

– Костя убил его. Сам – представляешь, сам, своей рукой… – шепчет она и закрывает себе рот полотенцем, которым до этого вытирала глаза.

У меня в голове не укладывается – как так? Что она говорит вообще? Костя в Испании, откуда ему взяться здесь именно сегодня? Он, конечно, страшный человек, явно имеет отношение к уголовщине – но чтобы так, средь бела дня, что называется… на глазах любимой женщины… а в том, что Мэри он любит безумно, я лично не сомневалась ни секунды. Моя девочка явно рехнулась…

– Погоди, я не понимаю… При чем тут Костя?

– Он меня выследил, оказывается… вернее, не он – его Гоша, правая рука и вообще козел редкий… Я давно подозревала, что он за мной шпионит постоянно… значит, узнал, что я билет в Москву заказывала. И телефон прослушивал наверняка… – Мэри снова закрыла лицо полотенцем и умолкла.

Я же лежала, стараясь переварить полученную информацию. В голове не укладывалось… Я встречалась с Костей всего один раз, но он произвел на меня очень хорошее впечатление, показался человеком открытым, спокойным и до крайности влюбленным в Мэри. Он смотрел на нее такими глазами, что мне иной раз было чуть‑ чуть завидно. Он чем‑ то неуловимым напоминал мне Алекса – может быть, дело в национальности или в манере держаться – хотя Алекс европеец до мозга костей, а муж Мэри все‑ таки немножко люмпен, из этих «новых», поднявшихся на криминале. Но он прекрасно умел маскировать это, не употреблял арго, не позволял себе ничего лишнего. Однако нутро все равно не спрячешь, не скроешь, не отлакируешь образованием и наносными манерами – это должно быть все‑ таки врожденным.

Со мной Костя держался ровно и приветливо, разговаривал о недвижимости, шутил, но в черных глазах я иногда угадывала острое желание больше не встречаться. Мэри потом обмолвилась, будто бы он считает, что я наговариваю ей на него, пытаюсь как‑ то очернить и подорвать их отношения. Разумеется, она посмеялась, но я на всякий случай решила больше с Костей не пересекаться.

– Мэри… почему ты думаешь, что это Костя?

Она встрепенулась, почему‑ то напомнив мне взъерошенного воробья на ветке морозным утром, подняла пустые заплаканные глаза:

– Неужели ты меня не слышишь? Я же сказала – он был здесь… Вошел в ресторан, прошел в кабинет, где мы сидели, вызвал Германа… я пошла с ними, Костя закричал, приказал вернуться, я не послушалась… и тогда он… он выстрелил… взял и выстрелил прямо ему в грудь… – Она подавила рыдания, помолчала. – Так буднично, спокойно – как будто делает это постоянно, понимаешь, Марго? Потом убрал пистолет и сказал мне – мол, живи теперь и оглядывайся. И не дай бог не вернешься через неделю – найду и живьем закопаю.

Я никогда не считала себя слабонервной барышней, бывала в переделках сродни этой, но то, что сказала сейчас Мэри, повергло меня в ужас. Если бы дело касалось лично меня, я, наверное, не придала бы угрозам такого значения – но как, каким образом мне защитить эту девушку, самого дорогого мне человека? Что я могу – я, слабая женщина? Мэри, моя, Мэри, как бы я хотела забрать все твои неприятности, как бы хотела оградить тебя от всех этих ужасов…

– Ты не поедешь никуда, – решительно заявила я, с усилием садясь на кровати и подавляя приступ тошноты, подкатившей к горлу от перемены позы. – Я не отпущу тебя, понятно?

– Марго, милая… ты не понимаешь, – печально улыбнулась Мэри, погладив меня по щеке холодной рукой. – Я не могу не ехать – иначе подставлю под удар тебя. Костя не бросается словами, он вернется, тогда пострадаешь ты. А вот этого я уже не переживу.

– Я не понимаю, Мэри! Я не понимаю этого самопожертвования! Как можно спокойно возвращаться к такому человеку?! Ну, ты ведь не жертвенная овца, правда?

– Успокойся, не кричи, тебе нельзя. – Она мягко, но настойчиво уложила меня обратно, натянула одеяло до груди, поправила подушку. – Марго, я благодарна тебе за заботу, ты ведь знаешь, как я тебя люблю, но не проси того, чего я никогда не смогу сделать, хорошо? Я вернусь – но теперь я четко знаю, что делать. Ты права – я не жертвенная овца, а потому… – Ее глаза на какое‑ то мгновение приобрели осмысленное выражение, в них блеснула злорадная искорка, но тут же погасла. – Да, теперь я знаю, что делать.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒