Марина Крамер 6 страница

Ого… а с кем это у нее такая переписка? И ведь молчит, не говорит.

– Ладно, Лелька, мне пора. Я потом позвоню, хорошо?

– Да, конечно. Удачи вам.

Любопытство глодало меня весь день до самого вечера. Мария не перезванивала, и я сама не решилась набрать номер – мало ли. Позвонила мама и попросила срочно заехать к ней. Вздохнув, я оделась, в последний момент передумав надевать куртку, а сняв с плечиков белую норку, взяла ключи и сумку и вышла из квартиры. Машина стояла в переулке, слегка припорошенная снегом. Тепло, а снег не тает – надо же.

Водить я любила, могла просто ночью сорваться вдруг и поехать кататься по ночной Москве. Бесцельно ездила – и все. Нравилось ощущение скорости, ощущение власти над техникой. Сегодня, однако, я почти не гнала, ехала довольно аккуратно. Откуда взялся этот грузовик? Я резко вывернула руль вправо, пытаясь уйти от столкновения. Меня остановило ограждение, налетев на которое колесами, машина перевернулась и встала на колеса, развернувшись против хода движения. Я очень сильно ударилась головой обо что‑ то, но подушка безопасности самортизировала, не дав мне сломать ребра о руль. Дверку машины кто‑ то рванул, мужские руки отстегнули ремень безопасности и помогли мне выйти. Не соображая еще, что случилось, я оглядела место аварии – рядом, метрах в десяти, стояла искореженная четвертая модель «Жигулей», буквально на ней передними колесами замер грузовик, водитель которого уже сидел на асфальте, зажимая рукой рану на лбу. Вокруг суетились люди, старались вытащить кого‑ то из «Жигулей». Я же, обернувшись на свою «Ауди», впала в ступор – она годилась только на металлолом, просто удивительно, на мне ни царапины… По шее потекло что‑ то теплое, я дотронулась пальцами и, поднеся их к глазам, увидела кровь. Из только что подъехавшей «Скорой» вышла молоденькая девушка, сразу подошла ко мне и потянула за собой.

– Вам придется в травмпункт проехать, тут нужны швы, – сказала она, вытирая тампоном кровь.

– Да, спасибо…

Ко мне подошел «гаец» в лейтенантских погонах, попросил документы. Я отдала, напряженно вглядываясь в то, как работают возле «Жигулей» подоспевшие спасатели. Останки машины резали буквально на полоски.

– Четыре трупа, – проследив за моим взглядом, констатировал лейтенант. – Семья – родители и двое детей. А вам повезло.

– Да. Повезло, – механически повторила я, сунув документы в карман, и зачем‑ то посмотрела на часы. Семнадцать ноль пять.

Домой я вернулась поздно, со швами чуть выше правого уха, с чудовищной головной болью и единственным желанием – лечь спать и провести в таком состоянии не меньше суток. Но у меня ведь еще и муж имелся… Узнав, что я разбила машину так, что восстановить ее теперь не удастся, Рома помолчал, а потом принялся шумно жалеть себя – мол, теперь придется делить одну машину на двоих, а это вызовет неудобства. Страдая от головной боли, которая не снималась никакими таблетками, я дала себе слово – сейчас отлежусь, потом плюну на все, сниму оставшиеся на счету в банке деньги и куплю себе то, на что хватит. Статусная машина мне ни к чему, а колеса нужны до зарезу – я отвыкла пользоваться метро и другими видами транспорта. Да, точно, вот отлежусь – и так и сделаю.

…Телефонный звонок, раздавшийся около часу ночи, разбудил сперва Рому. Он недовольно заворчал, толкнул меня в бок и протянул трубку:

– Это тебя…

Кто мог в такое время, кроме Алекса? Но это оказался не он.

– Леля, с тобой все в порядке? – истерично кричала Мария, и мне вдруг передалось ее состояние:

– У тебя что‑ то случилось?

– Да, я попала в аварию, машина в хлам…

– Что?! – Я резко села и включила бра возле изголовья кровати. Рома накрылся одеялом с головой и пробурчал:

– Мне завтра вставать рано. Иди, пожалуйста, в другое место разговаривать.

Я нашарила ногами тапочки, кое‑ как накинула на плечи халат и ушла в кухню, закрыв за собой обе двери.

– Мария… что произошло?

– Да что‑ что… нажрутся, блин, и за руль! – с досадой бросила моя подруга, и я услышала уже ставший привычным щелчок зажигалки.

У меня внутри все похолодело – водитель подрезавшего меня грузовика тоже оказался пьян. Если бы мне рассказали об этом раньше, я не поверила бы – ведь не бывает таких совпадений, и нормальному человеку слышать такое удивительно и странно. Машина у Марии старенькая, но тоже «Ауди».

– Во сколько?.. – проговорила я, боясь услышать цифру – потому что точно ее знала.

– Семнадцать ноль пять.

О, боже мой… Разница в часовых поясах – но время одно и то же…

– Мэри, – впервые назвав подругу этим именем, взмолилась я. – Скажи мне, что я сплю. Умоляю тебя…

– Что происходит, Лелька? – насторожилась она, и тут я вывалила ей свое – про грузовик с пьяным водителем, про машину, разбитую вдрызг, про швы за правым ухом, про белую норковую шубу. И время – семнадцать ноль пять…

Она долго молчала, я даже испугалась, что нас разъединили, но потом в трубке раздался ее охрипший почему‑ то голос:

– Этого не может быть, Леля. Так просто не бывает…

– Ты мне не веришь?

– Глупостей не говори. Просто странно – понимаешь? Странно и страшно – как так?

– Я сама не понимаю…

– Н‑ да… – протянула Мария, с этого момента и навсегда ставшая для меня только Мэри. – Бывает же…

Бывает. Точно. Сейчас, когда в моей жизни появилось много свободного времени, я могла позволить себе проанализировать какие‑ то факты из наших биографий. То, что я обнаружила, ввергло меня сперва в шок, а потом и в ужас. У нас оказалось столько общего, что, не родись мы с разницей в три года, вполне могли бы считать себя близнецами.

Словно почувствовав, что у меня происходит что‑ то, следом за Мэри позвонил Алекс с тем же вопросом:

– У тебя все в порядке, Марго?

Я не хотела снова пересказывать свои злоключения, однако скрыть что‑ то от него мне никогда не удавалось. Выслушав, он помолчал пару минут, а потом вдруг выдал:

– И даже это совпало.

– Что? – испуганно спросила я, сжимаясь на стуле.

– Мэри сегодня тоже разбилась.

– Мэри? – непонимающе переспросила я, и тут меня ошпарило – Мэри!!! Так вот кто дал ей это имя! Ого… – Откуда ты знаешь?

– Ты забыла, что сама дала мне номер ее аськи?

Черт… «Дала»? Да ты выбил его из меня, иначе ни за что бы не сказала, не поговорив предварительно с ней и не заручившись ее согласием.

– Она тебе сама сказала?

– Да. Я тебе потому и звоню – уж очень вы мне друг друга напоминаете.

Ха‑ ха, шутник… Как может худая, не очень высокая, взбалмошная Мэри напоминать ему меня – рослую, крупную и спокойную? Внешне мы совершенно разные – как черное и белое.

– Алекс… скажи, почему так происходит?

– Почему ты думаешь, что я знаю?

– Ты всегда сам говорил, что знаешь все, что происходит со мной и что произойдет.

Он рассмеялся, но не ответил. Да я и не надеялась получить ответ – если Алекс не хотел говорить, то все просьбы и мольбы уходили в никуда. А на такой вопрос и подавно.

– Ты часто общаешься с ней?

– Это что – ревность, Марго? – усмехнулся он, и я задумалась.

Нет, не ревность. Вернее, не ревность в ее классическом варианте – когда ревнуешь любимого мужчину, например. У меня было другое – я не хотела делить внимание Мэри ни с кем, даже с Алексом. Мне хотелось быть центром ее внимания, объектом, на который направлены все ее взгляды, мысли, слова. И появление в этом круге Алекса могло быть для меня опасным – как яркий и сильный человек, он, безусловно, имел больше шансов. К тому же он мужчина.

– Ну, что молчишь? – в его голосе явственно слышалась насмешка. – Боишься признаться?

– Нет. Я не ревную тебя.

– Я разве спросил, ревнуешь ли ты меня? – неожиданно погрустнев, бросил Алекс. – Ладно, Марго, это беспредметный разговор. Береги себя.

Гудки… Я опять осталась одна, испуганная, с больной головой, со свежими швами за ухом. Одна.

Москва, двухтысячные

Она снова прилетела – какие‑ то неотложные дела. Я с радостью встречала ее в аэропорту, нетерпеливо подпрыгивая на одном месте и напряженно вглядываясь в толпу, медленно проходящую через стойку контроля. О, вон она, вон – рыжая голова, черная кожаная куртка, стук каблуков сапожек – никто не ходит так громко, как она. Казалось бы, чему там так стучать, в ней и веса‑ то нет никакого…

– Мэри! – Я замахала руками, снова подпрыгнула, и она заметила меня:

– Марго! Марго, родная! – повисла на моей шее, не обращая внимания на удивленные взгляды. Мэри всегда было безразлично людское мнение.

– Ты постриглась? – Я чуть отстранила ее, рассматривая и пытаясь найти явные изменения во внешности – фокусница Мэри любит эксперименты.

– Да, чуть‑ чуть. Мне не идет?

– Нет, что ты! Ты прекрасна…

– Н‑ да… но чтобы кто‑ то это оценил…

Кому адресуется эта фраза, я не понимаю, да и неважно – главное, что Мэри здесь. Пусть ненадолго, но со мной. Только ей могу сейчас рассказать о произошедшем, только ей – потому что она существо из другого мира, где нет этих ужасов с работой, взяток, обходных путей, грязи и рейдерских захватов. Моя Мэри – девушка почти воздушная, земные проблемы ее мало беспокоят. Живет, в завтрашний день особо не заглядывает… Вот бы мне так…

Выходим из здания аэропорта, на стоянке убираем ее чемодан в багажник, и вдруг Мэри ручкой зонта‑ трости (который, кстати, ей подарила я) тянет меня к себе, уцепившись за шаль, обернутую вокруг шеи:

– Ну что, какие новости?

– Мэри, отпусти, ну, что ты? – Я пытаюсь освободиться, но она тянет:

– Марго, не туфти, я же вижу. Рассказывай, пока за руль не села, потом отвлекаться будешь, а я еще пожить планирую.

Вздыхаю. Не очень хочу грузить Мэри проблемами с работой и вообще ее полным нынешним отсутствием даже в перспективе – она начнет считать себя виноватой. Уж не знаю, как так вышло, но у нее какое‑ то обостренное чувство вины перед всем человечеством. А уж во всем, что касается меня, Мэри просто маньячка. И я перевожу разговор. И ошибаюсь с темой…

– Если ты имеешь в виду Алекса, то он снова пропал.

И вот тут Мэри буквально взрывается, отшвыривая сигарету:

– Да и черт с ним! И больше вообще никогда не говори мне о нем – я просто не желаю слышать!

Однако… что же такого умудрился сделать ей Алекс, чтобы Мэри так психанула? Надо будет осторожно, попозже, в момент, когда она расслабится и потеряет бдительность, выяснить. Потому что в том, что было нечто, я не сомневаюсь даже – не первый год его знаю. И еще меня удивляет, что Мэри вдруг перестала звать меня Лелькой, как всегда, – перешла на имя. «Марго, Марго»… Странно. Кстати, откуда возникла эта «Лелька», Мэри так и не говорит.

Был в ее жизни момент, который она старается не вспоминать. Мэри ушла от Максима. Ушла сама – по причине дикой гордости и неспособности прощать. Он ударил ее – и ушла. Ушла, чтобы не вернуться, чтобы выйти замуж за человека, с которым живет теперь. Этот ее Костя – просто бред сумасшедшего. Богатый, довольно привлекательный – но настолько страшный внутренне, что я, например, боюсь даже думать. А Мэри живет с ним. Отвлеклась я… Так вот, с того самого момента, как рассталась с Максимом, Мэри начала звать меня Лелькой. Уж не знаю, какие ассоциации это рождает в ее голове, но я привыкла, и теперь мне очень странно, когда с ее губ срывается мое настоящее имя.

До моего дома едем молча. Мэри курит, приоткрыв окошко, думает о чем‑ то. Мне очень хочется расспросить ее о жизни, о том, как там сейчас в Испании, которую я просто обожаю, но она молчит так многозначительно, что я не решаюсь. Она живет там вот уже несколько лет, муж купил дом на севере, потому что Мэри не выносит жару, а в Бильбао обычно довольно прохладно. Я была у нее только однажды – когда ее Костя уехал в Америку почти на два месяца. Восхитительное было время…

Мэри совершенно не привязана к определенной территории, на мой взгляд. Она может быть своей везде – какая‑ то странная особенность. Еще раньше я это заметила, когда только‑ только познакомилась с ней. В Москве она, коренная сибирячка, совершенно не выглядела провинциалкой, не комплексовала по поводу своего говора. Возможно, потому, что за свою жизнь Мэри где только не побывала – танцы, знаете ли, такой вид спорта, заставляет много ездить. Хотя я лично думаю, что Мэри просто изнутри такая – ей все равно, где она живет.

– Пропал, значит… – вдруг хрипло говорит она, и я вздрагиваю от неожиданности, от незнакомого голоса, в котором слышу старательно спрятанные даже от меня слезы. – Ну, собственно, что‑ то в этом роде он мне и сказал…

«Сказал»?! Я не ослышалась?.. Ну, черт возьми, я ведь и так была практически уверена в том, что они встречаются – не зря же он столько рассказывал мне о ней, говорил такие слова, что даже завидно становилось. Однако следующая фраза заставила меня отказаться от этой мысли:

– Трепло чертово… такой бред писал – ужас.

– Писал? Мэри, ты о чем? – робко интересуюсь я, и Мэри фыркает:

– Все о том же!

Ясно – разговор окончен. Я ненавижу эту ее манеру говорить загадками и отвечать вопросами. Что за странный человек…

Дома она сразу идет в ванную, долго плещется, я изнываю от нетерпения – мне хочется говорить с ней, смотреть на нее – я так ждала, так соскучилась. Не выдержав, я открываю дверь и – о, кошмар! – вижу, как Мэри, стоя перед зеркалом в одних тонких стрингах, прямо с длинного ногтя втягивает носом порошок. Сука, коксом балуется!

Я развернула ее к себе и с такой силой ударила по лицу, что даже ойкнула, испугавшись. Мэри же только мотнула головой, слизнула кровь с лопнувшей – или прикушенной, не знаю уж – губы, бросила:

– Ну, за дело в принципе, – и вышла, прихватив с крючка мой длинный банный халат, которым ее можно было обернуть раза три.

Я опустилась на край ванны и зарыдала. Только не ты, детка, только не ты, пожалуйста! Я не вынесу, если потеряю тебя… Наревевшись всласть, я умылась и побрела в кухню. Разумеется, Мэри на своем любимом месте – в углу между окном и стеной, сидела на стуле, поджав под себя ноги, задумчиво курила и иногда делала глоток чаю из большой чашки, стоявшей перед ней. Как кошка – выбрала себе место и свято его придерживается, а у меня после ее отъезда остается ощущение, что я войду в кухню – а она так и сидит там, в теплом углу, затягиваясь неизменной сигаретой.

– Мэри… прости меня.

– Дуреха ты. За что?

– Я не имела права бить тебя…

– Глупости, Марго. Только ты и имеешь на это право. Больше никто – хотя желающих хватает.

– А… ты давно?.. – Я присела на краешек стула напротив Мэри.

Она усмехнулась:

– Недавно.

– А бросить можешь?

– Не вопрос.

– Тогда брось, а?

– Как скажешь, Марго.

Этого мне было достаточно – я слишком хорошо знаю Мэри, чтобы не верить. Если она сказала – то сделает, даже если при этом ей будет трудно, больно, страшно – что угодно. Если обещала мне – сделает.

– Мэри… а можно я тебе стихи почитаю?

Она чуть удивленно вздернула бровь, хотя прекрасно знала, что я иногда продолжаю баловаться стихами.

– Ну‑ ка…

– Ты только не смейся. Ладно?

– Ты меня убиваешь, Марго. Я когда‑ нибудь смеялась? Ты вообще часто видишь меня смеющейся, да?

– Прости… это я от смущения…

Я бегу в комнату, хватаю из‑ под подушки тетрадку, судорожно отыскиваю нужное место и возвращаюсь. Мэри берет новую сигарету, щелкает зажигалкой – новая какая‑ то, я раньше не видела – дорогая, черная, с позолотой и какой‑ то буквой на корпусе. Стараясь не смотреть Мэри в глаза, я начинаю:

Каждый день вижу сон поутру –

Не сгибаясь, касаясь ветвей,

Чуть качаясь на сильном ветру,

Ты идешь по аллее моей.

Ты проходишь сквозь тисовый строй,

Поднимаешься вверх налегке,

Но обходишь меня стороной,

Шелк подола сжимая в руке.

Ты не слышишь – как пахнут цветы,

Избегаешь влюбленного взгляда.

Ты так близко – и словно не ты,

Словно есть между нами преграда.

Ты обходишь тропинками ров,

Сквозь туман голубой и густой

Ты идешь через парк моих снов –

И я вечно иду за тобой[1].

Я выпалила это совершенно без эмоций, без пауз – одним сплошным текстом, но выражение лица Мэри сказало, что и не нужно никакого актерского мастерства – она и так все поняла. Ее рыжая голова опустилась на сложенные на столе руки, челка прикрыла обручальное кольцо и перстень с квадратным черным бриллиантом – подарком мужа на тридцатилетие.

– Мэри, ну что ты? Расстроилась? – Я опустилась на корточки перед ней, втиснувшись в относительно небольшое пространство между столом и стеной, и попыталась заглянуть в лицо.

– Нет, – глухо проговорила она. – Просто… ты знаешь, мне вдруг стало так трудно, Марго… ты знаешь, зачем я приехала?

– Нет. Ты ведь никогда не говоришь.

Она вздохнула, подняла голову и вдруг улыбнулась, став на мгновение снова моей Мэри.

– Я приехала на свидание, Марго.

«Алекс!!! – пронеслось в моей голове. – Черт, неужели… о‑ о‑ о! »

Мэри, продолжая улыбаться какой‑ то мягкой, нежной и совсем несвойственной ей улыбкой, произнесла:

– Ты представляешь, Марго, я влюбилась. Влюбилась в голос по телефону, в слова в аське… дура я, да?

«Ну, все – это точно он…»

Мое сердце забилось чаще – я хорошо помнила их единственный разговор по телефону – по моему мобильнику, когда он сказал ей всего несколько фраз – и Мэри потом неделю была абсолютно невменяема, и я не знала, что мне делать с ней.

– Ты не дура, Мэри… Просто ты пойми… он, безусловно, яркий и привлекательный, он сильный, он никогда в жизни не причинит тебе зла, но, Мэри, с ним очень трудно…

Ее недоуменный взгляд выбил меня из колеи совершенно – Мэри явно не понимала, о чем и о ком речь.

– Стой, Марго. Ты‑ то откуда его знаешь? Я ведь даже тебе не говорила…

– Мэри… погоди… то есть – это не Алекс?

В ответ она расхохоталась так, что мне на мгновение показалось, будто Мэри тронулась умом – ничего смешного в моей фразе не было.

– Господи, Марго, ну ты даешь! Совсем помешалась на своем распрекрасном Алексе! Я вас умоляю – не тяните меня в свою команду умалишенных, мне того, что у меня происходит, вполне достаточно!

Я решительно ничего не понимала. Если это не Алекс, тогда – кто? Кто же это должен быть, чтобы Мэри понеслась через всю Европу на свидание, презрев даже опасность быть уличенной своим далеко не простым супругом?

– Мэри… расскажи.

Но она только покачала головой и снова чуть заметно улыбнулась.

– Марго, давай я сперва встречусь с ним, а потом уж все‑ все тебе расскажу. А то как‑ то странно – кроме пары фотографий и букв на экране, я ничего о нем не знаю.

– Ну хорошо, – покорно вздохнула я.

Если бы в тот момент я могла увидеть, чем обернется для Мэри эта встреча, я связала бы ее и не выпустила из квартиры.

Когда‑ то давно

Я хорошо запомнила день, когда Мэри вышла замуж. Она позвонила накануне церемонии, обливалась слезами, разрывая мне сердце, но отвечать на мои многочисленные «почему» и «зачем» отказалась.

У меня же в голове не укладывалось – как? Особенно потрясло имя жениха – Костя. Значит, настойчивый кавалер все же сумел каким‑ то непостижимым образом уломать строптивую Мэри. Однако все оказалось куда прозаичнее.

Через неделю после свадьбы они полетели в Париж. На целые сутки Мэри оказалась в моем распоряжении, так как у Кости в Москве нашлись срочные дела, она заявила новоиспеченному супругу, что сидеть одна в гостинице не желает. Влюбленный до пелены в глазах Костя не возражал, и Мэри приехала ко мне.

Открыв дверь, я не сразу узнала мою девочку. Она изменилась так разительно, что, встреть я ее на улице, ни за что не подумала бы, что это она. Во‑ первых, она отрастила волосы, и теперь они спускались ниже плеч. Во‑ вторых, она выкрасила их в красновато‑ рыжий цвет, добавив при этом несколько черных прядей. Она вставила пошлейшие зеленые линзы, но дело даже не в том – взгляд… Господи, что она сделала со своим взглядом? На меня смотрела не моя Мэри. Чужая, самоуверенная, заносчивая стерва. Что произошло с моей девочкой, кто ее так?

– Мэри…

Она улыбнулась одними губами, не ответив на мой изумленный выдох. Бросила сумку на обувную полку, сняла сапоги, короткую куртку с большим меховым воротником‑ капюшоном и осталась в узких черных джинсах и черном же свитерке, по‑ прежнему тонкая и излучающая какую‑ то нервную энергию. Странное дело – я почти никогда не ощущала этой нервозности, когда мы были вдвоем, наоборот – присутствие Мэри в доме не взвинчивало, а успокаивало. Удивительно – комок нервов действует расслабляюще…

Вытащив из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку, Мэри прошла в кухню, забилась в любимый уголок и закурила. Я не была согласна с таким раскладом – я соскучилась, мне нужно прикоснуться, почувствовать запах духов, а не смотреть беспомощно, как Мэри выпускает дым колечками. Я взяла ее за руку и вытащила из‑ за стола, прижала к себе – и тут моя железная Мэри распалась на куски, разрыдавшись совсем по‑ детски, всхлипывая и растирая по лицу косметику.

– Мэри, что с тобой? – испуганно спросила я, чуть отстранив ее от себя.

– Погоди секунду… линзы… – пробормотала она и убежала в ванную, зашумела там водой. – Черт, утопила одну, – сообщила она, вернувшись. – Да и ладно, фиг с ними.

– Они тебе не идут, Мэри, – мягко проговорила я, стараясь не обидеть. – У тебя лицо становится совсем простое…

– Косте нравится, – фыркнула она.

– Расскажи, – потребовала я, не продолжая вопроса – Мэри и так знала, что именно меня интересует.

Она вздохнула, пожала плечами:

– Да что тут скажешь, Марго. Замужем я теперь.

– Это я вижу. – Я взяла ее руку и покрутила кольцо на пальце. – Хорош булыжник, видно, не бедный парень этот твой Костя.

– Не бедный, – кивнула Мэри.

– И что – ты его любишь?

– Люблю? – словно пробуя звуки на вкус, повторила она. – Ну, если замуж пошла – значит, люблю, ведь так? Иначе это не брак – правда?

У меня моментально сложилось впечатление, что Мэри не слишком уверена в правильности своего поступка, и теперь пытается оправдать его и найти аргументы в свою защиту.

– Мэри… ну, мне‑ то не ври, я ведь вижу.

Она замкнулась, замолчала, поджала под себя ноги и уставилась в стоящую на бортике вытяжки картинку. Старая улица – это я сама рисовала когда‑ то давным‑ давно. Мэри всегда любила эту картинку, часто замирала в такой вот, как сейчас, позе и словно мысленно переносилась туда, на мощен‑ ную красным кирпичом дорожку. Мне, кстати, всегда казалось, что она органично выглядела бы именно на такой улице.

– А как же Максим? – решилась я, и Мэри моментально вышла из своего оцепенения:

– Максим? А я тебе разве не звонила – после того как рассталась с ним?

– Звонила. Но что же – все было так серьезно, что тебе непременно нужна была свадьба? Все так трудно, что ты выскочила замуж за человека, от которого, по твоим же собственным словам, тебя воротило несколько лет? Все настолько запуталось, что ты даже не позвала меня на свадьбу, Мэри? – Я задохнулась от своей пламенной речи, налила воды в стакан и залпом выпила. Мэри неотрывно смотрела на меня, по щекам ее текли слезы.

– А ты не подумала, Марго, что мне просто стыдно? Что я не хотела, чтобы ты видела этот фарс? Все эти крики, всю эту толпу армянских родичей и соплеменников, а? Я была там совсем одна – понимаешь? Я не позвала даже отца – потому что не хотела, чтобы он это видел. Это мое наказание, Марго, понимаешь? Одна среди этой толпы, я не понимала ни слова из того, что они говорили… Я проплакала всю свадьбу, наутро вместо глаз было два куска мяса. Но поверь – то, что я сделала, было лучшим выходом. Лучшим, Марго.

Я не понимала этого. Просто отказывалась понимать.

– Мэри, ведь это же неправда. Ведь не может быть, чтобы только замужество являлось выходом… Неужели пощечина – такой повод?

– Да не пощечина, Марго, как же ты не понимаешь? Дело в том, что Макс перестал мне верить. А как жить дальше, если тебе не верят? Если проверяют, шпионят, лезут в твою почту, в телефон? Как жить вместе?

– А Костя не будет этого делать?

– Поживем – увидим, – уклонилась Мэри, но в ее голосе я не почувствовала уверенности. – Марго… ты не обидишься, если я прилягу на часок? Меня в твоем доме всегда к дивану тянет, – пошутила она, и я встрепенулась:

– Конечно, дорогая. Идем, я постелю. Ты ведь до завтра у меня пробудешь?

– Да, мой супружник честно предупредил – в казино пойду с братьями, – хохотнула Мэри, выскальзывая из джинсов. – Видишь – не врет. По бабам – значит, по бабам, – она пыталась шутить, но и в голосе, и в лице была такая тоска, что мне снова стало жаль ее.

И даже обида прошла: ну не пригласила на свадьбу, подумаешь – что я, свадеб не видела?

Мэри уснула мгновенно, как ребенок, утомленный длительной прогулкой. Я укрыла ее одеялом, поправила подушку, задернула штору и вышла в кухню.

Свадьбы… почему‑ то свои собственные я вспоминала редко, зато вот те, на которых была в качестве гостьи, почему‑ то то и дело всплывали в памяти. Как эта, например, на которой мы были с Алексом уже после разрыва.

…Я ненавижу и проклинаю себя за эту золотую юбку – в ней я чувствую себя полной дурой, русской проституткой, куклой на чайнике и снегирем одновременно. Почему снегирем – не знаю. Какие‑ то хохломские цветы на ней вышиты, и от этого выражение моего лица делается неуместным и напыщенным. Он подходит и обнимает сзади – интеллигентно, одной рукой – слегка, словно закрывая меня от чего‑ то. Иронично вздыхает:

– Ннндааа….

Да. Я нервная истеричная баба. Мне хочется сказать ему много всего неприятного и даже гадкого. Хотя он ни в чем не виноват – но мне бы этого очень хотелось. Я мысленно считаю до десяти, до пятидесяти, чтобы успокоиться. Я не хочу даже смотреть на его руку – я и так знаю, какая она. Моя злоба густеет, счет не помогает. Я упрямо молчу, молчит и он. Куском голого плеча я чувствую шарф на его шее – тонкий хлопковый полосатый шарф. Почему наши русские мужчины в шарфах смотрятся геями? И зачем мне оголенное плечо, когда он надел шарф? Кто я, что я с собой делаю, перед кем выпендриваюсь?

Нервно вздергиваю руку, поправляю вырез‑ лодочку. Сумочка падает на землю, я резко приседаю за ней, и проклятая золотая юбка тут же впивается в ляжки и бедра. Сзади, сбоку – везде. И в живот. И мне даже кажется – в щиколотки. Я секунду жду, что он нагнется, подаст мне руку, возьмет сумочку, прижмет меня к себе, я успокоюсь от его запаха. Но он стал жесток – молча стоит и рассматривает мои мучения. В довершение всего чертова сумочка расстегивается – и из ее шелкового брюха выпадает все, что было туда бережно набито, – телефон, блеск для губ, ключи, расческа, деньги, скомканные в отсутствие кошелька в трубочку, – и финальным аккордом раскрывается пудреница, разбивается и унизительно орошает асфальт неприличным пятном интимно‑ телесного цвета. Во мне возникает какое‑ то сексуальное чувство, кроме того, я понимаю, что это делает Алекс. Он не может прекратить унижение – он зависит от него так же, как и я. Я молчу.

Я беру себя в руки и складываю все назад. Пудреницу не трогаю. Когда поднимаюсь – Алекс уже отошел, в зоне видимости его нет. Я постепенно начинаю нормально дышать, чувствую, как проклятая юбка отлипает от бедер. Да чем же она проклятая? Красивая юбка, купленная в ЦУМе позавчера в бешеной панике – но довольно удачно. Телесного цвета, да, цветы контурно вышиты неброской золотой нитью. Длинная, облегающая бедра, плотная, тяжелая у щиколоток, как колокол. К ней идут любые туфли.

Подъезжает черный лимузин с молодоженами – я уже вполне искренне улыбаюсь, когда моя подруга выныривает… нет, какое выныривает – когда два мужика вытаскивают ее оттуда на свет божий. Вот уж кто должен проклинать свою юбку – так это она.

– Дааааашаааа!!!!

– Мааааргооооо!!!

Постояли, пообнимались пять секунд.

– Ну? Ты счастлива?

– Не помни прическу. Так. Подержи, а? Так, тут тоже. И это возьми. Дай пудру, пожалуйста.

– У меня нету, только что разбила.

– Марго, ну что ты врешь все время, постоянно врешь. Пудру ей жалко! Ну у мамы моей возьми, а?

Я смиренно опускаю голову. Два обстоятельства – и к обоим я давно привыкла. Мне не верят, когда я говорю правду, – это нормально, это мой крест. И второе – на наших свадьбах никто никогда не бывает расслаблен и по‑ настоящему счастлив, особенно молодожены и их семьи. Когда я осознала эту печальную истину – решила изменить все к лучшему и взялась за организацию свадеб сама. Но, видимо, свадьба – первое испытание для новорожденной семейки, ничем этого не изменить.

Тут как раз подбегает и раскрасневшаяся мама новобрачной – толстая и розовая, как свежевыкупанный поросенок. И с ней «свидетельница» – то есть та девушка, которая после отмены данного института продолжает так именоваться потому, что носит косметику и мобильный телефон невесты. Они втроем начинают шумно пыхтеть, поправлять и подкрашивать, и тут Дашка наконец оживает:

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒