Донна Леон 14 страница

— Синьор, — окликнул наконец Брунетти.

Лежащий открыл глаза и посмотрел на комиссара. Взгляд этих темно-карих глаз отчего-то напомнил Брунетти, как настороженно, исподлобья оглядывается вокруг медведь. «Что за дурацкая ассоциация! — одернул себя комиссар. — Очевидно, она выскочила потому, что этот человек такой… такой огромный. Просто гигант».

— Она сказала мне не ходить, — забубнил медведеобразный субъект. — Сказала, что это ловушка. — Он медленно моргнул. — Но я испугался. Люди говорили об этой статье… говорили, от укуса обязательно заболеешь. Ну я и испугался. И пошел.

Он снова надолго закрыл глаза — так надолго, что комиссару показалось, будто этот человек сумел мысленно перенестись куда-то в совершенно другое место, другое пространство и, как водолаз, погрузившийся в морские пучины, предпочитает оставаться в окружении царящей там красоты.

Но вот глаза приоткрылись.

— Она была права. Она всегда права. — С этими словами великан встал. — Не беспокойтесь, — сказал он Брунетти. — Я не причиню вам вреда. Мне нужен доктор, он даст мне лекарство, и потом я пойду с вами. Но сначала я должен получить лекарство.

Брунетти кивнул:

— Хорошо, я позову доктора.

И он направился в сестринскую, где нашел Карраро, беседующего по телефону. Дежурной сестры не было.

Увидев Брунетти, врач положил трубку и повернулся к нему.

— Ну?

Карраро опять был раздражен, однако, как подозревал Брунетти, вовсе не из-за того, что нарушил клятву Гиппократа.

— Пожалуйста, сделайте ему противостолбнячный укол, а потом я доставлю его в квестуру.

— Вы оставляете меня наедине с убийцей и теперь надеетесь, что я вернусь туда и сделаю ему противостолбнячный укол? Вы, должно быть, сошли с ума! — воскликнул Карраро и скрестил перед собой руки в знак категорического отказа.

— Не думаю, что вы чем-то рисковали, Dottore. Как бы то ни было, он может нуждаться в таком уколе из-за укуса. Мне кажется, рана воспалилась.

— Ха, так вы теперь еще и врач?!

— Dottore… — Брунетти сдерживал себя из последних сил. Чтобы не сорваться и не наорать на этого лицемера, он старался глядеть только на его ботинки. — Прошу вас снова надеть перчатки, пойти в соседнюю комнату и сделать вашему пациенту противостолбнячный укол.

— А если я откажусь? — вопросил Карраро с петушиной воинственностью, и Брунетти почувствовал его дыхание, в котором смешались запахи мяты и алкоголя — настоящие пьяницы вполне обходятся таким завтраком.

— Если вы откажетесь, доктор, — заявил Брунетти с ледяным спокойствием, — я втащу вас обратно в процедурную, скажу ему, что вы отказываетесь делать инъекцию, которая вылечит его, и вот тогда оставлю вас с ним наедине.

Карраро побледнел.

«Ага, — обрадовался Брунетти. — Поверил! » Доктор опустил руки и стал что-то бормотать себе под нос, но Брунетти предпочел этих слов не услышать.

Он придержал дверь для Карраро и зашел за ним в процедурную. Гигант сидел теперь на краю кушетки, вытянув длинные ноги и застегивая рубашку на широченной груди.

Карраро, перекосившись от злости и страха, подошел к шкафчику со стеклянными дверцами, стоявшему у противоположной стены процедурной, открыл его и вынул шприц. Наклонился и стал шумно рыться в ворохе медикаментов, которые там хранились, пока не нашел нужную коробочку, вынул из нее маленький стеклянный пузырек с закатанной резиновой пробкой и вернулся к своему столику. Осторожно, чтобы случайно не порвать, врач натянул новую пару резиновых перчаток, открыл упаковку, вынул шприц и набрал раствор.

Человек — рубашка заправлена в брюки, один рукав закатан почти до плеч — отвел руку подальше от доктора и отвернулся, сильно зажмурив глаза, — так дети ждут прививку. С ненужной силой Карраро воткнул иголку и резко нажал на поршень.

— Спасибо, Dottore, — негромко поблагодарил пациент. — Это и есть лечение?

Карраро не ответил, поэтому Брунетти сказал:

— Да, сейчас вам не о чем беспокоиться.

— Я даже ничего не почувствовал. — Он взглянул на Брунетти. — А теперь нам надо идти?

Брунетти кивнул. Гигант посмотрел на след от укола: там показалась капелька крови.

— Думаю, ваш пациент нуждается в перевязке, Dottore, — обратился Брунетти к Карраро, хотя знал, что тот ничего не станет делать.

Доктор стянул перчатки и бросил их в сторону стола, нисколько не заботясь о том, что они упали на пол.

Брунетти осмотрел коробки в шкафчике, нашел пластыри и направился к человеку. Развернув стерильную упаковку, он уже собрался налепить пластырь на ранку, но великан жестом попросил Брунетти остановиться.

— Возможно, я еще не вполне здоров, синьор, поэтому лучше я сам.

Он взял пластырь, неловким движением левой руки приложил его к ранке, опустил рукав и натянул свитер.

У дверей смотрового кабинета гигант остановился и с высоты своего роста посмотрел на Брунетти:

— Вы же понимаете, как было бы ужасно, если бы я заразился, — ужасно для семьи.

Он подтвердил свои слова кивком и отступил в сторону, чтобы дать Брунетти пройти первым. Позади них Карраро с грохотом закрыл дверцу медицинского шкафчика, но казенная мебель оказалась прочной и стекло не разбилось.

В коридоре стояли два офицера в форме, которых Брунетти распорядился прислать в больницу, а у причала ожидал полицейский катер с неизменно молчаливым Бонсуаном за штурвалом. Они вышли из боковой двери и направились к катеру. Спутник комиссара шел с поникшей головой и опущенными плечами — таким он стал, когда увидел людей в форменной одежде.

Его поступь была тяжелой и неровной, лишенной плавности нормального шага, как будто между его мозгом и ногами то и дело пробегали электрические разряды. Когда они перебрались на катер, великан, по обе стороны от которого находились офицеры, повернулся к Брунетти и спросил:

— Можно я сяду внизу, синьор?

Брунетти показал на четыре ступеньки, ведущие вниз. Человек спустился, сел на мягкое сиденье, зажал ладони между коленями и уставился в пол.

Когда они остановились у квестуры, офицеры выскочили из катера и привязали его к причалу, а Брунетти подошел к каюте и сообщил:

— Приехали.

Гигант взглянул вверх и встал.

По дороге Брунетти сначала решил допросить этого человека в своем кабинете, но потом подумал, что неприглядная комната для допросов — без окон, с обшарпанными стенами и ярким неестественным освещением — больше подойдет для того, что ему предстоит сделать.

Они прошли по коридору первого этажа квестуры и остановились у третьей двери справа. Брунетти придержал ее перед задержанным, который безропотно вошел в комнату для допросов и оглянулся на Брунетти. Тот указал на один из стульев у стола.

Человек сел. Брунетти закрыл дверь и расположился напротив него.

— Меня зовут Гвидо Брунетти. Я комиссар полиции, — начал он. — В этой комнате есть микрофон, который записывает все, о чем мы будем говорить. — Он назвал дату и время и затем обратился к задержанному: — Я хочу расспросить вас об обстоятельствах трех смертей: молодого человека по имени Франко Росси, Джино Зеччино и женщины, чье имя мы пока не знаем. Двое из них умерли в доме около кампо Анжело Раффаэле, а один скончался после падения из окна этого здания. — Он помолчал, чтобы дать человеку усвоить информацию, а затем продолжил: — Но перед этим я прошу вас назвать свое имя и показать мне удостоверение личности. — Видя, что задержанный не реагирует, Брунетти повысил голос: — Вы назовете свое имя, синьор?

Тот поднял печальные глаза и тихо спросил:

— Это обязательно?

Брунетти терпеливо ответил:

— Боюсь, что да.

Мужчина опустил голову.

— Она так рассердится, — прошептал он, взглянул на Брунетти и сказал: — Джованни Дольфин.

Брунетти попытался найти хоть какое-то семейное сходство между этим неуклюжим гигантом и худощавой сутулящейся женщиной, которую видел в кабинете даль Карло. Не смог, но не осмелился спросить, связаны ли они родством, понимая, что лучше позволить задержанному говорить, коль скоро он, Брунетти, взял на себя роль человека, который заранее знает все, что может сказать его собеседник, и желает только уточнить незначительные детали и восстановить хронологию событий.

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Дольфина.

Наконец он обратил на Брунетти страдальческий взгляд:

— Теперь вы знаете, что я граф. Мы — последние, после нас никого нет, потому что Лоредана… ну, в общем, она никогда не была замужем и… — Он поискал помощи на поверхности стола, но нужных слов не нашел. — Дольфин вздохнул и попытался объяснить еще раз: — Я не женат. Мне не интересно… э-э… все это… — И он неопределенно взмахнул рукой, как Вы отмахиваясь от «всего этого». — То есть мы — последние в роду, поэтому так важно, чтобы мы не запятнали честь древней фамилии. — Не отводя взгляда от Брунетти, он спросил: — Вы понимаете?

— Конечно, — кивнул Брунетти, хотя и вообразить не мог, что означает слово «честь» для человека, чье семейство имеет более чем восьмисотлетнюю историю. — Нужно прожить жизнь достойно. — Это все, что пришло комиссару в голову.

Дольфин закивал в ответ:

— И Лоредана тоже так говорит. Она всегда говорила мне это. Она говорит — неважно, что мы не богаты, ведь у нас есть имя.

Он делал ударение на каждом слове — так люди часто повторяют фразы или идеи, смысла которых на самом деле не понимают, — будто убеждают самих себя.

Тут Дольфин опустил голову и стал монотонно пересказывать историю своего знаменитого предка, дожа Джованни Дольфина. Брунетти слушал, странно успокоенный звучанием его голоса. Комиссар словно перенесся во времена своего детства, когда к ним в дом приходили соседские женщины, чтобы вместе читать молитвы, и поймал себя на том, что шепчет слова тех молитв. Он слушал тихий голос, чуть не засыпая, и очнулся только тогда, когда Дольфин сказал:

— …от чумы в тысяча триста шестьдесят первом году.

Дольфин посмотрел на него, и Брунетти кивнул в знак одобрения.

— Это почетно — носить такую фамилию, — сказал он: ему хотелось расположить к себе потомка дожа. — И очень ответственно.

— Вот и Лоредана все время говорит мне то же самое! — В глазах Дольфина читалось уважение, смешанное с восхищением: нашелся еще один человек, который способен понять ответственность, возложенную на них двоих. — Она сказала, что именно в этот раз мы должны сделать все возможное, чтобы отстоять честь и защитить имя. — На последних словах он запнулся, будто припоминая.

— Разумеется, — поддержал его Брунетти, — именно в этот раз.

Дольфин продолжал:

— Она сказала, что тот человек из ее отдела всегда завидовал ей из-за ее положения. — Видя замешательство Брунетти, он объяснил: — В обществе. — Брунетти понимающе кивнул. — Она долго не догадывалась, почему он так ненавидит ее. А потом он что-то натворил с документами. Она пыталась мне это объяснить, но я не понял. Он подделал документы, которые запутали дела в конторе, и взял деньги для чего-то там, а сказал на нас… — Опершись на ладони, он навалился на стол и, повысив голос, с волнением сказал: — Лоредана сказала, Дольфины ничего не делают за деньги! Деньги для Дольфинов ничего не значат.

Брунетти сделал успокаивающий жест. Дольфин вздохнул и откинулся на спинку стула.

— Мы ничего не делаем за деньги, — с нажимом сказал он. — Весь город об этом знает. Только не за деньги. Она сказала, все поверят документам и разразится скандал. Имя Дольфинов будет опорочено. Лоредана сказала мне… нет, я сам это знал: никто не может безнаказанно клеветать на членов семьи Дольфин.

— Понятно, — согласился Брунетти. — То есть вы собирались привести его в полицию?

Дольфин взмахнул рукой, отметая саму мысль о полиции:

— Нет, была затронута наша честь, и поэтому мы имели право на наш собственный суд.

— Вот как?..

— Я его знал. Иногда я заходил… туда, к Лоредане. Если она утром успевала в магазины, я относил покупки домой. Приходил и помогал ей.

Последнюю фразу он произнес с бессознательной гордостью, как отец семейства, повествующий о своих заслугах. Джованни Дольфин явно не собирался ничего скрывать. Он старался рассказывать подробно, но комиссар видел — Дольфин начал волноваться, речь его сделалась отрывистой, сбивчивой.

— Она знала, куда он идет в тот день, и сказала: ты должен пойти за ним и попробовать с ним поговорить. Я так и сделал, но он притворился, что не понимает, сказал: «Нет, я ничего не делал с документами, это был тот, другой человек». Лоредана меня предупредила, что он обязательно солжет, будто здесь замешан какой-то другой человек из отдела, где она работает. Так что я ему не поверил: ведь на самом-то деле он все это затеял нарочно, потому что ему не удалось заполучить Лоредану. Вот он ее и ревновал.

Дольфин постарался сделать «умное» лицо, и Брунетти окончательно уверился, что он повторяет выученный урок.

— Что было дальше?

— Он назвал лгуном меня и попытался толкнуть, сказал, чтобы я его пропустил. Это было там… в том доме. — Его глаза расширились — то ли от страшного воспоминания, то ли от того, подумал Брунетти, что Дольфин вынужден рассказывать о недостойном поступке. — И он… он говорил мне «ты». Знал, что я граф, и все равно обращался ко мне так! — Дольфин посмотрел на Брунетти, как будто спрашивая, слышал ли тот что-либо подобное.

Ничего подобного Брунетти, разумеется, слышать не доводилось. Он покачал головой, словно в безмолвном удивлении, и задал вопрос, который его по-настоящему интересовал:

— И что вы сделали?

— Сказал, что знаю правду: он просто хочет навредить Лоредане, потому что ревнует ее. Он снова меня толкнул. Никто и никогда не поступал так со мной!

При этих словах у Дольфина гордо засверкали глаза. Брунетти заключил, что он ждет от людей почтительности к его титулу, а вовсе не страха перед его физической силой.

— Когда он толкнул меня, я отшатнулся и наступил на трубу, которая лежала на полу. Она откатилась, и я упал. А когда встал, труба была уже в моей руке. Он стоял ко мне спиной, но Дольфин никогда не ударит человека сзади, поэтому я его окликнул. Он обернулся и поднял руку — он замахнулся на меня!

Дольфин замялся, разглядывая свои руки: кулаки сжимались и разжимались на коленях, будто жили своей, отдельной от тела жизнью.

И рассказывал он теперь не комиссару — он заново переживал сцену, которая стояла у него перед глазами.

— Потом он попытался встать. Мы находились рядом с окном, а ставни были открыты. Он открыл их, когда вошел. Он пополз к окну. Я больше не испытывал злости. Нашу честь удалось отстоять. Поэтому я подошел посмотреть, не могу ли ему помочь. Но он боялся меня и, когда я приблизился, шагнул к подоконнику и вывалился в окно. Я подбежал, я попытался схватить его! — Его длинные пальцы с плоскими, будто расплющенными, кончиками сжались, тщетно пытаясь поймать что-то в воздухе. — Но он падал, и я не смог его удержать. — Дольфин прикрыл рукой глаза. Он тяжело дышал. — Я слышал, как он ударился о землю. Такой громкий звук! И тут кто-то подошел к двери комнаты. Я очень испугался, ведь я не знал, кто это, и сбежал вниз по лестнице.

— Куда вы пошли?

— Домой. Наступило уже время обеда, а Лоредана всегда беспокоится, если я опаздываю.

— Вы ей рассказали? — спросил Брунетти.

— О чем?

— О том, что произошло.

— Я не хотел говорить. Но она все поняла, когда увидела, что я не могу есть. Мне пришлось рассказать.

— А что сказала она?

— Что очень гордится мною, — ответил он, и его глаза осветились радостью. — Сказала, что я защитил честь семьи, а то, что произошло, — просто несчастный случай. Он толкнул меня. Клянусь Богом, это правда. Он сбил меня с ног.

Джованни перевел взгляд на дверь и, нервничая, спросил:

— Она знает, что я здесь?

Брунетти отрицательно покачал головой. Тогда Дольфин поднес ко рту свою огромную ручищу и постучал пальцами по нижней губе.

— Ох, как же она рассердится! Она не велела мне идти в больницу. Сказала, это ловушка. И была права. Я должен был послушаться ее. Она всегда права. Во всем и всегда права.

Он осторожно погладил место укола.

Брунетти задумался: какую долю правды сказала своему брату Лоредана Дольфин? Теперь Брунетти не сомневался, что Росси узнал о коррупции в Кадастровом отделе. Зато комиссар сильно сомневался в том, что в этой истории была замешана честь семьи Дольфин.

— Но вам пришлось снова вернуться в тот дом? — спросил он. Его беспокоило усиливающееся возбуждение Джованни.

— Когда произошел тот несчастный случай, там был человек… ну, кто принимает наркотики. Он пошел за мной, дошел до моего дома и спросил людей, кто я такой. Они сказали ему, ведь наше имя в Венеции знает каждый. — Брунетти услышал в голосе Джованни уже знакомые горделивые нотки. — Он дождался, пока я выйду из дома, и сказал мне, что все видел. Говорил, он мой друг и хочет помочь избежать неприятностей. Я поверил ему, и мы вернулись туда вместе и стали убирать ту комнату наверху. И тут вдруг приходят полицейские. Он что-то сказал им через окно, ну они и ушли. А когда они завернули за угол, он стал говорить, что, если я не дам ему денег, он позовет полицейских обратно и покажет им комнату. И все узнают, что это сделал я.

Дольфин замолчал, ожидая реакции Брунетти.

— А потом что было? — подтолкнул его комиссар.

— Я сказал ему: у меня нет денег, я всегда отдаю их Лоредане. Она знает, что с ними делать. Конечно, дома я сказал Лоредане. И мы туда вернулись.

Неподвижно застыв на стуле, он начал раскачивать головой из стороны в сторону.

— Мы? — переспросил Брунетти и сразу пожалел и о вопросе, и о том порыве, который вынудил его задать этот вопрос.

Вопрос и тон комиссара остановили монотонные движения, и Брунетти понял, что доверие Дольфина к нему испарилось: человек-гора сообразил, что в лагере противника прибыло.

Не дождавшись ответа, Брунетти окликнул:

— Синьор граф? Вы сказали, что вернулись в этот дом не один. Кто был с вами?

Дольфин поставил локти на стол, закрыл уши ладонями и принялся вновь раскачивать головой из стороны в сторону. Злясь на себя за то, что довел психически нестабильного человека до такого состояния, Брунетти встал и, понимая, что выбора у него нет, пошел звонить сестре графа Дольфин.

Она ответила официально:

— Резиденция Дольфин.

Брунетти поморщился, как от фальшивой ноты, быстро представился и объяснил цель своего звонка. Это ее не взволновало, а может, она была хорошей актрисой, сказала только, что позвонит своему адвокату и в ближайшее время приедет в квестуру. Она не проявила ни малейшего любопытства, узнав, что ее брата допрашивают в связи с убийством. Казалось, что она отвечает на обычный деловой звонок, выясняет недоразумение по поводу лишней линии на чертеже, за который не несет ответственности. Не являясь (насколько ему было известно) потомком дожа, Брунетти понятия не имел, как такие люди относятся к убийству, в котором замешан член семейства.

Брунетти не стал попусту тратить время и обдумывать, имела ли синьорина Дольфин какое-либо отношение к такому вульгарному явлению, как разветвленная система взяточничества, которую Росси, надо понимать, обнаружил в Кадастровом отделе: ведь «Дольфины ничего не делают за деньги».

Брунетти верил в это безоговорочно. Нет, систему коррупции наверняка наладил даль Карло — даль Карло, столь художественно изобразивший недоумение в ответ на вопрос комиссара, способен ли кто-то в его отделе брать взятки.

Что именно сделал слабый, глупый, кристально честный Росси? Предъявил даль Карло улики, угрожал изобличить его или сообщить в полицию? Как бы то ни было, он сделал это при открытой двери кабинета, рядом с которым сидел цербер в юбке с кукишем на затылке и тщетной надеждой на долгожданное свидание. А Каппелли? Может, разговор с Росси по телефону стоил ему жизни?

Комиссар почти не сомневался, что Лоредана Дольфин уже натаскала братца, внушив ему, что и как он должен говорить полицейским. Недаром же она предупредила его, чтобы он не ходил в больницу: она не догадалась бы, что это ловушка, если бы не знала, каким образом у Джованни на предплечье появился тот страшный укус. А он, бедняга, настолько одержим страхом перед ВИЧ-инфекцией, что не послушался сестру и попался в капкан Брунетти.

Дольфин прекратил отвечать на вопросы, когда случайно выпалил «мы» вместо «я». Брунетти был уверен в том, кто является второй частью этого рокового «мы», но он знал, что после первого же разговора адвоката Лореданы с Джованни возможность заполнить это белое пятно будет утеряна.

Меньше чем через час зазвонил телефон, и комиссару сообщили, что пришли синьорина Дольфин и адвокат Контарини. Брунетти попросил проводить их до его кабинета.

Она вошла первой — в сопровождении дежурного офицера. За ней следовал Контарини, толстый и неизменно улыбающийся, всегда способный найти нужную лазейку, гарантирующую его клиентам выгоду от любого юридического казуса.

Брунетти не предложил руки посетителям, только привстал на стуле.

Комиссар пристально смотрел на синьорину Дольфин, которая сидела с плотно сдвинутыми коленями, не касаясь спинки стула и аккуратно сложив руки на сумочке. Она выдержала его взгляд в гордом молчании. Выглядела графиня как тогда, когда он увидел ее возле кабинета даль Карло: деловая, стареющая дама, демонстрирующая к происходящему вежливый интерес, однако уверенная в том, что никакие житейские трудности ее не касаются.

— И что у вас есть против моего клиента? — спросил Контарини, дружелюбно улыбаясь.

— На допросе, запись которого сделана в квестуре сегодня днем, брат графини признался в убийстве Франческо Росси, служащего Кадастрового отдела, где синьорина Дольфин работает секретарем, — ответил Брунетти, кивнув в ее сторону.

Контарини и бровью не повел.

— Что-нибудь еще? — спросил он.

— Он также показал, что позднее он вернулся на место преступления в сопровождении человека по имени Джино Зеччино и вместе они уничтожили следы его преступления. Зеччино впоследствии пытался шантажировать его. — Ни графиня, ни ее адвокат и тут не проявили к словам Брунетти особого интереса. — Некоторое время спустя Зеччино был найден убитым в том же здании. Рядом обнаружен труп молодой женщины, чья личность до сих пор не установлена.

Контарини, вероятно, решив, что больше Брунетти сказать нечего, поставил портфель на колени и начал рыться в бумагах. Брунетти вздрогнул: суетливые движения адвоката напомнили ему, как копался в своем портфеле Росси. Слегка пофыркивая от удовольствия, Контарини нашел искомый документ и протянул его к Брунетти.

— Как вы видите, комиссар, — сказал он, указывая на печать в верхней части документа, но не выпуская его из рук, — это свидетельство Министерства здравоохранения, выданное более десяти лет назад. — Он придвинул стул ближе к столу. Удостоверившись, что Брунетти внимательно рассматривает бумагу, он продолжил: — В нем сказано, что Джованни Дольфин… — Тут он замолчал, одарив Брунетти улыбкой акулы, готовящейся позавтракать человечинкой. И хотя ему было неудобно — текст был перевернут, — начал читать: — Человек с ограниченными возможностями, которому необходимо оказывать особое предпочтение при получении работы и к которому ни при каких обстоятельствах нельзя относиться предвзято по причине его неспособности выполнять задачи, выходящие за пределы его возможностей. — Его палец двинулся вниз по листу и дополз до последнего абзаца. — Джованни Дольфин объявляется умственно неполноценным и, следовательно, не может отвечать по всей строгости закона.

Контарини выпустил бумагу из рук и наблюдал за тем, как она скользит по поверхности стола к Брунетти. Все еще улыбаясь, он произнес:

— Это копия. Для ваших отчетов. Полагаю, вам когда-нибудь приходилось видеть такие документы, комиссар?

Все члены семьи Брунетти обожали играть в «Монополию». А вот теперь он наблюдал, как в жизни разыгрывается карточка «Бесплатный выход из тюрьмы».

Контарини закрыл портфель и встал:

— Я хотел бы увидеть своего клиента, если это возможно.

— Конечно, — сказал Брунетти, снимая телефонную трубку.

Все трое сидели молча, пока в дверь не постучал Пучетти.

— Пучетти, — обратился к нему комиссар, от взгляда которого не ускользнуло, что молодой человек запыхался, взлетая вверх по лестнице, — пожалуйста, проведите адвоката Контарини вниз, в комнату номер семь, чтобы он мог поговорить со своим клиентом.

Пучетти четко, по уставу, отдал честь. Контарини встал и вопросительно посмотрел на синьорину Дольфин, но она покачала головой и осталась на месте. Контарини произнес необходимые любезности и удалился, широко улыбаясь.

Брунетти и синьорина Дольфин остались вдвоем.

Она не торопилась начинать разговор. Обвела взглядом стены, мебель и только после этого заметила совершенно спокойным голосом:

— Теперь вы знаете, что ничего не можете с ним сделать. Он находится под защитой государства.

Брунетти выжидающе молчал: ему было любопытно, что еще она скажет.

— Что вы собираетесь предпринять? — осведомилась она наконец.

— Вы только что объяснили мне, синьорина, — ничего, — заметил он.

Они сидели как две надгробные статуи, пока, не выдержав, она не пояснила:

— Я не брата имела в виду. — Синьорина Дольфин отвела взгляд и посмотрела в окно, затем снова на Брунетти. — Я хочу знать, что вы собираетесь делать с ним.

Брунетти впервые увидел, как застывшая маска благовоспитанности дрогнула: на лице женщины читались волнение и страх. Играть с ней комиссару не хотелось, поэтому он не стал изображать непонимание.

— Вы имеете в виду даль Карло? — спросил он, не потрудившись назвать официальную должность мздоимца.

Она кивнула.

Брунетти, обдумывая ответ, представил, что могло бы случиться с его домом, если бы Кадастровый отдел был вынужден действовать в рамках закона.

— Я собираюсь отдать его на растерзание волкам, — сказал он не без тайного злорадства и сам удивился, какое удовольствие доставили ему эти слова.

Ее глаза широко открылись от изумления.

— Что вы имеете в виду?

— Я собираюсь передать его сотрудникам Корпуса финансовой гвардии. Они будут рады получить выписки из его банковских счетов, купчие на квартиры, которыми он владеет, номера счетов, на которые его жена, — последнее слово он произнес с особенным вкусом, — переводила деньги. И как только они начнут копаться в документах, да если еще гарантируют неприкосновенность каждому, от кого он получал взятки, они его уничтожат.

— Он потеряет работу, — еле выговорила она.

— Он потеряет все, — поправил ее Брунетти и выдавил угрюмую усмешку.

Ошеломленная, сраженная злобой, звучавшей в голосе комиссара, она сгорбилась на стуле.

— Хотите знать, что будет дальше?..

Брунетти все сильнее раздражался от сознания своего бессилия: независимо от того, что случится с даль Карло, он, комиссар венецианской полиции, ничего не сможет сделать ни с этой высокомерной особой, ни с ее братом. Волпато, эти стервятники, останутся на кампо Сан-Лука, а убийцу Марко никогда не найдут из-за той лжи, которую пришлось напечатать в газете, чтобы оградить сына Патты от опасности. Понимая, что синьорина Дольфин не несет никакой ответственности за последнее обстоятельство, но все еще испытывая непреодолимое желание предъявить ей счет, он продолжил:

— Газетчики — ребята дошлые, они быстро разберутся что к чему и свяжут воедино смерть Росси и гибель еще двух людей в том же самом доме. Они узнают, что имеется подозреваемый с отметинами от укуса инфицированной жертвы, который не подлежит уголовной ответственности, потому что он официально признан умственно неполноценным, и об участии в этом деле секретарши даль Карло, немолодой женщины, una zitella. — Он сам удивился тому презрению, которое вложил в слова «старая дева». — Una zitella nobile! ^{^[24]} — Он почти выплюнул последнее слово. — Которая безумно влюблена в своего босса — моложе ее, женатого человека — и которая приходится родной сестрой тому самому умственно неполноценному. Да уж не она ли стоит за убийством Росси?!

Она шарахнулась от него в неподдельном ужасе.

— И тогда журналисты придут к выводу, что даль Карло имеет непосредственное отношение к этим убийствам, и он никогда не отмоется от этого подозрения. И вы, — не аристократично ткнув в нее пальцем, воскликнул он, — вы будете причиной всего этого! Это будет ваш последний подарок главному инженеру даль Карло.

— Вы не можете так поступить, — проскрипела она срывающимся, не слушающимся голосом.

— А я никак поступать и не собираюсь, синьорина. Вы же только что поведали мне, что сделать я ничего не смогу. Но журналисты смогут. Кто знает, где эти ребята добывают свою информацию!.. И когда об этой истории расскажут газеты, вы можете не сомневаться, что люди, которые ее прочитают, поверят всему. А больше всего им понравится сообщение о zitella nobile с ее трогательной преданностью молодому мужчине. — Он перегнулся через стол и почти выкрикнул ей в лицо: — И они попросят подробностей. Они станут их смаковать!

Она, приоткрыв рот, замотала головой. Если бы он ударил ее, она перенесла бы это легче.

— Но вы не должны… вы не можете. Я — Дольфин, — пролепетала она.

Простодушная нелепость ее ответа потрясла Брунетти так, что от неожиданности он рассмеялся. Захохотал, в промежутках между приступами безудержного веселья пытаясь выговорить:

— Я знаю, знаю… Вы — Дольфин… а Дольфины… никогда ничего не делают… за деньги!

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 10 11 12 131415 Следующая ⇒