Лорел. Маркус

Лорел

Меня вызвали в кабинет директрисы, как нашалившую школьницу. Именно так я себя чувствовала, сидя в своем белом медицинском халате на жестком стуле без подлокотников у двери кабинета и ожидая, когда меня вызовут. Оттуда, где я сидела, через окно можно было увидеть край здания средней школы, где учился Энди. Как он там себя чувствует? Может, мне стоило сегодня оставить его дома? Я предупредила Энди, что, если кто-нибудь станет обзывать его или говорить что-нибудь оскорбительное, пусть он воспримет это как возможность тренировать самоконтроль. Он сказал, что обязательно попробует, но я не особенно верила в то, что он сможет не обращать внимания на оскорбления одноклассников.

Безусловно, этот вызов в кабинет миссис Террел имел отношение к Энди. Я знала, что несколько родителей звонили директору школы Энди, негодуя, что он по-прежнему ходит на занятия. Они боялись, что он, подобно другим неуравновешенным детям, может принести в школу ружье и совершить массовое убийство школьников. Я подумала, что его классный руководитель, возможно, позвонил миссис Террел с просьбой убедить меня забрать сына из школы до конца учебного года.

– Миссис Локвуд? – Стоя около двери, директриса улыбнулась.

Я прошла за ней в кабинет. Со своими скромными пятью футами и пятью дюймами я возвышалась над ней, как баскетболист.

Это был ее первый год в качестве директрисы нашей школы, и я не особенно хорошо была знакома с ней лично, хотя кое-что о ней знала. Маленькая изящная афроамериканка, выросшая на улицах Балтимора. Около сорока, докторская степень по педагогике. Несмотря на свой маленький рост, она была очень строга с детьми. Они одновременно боялись и уважали ее. И, сидя от нее по другую сторону стола, я обнаружила, что испытываю те же чувства.

– Как вы, держитесь? – спросила она.

– Стараюсь. – Я улыбнулась, пытаясь выглядеть менее настороженно, чем была на самом деле.

– Мне бы хотелось иметь постоянный контакт с вами, принимая во внимание ситуацию с вашим сыном, – сказала она, аккуратно сложив руки на столе. – Возможно, вам понадобятся отгулы или отпуск.

Я молчала, пытаясь прочесть что-либо на ее лице. На лбу были легкие полоски морщин, а в глазах – тревога.

– Это… родители пожаловались на меня или на Энди?

– Нет, – сказала она. – Я знаю, что некоторые родители из средней школы возмущались, что Энди по-прежнему посещает занятия. По поводу вас нет никаких официальных жалоб. Я просто…

– У вас есть неофициальные жалобы?

Она вздохнула:

– Жалобы – это слишком сильно сказано. Разумеется, нет никаких проблем по поводу вашей работы здесь. Дети вас обожают. – Она опустила руки на подлокотники кресла. – Но пошли разговоры. Знаете, как это бывает.

– Они не имеют права заниматься домыслами по поводу меня и моего сына, – резко сказала я, потом сложила обе руки перед собой, как будто защищаясь. – Поймите, я не всегда так безоговорочно готова защищать своего сына… Но просто… Я знаю, что Энди невиновен, и трудно мириться с тем, что… его поведение так переворачивают.

– Я вас услышала, – сказала она и взглянула через окно на здание средней школы. Мне стало интересно, о чем она в этот момент думает. – У меня тоже сын.

Я была удивлена. Мне почему-то казалось, что она не замужем.

– Я родила его в пятнадцать лет. Сейчас ему двадцать пять, и он учится в медицинском училище при университете.

– Правда? – изумилась я. Она, вероятно, с самой юности была решительным маленьким генератором, раз смогла забраться так высоко. – Как же вам удалось… – Я развела руками, как бы охватывая ее кабинет и дипломы на стенах. – Вы такая целеустремленная.

– Я еще в юности строила планы насчет своего образования, – сказала она. – Я бы сделала аборт, если бы не боялась, но, конечно, ни о чем не жалею. – Она посмотрела на карточку в рамке, стоявшую на столе, и улыбнулась. Я не могла видеть фотографию, но была уверена, что это фото ее сына. – Я была очень счастлива, – сказала она. – Моя мать и бабушка помогали с воспитанием сына, так что я смогла закончить школу. Когда он стал подростком, штат, в котором мы жили… В общем, там не особенно хорошо жилось афроамериканским мужчинам. Мой сын совсем не был паинькой, но не был и хип-хопником или наркоманом, как большинство подростков его возраста. Но копы этого, к сожалению, не знали. Они просто замели моего мальчика вместе с остальными. К тому времени я уже много зарабатывала и смогла откупиться и уехать вместе с ним. Как я уже говорила, мне повезло. – Она снова положила руки на стол и повернулась ко мне: – Я тоже была молода и делала много безответственных поступков, например забеременела в пятнадцать и… – Она кивнула в мою сторону: – Употребляла алкоголь во время беременности. Я знаю, что такое беременность и что такое гонения. Так что я пойму, если вам понадобится некоторое время не работать, пока все это не закончится.

Несколько мгновений я смотрела на директрису, чтобы понять смысл ее слов.

– Спасибо, – сказала я наконец. – Возможно, мне понадобится несколько дней, чтобы найти адвоката.

– У вас еще нет адвоката? – Она казалась удивленной.

Я рассказала ей, что звонила юристу, который обычно занимался моими делами, и он порекомендовал мне женщину в Хэмстеде, у которой, как оказалось, племянник во время пожара получил ожог. Она отказалась брать мое дело и не стала советовать мне других адвокатов. Я уже готова была обратиться к «Желтым страницам».

Миссис Террел взяла карточку и написала на обороте фамилию.

– Я точно знаю, что он занимается криминальными случаями. Его зовут Деннис Шартелл, мне рекомендовали его друзья. Правда, он живет и работает в Уилмингтоне, но, по крайней мере, сможет вам что-нибудь посоветовать.

Я встала.

– Еще раз спасибо.

Идя обратно по коридору, я сжимала в руке карточку. Я позвоню этому адвокату, Деннису Шартеллу. Он обязательно мне поможет. Он станет тем, кто остановит поток подозрений, захлестнувший моего сына.

Я в своей жизни совершала ошибки. Больше мне нельзя было подводить Энди.

Лорел

1990–1991

После того как я обнаружила, что беременна, снова появилось чувство отвращения, липкая рука депрессии схватила меня за горло, и мрачное настроение, не оставлявшее меня после рождения Мэгги, стало казаться не более чем легким моросящим дождиком. Голос в мозгу бесконечно твердил: «Ты – лгунья, неверная жена, ужасная мать». Я ненавидела себя. Я избегала всех, включая Маркуса, совсем перестала появляться в «Талосе», хотя он по-прежнему несколько раз в неделю приходил в «Сторожевой Баркас», чтобы выпить и посмотреть ТВ. Вероятно, Маркус приписал перемену в моем настроении нежеланию повторить ту ночь в его гостевой комнате.

Я скучала по нему. Он был моим лучшим другом. Моим единственным настоящим другом. Но я боялась, что если буду проводить слишком много времени с Маркусом, то расскажу ему то, чего он знать не должен.

Я понимала, что мне не стоит заводить этого ребенка, сына брата моего мужа, еще одного младенца, которого я лишу материнской ласки и заботы. Ребенка, которого я совершенно не заслуживала и который не заслужил такую мать. Но чтобы сделать аборт, следовало найти телефон клиники, записаться на прием, самой поехать в Уилмингтон, а потом еще вернуться назад. Каждый раз, начиная думать об этом, я зарывалась под одеяло и плакала до тех пор, пока не засыпала.

Однажды днем, лежа в постели, я ощутила трепет птичьих крыльев между пупком и тазовой костью. Всего лишь быструю легкую пульсацию, но она испугала меня. Неужели дела зашли так далеко? Это ощущение, в конце концов, заставило меня вылезти из постели и позвонить в женскую консультацию.

– Когда у вас были месячные? – спросила меня женщина по телефону.

Я посмотрела на календарь, висевший на стене в кухне. На нем был май, хотя я точно помнила, что мы с Маркусом были вместе в марте.

– Не знаю, – призналась я. – Возможно, два или три месяца назад.

Она записала меня на следующий день. Перед клиникой на мостовой стояла кучка протестующих – человек десять или двенадцать. Они держали плакаты, которые я не разглядела, когда парковала машину.

«Ты должна это сделать», – твердила я себе.

Я чувствовала на себе голодные взгляды протестующих, как будто они ждали, когда я выйду из машины. Я открыла дверцу, потом, стараясь не шуметь, захлопнула ее за собой и стала двигаться к двери клиники.

– Не убивай своего ребенка! – скандировали они, когда я шла мимо. – Не убивай своего ребенка!

Одна женщина ткнула плакатом прямо мне в лицо, так что пришлось отскочить влево, чтобы не налететь на него. На полпути к зданию клиники ко мне подошла молодая женщина.

– Я буду вас сопровождать.

Она улыбнулась и взяла меня за руку. Войдя внутрь, я оказалась в приемной, где за стеклянным окошком сидел консультант. Я подумала: интересно, стекло пуленепробиваемое или нет. А что, если сегодня клинику будут бомбить? Эта мысль меня ничуть не огорчила. Я даже была бы не против стать единственной жертвой атаки. Не трогайте ни ту девушку, которая меня встретила, ни персонал, ни пациентов. Возьмите только меня.

Регистратор дал мне дощечку с зажимом и брошюры, которые надо было прочесть, а также бумаги, которые следовало заполнить. Я нашла себе место и стала заполнять анкеты. Закончив, я начала разглядывать сидевших рядом женщин. Одна девочка-подросток поймала мой взгляд и ответила таким злобным и одновременно испуганным взглядом, что я опустила глаза и стала разглядывать свои руки. Я больше ни на кого не смотрела, пока медсестра не принесла мне бумажный стаканчик и не указала на кулер, стоявший в углу приемной.

– Вам надо выпить воды для того, чтобы сделать сонограмму.

Я встала.

– Сонограмму? – переспросила я, посмотрела на нее и прошептала: – Я пришла делать аборт.

– Нам надо знать, какой у вас срок, чтобы назначить соответствующую операцию, – сказала она.

Я пила воду, стакан за стаканом, пока не решила, что мой мочевой пузырь сейчас лопнет. Наконец меня провели в гардеробную, где я переоделась в тонкий желтый халат, и заставили помочиться. Когда меня положили на стол для обследования, я в первый раз заметила, что мой живот округлился – небольшой холмик над плоскостью тела. Я снова почувствовала странное трепетанье крыльев.

– Ну, здравствуйте!

Лаборантка, женщина с коротким ежиком темных волос, быстро вошла в комнату, неся заполненные мною бумаги.

– Как вы сегодня?

– Нормально, – сказала я.

Не останавливаясь, она взяла тюбик с гелем и стала намазывать им мой живот. Экран для сонограммы она повернула к себе и приложила датчик к моему животу.

– Мммм, – сказала она. – Около восемнадцати недель. Хотите посмотреть?

– Восемнадцать недель? – Я не верила своим ушам. Неужели та ночь с Маркусом была так давно? – Какое сегодня число?

Ее взгляд стремительно перенесся с экрана на меня.

– Что вы имеете в виду?

– Сегодня. Какое сегодня число?

– А, двадцать первое июля. Хотите посмотреть сонограмму? – спросила она опять.

Я отрицательно покачала головой. Нет. Я все еще никак не могла поверить в то, что уже кончается июль, а мне почему-то казалось, что еще июнь. Я приложила руку ко лбу и хорошенько потерла его.

– Ничего не понимаю. – Я совершенно забыла, что говорю вслух.

– Бывает. – Лаборантка выключила ультразвуковой аппарат и вытерла салфетками гель с моего живота. – Иногда беременность совсем не ждешь. Для этого у нас имеются консультанты, чтобы вы все поняли и обдумали. – Она подала мне руку, помогая сесть. – Вы можете опорожнить свой мочевой пузырь в туалете налево по коридору. Потом переодевайтесь и идите в первую комнату налево. Консультант поговорит с вами насчет аборта. При сроке в восемнадцать недель это будет двухдневная процедура. И вам обязательно надо будет иметь сопровождающего, чтобы каждый день отвозить вас домой.

В туалете я вдруг расплакалась. Я чувствовала себя совершенно одинокой. Я знала, что аборт на сроке в восемнадцать недель – это двухдневная процедура. Я сама была медицинским работником и понимала, какими могут быть последствия. Своим затуманенным алкоголем и депрессией мозгом я надеялась, что срок не так велик и что аборт будет легким. Но меня расстроила не сложность аборта или моя неспособность обеспечить сопровождающего. Просто я ясно вспомнила восемнадцатинедельную сонограмму Мэгги. Она сосала большой палец. Крутила сальто. Махала Джейми и мне. В тот день медсестра сказала нам, что это девочка. Она была такой живой и настоящей. Такой красивой. Нежный маленький комочек, в который мы вложили наши мечты, надежды и любовь.

Войдя в кабинет консультанта, я села напротив женщины с коротко остриженными седыми волосами, широкими седыми бровями и густым загаром.

– Вам холодно? – Она смотрела на меня с неподдельным сочувствием, и я поняла, что вся дрожу.

– Просто нервничаю, – сказала я. Я сжала зубы, чтобы они не стучали.

Она пододвинула свой стул к моему.

– Лаборантка, которая делала вам сонограмму, сказала, что вы удивлены такому большому сроку вашей беременности.

Я кивнула.

– Я не собираюсь делать аборт, – сказала я. – Из этого я могу сделать заключение, что мне необязательно разговаривать с вами.

– Это ваше право, – сказала она. – Что заставило вас изменить свое решение?

Я сцепила руки на коленях.

– Потому что я помню сонограмму моей дочери в этот… в восемнадцать недель, и я не могу… не в состоянии делать аборт, когда ребенок уже настолько развит.

– А, – сказала она. – Понимаю. У вас, должно быть, были очень неоднозначные чувства насчет вашей беременности, раз вы ждали так долго.

Я кивнула, думая о небольшом торговом центре, который я видела по дороге в Уилмингтон. Я могла бы остановиться там и купить вайн-кулер по дороге домой.

– Вас поддерживают дома? – Она посмотрела на мой безымянный палец. – А ваш муж? Он хочет, чтобы вы делали аборт?

– Он не знает, что я беременна, – призналась я.

– Это его ребенок? – мягко спросила она.

«Не твое дело», – подумала я, но помотала головой.

– Что вы собираетесь делать? – спросила она.

– Не знаю, – прошептала я.

Она посмотрела на мои бумаги, которые лежали перед ней на столе.

– Вы живете на острове Топсейл? Я могу направить вас к терапевту в Хэмстеде, – сказала она. – Вам нужно будет принять непростые решения, поэтому необходима помощь.

Я опять кивнула, хотя знала, что не пойду ни к какому терапевту. Я боялась, что если буду всюду ходить, то закончу свои дни в психушке. Консультантка написала на карточке имя и номер и протянула ее мне.

– Если вы уверены, что не хотите делать аборт, пожалуйста, прямо сейчас зайдите к акушерке, чтобы начать предродовую подготовку, – сказала она.

– Хорошо.

– И еще одно. – Она наклонилась вперед, изучающе глядя на меня из-под седых бровей. – Сопровождающая сказала мне, что, по ее мнению, сегодня утром вы выпили.

Я открыла рот, чтобы запротестовать, но была слишком обессилена. Я опустила взгляд на свои пальцы, сжимавшие карточку, которую она мне дала.

– Алкоголь отравляет вашего ребенка, – сказала она.

– Я пью только вайн-кулеры.

– В них столько же алкоголя, сколько в пиве.

Я покачала головой:

– Нет, это не так. На пиве написано, что его не следует пить во время беременности, а на вайн-кулерах ничего такого нет.

– А надо бы написать. В данный момент там нет такой надписи, но поверьте мне, там содержится такое же количество алкоголя, как и в пиве.

Я подумала, что она не права или просто пугает меня. Скорее всего, вайн-кулеры, которые я любила, просто не содержат столько алкоголя, чтобы это могло мне повредить.

– Понятно, – сказала я, чтобы остановить лекцию.

– Хотите, я найду отделение общества анонимных алкоголиков, ближайшее к вашему дому?

– Я не нуждаюсь в обществе анонимных алкоголиков. – Я почувствовала, что мои щеки заливает румянец.

Однако ее слова произвели на меня шоковое впечатление. Настолько шоковое, что по дороге домой я не стала останавливаться, чтобы купить вайн-кулер. В «Сторожевом Баркасе» я нашла остатки витаминов, которые принимала, когда была беременна Мэгги, и проглотила одно драже. Когда я открыла холодильник, перед моими глазами предстали сок трехнедельной давности и шесть упаковок вайн-кулера, которые я купила накануне. У меня просто не оказалось выбора.

Я хранила свой секрет еще две недели. Я попыталась сократить поглощение вайн-кулеров и потерпела неудачу. Но принуждала себя больше есть и принимать витамины. Я не посещала доктора и попросила Джейми не привозить больше Мэгги, сказав ему, что плохо себя чувствую, что, в общем, было правдой.

Сара так погрузилась в заботы о своем маленьком Ките, что теперь редко появлялась у меня, и это было облегчением. Маркус все еще ненадолго заезжал, и тогда я надевала свободные летние платья. Я была плохой собеседницей, поскольку думала только о своих проблемах. Я знала, что буду рожать ребенка, но сомневалась, что смогу воспитать его. Хорошо бы уехать куда-нибудь, родить там ребенка и отдать его на усыновление.

Однажды вечером, когда шла уже двадцать первая неделя моей беременности, приехал Маркус. Мы неплохо проводили время – выпивали, ели пиццу и смотрели ТВ. Потом он понес в кухню грязные тарелки, а я последовала за ним с пустыми бутылками.

– Ты выглядишь беременной в этом платье, – поддразнил он меня.

Я была слишком удивлена, чтобы говорить, и наши глаза внезапно встретились.

Он подошел, дотронулся до моего живота и отдернул руку.

– Господи!

– Это от Джейми, – быстро сказала я.

– От Джейми? – воскликнул он, как будто был поражен мыслью, что я могла спать с Джейми во время нашего раздельного проживания.

– Это произошло в ту неделю, когда он и Мэгги жили здесь, – сказала я. – Помнишь? Когда Сара родила ребенка.

– А он знает?

Я покачала головой:

– Я еще не решила, что буду делать.

– Похоже на то, что уже решила. Почему ты не сделала аборт?

Я потерла глаза, внезапно почувствовав страшную усталость.

– Не надо задавать таких трудных вопросов, – пробормотала я и направилась в гостиную, чтобы снова усесться перед телевизором.

Он последовал за мной.

– Что в этом трудного?

– Я потеряла уйму времени, – сказала я. – Теперь мне надо решить, стоит ли уехать отсюда, родить ребенка и отдать его на усыновление.

Он покачал головой:

– Тебе надо все рассказать Джейми.

Я вздохнула, безвольно уронив голову на подлокотник кушетки.

– Я знаю.

Все это время в глубине души я знала, что никуда не уеду, и не потому, что чувствовала какую-то особую связь с ребенком, которого носила, а потому, что не ощущала в себе энергии решить, куда ехать.

Он опустился на кушетку на некотором расстоянии от меня.

– Почему ты думаешь, что этот ребенок от Джейми, а не от меня?

– Потому. – Я подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза. – Потому что я так решила.

Джейми и Мэгги вернулись в «Сторожевой Баркас», когда я была на седьмом месяце беременности. Джейми злился на себя за порванный презерватив, как будто это была его вина. Он говорил, что ему следовало, во-первых, проверить срок годности, а во-вторых, не заниматься со мной любовью, когда я нахожусь в такой депрессии. Он хотел заботиться обо мне, сказал он, и был расстроен, что я не сразу сказала ему о своей беременности. Я беспокоилась оттого, что у меня был срок на две недели больше, чем я сказала Джейми. Но я надеялась, что ребенок появится на две недели позже, и будет казаться, что роды прошли вовремя. Мэгги было два с половиной, и она говорила, как заведенная. Я не понимала большую часть того, что она лепечет, и Джейми служил мне переводчиком, хотя я сама изо всех сил пыталась понять ее бессмысленный лепет.

– Извини, детка, – приходилось постоянно говорить. – Не могла бы ты повторить еще раз?

И когда она повторяла свои высказывания, а я по-прежнему не понимала, что она имеет в виду, она начинала громко плакать от огорчения. Джейми же мог бесконечно слушать ее непонятные речи. Это было обидно, как будто они оба владели каким-то секретным языком, смысл которого был мне недоступен.

Казалось, Джейми понимал, что не стоит оставлять меня с ней одну, и нанял женщину, чтобы она сидела с Мэгги, когда он работает в конторе, и по утрам в воскресенье, когда он в церкви. Он ушел из добровольной пожарной дружины, так что его больше не вызывали из дома в любое время суток.

Хотя я была двумя руками за приглашение няньки, мне совсем не нравилось, что вместе со мной дома находится малознакомая женщина средних лет. Я чувствовала, что она осуждает меня. Я была уверена, что мои натянутые отношения с ребенком не являются для нее секретом. Джейми сказал ей, что, по предписанию доктора, в оставшиеся месяцы беременности мне надо как можно больше отдыхать, чтобы мое самоустранение от воспитания ребенка и постоянный сон не показались ей странными. Но я чувствовала себя лишней в своем собственном доме. Поэтому почти все дни я проводила в «Талосе». Я спала на кушетке Маркуса, смотрела телевизор и пила вайн-кулеры, чего не могла делать дома. Я нуждалась в них все больше.

Вследствие чего я оказалась пьяной, когда начались схватки, а произошло это на три недели раньше реального срока и на целых пять недель раньше вымышленной даты, о которой я сказала Джейми. И именно поэтому я позвонила Маркусу, чтобы он отвез меня в родильное отделение больницы, не желая, чтобы меня видел Джейми, пока я не протрезвею.

Энди было всего десять часов от роду, когда ко мне в палату вошла представительница социальной службы. Джейми сидел на стуле около кровати и говорил мне, что хочет назвать ребенка Эндрю в честь своего отца, а я думала: «Мне совершенно все равно, как мы его назовем». Единственное, чего я хотела, – это чтобы от меня отстали и дали заснуть.

Когда социальная служащая, чье имя я немедленно забыла, села на стул около моей кровати, на ее лице можно было прочесть десять процентов жалости и девяносто – снисхождения. Она стала задавать мне вопросы, на которые я не удосуживалась отвечать. Мне было все равно, что она обо мне подумает. Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как нахмурился Джейми, недовольный моим поведением.

– Ваш ребенок родился преждевременно, но, даже принимая это во внимание, его вес меньше, чем должен быть, – сказала она. – Он прошел недостаточное внутриутробное развитие.

Не открывая глаз, я пыталась сообразить, не навело ли Джейми то, что она говорит, на сомнения в собственном отцовстве. Но слова и недели перемешались в моем мозгу, и я не могла их распутать.

– Именно из-за этого меня вызвали в родильное отделение, а еще потому, что, когда вас привезли, вы находились в состоянии алкогольного опьянения.

– Я до сих пор не могу в это поверить, – сказал Джейми.

Господи, как же он достал меня со своими упреками!

– У вас то, что мы называем двойным диагнозом, – сказала социальная служащая.

– Что это значит? – спросил Джейми.

– Первая проблема – злоупотребление алкоголем.

Я открыла глаза, но только чтобы уставиться на нее.

– Когда вас привезли, уровень алкоголя в крови был 0, 9 промилле, – продолжала социальная служащая. – Мужчина, который вас привез, – ваш деверь, кажется. Так вот, он сказал, что вы злоупотребляли алкоголем в течение всего периода беременности.

Чертов Маркус! Какое он имел право говорить им обо мне хоть что-то?

– Возможно, она и на самом деле пила на раннем этапе, – наивно сказал Джейми. – Мы жили порознь. Но в последние два месяца я находился дома, и она ничего себе не позволяла, кроме, пожалуй, одного случая. – Я увидела огонек догадки в его глазах. – Ты что, выпивала днем у Маркуса?

– Только вайн-кулер, – сказала я.

– Ох, Лорел.

Я не поняла, разочарование или отвращение прозвучало в его голосе.

– Вторая часть диагноза – послеродовая депрессия, – продолжала социальная служащая. – Я разговаривала с медсестрой, которая беседовала с вами, мистер Локвуд. Похоже, что эта проблема существовала у вашей жены со времени рождения первого ребенка.

Джейми посмотрел на меня:

– Наконец-то стало ясно, что творилось с тобой все это время.

Я знала о послеродовой депрессии, но то, что происходило со мной, было гораздо хуже, чем эта самая депрессия. Я представляла себе, как втыкаю нож в сердце собственного ребенка. Какая тут депрессия!

Социальная работница сказала:

– Вы, должно быть, после рождения дочери чувствовали себя довольно одиноко.

В моей памяти мгновенно ожили недели после рождения Мэгги, когда она непрерывно кричала, а мне не к кому было обратиться. Я хотела ответить, но ком в горле помешал говорить.

– Ваш деверь сказал, что раньше вы почти не пили, – сказала она. – Вероятно, после рождения дочери вы так плохо себя чувствовали, что стали употреблять алкоголь для того, чтобы заглушить боль.

В это мгновение мне захотелось напиться, как никогда.

– Врачи центра интенсивной терапии новорожденных говорят, что у ребенка могут быть проблемы, вызванные вашим алкоголизмом.

Внезапно я почувствовала тревогу.

– Какие проблемы?

– Его маленькие размеры, скорее всего, связаны с тем, что вы злоупотребляли алкоголем, – сказала она. – Количество баллов по шкале Апгар[9] у него очень низкое. К счастью, нет поверхностных изъянов, которые мы часто видим у новорожденных с внутриутробным алкогольным синдромом. Однако имело место дыхательное угнетение, большее, чем ожидается у недоношенного ребенка этого срока беременности. Часто в подобных случаях бывает задета центральная нервная система. Возможно ухудшение умственных способностей. Пока еще слишком малый срок, чтобы определить степень серьезности нарушений и есть ли они вообще.

Я внутренне заледенела. Что я наделала? Своими действиями нанесла огромный вред человеческому существу. Искалечила собственного ребенка.

– Джейми, прости меня, – сказала я. – Это ужасно.

Он отвернулся, и я поняла, что на этот раз он долго меня не простит. Но я не могла его винить.

– Он… – Я попыталась представить себе ребенка, которого только мельком видела в родильной палате. – Он страдает?

– Трудно сказать, как чувствуют себя новорожденные, – сказала она. – Все, что вам нужно знать, – это то, что Эндрю сейчас находится под опекой социальных служб. Когда он будет готов к выписке из больницы, то будет передан в семейный приют и пробудет там до тех пор, пока мы не сможем дать оценку вашей домашней ситуации.

– Что? – вскрикнул Джейми. – Мы сами прекрасно сможем позаботиться о нем. – Он не смотрел на меня. – По крайней мере, я смогу.

– Социальные службы проведут анализ, – сказала она. – Вы наняли няню для вашей дочери, это правда?

Джейми кивнул.

– Она обратилась в социальные службы, когда Лорел рожала. Она выразила огорчение, что в вашем доме нет подходящих условий для младенца.

– Эта женщина меня ненавидит, – сказала я.

Я даже не могла вспомнить ее имени.

– Принимая во внимание ее обращение, – продолжала социальная работница, – а также злоупотребление алкоголем и слабое здоровье Эндрю, мы должны позаботиться о нем. А это означает помещение в семейный приют после того, как его выпишут из родильного отделения.

– Когда мы сможем забрать его домой?

– Самый лучший способ получить его назад – пройти реабилитационную программу. Это можно сделать в Уилмингтоне, тамошняя программа специально разработана для женщин с двойными диагнозами, как у вас. Это, правда, дороговато, но…

– Деньги не имеют значения, – прервал ее Джейми.

Я была напугана.

– Джейми, пожалуйста, не дай им упрятать меня под замок!

– Это все совершенно добровольно, Лорел, – сказала соцработница. – Но я очень рекомендую вам пройти этот курс, если вы, конечно, хотите снова получить опеку над своим ребенком.

– Пожалуйста, поезжай в реабилитационный центр, – сказала Сара, наклоняясь к моей кровати. Она приехала ко мне в родильное отделение и велела Джейми сделать перерыв. Когда она села около меня, первыми ее словами были: «пожалуйста, сделай это для своей семьи, если не хочешь делать для себя».

– Лучше бы вы все оставили меня в покое, – сказала я.

Мои нервы были на пределе. Я была готова на кого-нибудь наброситься.

Сара откинулась на спинку стула, а я отвернулась к окну и стала смотреть на темнеющее зимнее небо. Ее молчание длилось так долго, что я подумала, что она оставила мысль о моей реабилитации. Я услышала, как она заерзала на стуле, и решила, что она уже собирается уходить, но Сара снова наклонилась ко мне.

– Я помню эту женщину, – медленно произнесла она. – Я видела ее несколько лет назад в маленькой церкви, которую построил ее муж. Ее муж стоял на амвоне и говорил с людьми, а эта женщина… она смотрела на него, как на бога. Я помню, что наблюдала за ней с завистью и спрашивала себя: откуда берется такая любовь?

Мне хотелось попросить ее заткнуться, но рот как будто склеился. Я смотрела в окно на видневшуюся вдали водонапорную башню, а Сара продолжала говорить:

– Этот человек спросил собравшихся, где они чувствовали Бога эти несколько дней, и, когда никто не ответил, женщина встала, потому что она любила своего мужа так сильно, что не хотела видеть его поражения. И она стала рассказывать, что видела Бога, когда прошлой ночью стояла под звездами. Она сказала, что была переполнена красотой мира.

Я повернулась к ней:

– Ты все еще помнишь это?

– О да, – сказала Сара. – Я восхищалась той женщиной. Восхищалась и завидовала ей.

– Куда… – Мой голос подчинялся мне с трудом. – Куда она девалась?

– Она утонула в бутылке спиртного, – резко проговорила Сара. – Ее муж хочет, чтобы она вернулась. Ее детям нужно, чтобы она вернулась.

– Мэгги все равно. Она ненавидит меня.

– Ей нет еще трех лет! – Голос Сары окреп. – Она не умеет ненавидеть, Лори. Она просто тебя не знает. Она не доверяет тебе.

Я покачала головой:

– Сейчас я хочу только одного – выпить.

Внезапно Сара сжала мое запястье. Я удивленно посмотрела на нее, стараясь выдернуть руку, но она держала ее крепко.

– Ты стала эгоистичной, самовлюбленной дрянью. – Она смотрела прямо мне в глаза, и никуда нельзя было спрятаться от этого взгляда. – Я понимаю, у тебя шалят гормоны, у тебя депрессия. Но ты можешь вылечиться, если захочешь, Лорел. Ты – единственная, кто может помочь самой себе.

Именно гнев Сары, а не просьбы Джейми толкнули меня к реабилитации. Я пошла туда не для того, чтобы вернуть своего ребенка, я была уверена, что ему будет лучше без меня. Но Сара заставила меня вспомнить ту счастливую, довольную собой и достойную уважения женщину, которой я когда-то была. Если есть хоть какой-то шанс, я должна снова стать такой, как прежде.

Реабилитационный центр располагался в буколически красивом, тихом местечке, так что никто бы не догадался, какая напряженная работа шла в его четырех зданиях. Вначале мне было ненавистно все: навязанный распорядок, пища, физические упражнения, групповые собрания и назначенный мне индивидуальный терапевт. Я была окружена алкоголиками и психами, с которыми у меня не было ничего общего. Посещать меня не разрешали никому, даже Джейми. Они давали мне прозак, от которого я отказалась пару лет назад. Я пробыла там целый месяц, прежде чем начала чувствовать перемены в себе. Во время сеансов терапии я начала плакать и выплакивала реки слез, которые накопились внутри меня еще со времени смерти моих родителей много лет назад. Я вспоминала слова Джейми, сказанные так давно: «Если ты не разберешься со своими проблемами, они вернутся, чтобы прикончить тебя позднее». Может, именно это и случилось со мной?

В один памятный для меня день я впервые рассмеялась над какой-то рекламой по телевизору, и это поразило меня, как гром среди ясного неба. Я не могла вспомнить, когда в последний раз смеялась.

Как-то утром, после двухмесячного прохождения программы по реабилитации, я проснулась в состоянии беспокойства. Я беспокоилась о Мэгги и Джейми. Беспокоилась о своем новорожденном сыне, чье личико я уже почти забыла. Я мечтала поскорее увидеть его и обнять. У меня было его фото, которое Джейми сделал еще в роддоме. Днем я носила его в кармане, а вечером клала на ночной столик. Темноволосый младенец величиной с ладонь лежал в инкубаторе, головка отвернута от камеры, а вокруг провода и трубки – больше, чем можно сосчитать. Я знала, что теперь он находится в семейном приюте, и молилась, чтобы он был окружен любящими людьми. Я испытывала незнакомое желание заботиться о нем, Мэгги и Джейми. И не менее странное желание заботиться о себе самой.

К тому времени я уже запомнила имена всех алкашей и психов и поняла, что они не так уж сильно отличаются от меня. Некоторые потеряли своих детей навсегда. Я не допущу такого развития событий. Я буду бороться за свое здоровье, а потом буду бороться за то, чтобы вернуть своего ребенка. И когда он снова окажется со мной, я никуда и никогда его не отпущу.

Мэгги

Бен приподнялся, опираясь на локти, и чиркнул спичкой, чтобы зажечь сигарету с марихуаной, которую держал во рту. Короткая вспышка осветила темные волосы у него на груди. Я положила руку ему на живот и провела щекой по груди. Иногда я не могла подобраться к нему так близко, как хотела. Даже когда он входил в меня, этого было недостаточно. Что со мной творилось? Он и так давал мне так много, а я все равно хотела большего, хотя и не знала, чего именно.

Он поднес сигарету к моим губам. Я втянула дым в легкие и держала его так долго, как только могла, а потом выдохнула ему в шею.

– Я беспокоюсь об Энди, – внезапно сказал он.

– Я тоже.

Я знала, что мама до сих пор переживает, что мы дали копам не ту одежду. Мне хотелось рассказать об этом Бену, но я знала, что этого делать нельзя. Меня просто распирало желание хоть кому-то сообщить о том спонтанном решении, которое приняли мы с мамой. О таинственной мгновенной связи между нами. Сколько же вещей я хотела сказать Бену, но не могла.

– Все сразу же отвернулись от него.

– Но ты ведь не отвернулась. И я не отвернулся. И я уверен, что твоя мама тоже.

– Но ведь это совсем другое.

Бен сделал еще одну затяжку.

– Для твоей мамы Энди – свет в окне, – сказал он, выдохнув дым. – Я это заметил еще тогда, в бассейне, когда она дала мне письменные инструкции, как надо себя с ним вести.

Он рассмеялся. Моя голова затряслась на его груди.

– Да, она такая.

– Но тебя она не особенно балует.

– Вообще-то мне уже семнадцать.

– А было ли это вообще? – спросил он. – Она когда-нибудь заботилась о тебе так, как заботится об Энди?

Я почувствовала неожиданную боль.

– Я никогда не нуждалась в том, чтобы обо мне заботились так, как об Энди.

– Всем нужна забота.

– Поэтому я выбрала тебя, – сказала я.

Он промолчал, а боль все распространялась у меня в груди. Он снова поднес сигарету к моим губам, но я покачала головой. Я чувствовала тошноту. Надо сменить тему разговора. Его дочка. Он любил говорить о ней. Я могу спросить, когда он увидится с ней снова. Я уже открыла рот, но внезапно его рабочий пейджер стал издавать тревожные звуки из-под груды одежды на полу.

Бен вскочил на ноги.

– Ты встанешь? – спросил он.

Он уже натягивал майку.

Я вытянулась под одеялом.

– Я еще немного побуду здесь.

Широкое окно напротив кровати было полно звезд. Я могу выйти на двор и попытаться установить контакт с отцом. Прошло так много времени с тех пор, как мы контактировали в последний раз, и все эти разговоры о том, что кто-то должен заботиться обо мне, уже реально достали.

– Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь ночью одна.

Он даже не подозревал, как часто я приезжала сюда одна.

– Со мной все будет в порядке.

Я слышала, как он идет через гостиную и коридор. Потом хлопнула входная дверь. Я услышала глухой звук, когда он соскакивал с высокой ступеньки на песок. Напряглась, чтобы услышать, как отъезжает его машина, но снаружи было тихо. Должно быть, он припарковался слишком далеко от дома.

Перед тем как уйти, он скрутил мне косяк. Я сжимала его губами, не затягиваясь, а сама в это время натягивала джинсы и топ. Я задула свечи, потом вышла из дома и села на мое любимое место на краю настила. Я бросила сигарету на песок. Расточительство, как сказал бы Бен.

Закрыв глаза, я глубоко вдохнула соленый воздух и попыталась успокоиться.

По крайней мере, теперь пожары больше не пугали Бена, и он с удовольствием ехал в пожарное депо. Теперь он не уволится оттуда.

Престань думать!

Я сделала еще один глубокий вдох, и мой мозг был уже почти готов к восприятию, когда в памяти неожиданно всплыли фотографии с похоронной службы.

Я застонала.

– Папа! – прошептала я в отчаянии. – Пожалуйста, приди ко мне. – Что, если он тоже был не в состоянии настроиться, как и я? Может быть, он ждал по ту сторону сознания, когда успокоятся мои мысли и он сможет прорваться ко мне. А может, я не оправдала его ожиданий, как не оправдывала ожиданий всех остальных.

Мне показалось, что внутри дома раздался какой-то шум. Я наклонилась к двери, но смогла услышать только плеск волн.

Луч света осветил ограду рядом со мной. Ошеломленная, я вскочила на ноги.

– Мэгги?

Женский голос. Я почувствовала себя такой незащищенной. Хорошо хоть, успела выбросить косяк.

Я попыталась защититься от луча света рукой, чтобы увидеть, кто это направляет его на меня, но не смогла этого сделать. Голова закружилась оттого, что я слишком быстро вскочила на ноги, и я ухватилась руками за перила.

– Вы кто? – крикнула я.

– О боже, вот это да!

Дон. Она распахнула дверь. Луч ее фонарика слепил меня по-прежнему.

– Что вы здесь делаете? – спросила я, отступая назад и пытаясь прикрыть глаза рукой.

– Я могу задать тебе тот же вопрос.

Откуда она узнала? Луч света по-прежнему слепил меня. Надо что-то делать, необходимо освободиться от этой пытки. Я протиснулась в дверь, но она вошла в дом вслед за мной.

– В этом доме я жила, когда была маленькой. – Мой голос дрожал. – Иногда я захожу сюда. Я как раз собиралась уезжать.

Дон с помощью фонарика исследовала кухню и гостиную. Я смогла заметить, что ее волосы стянуты в конский хвост, а на лбу – глубокие морщины. Она молча села на подлокотник кушетки и положила фонарик на пол, направив свет в угол комнаты. Мне надо было забрать из спальни свою сумочку, чтобы поскорее убраться восвояси. Но что, если она последует за мной и увидит неубранную кровать? Она дагадывается, что я здесь делала? Но что она делает здесь?

Я вынула из бара бутылку с водой и заговорила, чтобы прервать молчание:

– Я, к сожалению, не успела позвонить вам насчет сбора средств – ждала, пока будут проработаны все детали. Мы собираемся провести массовое мероприятие в средней школе, с…

– Почему здесь был Бен? – спросила она.

– Бен? Почему вы решили, что он был здесь?

– Не прикидывайся идиоткой, – сказала она. – Неужели ты думаешь, что я случайно попала сюда? Я ехала за ним. Хотела знать, куда он исчез, почему не появлялся столько ночей без всякого объяснения. Когда я увидела, что он вышел из этого коттеджа, то решила посмотреть, что его сюда так привлекает? Теперь понятно, в чем дело.

Я открыла бутылку воды и сделала глоток, чтобы иметь время собраться с мыслями.

– Мы иногда встречаемся здесь, чтобы поговорить о соревнованиях по плаванию, – начала я.

– Ничего лучше не придумала?

– Дон, это не то, что…

– Не надо лечить меня этой чепухой. – Ее голос звучал грубо. Она была совсем не похожа на ту Дон, которую я знала. – Как долго это у вас продолжается?

Я вздохнула. Почувствовала, как ссутулились мои плечи.

– Недолго.

– Не могу поверить, что он обманывает меня с малолеткой. Какая мерзость!

– Он не обманывает вас.

– А как ты это называешь?

– Вы ведь просто друзья.

– Это он тебе такое сказал?

Я боялась навлечь на Бена еще больше неприятностей, соврав что-нибудь, но так волновалась, что не могла придумать нормальную отмазку.

– Я знаю, что, когда он только заселился к вам, он… вы оба… вы спали вместе, и я знаю, что вы надеялись стать больше, чем друзьями, но…

– Вот сукин сын. – Она потерла шею. – Я думала, что он другой, а он, оказывается, такой, как все остальные. Ему нравится получать адреналин, делая что-нибудь запрещенное за закрытыми дверями. С упругим детским телом. – Она протянула ко мне руку.

– Бен совсем не такой.

– Только не надо мне рассказывать про то, что Бен «совсем не такой», – резко проговорила она. – Я живу с ним, детка, и знаю его лучше, чем когда-нибудь узнаешь ты.

Я крутила в руках бутылку из-под воды, испуганная ее злобой и тем, что она может рассказать кому-нибудь о нас с Беном.

– Твоя мама об этом знает? – Дон как будто читала мои мысли. – Она может привлечь его за половую связь с лицом, не достигшим совершеннолетия.

– Но мне ведь больше шестнадцати лет.

Она злобно рассмеялась.

– Ты все рассчитала, как я посмотрю. Ты что, не понимаешь, что это аморально, когда двадцативосьмилетний мужчина спит с семнадцатилетней девчонкой?

– Возраст ни о чем не говорит, – сказала я и покраснела.

– А еще аморально спать одновременно с двумя женщинами и обманывать обеих.

– Вы для него вчерашний день! – проговорила я жестко, но она это заслужила.

Она уставилась на меня, потом расхохоталась.

– Ничего, я ему еще устрою! – Она склонила голову набок. – Он у тебя первый?

– Не ваше дело.

– Бьюсь об заклад, что первый. Мужчины любят это, правда? Полакомиться клубничкой.

– Не смейте так говорить о нем! Не смейте смешивать его со всеми неудачниками, которые у вас были.

– Твоя мама знает, что ты куришь травку?

– Что?

– Только не надо разыгрывать святую невинность. Тут все ею провоняло.

Так, теперь у нее есть еще одна улика против меня. Я судорожно сжимала и разжимала бутылку из-под воды.

Внезапно Дон встала. Когда она заговорила снова, у нее уже был совсем другой голос. Она рычала, как тигрица.

– Держись подальше от моего парня, девочка. – Она подобрала фонарь и направилась к двери. – Если ты этого не сделаешь, я скажу твоей маме, чем ты здесь занимаешься. А у нее и так достаточно поводов для огорчений. Ведь ты не хочешь огорчить ее еще больше, а, детка?

Я изо всех сил швырнула в нее бутылку с водой, сама не понимая, что делаю. Она ударила Дон по шее, та издала хриплый крик и уронила фонарик.

– Тварь!

– Извините! – Я прижала ладони к лицу. – Я не хотела, Дон! Правда!

Она подняла фонарик. Я решила, что она сейчас бросится на меня, но Дон открыла дверь и выскочила из дома. Я услышала скрип досок и ее глухой прыжок на песок.

Захлопнув входную дверь, я задвинула засов. Потом вынула телефон и набрала номер Бена. Он не отвечал.

Дрожащими руками я написала сообщение:

«Д знает».

Лорел

– Садитесь, пожалуйста.

Деннис Шартелл провел меня в свой кабинет и жестом указал на один из кожаных стульев, стоявших около массивного стола из красного дерева.

– Я рада, что вы приняли меня так быстро, – сказала я, садясь.

Я узнала о нем от миссис Террел лишь день назад, но секретарь юриста сказала, что он сможет принять меня вне очереди.

– Могу вообразить, через что вам пришлось пройти, – сказал он, присаживаясь на угол стола. – Я в курсе слухов.

– Каких слухов? В Уилмингтоне?

– Этот пожар стал первоочередной новостью, и, хотя власти не называют его поджогом, люди любят детективное развитие сюжета. А что может быть лучше, чем герой, оказавшийся преступником?

– Но он не преступник.

Адвокат кивнул. Свет лампы отражался в стеклах его очков. Это был стройный мужчина, выглядевший так, словно не прикладывает никаких усилий для сохранения фигуры. Длинное лицо, редеющие темные волосы, улыбка – благожелательная и уверенная. Мне он сразу понравился. Практически я уже влюбилась в него, ведь он поможет мне разобраться в этом смехотворном обвинении.

– Расскажите мне все, что знаете, – сказал он, щелкая шариковой ручкой над блокнотом в желтой обложке. – Какие у них есть доказательства?

– Насколько я знаю, у них есть только устные свидетельства нескольких людей о том, что Энди видели около церкви во время локина. Я в это не верю. Мой сын может мыслить только конкретно. Если ему было сказано: «Это локин, и надо оставаться внутри», он никуда выходить не станет.

– Что вы имеете в виду, говоря, что он мыслит конкретно?

Я рассказала ему о заболевании Энди. Может быть, лучше найти защитника, знакомого с подобным заболеванием? Но Деннис записывал и внимательно слушал мои объяснения.

– Понятно, – сказал он, когда я закончила. – Кто же эти свидетели, которые утверждают, что видели Энди около церкви во время локина?

– Во-первых, мальчик по имени Кит Уэстон. – Я рассказала ему о драке Энди и Кита во время локина и о том, что в детстве они были друзьями. – Другой свидетель – женщина, которая проезжала той ночью мимо церкви. Конечно, она не могла знать Энди, но она описала мальчика, который по приметам напоминает Энди. Затем его подруга Эмили – тоже не совсем полноценный ребенок – сказала, что перед поджогом он выходил из церкви.

Он смотрел на меня, как будто ожидал чего-то еще.

– Это все? – спросил он, наконец.

– Все, о чем я знаю. Они провели обыск в его комнате.

– У них имелся ордер?

– Нет. Я подписала согласие на обыск.

– Они что-нибудь взяли?

– Одежду, в которой он был в ночь пожара. И, как мне кажется, какую-то информацию из его компьютера.

Деннис забарабанил ручкой по подбородку.

– Энди, кажется, был единственным человеком, который смог найти безопасный выход из здания, не так ли?

– Да. Но это ведь не преступление.

– Да уж. – Он хмыкнул. – Из того, что я прочел, можно сделать вывод, что на вашего сына смотрят, как на аутсайдера. Он не очень популярен. Вы с этим согласны?

Я кивнула:

– Да. Он не особенно хорошо уживается с одноклассниками, но это ведь не означает, что он совершил поджог, чтобы поднять свой авторитет среди школьников.

– Итак. – Деннис положил ручку на блокнот и откинулся на спинку стула. – Все, что у них имеется сейчас, – это косвенные доказательства. Ничего, что они могли бы использовать для предъявления обвинения, это точно. Как он попал на этот локин?

– Моя дочь Мэгги отвезла его туда.

– Из этого я могу заключить, что Мэгги знает, что он не вез с собой пару галлонов горючей жидкости, правильно?

Я улыбнулась. Постепенно моя тревога стал уменьшаться. По большому счету, я всегда считала все это дело каким-то абсурдом.

– Правильно, – сказала я.

– Если только на его одежде в лаборатории не обнаружат следов горючего, я могу утверждать, что с мальчика должны быть сняты все подозрения.

– Этого не случится, – сказала я. – Я знаю это наверняка.

* * *

       Я чувствовала такое облегчение после разговора с Деннисом, что, возвращаясь домой, подпевала радио в машине. Я открыла окно, дав волосам развеваться от теплого весеннего ветерка, и всю дорогу до разводного моста во все горло распевала старую песенку.

       После моста я повернула направо, к кафе «Яванский кофе». Может быть, Сара еще в Серф Сити. Опять я чувствовала, что потеряла с ней связь. Я звонила ей дважды за последние дни, но она не перезвонила.

       Дон вытирала прилавок, когда я вошла в пустое кафе. Она подняла голову и вяло помахала мне.

       – Привет, Дон, – сказала я. – Сара сегодня здесь?

       – Она вернулась в больницу. – Она едва взглянула на меня, оттирая пятно на прилавке, но я успела заметить ее покрасневшие глаза.

       – Как здоровье Кита?

       – Он поправляется. – Она положила тряпку, поставила спрей, потом взяла бумажный стаканчик и вставила в один из кофейных автоматов. – Но лечение ожогов никогда не вызывало особого веселья.

       – Я знаю, – сказала я. – У меня было несколько пациентов с ожогами, когда я проходила стажировку в медучилище. Чистка ран от сгоревшей кожи, без сомнения, одно из самых тяжелых воспоминаний о моей учебе. Бедный Кит, бедная Сара. Ей, должно быть, так тяжело смотреть, как он мучается.

       Дон закрыла крышкой стакан с кофе, которого я не заказывала, и протянула его мне.

       – Спасибо, – сказала я и послушно сделала глоток.

       – Она делает вид, что все в порядке, – проговорила Дон. – Но, конечно, вымотана до предела.

       Кстати, сама Дон тоже выглядела не лучшим образом. Под глазами у нее были темные круги.

       – А как твои дела? – Я не любила вмешиваться в чужие дела, но с ней явно что-то случилось. – У тебя все в порядке?

       Она кивнула.

       – Я просто устала. – Она села на табурет у кассы, уперев ноги в перекладину. – Ты не поверишь, как потекли в наш фонд денежки после телевизионного шоу с участием твоего сына, – с вымученным энтузиазмом проговорила она. – Спасибо за помощь.

       – Ты одна делаешь всю работу. – Я глотнула кофе и поставила стакан на стойку. – Что с головой Бена – она зажила?

       Она с минуту молчала, поглаживая свои красивые рыжие волосы, как будто обдумывала ответ.

       – Разве Мэгги тебе не сказала?

       Я подумала, что она имеет в виду встречи моих детей с Беном во время тренировок по плаванию.

       – Да, конечно, если бы у него были проблемы, Мэгги или Энди сказали бы мне. – На самом деле я совершенно не была уверена в этом. – Но с ним все в порядке?

       – С ним все хорошо, – быстро сказала она. Потом сдавленно хихикнула, и я подумала, что она вспомнила о каком-то смешном эпизоде. Но когда она заговорила снова, в ее словах не было ничего смешного. – Послушай, милая. – Она наклонилась вперед. – Я знаю, все эти слухи по поводу Энди тебя очень достают.

       – Это верно, – согласилась я.

       – Я просто хочу сказать, что, если даже Энди и имеет к поджогу какое-то отношение, его вряд ли будут судить, потому что он наверняка не понимал серьезности того, что делал.

       Я уставилась на нее, на мгновение потеряв дар речи. Неужели она таким способом пытается успокоить меня?

       – Энди не делал ничего плохого.

       – Я говорю, если он это сделал.

       Я вздохнула.

       – Ладно. – Люди могут думать что угодно, не стоит обращать на это внимания. – Спасибо за кофе. Если ты будешь разговаривать с Сарой раньше меня, пожалуйста, скажи ей, что я спрашивала про нее и Кита.

       По дороге домой я удивилась, что Сара не перезвонила мне. Неужели она тоже поверила, что Энди участвовал в поджоге? Дичь какая-то. Сара знала Энди почти столько же, сколько и я. Ладно, когда приеду домой, надо будет позвонить ей.



       Когда я свернула к дому, то заметила около него полицейскую машину и мгновенно перестала думать о Саре. Я поспешно открыла дверь и увидела Мэгги, стоявшую в прихожей вместе с сержантом Вудом.

       – Они думают, что мы дали им не ту одежду, – быстро проговорила дочка.

       Я перевела взгляд с нее на сержанта.

       – Извините, что снова приходится вас беспокоить, мэм, но у нас есть фотографии с локина, которые снимали школьники на свои мобильные телефоны. Одежда и обувь, которую вы нам дали, не соответствует той, в которой Энди снят на этих фотографиях.

       – Вы шутите. – Я не смотрела на Мэгги.

       Мне не стоило втягивать ее в эти игры.

       – Мне бы хотелось еще раз осмотреть его комнату, чтобы найти ту самую одежду.

       Я колебалась, но только несколько секунд, не больше.

       – Конечно, – сказала я. – Пойдемте.

       Мы вместе с сержантом Вудом стали подниматься наверх. Мэгги шла, опустив голову и прикусив губу. Совершенно некстати у нее такой виноватый вид.

       В комнате Энди я стояла и смотрела, как сержант вынул из стенного шкафа правильную пару теннисных туфель.

       – Эти, кажется, больше похожи.

       Он вынул фотографию из кармана рубашки и внимательно посмотрел на нее, потом протянул мне.

       Я взяла ее вспотевшей от волнения рукой. На ней были два незнакомых мне мальчика, позировавшие, как бодибилдеры, напрягая свои детские неразвитые бицепсы. Энди и Эмили безучастно стояли сбоку, явно случайно попав в кадр.

       – Я была уверена, что он надел другие, – сказала я, боясь, что сержант поднесет туфли к носу и почувствует тот же запах, который почувствовала я, но он сразу же положил их в разные пакеты. Я посмотрела на фото еще раз.

       – Но я могу поклясться, что на нем была эта рубашка цвета шалфея.

       – И я тоже, – добавила Мэгги. – Он был одет в нее с утра, мы просто перепутали.

       Мне хотелось, чтобы она молчала, я боялась, что она как-нибудь выдаст нас, если уже не выдала.

       – Понятно, – сказал сержант Вуд. Мне показалось, что он не верит ни единому нашему слову, но пока он ничем себя не выдал.

       Наконец он забрал всю нужную одежду, и мы спустились вниз.

       – Всего хорошего, мэм, мисс. – Он кивнул и вышел.

       Как только за ним захлопнулась дверь, Мэгги схватила меня за руку.

       – Почему ты не выбросила все это? – спросила она.

       – Я не подумала, – сказала я. – Не сообразила насчет фотографий. Мне следовало с самого начала дать им ту самую одежду. Я совершила большую глупость. Прости, Мэгги.

       Мы молча стояли у входной двери.

       – Какое это может иметь значение? – сказала я. – Он невиновен, так что на одежде не может быть никаких горючих веществ, ведь так?

       – О господи, надеюсь, что нет.

       – Мэгги, ты даже думать не должна…

       – А что, если его зажигалка подтекала, ты же сама говорила?

       – Тогда мы это объясним, – спокойно сказала я. – Я сегодня утром встречалась с адвокатом, и он сказал, что прямых улик нет. Так что, раз на одежде ничего нет, им нечего инкриминировать Энди.

       Она посмотрела на меня с горечью.

       – Ничего они не найдут, Мэгги. – Я прижала ее к себе, и она ослабла у меня в руках, что было совсем не похоже на мою своевольную дочку. – Нам не о чем беспокоиться.

     35

      Мэгги

       Я не разговаривала с Беном после того, как Дон застукала меня в доме на берегу, хотя получила от него шесть посланий. Я томительно ждала слов мамы: «Мне сегодня звонила Дон Рейнольдс». Но она ничего не говорила, и от неизвестности я готова была перерезать себе вены. А еще Дон зародила во мне небольшое, самое крошечное сомнение насчет Бена. Но это было самое худшее из всего плохого.

       Наконец вечером он позвонил.

       – Я сейчас перезвоню тебе!

       Я вышла из дома и поднялась на волнорез. Не хотелось, чтобы мама слышала наш разговор.

       Наконец, отойдя на достаточное расстояние, я набрала его номер.

       – Я просто схожу с ума, – проговорила я, услышав его голос. – Что тебе сказала Дон?

       – Все спокойно, – ответил Бен. – По крайней мере, до сих пор. Но она была в ярости, когда я пришел домой прошлой ночью.

       – Что ты ей сказал?

       – Ну, мы поговорили. Это заняло некоторое время. – Он хихикнул. – Я сказал ей… ну… короче, что мы с ней поспешили и не должны были делать того, что сделали.

       Раньше я чувствовала свою вину перед Дон, но после того, как она прошлой ночью повела себя, как настоящая стерва, чувство вины исчезло.

       – Она была очень огорчена?

       – Да, конечно, Но, я думаю, она этого ждала.

       – Как считаешь, она расскажет маме? – Я дошла до конца волнореза и села на сваю. – Я была уверена, что она сегодня позвонит ей.

       – Да, это проблема, Мэгги. Она считает, что мы не должны видеться. Что я развращаю малолетку.

       – Это наше дело! – Я слышала эхо своего голоса, разносящееся по воде.

       – Я тоже не хочу, чтобы она считала это своим делом, если ты меня понимаешь.

       – Что ты имеешь в виду?

       – Я считаю, что некоторое время мы должны вести себя тихо.

       – Что значит – вести себя тихо?

       – Не видеться. Особенно в «Сторожевом Баркасе». Мы можем разговаривать и переписываться, но я считаю, что встречаться нам не стоит.

       Как он только мог сказать такое!

       – Бен! Я должна тебя видеть! Я с ума сойду, если не увижу тебя!

       – Я знаю, – сказал он. – Я тоже. Но мы не можем рисковать и злить Дон. Тебе скоро исполнится восемнадцать, и ты окончишь школу. Тогда это уже не будет проблемой. Так что давай просто…

       – Но… ведь в субботу у нас тренировка в бассейне. Ведь никого не удивит, если мы потом встретимся, как делали раньше? Ну, вроде потолковать о команде. Ведь Дон не побежит подавать на нас в суд?

       Он помолчал минуту, потом сказал:

       – В субботу Дон пойдет на тренировку.

       – Что? – Я встала. – Зачем?

       – Она сказала, что хочет посмотреть на детей. Соскучилась, как она говорит. Но я уверен, что она это делает, чтобы проследить за нами. Так что мы должны быть настороже, Мэгги, и ничего себе не позволять, понимаешь?

       – Но почему ты не мог ей сказать, чтобы она не приходила?

       – Потому что я стараюсь защитить нас. – Я подумала, что, может быть, надоела ему. – Она может рассказать все не только твоей матери, но и Маркусу, и родителям детей, с которыми мы работаем. Дай мне все уладить с ней, хорошо? Я знаю ее лучше. Нам просто нужно какое-то время не высовываться и сидеть тихо. Пока ты не окончишь школу.

       – Но ведь еще больше месяца!

       – Он пролетит быстро, мой ангел.

       – Как ты можешь быть таким спокойным?

       – Это совсем не так. Просто у меня было двадцать четыре часа, чтобы хорошенько подумать. Для нас это лучший выход.

       Я легла на спину и стала смотреть в небо. Из-за туч не было видно звезд. Мои глаза были полны слез. Я понимала, что он прав. Мне уже осточертело быть все время осторожной, но ведь стоит подождать только один месяц, и я всю жизнь буду с ним.

       – Мэгги, ты еще здесь?

       – Я думаю… – В моей голове внезапно сложился план. – Я думаю, что на будущий год не буду жить в кампусе, – сказала я, – а найду себе комнату здесь, на острове.

       – О чем ты говоришь? Ты ведь всегда хотела жить в кампусе.

       – Я не хочу быть так далеко от тебя.

       – Всего сорок пять минут езды.

       – Это слишком далеко. – Я ладонью стерла слезы со щек.

       – Мне кажется, тебе следует жить в кампусе. Это будет для тебя хорошим опытом.

       – Ты не хочешь, чтобы я была ближе к тебе?

       – Конечно, хочу. Но я могу часто приезжать, если тебя не смущает, что тебя будут видеть с таким стариком.

       Я рассмеялась:

       – Никоим образом.

       Мне понравилась мысль, что я, наконец, смогу показаться с ним на публике.

       – Не решай сейчас, Мэгги, – сказал он. – Я думаю, так будет лучше для тебя. Надо пройти весь опыт колледжа.

       Если бы я осталась в Топсейле, а он уехал в колледж, я бы не хотела, чтобы он жил в кампусе. Как он может отпускать меня так просто? Я вспомнила ощущение, когда клала голову ему на грудь. Какое удовольствие я чувствовала, когда он обнимал меня.

       – Бен?

       – Я здесь.

       – А можно нам… может быть, через неделю… можно найти какое-нибудь местечко, чтобы побыть вместе? Хоть немного. Ночью на берегу или где-нибудь еще? Никто ведь не узнает. Ну, пожалуйста.

       Он молчал, и у меня напрягся каждый мускул в ожидании его ответа.

       – Хорошо, что-нибудь придумаем.

       – Я люблю тебя.

       – Я тебя тоже.

       Я выключила телефон и лежала на пристани до тех пор, пока не заснула, изо всех сил кончиками пальцев уцепившись за его «я тебя тоже».

     36

      Лорел

       Я положила телефонную трубку, потом бегом побежала через кампус от начальной школы до средней. Добравшись до главного офиса, я совершенно запыхалась и вспотела.

       – Вон туда. – Секретарша кивнула в направлении зала, где проводились собрания. Дверь была приоткрыта, и я распахнула ее без стука. Флип Кейтс сидел за длинным столом, а напротив сидел Энди, казавшийся таким маленьким и хрупким. Когда я вошла, он вскочил со стула и с плачем бросился ко мне.

       – Все хорошо, милый. – Я обняла его и прижала к себе. – Не бойся. Все будет в порядке.

       Незадолго до этого Флип отправил мне сообщение, что у них есть постановление на арест Энди. Я посмотрела на него поверх головы Энди.

       – Почему? – спросила я.

       – На его брюках и теннисных тапочках обнаружены следы горючего, – сказал он. – Мне очень жаль, Лорел.

       Зажигалка.

       – Может быть, он пролил жидкость из зажигалки, когда…

       Флип покачал головой:

       – Это бензин и дизельное топливо.

       Мои мысли пустились вскачь. Этого не может быть.

       – Это невозможно, Флип! – Энди изо всех сил прижимался ко мне, как будто я была его единственной защитой в мире. – Это наверняка ошибка, а может, заговор. – Я готова была ухватиться за соломинку. Сердце с перебоями колотилось в грудной клетке. – Это совершенно невозможно!

       – Я понимаю, что вы расстроены, Лорел…

       – Флип! Вы знаете этого ребенка. – Я прижала к себе Энди еще сильнее. По моим щекам текли слезы, и я не хотела, чтобы он их видел. – Вы знаете его почти всю его жизнь! Пожалуйста! Это наверняка какая-то глупая ошибка!

       Я надеялась найти симпатию в глазах Флипа, но почти ослепла от слез.

       – Мне очень жаль, – сказал он, – но придется отправить его в центр для несовершеннолетних правонарушителей в Кэсл Хейн. Вы можете сопровождать его на своей машине или поехать вместе с ним в моей.

       – С ним, – сказала я. – Я никогда не выпускаю его из виду.



       Сидя на заднем сиденье полицейской машины, я позвонила Маркусу.

       – Уже еду, – проговорил Маркус. – Я сам только что узнал.

       – Я не понимаю, что происходит, Маркус. – Я старалась говорить спокойно, чтобы не испугать Энди еще больше. Он, дрожа, прижимался ко мне. Я не видела его таким испуганным с тех пор, как он был маленьким мальчиком.

       – Позвони его адвокату, – сказал Маркус. – Увидимся там.

       – Он хочет нас застрелить? – прошептал Энди, когда я закончила разговор по телефону.

       – Кто? – спросила я. – Флип? Нет, конечно нет. Никто не собирается в нас стрелять.

       В исправительном центре для подростков лысеющий полицейский велел мне заполнить какую-то форму, а сам в это время говорил с Флипом на непонятном мне юридическом жаргоне. Потом снял у Энди отпечатки пальцев из-за «серьезной природы преступления».

       Маркус появился, когда другой офицер выдал Энди темно-синие робу и штаны и сказал, чтобы тот следовал за ним. Я внезапно поняла, что они собираются оставить его здесь.

       – Он не может здесь оставаться! – сказала я тюремному служащему, а Маркус подошел и встал рядом со мной. – Я заплачу залог. Только скажите мне сколько…

       – В подобных случаях не бывает залога, мэм, – ответил офицер.

       Маркус протянул офицеру руку. Я обрадовалась, что он одет в форму.

       – Я – Маркус Локвуд, – сказал он. – Дядя этого мальчика.

       – Вы работаете начальником пожарной охраны в Серф Сити?

       Маркус кивнул.

       – Что значит – нет залога? – спросила я.

       – Он будет арестован на пять дней, и судья решит, будет ли он до суда оставлен в тюрьме или его можно отпустить домой под подписку. Принимая во внимание серьезность преступления, я предполагаю, что он будет оставлен здесь.

       – Пять дней! – сказала я. – Я не дам ему остаться здесь и на одну ночь!

       Я схватила Маркуса за руку.

       – Энди требуются особые условия, – сказал Маркус. – Ему станет плохо в тюрьме.

       – Миссис Локвуд не говорила о его особом содержании, – сказал офицер.

       – Я не думала, что вы собираетесь сажать его в тюрьму, когда все вам объясняла!

       – А как вы думали, что значит слово «арест», мэм? – спросил он.

       – Она не понимала, что его заберут надолго, – сказал Маркус спокойнее, чем я ожидала. – Он никогда ни одной ночи не проводил вне дома.

       – Я порекомендую суду назначить слушания как можно скорее, – сказал офицер.

       – Сегодня, – сказала я. – Пожалуйста. Надо, чтобы суд состоялся сегодня.

       – Мэм, уже три часа. Этот случай не считается срочным. Кроме того, вы, вероятно, не подумали об одном обстоятельстве. Для вашего сына, возможно, в целях собственной безопасности лучше будет оставаться здесь.

       – Ни при каких условиях ему не лучше будет оставаться здесь!

       – Она права, – сказал Маркус офицеру. – Условимся на завтра.



       Энди вернулся в комнату в темно-синей робе и брюках. Он утопал в слишком большом для него тюремном костюме. На ногах были синие резиновые шлепанцы на ремешке. Кожа вокруг глаз у Энди опухла и покраснела, но он больше не выглядел затравленным зверьком. Скорее бойцом, потерпевшим поражение. Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не заплакать и не расстроить его еще больше.

       Маркус обнял его. Энди не произнес ни слова. Такая молчаливость была совсем не в его манере, и мне стало мерещиться, что полицейский мог сказать или, не дай бог, сделать с ним что-то ужасное.

       – Энди, – выдавила я из себя. – Пожалуйста, не огорчайся, милый. Мы обязательно все уладим.

       – Вы все можете сесть, – проговорил тюремный офицер, хотя сам остался стоять. – Мне нужно сделать копию прошения. Мы пошлем его прямо вашему адвокату, мэм.

       Мы сели на жесткие деревянные стулья, а он вышел из комнаты.

       – Этот человек сказал, что мне надо остаться здесь. – Энди посмотрел на Маркуса.

       – На пару дней, – ответил Маркус. – Все будет нормально. У твоей мамы есть поверенный… адвокат. Он придет поговорить с тобой.

       – Его зовут мистер Шартелл, Энди. – Мой голос звучал на удивление спокойно, принимая во внимание, какая истерика творилась у меня внутри. – Он на твоей стороне, дорогой, так что не бойся говорить ему правду, когда он придет, хорошо?

       – Я не хочу тут оставаться. – Энди как будто не слышал ни слова из того, что я говорила.

       – Я знаю, – сказала я. – Знаю, что не хочешь. Мы заберем тебя отсюда так скоро, как только сможем.

       Над головой Энди я одними губами проговорила, глядя на Маркуса:

       – Я не могу оставить его здесь!

       Энди снова посмотрел на Маркуса.

       – Я ничего не понимаю, дядя Маркус, – сказал он. – Я ведь не делал ничего плохого.

       Маркус переложил руку с моего плеча на плечо Энди. Его губы тронула слабая улыбка.

       – Я знаю, сынок, – сказал он.

       Я уставилась на Маркуса. Я никогда не слышала, чтобы он называл Энди сыном. Никогда. А иногда мечтала услышать это из его уст. Теперь мне хотелось, чтобы он произносил это снова и снова.

     37

      Маркус

       1991

       Джейми не давал мне увидеть Лорел, пока она три месяца была в реабилитационном центре. Я пытался навестить ее там, но при входе был остановлен дежурным. Мне было сказано, что «разрешено приходить только ее мужу и людям, которых она назвала». Как оказалось, я не принадлежал к этим людям. Джейми сказал, что я, видите ли, разрешал ей пить. Скажите пожалуйста! Лорел не была алкоголичкой, и я не верил, что у родившегося малыша что-то там не в порядке. Джейми, врачи родильного отделения и органы опеки подняли шум из-за пустяка.

       – Можешь ее навестить, – наконец как-то днем сказал мне Джейми, когда я пришел к нему в «Сторожевой Баркас». – Теперь у нее хватит здоровья.

       – Хватит здоровья, чтобы видеть меня? – Я был в ярости.

       – Ну да, конечно.

       – Пошел ты куда подальше, – сказал я.

       Джейми закрыл глаза, как делал, когда начинал злиться и пытался себя контролировать, считая про себя до десяти. Я ненавидел, когда он так делал. Терпеть не мог этот его «самоконтроль».

       – Ты знаешь, – он открыл глаза, – у меня есть двухлетняя дочь, которая находится в соседней комнате. Может быть, она прилегла спать, а может – нет, и я не прихожу в восторг, когда ты в ее присутствии используешь подобный лексикон.

       – Ты – лицемерный…

       – Ты хочешь ее увидеть или нет? – прервал он меня. – Потому что я просто могу сказать, чтобы тебя не пускали.

       – Да, я хочу ее видеть.

       – Тогда заткнись. Но когда поедешь к ней, изволь быть трезвым.



       Я едва узнал Лорел, когда она вышла ко мне в вестибюль реабилитационного центра. С нее спадали джинсы, так сильно она похудела. На ней был красный свитер с вырезом в форме буквы V – вспышка цвета, контрастирующая с ее темными волосами. Подойдя ближе, она улыбнулась. Я крепко обнял ее, не желая отпускать, потому что она могла увидеть слезы у меня на глазах. Я уже почти забыл, как она выглядит. Забыл ее улыбку, светящиеся глаза.

       Наконец я выпустил ее.

       – Ты выглядишь потрясающе.

       Она это знала.

       – Рада видеть тебя, Маркус, – сказала она. – Пойдем в комнату отдыха, нам надо поговорить.

       Взяв за руку, она повела меня через лабиринт коридоров, пока мы не достигли маленькой комнаты с большим количеством кресел. В комнате никого, кроме нас, не было. Мы уселись в кресла у окна.

       Сбросив туфли, она положила ноги на перекладину кресла и обхватила колени руками.

       – Как ты? – спросила она.

       – Нормально, – ответил я. – Но я хотел бы поговорить о тебе. Каково это – быть запертой здесь?

       Она снова улыбнулась. Загадочная улыбка. Она напомнила мне Джейми, когда он говорил о своих взаимоотношениях с Богом, как будто это было нечто такое, что может понимать только он один, и такому низшему созданию в пищевой цепочке, как я, никогда этого не постичь. Я не пришел в восторг от этой улыбки.

       – Сначала было очень плохо, – проговорила она. – Я ненавидела это место. Но они мне очень помогли.

       – Они убедили тебя в том, что ты алкоголичка?

       Снова эта странная улыбка.

       – Я и есть алкоголичка.

       Она твердила это, как попугай, повторяя то, что ей вбили в голову.

       Я наклонился вперед:

       – Ты пила лишь всякую девичью ерунду.

       – У меня был абстинентный синдром, когда меня лечили от этой «девичьей ерунды». Мне было очень худо. Я алкоголичка, Маркус. И ты тоже.

       Я постучал по ее голове костяшками пальцев:

       – Эй, моя любимая невестка, ты все еще здесь?

       Она положила подбородок на сложенные руки, пронзив меня взглядом до самого позвоночника.

       – Я нанесла непоправимый вред своему ребенку. После рождения Мэгги у меня была депрессия. С этим я уже ничего не могу поделать. Мне надо было принимать антидепрессанты, это сказал мой доктор. Очень жаль, что я была для нее плохой матерью, но я должна простить себя за это и двигаться дальше. И я не стану плохой матерью для моего мальчика, когда получу его обратно. Для моего Энди.

       Я ее потерял. Это совсем не значило, что я хотел видеть ее плохой матерью, но мне хотелось, чтобы она по-прежнему была мне другом. Мы ведь были друзьями, и даже больше. Та ночь в моей гостевой комнате, ночь, о которой она хотела забыть, навсегда останется в моей памяти. Той Лорел больше нет. И я никогда ее не верну.

       – Что они с тобой сделали?

       – О чем ты говоришь?

       – Они превратили тебя в одну из степфордских жен или что-то в этом роде.

       – Просто я протрезвела, Маркус, – сказала она. – Я счастлива и начинаю снова ощущать позитив в отношении своего будущего.

       Я выглянул в окно. Акры и акры пастбищ, окруженные густым лесом. Все это большинству людей показалось бы мирной картиной, но у меня вызывало удушье. Мне нужен был океан. А ей разве нет?

       – Когда ты возвращаешься домой? – спросил я.

       – Мне вообще не хочется уезжать отсюда, – сказала она. – Я здесь чувствую себя в безопасности. Защищенной от алкоголя. – Она снова пронзила меня взглядом. – Защищенной от тебя.

       Мне захотелось выругаться, но я сдержался. Внезапно я понял. Возможно, я люблю ее. Возможно, несколько лет я был самым близким ее другом. Но не принес ей добра.

       Она вытащила из кармана фотографию и протянула мне. Младенец. Я видел его после рождения в палате интенсивной терапии. Тогда он был полуживой – маленькое слабое тельце, птичья грудка. Я не в состоянии был долго смотреть на него. Мне стало жаль Лорел, ведь этот кусок картона – все, что осталось ей от ребенка.

       – Он был таким беззащитным, – сказала она. – Полностью зависел от меня. – Она поднесла ладонь ко рту, ее глаза наполнились слезами. – Мне все равно, что здесь трудно находиться. Для него я готова забраться на Эверест. Я с радостью откажусь от алкоголя, только бы мне отдали Энди обратно. Чтобы стать ему настоящей матерью.

       Я смотрел на фото младенца, и что-то оборвалось внутри меня. Я видел синяки там, где та или иная трубка была прикреплена к его тельцу. Видел вены под полупрозрачной кожей. Он был так беззащитен. И я внес свою лепту, сделав его мать алкоголичкой.

       – Маркус, – сказала Лорел. – Пожалуйста, не пей. Если ты не изменишься, тогда больше не приходи ко мне в «Сторожевой Баркас». Понял?

       – Нет, – сказал я. – Не понял.

       – Если ты не протрезвеешь, я больше не стану с тобой видеться. Ты причиняешь мне зло. – Ее голос дрогнул.

       – Ты хочешь вычеркнуть меня из своей жизни? Из жизни Мэгги и… – Я посмотрел на фотографию. – Из жизни этого парнишки?

       Она кивнула.

       – Перестань пить, Маркус. – В ее голосе послышалась мольба. – Я люблю тебя. Ведь ты вменяемый парень, только запрятано это глубоко внутри. Я знаю.

       Она ошибалась. Что-то во мне с самого начала было не так. Мне всегда удавалось оттолкнуть от себя людей, о которых я заботился. И тех, кто заботился обо мне.

       Я хотел вернуть ей фотографию, но она сжала мои пальцы, и они еще крепче стиснули снимок.

       – Храни его, – сказала она. – Он твой.

       Я уставился на нее, онемев от догадки.

       «Что мое? – хотел я спросить. – Снимок? Или ребенок? »

       Но мгновение прошло. Она отвернулась от меня. Быстро, так быстро, как будто уже сказала все, что мне нужно было знать.



       Той ночью я выпил полбутылки виски, положив перед собой фотографию малыша. Виски не имело того вкуса, как обычно. Подождав немного, я вылил весь гребаный алкоголь, который имелся в доме, в раковину на кухне. Набрал круглосуточный номер ассоциации анонимных алкоголиков. На следующий день в семь утра у них было собрание в Уилмингтоне.

       В ту ночь я не мог заснуть, боясь, что утрачу ощущение опасности. Я выехал из дома в полшестого и сквозь розовый рассвет помчался в Уилмингтон. Там нашел церковь, в которой должно было проводиться собрание. Заставил себя зайти в помещение и был выведен из равновесия, увидев в дверях Флипа Кейтса. Это был молодой коп из Серф Сити, на год или два старше меня. Он тоже проделал часовой путь, чтобы попасть сюда, как и я. Флип посмотрел на меня с удивленной улыбкой. Обнял меня за плечи и провел в помещение.

       – Рад видеть тебя, Маркус, – сказал он.

       – Это твое первое посещение? – спросил я.

       Он рассмеялся.

       – Скорее сто первое, – сказал он, и я подумал: если он смог сделать это, значит, у меня тоже получится.



       Я каждый вечер ездил на собрания, наматывая мили на спидометр своего пикапа. Флип нашел мне работу на стройплощадке у предпринимателя, который отпускал меня на собрания в те дни, когда это было необходимо. Сомневаюсь, что смог бы побороть свое пристрастие без Флипа, поскольку восемьдесят процентов меня не было приспособлено к трезвости. Восемьдесят процентов меня тосковало по пиву. Но оставшиеся двадцать процентов были чертовски упрямы. Они никак не могли забыть фото ребенка, прикованного к проводам и трубкам. Образ женщины, которая сказала мне «я люблю тебя», даже если это были слова невестки деверю. Эта часть меня оказалась крепче, чем я предполагал.

       Я оставил свою трезвость при себе. Мне совсем не хотелось слышать, как Джейми говорит, что он горд за меня. Я не хотел, чтобы он наблюдал за мной, ждал, когда я сорвусь. И я не хотел испытывать то саднящее чувство вины, которое обжигало меня каждый раз, когда я вспоминал, что спал с женой своего брата.

       Я все больше нервничал по мере того, как приближался день возвращения Лорел. Конечно, я хотел видеть ее, но снова жить рядом? Это было бы ошибкой для нас обоих. Я не хотел быть ее деверем. Я хотел большего. Жить рядом с ней и не иметь того, о чем мечтаешь, стало бы мучением. А это – последнее, что было мне нужно, когда я всего лишь два месяца как избавился от алкогольной зависимости, а в активе имелись лишь тяжелые испытания.

       У меня появился товарищ в обществе анонимных алкоголиков. Он был из Эшвилла. За неделю до возвращения Лорел я решил переехать туда – добрых шесть часов езды от Топсейла. Джейми был в шоке, однако обрадовался.

       – Молодец, Маркус! – сказал он. – Заживешь своей жизнью. Может быть, наконец, разберешься в себе.

       «Да пошел ты, брателло».

       Чуть позже мама написала мне и сообщила, что рада возвращению «прежней» Лорел. Я помнил прежнюю Лорел. Очень крутая девушка. Я был рад за нее.

       Через несколько месяцев мама написала мне, что Джейми и Лорел вернули годовалого Энди. Мне захотелось навестить их. Захотелось увидеть Лорел и мальчика, который – я не сомневался – был моим сыном. Но я не поехал. Остался в Эшвилле, вступил в пожарную команду. Сначала добровольцем, а потом и штатным сотрудником, и стал строить свою жизнь в четырехстах милях от моей семьи. Я не собирался навещать их, зная, что увидеть Лорел – то же самое, что сделать глоток бренди – будет хотеться еще и еще.

     38

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒