Глава десятая

Во вторник было светло и ясно, хотя Уэтерби Гуд не преминул напомнить слушателям о ноябрьских снегопадах и об угрозе оказаться застигнутым снежным бураном.

– Не хочешь ли пойти погулять? – обратился Квиллер к Коко. – Возможно, это твой последний шанс побывать на улице перед снегопадом. Постой, я возьму шлейку.

Юм‑ Юм, в словаре которой содержалось слово «шлейка», моментально спряталась. Коко же замурлыкал, лег на бок и спокойно лежал в этой позе, пока Квиллер прилаживал шлейку у него под брюшком. Затем, выйдя на заднее крыльцо, Коко исследовал места, где гнусный О'Джей оставил свои метки. Покончив с этим, он направился к дорожке, идущей через задний двор к тротуару, на котором валялось несколько неубранных листьев, как будто специально дожидавшихся кого‑ то, кто вонзит в них когти, ударит их лапой, погонит и, наконец, пожует. Пока Коко предавался этим немудреным радостям, Квиллер заметил знакомую фигуру, продирающуюся сквозь пограничные кусты.

– Если ты ищешь О'Джея, – обратился он к сыну поверенного, – то его здесь нет.

Однако на этот раз мальчиком двигало желание пообщаться.

– Скоро выпадет снег, – сказал Тимми.

– Говорят… – ответил Квиллер, не проявляя желания продолжать беседу.

Мальчишка критически осмотрел Коко.

– Почему он покрыт такой смешной шкурой? – спросил он.

– Это не шкура. Это сиамский кот.

– А… – За этим последовала пауза, после чего Тимми сказал: – Я умею стоять на голове.

– Молодец! – похвалил Квиллер.

Последовала другая долгая пауза, во время которой Тимми, вытянув руки в стороны, стоял, балансируя, на одной ноге. Наконец он проговорил:

– Вам надо жениться на леди, которая живёт на заднем дворе. Тогда вы сможете жить вместе, и ей не придётся самой выносить мусор.

– Слушай, мальчик, а ты не хочешь немножко постоять на голове? – поморщился Квиллер.

– Мы скоро переезжаем.

– Что?

– Мы скоро уедем отсюда.

– Я искренне надеюсь, что ты не забудешь прихватить О'Джея с собой.

– Я перейду в другую школу, буду ездить на школьном автобусе, и это будет весело.

– Чем тебе не нравится жить здесь?

– Папа сказал, что какой‑ то чурбан купил этот дом.

– Прости, пожалуйста, – извинился Квиллер, – мне надо позвонить. – И он бросился по ступенькам заднего крыльца, увлекая за собой упирающегося Коко.

Позвонив Джуниору в редакцию, он сразу же обратился к нему с вопросом:

– Ты слышал новость? Ещё один дом на бульваре продан. Дом Пендера Вилмота. То есть проданы два соседних дома. Что ты на это скажешь?

– И кто купил его? – спросил Джуниор тоном, в котором слышались подозрительные нотки. – Уж не тот ли риелтор из Чикаго?

– Мой шестилетний осведомитель не вдается в такие подробности.

– Надеюсь всё же, что новый сосед не будет членом какой‑ либо религиозной секты, участником какого‑ либо фронта или чего‑ нибудь такого незаконного.

– Об этом можешь не беспокоиться. В Пикаксе такого не случится, – заверил Джуниора Квиллер, – однако всё это выглядит весьма любопытно. Ну ладно, не буду отрывать тебя от работы. Увидимся вечером на поминальной службе. Кстати, ты не знаешь, почему её решили провести в театре, а не в Старой Каменной церкви?

– Так хотела бабушка, а она никогда не поступает так, как все.

Театр К., устроенный в бывшем особняке Клингеншоенов, стоял на Пикаксской площади. Кроме него, на площади находились здания библиотеки, городского суда и двух церквей. К восьми часам вечера во вторник жители Мускаунти, числом более сотни, собрались в театре. Одних привело сюда уважение к памяти усопшей, других – откровенное любопытство. Свитера в этот вечер были не на всех, что объяснялось уважением к формальностям, сопутствующим процедурам такого рода.

Квиллера и Полли, как только они вошли в вестибюль, приветствовали два молодых члена Театрального клуба, которые с милыми улыбками вручили им программки.

– По словам Джуниора, – обратился Квиллер к Полли, – Эвфония Гейдж спланировала это мероприятие вплоть до мельчайших подробностей, и я полагаю, что капельдинеры, встретившие нас при входе, получили инструкцию выражать своими улыбками теплоту и уважение, но не добавлять в них слишком уж много печали.

Просмотрев программку, Полли воскликнула: – Да это вовсе не поминальная служба! Это концерт.

В память

ЭВФОНИИ РОФ ГЕЙДЖ

Фортепианный прелюд «Шесть таинств»… Сатье

1. Адажио…Альбинони

2. Сонет 30…Шекспир

3. «Павана для почившей инфанты»…Равель

4. «Отречение»…Минелль

5. «Под сурдинку» (Верлен)…Форе

6. Па‑ де‑ де…(Автор не известен)

7. Дуэт для флейт… Телеманн

8. «Я верен останусь тебе, Синара…» Доусон

9. Адажио из симфонического концерта… Спор

10. Маэстозо из Симфонии № 3… Сен‑ Санс

– Тебе не кажется, что над подбором программы здорово потрудились? – спросила Полли непривычно резким тоном. – Номер пять – это французский романс. Номер восемь… только Эвфония могла называть себя латинским именем Синара. Вероятно, это последняя демонстрация её снобизма. А что ты скажешь по поводу номера три?

– Попробуй объявить его название как скороговорку, раза в три быстрее, – ответил ей Квиллер также без обычного почтения.

Полли посмотрела на него осуждающе:

– Ты, по‑ моему, немного не в себе. Интересно, означает ли обращение к образу умершей принцессы намек на её собственную принадлежность к королевской крови?

К ним поспешно направилась директор театра Кэрол Ланспик.

– Думаю, вы несколько удивлены тем, что происходит сегодня вечером. Джуниор попросил меня быть распорядителем, поскольку они с минуты на минуту ждут прибавления семейства. Ларри будет декламировать, и мы отрепетировали всю программу целиком, для того чтобы правильно таймировать сценическое действо. Эвфония оставила распоряжения относительно оформления сцены, освещения, следования номеров – в общем, относительно всего. Она всё расставила по местам!

Квиллер потянулся к карману, где лежал конверт с фотографиями.

– Её соседка из Флориды прислала это, – сказал он, вытаскивая конверт. – Может, вам будет интересно взглянуть, как она выглядела незадолго до своей кончины.

– Господи, да она прекрасно выглядела! – воскликнула Кэрол, просмотрев фотографии. – Никогда бы не подумала, что она может решить расстаться с жизнью.

– Вы никого не узнали на этих снимках? – спросил Квиллер.

– Нет, не узнала… А что? …

– Я подумал, может, тут есть кто из Мускаунти. Птиц ведь всегда тянет собраться в стаю.

Кэрол и Полли, рассмотрев фотографии повнимательнее и обсудив каждого запечатлённого на них, так никого и не признали.

– Вот идёт Гомер. Спросите у него, – предложила Кэрол.

Старик Гомер Тиббит входил в зал своей быстрой ходульной походкой. Рядом с ним шла его новая молодая жена, смотревшая на него с преданностью и обожанием. Работая учителем, а затем и директором школы, он вырастил и вывел в люди несколько поколений и много раз поэтому клятвенно заверял, что знает всех людей в двух соседних округах.

Он надел другие очки и принялся изучать фотографии.

– Прошу прощения, но я не могу признать здесь никого, кроме Эвфонии.

– Позвольте мне, – потянулась к фотографиям миссис Тиббит.

– Ты никого из них не знаешь, – сказал муж, не скрывая раздражения, – ты и Эвфонию‑ то никогда не видела… Рода из Локмастера, – пояснил он стоящим рядом таким тоном, будто его супруга происходила откуда‑ нибудь из стран третьего мира.

– Гомеру доставляет удовольствие брюзжать по‑ стариковски, – сладко улыбаясь, проговорила его супруга.

– Думаю, уже пора идти наверх, – сказала Кэрол. – Гомер, поднимайтесь на лифте.

Они поднялись наверх. Сцена была затемнена. Пианист в оркестровой яме исполнял печальную таинственную прелюдию, выбранную для этого случая покойной.

– А кто за роялем? – обратился Квиллер к Полли.

– Новая заведующая музыкальным сектором в комитете по образованию. Говорят, она ещё и преподает в Локмастере.

Квиллер благоговел перед каждым, кто мог играть на фортепиано, и считал, что пианисты очень располагают к себе. Доиграв прелюдию, пианистка села в кресло впереди них, распространив вокруг сильный аромат своих духов, отчего Полли тут же стала обмахиваться программкой.

Освещение начало меркнуть, и в зрительном зале сразу же воцарилась тишина. Затем прошло несколько драматических секунд полной темноты, после чего из двух софитов на сцену полился свет. Один луч выхватил из темноты букет, скомпонованный из пурпурных и белых цветов, стоящий на пьедестале в правой части сцены. Другой луч, направленный в центр сцены осветил кресло, по форме напоминающее трон на сиденье которого лежала широкополая соломенная шляпа с лентой из пурпурного бархата. На высокую спинку кресла был наброшен бледно‑ лиловый тонкий шарф.

Квиллер и Полли переглянулись. Он сразу понял, о чем она думала: пьедестал! трон! королевский пурпур!

Акустика в театре была превосходной. Из динамиков, скрытых драпировкой, полились звуки знакомой мелодии Альбинони, задумчивое, тоскливое соло скрипки звучало на фоне виолончели, словно отсчитывающей сердечные ритмы. Зрители молча слушали и не отрываясь смотрели на сцену, как если бы вдруг сама Эвфония могла появиться на ней. Вступили другие инструменты, звучание ансамбля усилилось, но затем стало стихать, и вновь зазвучала лишь скрипка, её прощальные манящие аккорды.

Сцена снова погрузилась в темноту, а потом луч света осветил аналой в левом углу, где уже застыл в ожидании Ларри Ланспик. Его мощный голос заполнил весь зал:

Когда на суд безмолвных, тайных дум

Я вызываю голоса былого…[8]

Квиллер вопросительно посмотрел на Полли: она была сама сосредоточенность, она тщетно силилась увязать образ женщины, которую хорошо знала, со стихами, которые слушала сейчас. Да и он тоже, слушая сонет, пытался найти в стихах разгадку прошлого Эвфонии, а может быть, и причину её самоубийства.

Из глаз, не знавших слез, я слезы лью

О тех, кого во тьме таит могила,

Ищу любовь погибшую мою

И всё, что в жизни мне казалось мило.

Свет снова выхватил из темноты трон и цветы, а медленная мелодия танца Равеля внесла дополнительную печаль в общую картину на сцене. Прозвучало стихотворение «Я о тебе не должен больше думать», потом французский романс «По секрету». И Квиллера вдруг осенило: Эвфония скорбела по своему утраченному возлюбленному, но, конечно, не по дедушке Гейджу. Стихотворение анонимного автора ещё больше укрепило его в этой мысли.

Две белых бабочки

Целуются в полете, вновь разлетаются,

Затем, как два опавших лепестка,

Опять летят неразделимо друг от друга,

Паря в потоке солнечного света,

Стремясь уединиться поскорее там,

Где можно ни о чём земном не думать…

…И вот они, соединившись вновь,

Кружатся в быстром па‑ де‑ де в потоке лёгком…

Им суждено расстаться навсегда,

Один подхвачен будет быстрым ветром,

Его подруга на скале холодной останется,

И то, что жизнь ещё теплится в ней,

Вам скажет трепет тонких нежных крыльев.

Прозвучавший флейтовый дуэт и стихотворение «Я верен останусь тебе, Синара…» лишь подтвердили догадку Квиллера. В зрительном зале слышались всхлипывания, и даже Полли приложила несколько раз платок к глазам. От такой её реакции Квиллеру стало не по себе, он знал: Полли вспоминает своё собственное прошлое.

Поминальное представление подходило к концу. Занавес позади сцены опустился, и, когда зазвучало Адажио для флейты и арфы, появилось изображение танцовщицы, которая томно проплывала по сцене, за ней трепетал и развевался легкий газовый шарф. Кружась, танцовщица опустилась на колени, склонив голову, потом встала с колен с высоко поднятой головой и широко раскинула руки. Белокурые локоны танцовщицы были стянуты на затылке в узел, как у балерины, а сам узел был перехвачен пурпурной лентой.

Сперва по зрительному залу пронёсся шёпот, но затем, когда видеоролик закончился, наступила немая тишина и… полная темнота. Неожиданно сверкающие лучи яркого света залили сцену, и все присутствующие замерли, услышав громогласные аккорды Симфонии для органа. Все как будто застыли, чувствуя, как мощные звуки божественной музыки вселяют в их души уверенность в победе духа над плотью, но протяжные финальные аккорды, смолкнув, вновь навеяли на зрителей ощущение невосполнимой утраты.

– Ууух! – шумно выдохнул Квиллер, когда в зрительном зале зажёгся свет. Оцепенение постепенно стало проходить, шум голосов нарастал, группы людей потянулись из зала. В фойе приятели и друзья, встречаясь друг с другом, обменивались вопросами, пытались комментировать только что увиденное.

– Что‑ то неописуемое! – сказал Арчи Райкер.

Кэрол Ланспик сообщала всем и каждому, что цветы для букета и оформления сцены – георгины, гладиолусы, пурпурные астры, орхидеи и амариллисы, – доставили самолетом из Чикаго.

Сьюзан Эксбридж, владелица антикварного магазина, говорила, что кресло с изогнутой спинкой прежде стояло в вестибюле особняка Гейджев и что она купила его у Эвфонии за две тысячи долларов.

Лайза Комптон поражалась тому, что колени у Эвфонии так хорошо сгибались в восемьдесят восемь лет.

Квиллер и Полли беседовали с четой Комптонов, когда к ним подошла пианистка, которую Лайл представил как Джун Холибартон, новую заведующую музыкальным сектором в комитете по образованию, перешедшую из округа Локмастер.

– Если бы они уступили нам и своего футбольного тренера, – заметил Квиллер, – мы почувствовали бы себя просто превосходно.

Рыжие волосы пианистки были коротко подстрижены и завиты на иной, не мускаунтский манер, а её духи были куплены явно не в универсальном магазине округа Локмастер. Не сводя игривого взора своих карих глаз с усов Квиллера, пианистка заговорила:

– Мне очень понравился ваш спектакль о пожаре. Я видела его в школе для детей фермеров. Скажите, чем вы руководствовались, подбирая мелодии для музыкальных вставок?

– Да просто переписал кое‑ что с кассет из моей фонотеки, – ответил он.

– Они подобраны прекрасно! Однако захоти я придраться, то указала бы вам, что «Танец Анитры» ещё не был написан в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году, так что воображаемая вами радиостанция не могла передавать его в эфир.

– Только никому об этом не говорите, – попросил он. – И никто об этом не догадается. Впрочем, я не уверен, обращает ли кто внимание на музыку.

– Я обратила внимание, – живо откликнулась Полли. – И знаешь, милый, пассажи из «Франчески да Римини», на мой взгляд, лучше подошли бы для сцены пожара. Лично я могла бы на фоне этой музыки представить разбушевавшуюся огненную стихию.

– Джун собирается внедрить в учебную практику метод Хилари Ван Брука в преподавании музыки, – сказала Лайза. – А что если тебе написать об этом в газете, Квилл?

– Почему нет? Мы это обсудим, – ответил Квиллер. – А где находится ваш офис?

– Приходите лучше ко мне в Индейскую Деревню. Дома у меня мы сможем послушать хорошую музыку, – с готовностью предложила Джун.

Полли вспыхнула, и Квиллер почти явственно ощутил излучаемый ею жар.

– Что нам действительно надо, – высказал предложение он, – так это сесть и спокойно поговорить о методе Ван Брука.

Лайза дипломатично перевела разговор на другую тему:

– Да, чуть не забыла спросить вот о чём, Квилл. Не согласился бы ты показать свой «Грандиозный пожар» в доме для престарелых?

– Ничего не имею против, – галантно ответил он, – когда бы ты хотела нас пригласить?

– До Дня благодарения.

– Созвонись с Хикси Райс.

Выходя из театра, Полли и Квиллер столкнулись с Джуниором Гудвинтером.

– Ну, что скажете о бабушкиной затее?

– Наводит на некоторые размышления, – ответил Квиллер.

– Хотите услышать интересную новость? Адвокат изучает бабушкино завещание! Он подозревает душевную неуравновешенность и подстрекательство.

– Он что, хочет оспаривать его в суде?

– Пока не знаю. Всё зависит от размера состояния, которое, впрочем, можно оценить с достаточной точностью.

По дороге домой Квиллер и Полли не проронили ни слова, у каждого на то были свои причины. Когда она пригласила его к себе на кофе, он отказался, сославшись на незавершённую работу. Отказался впервые. Она кротко простилась с ним, однако было заметно, что она несколько встревожена. Вероятно, она предположила, что он собирается позвонить какой‑ то другой женщине.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒