Книга вторая 2 страница

– В чем дело? Ты не голоден? Ты новенький, не правда ли? Наши повара не угодили твоему вкусу? Ну, мне жаль. В качестве замены я могу предложить тебе только побои, ничего другого, к сожалению, нет. На колени!

Тут и там послышался смех, и надсмотрщик приказал:

– А теперь руки на землю!

Сразу раздался свист от ударов бамбуковой палкой, быстро следовавших один за другим. Кожа загорелась, как будто ее ошпарили кипящей водой. Пиай начал визжать, беспомощно, униженно, он был куском избиваемого мяса, которое не могло обороняться.

Так начался первый день каторжника номер двадцать три в третьей гранитной каменоломне Суенета.

Незадолго до отъезда фараон назначил скульптора Хотепа, бывшего помощника Пиайя, надсмотрщиком над всеми скульптурными работами в обоих храмах и распорядился, чтобы он собственноручно сделал фигуры на фасадах. Он также должен был отвечать за работу всех скульпторов, изготовлявших статуи и рельефы.

Едва достигший двадцати лет, Хотеп был словно оглушен. То, о чем он так долго мечтал, теперь сбылось: Благой Бог сделал его начальником над всеми скульпторами и доверил ему самую сложную работу. Теперь он должен показать, что он может многое и что до этого он несправедливо находился в тени Пиайя. Хотеп хотел создать не такие же хорошие, а лучшие работы, чем мастер Пиай. Тогда со временем фараон передаст все должности преступного Пиайя ему, Хотепу. Однако он не будет таким глупцом, чтобы сердить фараона и хвататься за дочь Солнца. Есть люди, которым их высокая должность ударяет в голову, но он, Хотеп, не таков.

Молодой мастер отправился к Большому храму, собственно говоря, не имея никакого намерения, только для того, чтобы еще раз осмотреть площадь, которую должен будет обрабатывать в течение следующих дней. Как угрожающе сжатые громадные кулаки, из‑ за поднятых помостов возвышались четыре грубо обтесанные головы. Да, Хотеп почувствовал и понял эту угрозу и попытался справиться с ней.

Ра уже начал свою ночную поездку, подул прохладный ветер, но свежести молодой мастер не почувствовал. Тело горело, как в лихорадке, и пот струился по лбу и спине.

«То, что мог Пиай, ты тоже создашь, – попытался он успокоить себя. – Модели почти готовы, теперь дело только за точным расчетом. Что может получиться не так? »

Так он уговаривал себя, молодой, способный скульптор Хотеп, однако его сердце не верило в эти слова. Он жил теперь в бывшем доме Пиайя. Там он сел в маленьком, начавшем засыхать саду и сказал себе: «Итак, все по порядку. Сначала ты должен доделать Малый храм, и Благой Бог ожидает, что ты сам закончишь фигуры на фасаде. Предстоит многодневная работа, предшествующая окончательной шлифовке. Одновременно с этим в полном спокойствии ты подготовишь себя к работе в Большом храме, не торопясь, основательно, точно. На это у тебя есть два‑ три года. Благой Бог тебя не торопит, для Большого храма срок не установлен».

Хотеп ощутил, как его волнение уменьшается, теперь он стал мерзнуть на прохладном вечернем воздухе. От других он не потерпит ни малейшей халтуры, они его еще узнают. Мысль о власти и будущих почестях охладила его. Спина его выпрямилась, у него появилось гордое осознание того, что он стоит выше других. Страх перед большим и ответственным делом отступил куда‑ то в уголок его сердца. Он уменьшился, но не исчез.

Едва прибыв в Фивы, фараон приказал явиться своему «младшему брату‑ близнецу», принцу Сети. Однако Богоподобному пришлось подождать, потому что Сети в свите Енама разыскал один из тех домов, в которых богатые и почтенные мужи развлекаются в кругу красивых девушек. Оба принца с несколькими друзьями сняли весь дом для себя, так что «садовник очаровательных цветов», как высокопарно именовал себя владелец дома радости, после прибытия сына Солнца и его гостей выпроводил остальных гостей. Одна из очаровательных «цветков», хихикая, уже устроилась в несколько неуклюжих объятиях Сети, когда гонец из дворца, которому было известно, что принцы здесь охотно задержались, передал волю фараона.

– Ты уверен, что, перед глазами Благого Бога должен появиться не наследный принц Енам, а я?

– Да, господин, фараон желает видеть принца Сети.

Сети, над которым витали еще опьяняющие ароматы дома радости, торопливо собрался и появился перед глазами фараона, своего высокочтимого отца, с сердцем, полным страха, потому что не знал, что его ожидает. Однако лицо Благого Бога излучало благоволение, и, когда Сети предложили усесться поудобнее, его взволнованное сердце снова забилось в привычном такте.

Нефертари тем временем предпринимала робкие попытки отговорить своего супруга от его плана, потому что была по‑ женски солидарна с дочерью, которую заставляли поменять объятия любимого мужчины на ненавистную супружескую постель. Но фараон уже принял решение и должен был, как это было свойственно ему, быстро воплотить его в жизнь. Поэтому Нефертари не захотела принимать участие в этой беседе. Вообще‑ то она чувствовала антипатию к этому Сети, потому что находила неподобающим то, что он был так похож на ее супруга. Фараон Рамзес мог быть только один‑ единственный, и этот единственный принадлежал ей.

– Я принял решение, Сети, которое обрадует и осчастливит тебя, – начал беседу Рамзес, в то время как его собеседник с покорно опущенной головой сидел на табурете и не знал, куда ему деть свои длинные ноги. Царь продолжил: – Я нашел жену для тебя, которая особенно близка моему сердцу и которая подходит для того, чтобы во много раз повысить твое положение.

Сети, конечно, подумал тотчас о маленькой Хенут, которой, правда, исполнилось только восемь лет, но это было делом обычным, что браки в царской семье заключались уже в детском возрасте. Когда же он услышал имя невесты, он чуть было не свалился со стула.

– Я должен… должен жениться на высокочтимой принцессе Мерит? Но это… очень высокая честь…

– Да, действительно, и поэтому ты должен узнать причину моего решения. Ты, вероятно, слышал, что о принцессе Мерит сплетничают, потому что она чересчур много занималась делами, которые ее, собственно говоря, не касаются. В остальном у меня уже давно было желание найти для моей дочери‑ первенца подходящего супруга. Ну, Мерит несколько своенравна, ей никто не нравится, то есть ей нравятся не те… Короче, она достигла брачного возраста, и так как боги порадовали меня тем, что ты очень похож на меня, то я нахожу приличным то, что таким образом я выражу свою благодарность богам. Для тебя, конечно, кое‑ что изменится. Как только Мерит родит тебе ребенка, ты будешь стоять в ряду преемников престола на первом месте после сыновей моих обеих супруг. Ты получишь высокий пост в армии, в государственном управлении или в храме, потому что я не терплю того, чтобы мои отпрыски предавались безделью. Ну, что ты скажешь?

Сети опустился перед Рамзесом на колени и поцеловал руку отцу:

– Благодарю тебя, Богоподобный, за честь, я буду для Мерит хорошим супругом. Мы скоро осчастливим тебя внуками, которые Хнум, как я надеюсь, снова вылепит по твоему образу.

Рамзес откашлялся.

– Итак, Мерит, как я уже сказал, немного упряма, но в браке это сгладится. Контракт будет подготовлен здесь, в Фивах, и положен к ногам богини Мут в Южном храме. Тебе следует вскоре нанести визит своей будущей супруге, как ты считаешь?

Сети не обладал особой чувствительностью, однако он сообразил: что‑ то в этом скоропалительном браке не так. С другой стороны, он имел все основания принести ценную жертву Амону‑ Ра, потому что в качестве супруга принцессы Мерит он становился ровней сыновьям обеих главных жен. В жрецы или придворные чиновники он, конечно же, не годился, а вот армия…

Перед глазами его возник образ военачальника Хоремхеба, которого брак с принцессой возвел на трон Гора. А ведь Хоремхеб даже не был высокого происхождения, в то время как он, Сети, – сын правящего царя.

«Неплохое начало», – подумал он, довольный.

Сети принял ванну, велел слугам еще раз выбрить все свое тело, втереть в него ароматические масла и старательно накрасить лицо. Только затем он попросил об аудиенции у принцессы Мерит. Его просьба была отклонена. Бикет с озабоченной миной сообщила ему, что принцесса страдает от головных болей и нуждается в покое. Принц может повторить свою попытку через несколько дней.

И вот теперь он стоял перед закрытой дверью, высокорослый Сети, только что искупанный, накрашенный, пахнущий драгоценными маслами, – его отослали прочь, как надоедливого просителя. В нем поднялся гнев, но он был достаточно умен, чтобы тут же подавить его. Подобные чувства по отношению к принцессе Мерит проявлять было нельзя. Он повторит попытку завтра или послезавтра и при этом более убедительно разыграет роль нетерпеливого влюбленного.

Бикет вернулась к своей госпоже. Не страдавшая никакими головными болями Мерит спросила ее:

– Ну, как он это принял?

Бикет покачала головой:

– Внешне очень терпеливо, хотя у меня и было впечатление, что он должен был подавить свой гнев.

– У него есть все основания гневаться: меня навязали этому придурку, и он злится, что я тут же с радостью не принимаю его! Я что, должна была с ликованием ринуться в его объятия?

Бикет вздохнула:

– Ах, моя бедная голубка… Но подумай, что он, вероятно, может стать твоим спасителем. День твоих очищений не наступает уже полмесяца. Если ты должна выйти за него замуж, тогда лучше немедленно. Никто не будет сомневаться, если ты родишь восьмимесячного ребенка. Такое бывает чаще, чем думают. Если бы ты только тогда послушала меня, все было бы намного проще. Это был твой самый плодородный день…

– Я не сожалею об этом! – резко сказала Мерит. – Иначе что бы мне осталось от Пиайя? В Суенете они быстро выбьют жизнь из его тела, я даже думать об этом не могу. Нет ни одного места на его теле, которое бы я тысячу раз не поцеловала… Они не могут их сбить палками, мои поцелуи! Ах, Бикет, как мы можем ему помочь?

– Первый шаг мы уже сделали. Наш доверенный человек с суммой для подкупа уже в дороге. Нужно показать старшему надсмотрщику, что у Пиайя есть покровители и друзья. На первое время этого будет достаточно, чтобы создать ему более хорошие условия. Мы должны продвигаться вперед очень осторожно, иначе мы повредим ему. Твой следующий шаг – выйти замуж за этого Сети. Если я, твоя служанка, советую тебе это, то причина для этого есть. Ты знаешь, что я дам себя сжечь за тебя, но в этом случае было бы просто глупо и дальше упрямиться. Подумай о ребенке!

– Ни о чем другом я и не думаю! Сети мне совершенно безразличен, но если я могу помочь Пиайю этим браком, то я закрываю глаза, сцепляю зубы и иду с этим дурнем в постель. Но только один раз! Один‑ единственный раз! После он может удовлетворяться рабынями. Брак со мной принесет ему так много выгод, что он с легкостью может отказаться от моего тела. Это просто сделка, в любом случае мне в убыток. Если Пиай должен будет провести всю свою жизнь в каменоломне, то я лучше утоплюсь, чем выйду замуж за Сети. Я должна побудить моего отца сократить срок наказания до одного или двух лет. Если старший надсмотрщик при этом будет регулярно получать определенные суммы, то Пиай, конечно же, переживет время своего наказания.

Бикет кивнула:

– Ты умная, голубка, все это звучит очень разумно. Только будь осторожна.

Мерит хотела сначала поговорить с матерью и велела доложить ей о своем визите. Там уже находился Енам, который приветствовал ее:

– Ты пришла прямо как по приглашению, сестренка. Мы как раз говорим о тебе и Сети. Тот, как побитая собака, шныряет по дворцу и до смерти расстраивается, что ты его не принимаешь. Мама вот тоже считает, что ты должна благосклоннее обходиться с бедным парнем. Не нужно его сразу…

– Придержи свой язык, принц Енам, – прервала его Мерит. – Тебе, между прочим, тоже пора завести семью. Я должна буду напомнить об этом нашему отцу.

Енам ухмыльнулся:

– Женщин и детей в моем гареме не сосчитать. Благодарен за заботу, сестренка, у меня с этим все в порядке.

– Поговорим теперь разумно, – прервала его Нефертари, – и подумаем еще раз, что принесет брак с Сети. Вы сами знаете о том, что уже давно существует напряженность между двором Изис‑ Неферт и моим. Хатор мне свидетельница, что я никогда не желала зла второй супруге, я даже поощрила царя, чтобы он наконец вступил в брачные отношения с ней, потому что он медлил тогда неподобающе долго. С тех пор как Енам стал наследным принцем, я чувствую ее враждебность, и я нахожу, что мы должны… обороняться. Изис‑ Неферт полагает, что здесь, в Фивах, ее поддерживают все. Рамозе втайне считают наследным принцем и говорят, что, будучи фараоном, он тут же перенесет свою резиденцию сюда. Ты не знаешь, Мерит, что любимым планом твоего отца было соединить браком детей обеих жен, то есть выдать тебя замуж за Рамозе или Хамвезе. Но теперь, на счастье, вынырнул Сети, который впечатлил царя сходством с ним. К тому же Сети с давних пор на нашей стороне и…

Енам рассмеялся:

– Но, мама, любой, у кого есть хоть капля разума, должен быть на нашей стороне! Только дураки выступают против царской воли и вместе с тем против закона. Возьми его, сестренка. Сердце Сети принадлежит армии. Он не будет тебя особенно часто обременять.

Против воли Мерит должна была рассмеяться:

– Если вся семья так солидарна… Одно условие я должна все‑ таки поставить, то есть два. Первое – чтобы принц Енам немедленно исчез.

Тот ухмыльнулся:

– Ага, матушка и дочка хотят посекретничать. Ну, вы услышали мое мнение. На свадьбе мы снова увидимся…

И прежде чем Мерит успела запустить в него спелым гранатом, Енам исчез. Мерит с любовью посмотрела на свою мать, находившуюся на последних сроках беременности.

– С тобой все в порядке? Что говорят врачи? Собственно говоря, ты… Ну, я имею в виду… ребенок появится не слишком поздно…

– Ты полагаешь, я слишком стара? Но что мне делать? Твой отец этого не находит, и, пока Амон будет это допускать, я буду приносить ему детей. На этот раз это будет сын, и у него уже есть имя – Мери‑ Атум.

Она подошла к маленькому домашнему алтарю, где стояла в локоть высотой раскрашенная и позолоченная деревянная фигура бога Хнума в образе мужчины с головой барана.

– Господин будущей жизни, – обратилась к нему Нефертари, – ты, изваявший на своем гончарном круге богов и людей, ты – живая душа Ра, услышь меня и будь милостив ко мне. Сделай этого ребенка мальчиком, и я наполню твой храм прекрасными вещами! Не отказывай в этой просьбе своей служанке Нефертари.

Мерит уже была готова признаться любимой матери в собственной беременности, однако ее разум победил. Нет! Весь свет должен думать, что это ребенок Сети. Когда Нефертари закончила свою молитву, Мерит сказала:

– Ты, конечно, знаешь, что главный храм Хнума находится на острове Джеб под Суенетом. А когда я думаю о Суенете, мне в голову приходит Пиай. Я вижу его в глубокой яме под каменным блоком. Он с отчаянием стучит по скале молотком, а надсмотрщик стоит над ним и безжалостно подгоняет его плетью. С такими мыслями на сердце я не могу выйти замуж за Сети, ты обязана это понять! Ты должна уговорить фараона, чтобы он установил срок наказания и этим снова дал ему надежду. Ты можешь это! Только ты!

– Мне тоже его очень жаль. В любом случае я попытаюсь, но это не должно выглядеть так, как будто ты ставишь условие. Прими завтра бедного Сети, дай ему свое согласие, я буду уговаривать царя так долго, пока он не сдастся. Доверься мне! Если уж так случилось, мы постараемся выбраться из этого положения с самым небольшим количеством потерь.

С легким стоном она погладила свой огромный живот:

– Он уже очень сильно двигается, маленький Мери‑ Атум.

Она снова подошла к домашнему алтарю и прошептала в ухо богу Хнуму:

– Мальчика, которого ты создашь на гончарном круге, назовут Мери‑ Атум в честь бога Атума‑ Ра, живой душой которого ты являешься, Мери‑ Атум! Сохрани милостиво это имя в своем сердце.

Мерит поклонилась и тихо вышла из комнаты. Ее мать уже на несколько лет перешагнула тридцатый разлив Нила, и принцесса решила принести богатые дары богине с головой гиппопотама, помощнице при родах. При этом она немного думала и о себе.

Небунеф, верховный жрец Амона, во время беседы напомнил фараону о том, что Тотмесу до сих пор еще не вынесен окончательный приговор.

– Я не хочу клеветать на этого человека, Богоподобный, но есть признаки того, что, будучи помощником жреца Пта, он собрал вокруг себя маленькую группу невежд, которые мечтают о неслыханных вещах и пренебрегают твоими приказами. Доказательств нет, но, когда он идет по храмовому кварталу, многие все еще низко кланяются ему. Почему, собственно говоря? Мне кажется, он вредит миру и согласию, которые благодаря твоей мудрости воцарились между жрецами Амона и тобой.

Небунеф знал, о чем говорит, и охотно отделался бы от этого возмутителя спокойствия.

Фараон слушал, нахмурившись, и в нем загорелся гнев, как всегда, когда он чувствовал сопротивление.

– Тотмеса нужно убрать отсюда! Он будет служить Амону, но на границе с Кушем, посреди пустыни. Как ты знаешь, в Большом храме будут также почитать Амона‑ Ра наряду с Ра, Харахте и Благим Богом. Он там может быть жрецом, приносящим жертвы и принимающим жалкие дары испуганных жителей Куша. Чтобы напоминать ему в течение всей жизни о том, что воля Богоподобного – верховный закон в Кеми, и чтобы его язык, который я ему милостиво оставляю, был в будущем поосторожнее, его запечатают моим именем.

Небунеф, который втайне облегченно вздохнул, услышав решение царя, точно не знал, что означает поставить подобную печать, и скромно спросил об этом.

– Очень просто, – усмехнулся фараон. – Ты знаешь бронзовые печати для кирпича, на которых оба моих главных имени? Одну из них раскалят и приложат к дерзкому клеветническому языку будущего жреца, приносящего жертву. Каждый раз, когда он захочет произнести мое священное имя неподобающим образом, язык помешает ему это сделать. Очень испытанное средство. Мой отец время от времени его применял.

Хуже всего было просыпаться. К утру, когда сон одолевал его и сны вводили в заблуждение, Пиай на короткие счастливые мгновения снова был свободен, наслаждался объятиями Мерит или находился в других, лучших, обстоятельствах, которые не имели ничего общего с его жалким положением раба в каменоломне.

Вырываться из этого состояния радости, довольства, надежды, услышав громкий грубый голос надсмотрщика, плеть которого тут же свистела, если, на его взгляд, дела шли не слишком быстро, – это было адом. Такое, должно быть, случалось, когда Озирис‑ судья находил сердце слишком легким и предавал мертвого проклятию. Надсмотрщики, похоже, обсуждали между собой, какое место занимал прежде каторжник, и большинство из них давали ему почувствовать разницу между прежним и теперешним положением. Особенно выделялся Свинья – коварный, жестокий и чрезвычайно хитрый осужденный на вечную каторгу тип, который получил место помощника надсмотрщика, потому что «умел обращаться с каторжниками».

Так, один осужденный, которого вскоре должны были освободить и которого все это время поддерживала его семья, не должен был ничего бояться. Длинная плеть из кожи гиппопотама попадала все время по скалам и ни разу по спине этого каторжника. Другое дело Пиай. До сегодняшнего момента подкуп за него ниоткуда не поступил, к тому же кто откажет себе в удовольствии дать почувствовать бывшему Единственному другу фараона и первому архитектору, что он сейчас не более чем кусок мяса, который эксплуатируют и забивают до смерти.

Все тело Пиайя уже было покрыто гноящимися ранами, которые никак не могли зажить, потому что на него сыпались все новые и новые удары. Он как личность был уничтожен, стал лишь инструментом в руках своих надсмотрщиков, инструментом, который выбрасывают, когда он ломается.

Пиай видел, как умерли несколько его товарищей. Один упал замертво во время работы, другой не смог встать утром даже после ударов плетью. Его оставили умирать на вонючей соломе без поддержки, без помощи. Мертвых их товарищи выносили в пустыню и клали там. Об остальном заботились шакалы и ястребы. Надсмотрщики находили особенно веселым напоминать еще живым о том, что скоро и они пойдут этим путем. Любивший поговорить Свинья считал по этому поводу:

– По правде говоря, вы все – пища для коршунов и шакалов. Вас только немного перед этим используют для службы фараону. Но это ненадолго – десять месяцев, самое большее год. Хорошо только, что число разбойников, убийц, предателей и прочих мерзавцев не уменьшается.

При этом он, конечно, забывал, что сам вышел из кругов преступников и что лишь от настроения надсмотрщиков зависело, как долго он сможет занимать должность помощника надсмотрщика.

И все же Свинья допустил ошибку, которую совершали многие каторжники в его положении. Он полагал особой суровостью держать в подчинении людей. Однако он перешел границу допустимого. Заговор против него возник сам по себе. Тут и там шелестел шепоток, на него отвечали кивком. Долго шептались перед сном в лагере, и приговор был вынесен: Свинью нужно убрать. Участие в заговоре принимали не только те, над которыми он издевался, которых забивал почти до смерти, но и другие, с которыми это могло случиться завтра. Теперь речь шла только об удобном случае, и такой случай вскоре представился.

Пиай работал над тем, чтобы отколоть гранитный блок для фигуры в человеческий рост. Вчетвером они при помощи долота и молотков углубляли трещину уже в руку шириной. Из этого особенно красивого блока розового гранита должны были создать статую богини Мут.

Надсмотрщиком был Свинья. Он с плетью из кожи гиппопотама в руке непрерывно кружил вблизи четырех мужчин. Как заранее договорились, самый слабый и молодой из четырех каторжников внезапно вскрикнул, пошатнулся и упал на землю. Другие прервали свою работу, и Свинья мгновенно заорал:

– Не разевайте рот, иначе я собью мясо с ваших костей!

Плеть засвистела и с силой ударила Пиайя по бедру, нанеся глубокую рану. Однако Свинья, не обратив на это внимания, занялся упавшим, которому в качестве пробы влепил пару ударов. В это мгновение самый сильный из мужчин подскочил и ударил помощника надсмотрщика долотом по голове. Свинья пошатнулся, обернулся, и Пиай, воспользовавшись этим, кинулся к нему и ударил ему молотком по затылку. Ноги у Свиньи подкосились, плеть выпала из его руки, но он еще не был мертв. Его маленькие злые глазки вспыхнули, он пытался что‑ то сказать, но каторжники услышали только какое‑ то свинячье хрюканье.

Горевшая в Пиае ненависть внезапно испарилась, он уронил молоток и с отвращением отвернулся. Но его товарищ номер шестьдесят девять, бывший литейщик бронзы, был безмерно опьянен кровью. Он, как безумный, накинулся на умирающего, размолотил ему череп и лицо, наступил ему на грудь, стал топтать его гениталии, пока другие силой не оттащили его.

– Прекрати, ты, дурень! Парень мертв, ты только приманишь сюда других.

Они бросили тело убитого в узкую яму, которая образовалась при добыче гранитной заготовки, и набросали сверху осколки камней так, что мертвого Свинью не стало видно. А потом спокойно продолжили работу, пока спустя полчаса к ним не подошел надсмотрщик. Он удивленно огляделся и спросил:

– Кто за вами наблюдает?

Мужчины прервали работу:

– Он только что меня ударил, – Пиай сделал удивленное лицо и указал на свежую кровавую полосу на своем бедре.

– Может быть, пошел за водой или по нужде…

Надсмотрщик удивленно покачал головой:

– Ему этого нельзя, и, насколько я его знаю, он бы этого не сделал.

Надсмотрщик увидел, конечно, кровавые пятна на земле, но он знал, что будет умнее не заметить их. Если помощник надсмотрщика исчез, то лучше принять это молча и позволить каторжникам упиваться местью. Они убили одного из своих, а поскольку их не застали на месте преступления, почему бы не позволить им этот вид самосуда.

Пиай, как почти каждый, кто долго работал здесь, был внешне и внутренне опустошен и в ежедневной борьбе за выживание очень быстро забыл о совершенном убийстве. Постепенно работа в каменоломне подавляла все движения к лучшему, гасила воспоминания. Жизнь на свободе казалась далеким сном. Время от времени Пиай вспоминал о своей любимой, но ее облик все больше и больше бледнел, как и все остальное: фараон, царица, Ирамун, прекрасный дом в Пер‑ Рамзесе – все это казалось несущественным перед невыносимой действительностью, когда тебя избивали за каждую мелочь, когда надсмотрщика убивали молотком, не ощущая при этом даже мимолетного удовлетворения.

Деятельность гранитных каменоломен под Суенетом заключалась, конечно, не только в трудоемком отделении больших и малых блоков скалы. Среди вольнонаемных рабочих имелись также искусные каменотесы, которые подготавливали некоторые блоки и вчерне обрабатывали их. Это ожидало и два гранитных блока в шесть локтей высотой, которые были предназначены для сидящих фигур Благого Бога. Как всегда, работа шла в большой спешке, потому что обе фигуры были предназначены для Малого храма Рамзеса в Абидосе. Над каждым блоком работали по два каменотеса, которые своими инструментами отбивали кусочек за кусочком от твердого гранита, пока не появилась форма, напоминающая сидящего фараона. Иногда получалось, что в камне возникала не видная снаружи трещина, которая обнаруживалась лишь при проникновении вглубь, и в большинстве случаев это вело к тому, что гранит оказывался испорчен.

Так получилось и на этот раз. Когда один из двух каменотесов собирался обточить левую часть шеи, он натолкнулся на трещину длиной в локоть, которая явно шла до затылка. Он осторожно обрабатывал гранит дальше, чтобы определить глубину трещины, когда с тихим треском голова отделилась, и, упав, повалила каменотеса на землю, раздавив ему грудь. К мертвому каменотесу теперь добавился еще и испорченный блок гранита. Ответственный старший надзиратель бушевал. Но чем это могло помочь? В то время как рабочие отправились отделять еще один блок от скалы, старший над всеми гранитными каменоломнями велел отыскать хорошего каменотеса.

При этом наткнулись на номер двадцать три, потому что в каменоломне номер три каждый надсмотрщик знал, кем Пиай был раньше.

Внезапно все о нем начали беспокоиться. Ему разрешили пойти в купальню надсмотрщиков, к самым глубоким из его ран приложили лечебные травы и наложили повязки. Его провонявшую от грязи набедренную повязку заменили чистым льняным передником. После обильного сытного обеда с жареным гусем, свежим кунжутным хлебом, финиками и разбавленным вином старший надзиратель повел его к начальнику гранитных каменоломен. Это был худой мужчина с угрюмым лицом, который вечно боялся, что его могут отозвать или заменить, и поэтому работал упорнее, чем любой из его надсмотрщиков. Он не был ни жестоким, ни особенно жадным, однако от того, что он жил в постоянном страхе и не мог выказывать его, лицо у него постоянно выглядело угрюмым.

Он предложил Пиайю присесть и объяснил ему суть дела.

– Конечно, продлится несколько дней, пока отколют новый блок, но ты раньше был скульптором на службе фараона…

– Первым скульптором, – кивнул Пиай. – Я изготовил колоссальную статую в Фивах, в храме Мертвых царя, да будет он жив, здрав и могуч.

Начальник откашлялся:

– Хорошо… Да, что я хотел сказать… Ты мог бы тем временем обработать сидящую фигуру немножко детальнее, чем ее обычно обрабатывают. Это стало бы извинением за вынужденное опоздание.

– Я мог бы ее даже закончить, потому что знаю планы Малого храма Рамзеса в Абидосе. Обе сидящие фигуры Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч, предназначены для первого пилона, и их должны будут поставить рядом с входом. Царь должен быть изображен в двойной короне и с обоими скипетрами. Какая надпись планируется, я не знаю.

Начальник вскочил на ноги, и его угрюмое лицо расплылось в некоем подобии улыбки.

– Именем Пта, нашего божественного ремесленника, сегодня счастливый день! Я уже обдумал, как бы мне оставить тебя здесь, но в этой каменоломне работают только свободные мужчины. На сколько лет ты осужден?

– Я сам этого не знаю, достопочтенный. Царь, да будет он жив, здрав и могуч, еще не определился с моим наказанием. Может быть, я буду свободен уже завтра, а может быть…

– …наказание продлится всю жизнь, – помрачнел начальник. – Глупая история, Пиай. Что ты, собственно говоря, натворил?

– Об этом мне не разрешено говорить по желанию Благого Бога, да будет он жив, здрав и могуч. Во всяком случае, я никого не убил и ничего не украл.

Начальник вздохнул и мрачно посмотрел на Пиайя:

– По правде говоря, мы не можем позволить себе такое расточительство. Ты зарабатываешься до смерти в каменоломне для каторжников, а здесь не хватает хороших каменотесов. Однако воля фараона, будет он жив, здрав и могуч, священна, ты знаешь это так же хорошо, как и я. Я предлагаю следующее: ты отдохнешь за день, а потом закончишь фигуру до надписи. Тем временем прибудет блок для другой фигуры, и ты сможешь продолжить работу. Кроме того, я пошлю письмо в царское строительное управление и спрошу, можно ли мне использовать каторжника Пиайя для другой работы. Конечно, ты должен будешь каждый вечер возвращаться назад в каменоломню номер три, потому что я не могу класть каторжника спать вместе со свободными людьми.

– Я понимаю это, господин, но хотел бы, чтобы вы обратили внимание на то, что там почти ежедневно люди умирают от голода, побоев, плохого питания и болезней.

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒