Книга вторая 4 страница

Уже несколько дней она не ощущала голода, она чувствовала свое тело легким, как перо, и полагала уже, что не лежит на ложе, а парит над ним на высоте локтя. Внезапно она увидела взаимосвязи, которые ранее были скрытыми от нее, и у нее возникло чувство, что день ото дня она приближается к цели, которую ощущала, как правду. Теперь она также знала, почему Маат, богиня правды и мирового порядка, почитается в форме пера. Правда была чем‑ то легким, мимолетным, ее можно было различить лишь тогда, когда не теряешь ее из вида. Все тело Мерит превратилось в перо, в Маат, в правду. Печаль о Пиае одухотворилась и была связана с неопределенной надеждой увидеться с ним в потустороннем мире. Она не могла говорить о своих чувствах, она не хотела этого, а лишь молча вслушивалась в себя или одаривала горюющую Бикет отсутствующей улыбкой. Ее ночи превратились в поток снов, которые сначала были мрачными и угрожающими, а потом постепенно стали более веселыми, легкими и внушавшими надежду. Сначала перед ней несколько раз показался бог Сет. При его появлении воздух в комнате почернел, дыхание заглохло, и все вещи вокруг окрасились в блеклый цвет тления. Его дыхание воняло падалью, скопившейся за тысячелетия, его отталкивающее звериное лицо с маленькими коварными красными глазами, безобразными, как будто отрезанными ушами и рыжим париком внушало такое отвращение, что Мерит попыталась избежать его взгляда, отворачиваясь и закрывая глаза. Однако Сет был повсюду. Он следовал за движением ее головы и проскальзывал под ее ресницы. Он ничего не делал, ничего не говорил, он только угрожающе и возбуждая страх присутствовал.

Постепенно Сет исчез из снов Мерит, за ним последовал бог Бес в виде карлика с высунутым языком и весело торчащими в разные стороны ушами, курчавой бородой и смешными кривыми ногами, между которыми, подобно фрукту, болтался половой член. Бес был безобразен, однако он внушал не страх, а доверие, и, когда он однажды взял Мерит за руку, она не испугалась его прикосновения, но, доверившись, позволила ему вывести ее из комнаты. Она вошла в прекрасный сад, где пальмы, тамариски и акации мягко колыхались под порывами прохладного ветра, где благоухал лотос и тихо плескался маленький источник. Бес ободряюще ухмыльнулся и указал своей искривленной карликовой рукой на дерево граната. На нем неподвижно уселась прекрасная птица с цветным оперением и маленькой человеческой головой. Мерит с любопытством подошла ближе и радостно узнала лицо любимого. Пиай ей слегка улыбнулся. Мерит протянула к нему руку, и тотчас птица, бесшумно шевеля крыльями, взлетела и села ей на руку. Она ясно ощутила коготки птицы, восхитилась ее блестящим оперением и в смущении спросила себя, может ли она поцеловать этого мужчину в образе птицы, это крошечное лицо. Одновременно ее охватило желание самой стать такой птицей и быть подобной возлюбленному. Маленькие серые глаза с любовью посмотрели на нее, и тихий тонкий голосок сказал что‑ то, но она не поняла что.

– Скоро я стану такой, как ты, любимый, ожидание не продлится долго.

Мужчина в образе птицы улыбнулся, бесшумно взмахнул крыльями и стал подниматься в голубой воздух. Он поднимался все выше и выше, превратился в черную точку и исчез совсем. Мерит еще чувствовала коготки на своей руке, она поцеловала это место и одновременно ощутила печаль и радостную надежду.

Верная Бикет почувствовала, что ее госпожа отходит в сферы, недоступные для других, и понимала, что это лишь вопрос нескольких дней.

– Подумай о своем ребенке, моя голубка. В тебе к новой жизни растет семя Пиайя, это часть его, ты должна сохранить это. В этом ребенке он будет жить дальше. Если ты для себя самой больше ничего не хочешь, то сделай что‑ нибудь хоть для ребенка. Хнум уже сформировал его. Его вины нет ни в чем, он имеет право жить. Если ты умрешь от голода, то проявишь неуважение к богам.

Эти слова проникали в ухо Мерит, но не достигали ее сердца. Для ребенка в ее снах не было места. Она была беременна, но это не доходило до ее сознания.

С тех пор как Мерит перестала покидать свое ложе, принцу Сети запретили заходить к ней. Она и до этого обращалась с ним, как с чужим, и Сети не осмеливался предъявлять какие‑ либо права. Он чувствовал, что она никогда не принадлежала ему и что теперь он находится вне ее жизни. Он даже не знал, как ему теперь себя вести. Сети снова мотался с Енамом по Фивам и иногда даже думал, что никакой свадьбы и не было. Все это было лишь сном, и ничего не изменилось. Однажды он спросил Енама, как ему вести себя, но тот не смог дать никакого совета.

– Мне ее жаль, мою сестричку, но что делать с женщинами в таких случаях, я сам толком не знаю. Должно быть, произошло что‑ то, о чем мы не знаем. Мы можем только подождать, брат. Может быть, тогда все уладится.

Нефертари, находившаяся на последних сроках беременности, боялась потерять Мерит, своего первенца, в то время как ей предстояли роды последнего ребенка.

Она целый день думала, каким образом помочь дочери, и после посещения изголодавшейся почти до состояния скелета Мерит к ней пришла спасительная мысль. Она тотчас велела позвать к себе Бикет.

– Послушай, Бикет, ты знаешь так же хорошо, как и я, что жизнь Мерит висит на волоске. Она сдалась и хочет отправиться туда, где находится ее любимый. Чтобы ее спасти, мы должны снова пробудить ее к жизни.

На осунувшемся от забот лице Соколихи появилось что‑ то, похожее на надежду.

– Пробудить к жизни, высокочтимая царица? Каким образом?

– При помощи лжи. Мы объясним ей, что о смерти Пиайя сообщили по ошибке, что произошла путаница. Когда она снова выздоровеет, фараон разрешит ей поехать в Суенет.

– Я бы даже богам солгала, если бы это спасло мою голубку. Что я должна сделать?

– Тебе она поверит скорее всего. Я набросаю доклад, который якобы пришел из Суенета, а писец прочитает ей его в твоем присутствии. Он должен быть написан по всем правилам, чтобы выглядеть достоверным.

Однако эта мера не понадобилась, потому что два дня спустя пришел ответ на приказ фараона заложить для Пиайя гробницу. Сепи, начальник гранитных каменоломен под Суенетом, написал царю:

Великому повелителю Кеми, сыну Солнца и господину Обеих Стран, Гору, любимому Маат, великому властью и прекрасному годами, его величеству Узер‑ Маат‑ Ра‑ Сетеп‑ Ен‑ Ра‑ Мери‑ Амон‑ Рамзесу, от его верноподданного Сепи, начальника каменоломен под Суенетом.

Твой приказ прибыл сюда, только он не может быть выполнен, потому что каторжник Пиай, бывший скульптор и архитектор, жив, здоров и полон сил. Я позволил себе занять его в другом месте на более важных работах, поэтому на его прежнем месте по ошибке дали справку, что он умер. Здесь умирает много людей, а так как это преступники, искупающие свою вину, их смерть не является ни для кого важным событием. Я сам уже давно отправил тебе, Богоподобный, запрос о том, позволишь ли ты Пиайю работать в другом месте и как долго будет длиться время его наказания. Я повторяю этот запрос и со смирением жду твоего решения.

Да будет жив, здрав и могуч Благой Бог Рамзес! Да будешь ты тысячи тысяч раз праздновать праздник Зед к радости твоего народа и ко благу страны.

Это была действительно хорошая новость! Рамзес смеялся и шутил, читал письмо каждому, кто находился поблизости от него, и, наконец, передал его Нефертари.

– Вот, моя любовь, иди с этим к Мерит. Я никогда и не верил в то, что этот Пиай, такой здоровый парень, умрет за пару дней. Кто, собственно говоря, передал эту ложную новость? Его надо отправить на каменоломни вместо Пиайя! Я…

– Нет, мой любимый, никаких наказаний. Оставим все как есть и посмотрим, как нам спасти нашу Мерит.

За несколько дней Пиай словно перевоплотился. Наконец он снова мог заниматься настоящей работой, хотя и проклинал хрупкие бронзовые инструменты, которые тупились после получаса работы. Его драгоценные, сделанные из железа остались в пещерных храмах в распоряжении Хотепа.

Новость о том, что бывший первый скульптор царя работает здесь над сидящей фигурой, быстро распространилась, и каменотесы – ведь все они мечтали о том, чтобы однажды стать скульпторами, – прокрадывались к рабочему месту Пиайя. Большинство из них не хотели показывать, что работа человека, носившего ошейник каторжника, привлекает их внимание, однако некоторые не находили ничего зазорного в том, чтобы подойти поближе и рассмотреть поточнее.

Пиай вкладывал все свое умение в привычную работу, и удивленные зрители наблюдали рождение сидящей фигуры, в которую за несколько дней превратилась глыба, отделенная от скалы.

Сепи, начальник гранитных каменоломен, был в восторге. Сам Пта, божественный ремесленник, помог ему получить этого человека в свое распоряжение! Без чертежей и модели мастер, как по волшебству, создавал фигуру из камня, словно это была детская игра. И такой еще должен носить медный ошейник! Сепи решил предпринять все, чтобы вскоре добиться освобождения этого каторжника, а затем предложить Пиайю работать здесь за хорошее вознаграждение.

– Пиай! Пиай!

Однако тот ничего не слышал, потому что его быстрые, крепкие удары молотком заглушали голос начальника.

– Пиай, послушай! Второй блок будет в твоем распоряжении через несколько дней. Если ты сейчас готов, сделай паузу, мы оставим каменотесам грубую работу, а потом ты будешь работать дальше. Тем временем я надеюсь на благоприятный ответ из Фив или Пер‑ Рамзеса, а потом я тебе кое‑ что предложу, но об этом потом.

Сепи хотел уже вернуться домой, когда к нему подбежал рабочий и, задыхаясь, сообщил:

– Господин, готово! Обелиск можно отправлять.

– Хорошо, я сейчас иду.

Было традицией, чтобы при этой длительной, тяжелой работе присутствовал начальник, дабы показать, что он несет за нее ответственность. Итак, Сепи надел лучший парик, драгоценное оплечье и велел отнести себя в носилках к Нилу.

Там был прорыт канал для погрузки тяжелых блоков на мощные ладьи. Обелиск средних размеров, около тридцати локтей в высоту, подтащили из каменоломни к каналу. Его передвигали по мокрому илу и везли на колесах до тех пор, пока он не оказался здесь, на канале, готовый к отправке. Едва Сепи вышел из своих носилок и сел в кресло, началась работа. Обелиск лежал правым углом к каналу, его острие было повернуто к воде. Чтобы укрепить ремни, обвязывавшие его, каменотесы подложили под гладкую поверхность обелиска валуны размером в человеческую руку. Толстые веревки достигали противоположного берега, где неподвижно и молча сто рабочих ожидали приказа.

Наискосок через канал были пришвартованы грузовые плоты, которые были сделаны из особенно легкого и прочного дерева. Все было готово. Сепи взглянул на работников и поднял свою палку. Под ритмичные возгласы – они звучали, как песни, – рабочие тянули обелиск на другой берег через канал до тех пор, пока острие не опрокинулось и не было поднято на плоты.

Старшие рабочие все точно выверили, и громадная каменная игла скользнула дальше по смазанной маслом поверхности плотов, с треском прорезала глубокую колею в дереве и без остановки двинулась на другой берег. В конце прибегли к помощи четырех тягловых ослов, и они вытащили верхнюю часть обелиска на три локтя на твердую землю, в то время как тяжелый цоколь все еще находился на противоположном берегу. Обелиск лежал теперь, как каменный мост, наискосок через канал. Сейчас мужчины взялись за свои ремни и начали с воодушевлением тянуть их: эта работа хорошо оплачивалась.

Начальник Сепи позволил, чтобы молчаливое напряжение перешло в громкое ликование. Он сам радовался каждый раз, когда тяжелая работа удавалась. Его угрюмое лицо немного расслабилось. Он велел подать себе кубок с вином и медленно опустошил его. Затем отставил кубок, и это был знак начала погрузки.

С большим трудом, но под громкий смех плоты под обелиском были разрушены и убраны. Медленно приблизилась грузовая ладья с четырьмя гребцами. Она была настолько тяжело нагружена песком, что борт ее едва приподнимался на высоту руки над водой.

Мужчины ловко направили ладью точно под обелиск, бросили канат на оба берега, где он был прочно закреплен. Потом отложили весла в сторону и быстрыми движениями начали сбрасывать песок в воду. Становившаяся все легче ладья поднялась навстречу обелиску, подхватила его, поддержала и понесла, как только последние мешки с песком полетели в воду.

Раздался коллективный вздох облегчения. Сепи поднял обе руки, как будто хотел выразить благодарность. Не всегда все проходило так гладко, происходили и несчастные случаи. Бывало, приходилось с громадным трудом вынимать обелиски из воды. Это была постоянная борьба, которую Сепи должен был выдерживать. Вот почему лицо его с годами стало таким угрюмым.

Пару дней спустя пришло странное письмо из Фив. Сепи каждый раз охватывало волнение, когда он брал в руки послание с царской печатью. В конце концов послание Благого Бога могло содержать все: наказание, награду, порицание, повышение, понижение – все. Как и каждый высокопоставленный чиновник в Кеми, Сепи умел читать и писать, и он удалился с запечатанным папирусом в свой дом. Там он поцеловал печать, как будто желая снискать благосклонность того, кто ее поставил, дрожащими руками развернул свиток, прочел и… громко рассмеялся. Еще никто никогда не слышал, чтобы угрюмый Сепи так громко смеялся, а он смеялся только тогда, когда оставался один.

Послание царя с распоряжением соорудить для Пиайя гробницу, которая соответствовала бы его прежнему рангу, так поразило Сепи, что смех напал на него, как внезапно налетевший хамазин. Он велел тотчас позвать Пиайя. Когда тот, еще покрытый гранитной пылью, вошел, Сепи высоко поднял послание и воскликнул:

– Пиай, я должен тебя, к сожалению, убить, потому что фараон, да будет он жив, здрав и могуч, отдал приказ соорудить для тебя Жилище Вечности, забальзамировать тебя и похоронить с причитающимися церемониями. Не могу же я живым передать тебя в руки «ставящих печать бога»! Похоже, приказ Благого Бога – это смертный приговор для тебя.

Пиай, измотанный работой, понял только слово «смертный приговор» и почувствовал, как колени у него начали дрожать.

– Я должен… я должен сейчас… умереть?.. Если Благой Бог… если царь… если он так повелел…

Сепии, заметив, какой страх нагнал на бедного Пиайя, быстро сказал:

– Глупости, Пиай. Это была только шутка. Но в послании действительно приказано, чтобы тебя похоронили в приличествующей тебе гробнице. Я уже сообразил, как возник этот слух. Я посоветовал тогда старшему надсмотрщику каменоломни номер три, чтобы он объявил тебя мертвым, дабы не возникало никаких сплетен о том, что в каменоломнях поощряют каторжников. Этот человек последовал моему указанию, но уже на следующий день должен был уехать на долгое время из‑ за смерти одного из членов своей семьи. Его заместитель, один из надсмотрщиков, знал только то, что ты умер в другой каменоломне. Эта новость каким‑ то образом достигла Фив. Я тотчас отвечу царю, да будет он жив, здрав и могуч, что произошла досадная ошибка и что ты под моим надзором выполняешь работу каменотеса. Я уже написал об этом в моем первом послании, но оно явно еще не дошло до Фив. Из послания царя можно заключить, что он простил тебя, потому что настойчиво подчеркивает, чтобы гробница соответствовала твоему прежнему рангу.

Пиай должен был сесть. Он слабо улыбнулся и сказал:

– С тех пор как я здесь, в Суенете, я живу рядом со смертью. Уже в первый день твой старший надсмотрщик в качестве приветствия дружески сообщил мне, как быстро здесь погибают люди. Вдобавок к этому постоянные побои, дурное питание… Едва я этого избежал, как царь, да будет он жив, здрав и могуч, повелевает соорудить для меня гробницу. Я уже почти поверил в то, что мне действительно следует отправляться в Закатную страну…

– Глупости! – пробурчал Сепи. – Иногда человек возбуждает внимание враждебно настроенных богов, и тогда его потреплют. Однако, я полагаю, самое плохое ты уже перенес, и нам надо только подождать ответа царя, который сейчас еще, похоже, находится в Фивах.

Хотеп уже давно справился со своей работой в Малом храме, но начать работу в Большом он все еще не осмеливался. Он постоянно находил предлоги, чтобы отодвинуть дело, уже несколько раз забирался на помост, где располагалась модель величиной в два локтя и различные рисунки. Он хватался за молоток и резец, даже сделал несколько ударов молотком, но что‑ то понуждало его прекратить работу. Он сыпал проклятиями, спускался с помоста, разглядывал грубо выточенные головы с некоторого отдаления, снова поднимался вверх, брал инструменты в руки, ударял резцом, и снова его охватывала дрожь, холодный пот выступал у него на лбу, глаза застилал туман, и рука становилась как скованная.

Два дня назад Хотеп сделал свою последнюю попытку и теперь бродил между храмами, без причины орал на людей, затем пошел в свой дом, в котором раньше жил Пиай, и выпил несколько кубков тяжелого южного вина. Поднимавшееся опьянение смягчило его гнев, но не уменьшило страх перед этой трижды проклятой работой. Он знал, он точно знал, что способен выполнить эту работу. В мыслях он уже видел головы и мощные тела, выраставшие из камня. Четыре изображения фараона с громадной двойной короной, четыре лика божественного повелителя Обеих Стран.

Хотеп знал, что эта работа ему по плечу, однако что‑ то мешало ему начать работу. Когда он представлял, как фараон будет его хвалить и наградит, как он поднимет его до ранга его предшественника, даже эта картина не помогала молодому мастеру собраться. Он лишь долго смотрел на грубо вытесанные колоссы, но сделать что‑ либо никак не мог.

Шатаясь, он вернулся домой, влепил пощечину слуге, потому что тот спал и не успел принести нового вина. Но все спали в раскаленный полдень, однако Хотеп как будто лишился ума. Он побросал свитки папируса, вырвал из рук обиженного слуги кувшин и, дрожа, как безумный, влил себе вино в рот. Красный виноградный напиток облил ему лицо, торс и руки, но Хотеп не обратил внимания на это. Как будто преследуемый волками, он снова выбежал из дома, вскарабкался на помост, схватил молоток и резец из ящика с инструментами и дико начал стучать. Несмотря на тяжелое опьянение, он чувствовал, что каждый его удар неверен. Хотеп издал отчаянный крик, отбросил инструменты, как будто они были раскалены докрасна и уселся, плача, в пьяном отчаянии на мат из тростника, положенный на помост. Скоро он заснул. По счастливой случайности скальный массив находился уже в тени, но это был тяжелый, беспокойный сон, который не принес ему облегчения. Спустя несколько часов Хотеп проснулся. Голова у него болела, как будто в его мозгу копались «ставящие печать бога». Руки у него тряслись. Его мрачные, налитые кровью глаза уставились на бесформенные головы, как будто это были морды демонов. Хотеп дошел до ручки. Он не дожил еще до двадцати лет. Он был, конечно, одним из самых старательных скульпторов страны, однако прежде он работал свободно и непринужденно. Тогда Пиай следил за его работой, а Хотеп ваял, следуя его примеру. Теперь он остался один, а требования превосходили все, что было до этого. Казалось, талант оставил Хотепа. Его рука могла бы справиться с работой, а сердце отказывалось ее выполнять.

Хотеп сам не знал, как добрался до земли, однако внезапно, оказавшись внизу, он почувствовал приступ несказанного страха и отчаяния. У него было только одно желание: прочь отсюда, прочь от этих демонов, взгляд на которых парализует его руку.

Хотеп бросился бежать. Он бежал мимо домов и палаток в пустыню; спотыкался о камни и засохший кустарник, упал, разбил коленку и побежал дальше, пока дыхание у него не пресеклось и ослабленные вином силы не покинули его. Солнечный путь Ра приближался к концу. Подул прохладный ветер, и Хотепу показалось, что он слышит топот, как будто колоссы освободились из скал и пошли за ним.

– Нет! – закричал обезумевший. – Вы меня не достанете! До тех пор, пока я живу…

Он поднялся и побежал дальше в пустыню. Медленнее, чем раньше, но зато дольше он бежал на запад – туда, где Ра должен был взойти на свою ночную ладью. Кровь змея Апопа залила вечерний горизонт. Хотеп, задыхаясь, бежал, споткнулся, упал, вздохнул, как загнанное до смерти животное, и с трудом снова поднялся. Теперь он больше не бежал, он ковылял, спотыкался, падал и каждый раз оставался лежать дольше и дольше. Наконец у него не хватило сил, чтобы встать, и он снова услышал внушающий страх топот колоссов, который становился все громче и громче и вдруг ударился о него, и дыхание жизни у юного скульптора Хотепа прекратилось.

Было нелегко вернуть Мерит к жизни, потому что одной ногой она уже находилась в царстве Озириса и ей явно тяжело было сделать даже полшага назад. Однако, когда фараон позволил ей добавить к высочайшему посланию в Суенет несколько ничего не значащих строчек для Пиайя, она снова медленно стала возвращаться к действительности. Она позволила покормить себя молочным супом и кашей с медом, спустя много дней предприняла первые попытки ходить и даже позволила своему супругу посетить себя.

Нефертари так беспокоилась о Мерит, что схватки начались у нее почти на месяц раньше срока, и теперь к старым заботам добавились новые. Схватки оказались такими слабыми, что их было недостаточно, чтобы вытолкнуть ребенка, однако опытные врачи из Фив знали средства ускорения родов.

Рамзес вздохнул, когда крошечное создание наконец появилось на свет, и оказалось, что Хнум прислушался к молитвам Нефертари и изваял мальчика. Давно было решено, что его назовут Мери‑ Атум, но никто не рассчитывал, что это слабое создание проживет хотя бы несколько дней. Однако малыш охотно сосал молоко своей юной нубийской кормилицы и не выказал никакого признака болезни.

У Нефертари же вскоре после родов началось кровотечение, не сильное, но постоянное, и это побудило Незамуна, управителя двора Изис‑ Неферт, заметить, что царская семья должна будет еще на несколько месяцев остаться в Фивах, и все проблемы при помощи Амона будут решены. Когда Нефертари, истекая кровью, лежала на ложе родильницы, у Изис‑ Неферт возникла надежда вернуться в Пер‑ Рамзес в качестве первой супруги. Царь, как и тогда, когда младенца пришлось извлекать из утробы матери по частям, отчаянно боролся за жизнь Нефертари и использовал все средства, чтобы спасти ее. Применяли целый ряд останавливавших кровь средств, но без длительного эффекта. Что‑ то в теле Нефертари, должно быть, разорвалось, поэтому ей не помогали традиционные средства вроде красного вина с яйцом и медом. Местные врачи в Фивах бессильно разводили руками, и в конце концов разыскали лекарку, умевшую останавливать кровь, и срочно привезли ее во дворец.

Царь предполагал, что это очень опытная женщина, умеющая обращаться с лечебными травами, но, когда ее привели к нему, он сначала подумал, что слуги ошиблись.

Женщина была средних лет, коренастая, лицо ее грубой работы выглядело невыразимо глупым. Она посмотрела на фараона, как на невиданное явление природы, и, казалось, совсем не поняла, с кем имеет дело. Она не поклонилась, не упала на колени – просто стояла, глупо улыбалась и бормотала что‑ то невразумительное.

– Кого вы сюда привели? – закричал царь, разозлившись. – Она не понимает разницы между водой и кровью! Как она может нам помочь?

Сопровождавший ее лекарь постарался успокоить царя.

– Я должен просить прощения Благого Бога, потому что эта женщина действительно ничего не понимает во врачебном искусстве и так же мало в других вещах. Однако, похоже, боги избрали ее, потому что уже многократно только ее прикосновение, а иногда даже одно ее присутствие останавливало кровь.

Выбирать не приходилось, и женщину тотчас провели к Нефертари, которая, бледная и спокойная, лежала на своем ложе. Потребовали, чтобы женщина прикоснулась к ней. Знахарка медленно села на кровать, схватила маленькие руки Нефертари и некоторое время подержала их в своих больших грубых руках. Вскоре она встала, по‑ идиотски рассмеялась, промямлила что‑ то и указала на свой рот.

– Она хочет поесть, – объяснил лекарь и вывел ее из комнаты.

Кровотечение у Нефертари тотчас прекратилось и больше не возобновлялось. По приказу царя знахарка должна была оставаться во дворце до тех пор, пока Нефертари полностью не выздоровеет. Только после этого с богатыми подарками ее отослали домой Ученые лекари глубоко завидовали ей, потому что за такую способность они отдали бы половину своего состояния.

Теперь Рамзес хотел как можно быстрее выехать из Фив. Может быть, этот Тотмес из мести произнес какое‑ нибудь сильное заклинание, или кто‑ либо другой из клики Амона воздействовал магическими силами на царскую семью. Город был явно настроен к ним враждебно.

Мерит снова была почти здорова, однако ее необузданная живость уступила место тихой сдержанности. Ей, казалось, было достаточно того, что Пиай жив и находится в относительной безопасности.

За день до отъезда прибыль последнее несчастливое послание. Это было известие об исчезновении Хотепа, которое не причинило царю много горя, потому что он был вынужден теперь сделать то, что давно собирался, – снова передать работу Пиайю. Хотеп, видимо, перетрудился, по крайней мере, это можно было понять из доклада. Он целый день пил, говорилось в послании, несколько раз пытался заняться обработкой колоссальных фигур и, наконец, убежал в пустыню и там пропал.

В последнем разговоре царь дал верховному жрецу Небунефу устное распоряжение отправить надежного гонца в Суенет и передать начальнику каменоломен Сепи следующее: скульптор Пиай освобождается от каторжных работ, он должен как можно быстрее добраться до храмов в Куше, чтобы снова выполнять прежнюю работу. Он снова становился начальником над скульпторами, но ему не позволялось уезжать на север. Кроме того, ему поручалось каждый месяц сообщать о ходе работ в Большом храме.

Небунеф тут же выполнил поручение и не мог подавить тихую радость по поводу отъезда царя и его семьи. Верховный жрец был доволен своим состоянием и ни в коем случае не желал, чтобы Фивы стали резиденцией. По воле Амона он был верховным жрецом его храма, владыкой Фив, в то время как пребывание фараона привносило лишь беспокойство и волнение в жизнь города и отодвигало первого жреца на задний план.

Небунеф, улыбаясь, потер руки: бог хорошо настроен к нему. Тотмеса из Фив изгнали, царь уехал, а с Беки, вторым жрецом, можно ужиться. Ему он мог спокойно передать руководство храмом на полмесяца или дольше, что Небунеф и сделал. Он хотел съездить вместе со своей семьей на родину в Тенис и ожидал, что его будут приветствовать там как достойного сына города.

Разочарованный, однако не сломленный духом Незамун поехал вместе со своей госпожой назад, в Пер‑ Рамзес. То, что он мог сделать в Фивах для Изис‑ Неферт и ее сына Рамозе, он сделал, а прочее он сделает для царицы и Амона и в Дельте. То, что, несмотря на неудачи, она поддерживает его, стало ясно, когда Изис‑ Неферт сказала жрецу‑ чтецу после объявления наследником престола принца Енама:

– Может быть, это ненадолго, мой друг. У Амона‑ Ра длинная рука, и в любом случае победа будет за ним. Нефертари уже дважды стояла одной ногой в Закатной стране, в третий раз она шагнет туда. А потом наступит наш час, поверь мне, Незамун!

Уверенность Изис‑ Неферт имела причину. Во время болезни Нефертари царь несколько раз почтил ее своим визитом, и время ее очищений уже прошло. Она снова чувствовала, как в ней растет священное семя Амона, и надеялась на четвертого сына, чтобы опередить другую. Кроме того, она моложе Нефертари, и скоро наступит день, когда эта крестьянская шлюха не сможет больше рожать детей, и тогда она станет плодородным сосудом, и хохолок ястреба с украшением из перьев будет положен ей одной. Ей одной! Изис‑ Неферт забылась в видениях будущего, исключавших Нефертари и ее отродье. Она видела себя уже Великой Царской Супругой рядом с Благим Богом.

Во время обратного путешествия царь вел долгие разговоры со своим другом юности Меной. Темой был лежавший далеко от страны Кеми остров Кефтиу, который вел свое таинственное существование где‑ то вдали, на севере Зеленого моря.

– В первые годы своего правления я поручил начальнику государственного архива сообщить мне о торговых отношениях моих предшественников с Кефтиу и могу тебе сказать, Мена, я узнал удивительные вещи. Особенно оживленный обмен товарами имел место во время правления Озириса Мен‑ Хепер‑ Ра‑ Тутмоса. Документы того времени хранятся в нескольких залах. Предметами обмена были главным образом металлы, такие как медь, бронза, серебро, да вдобавок драгоценные камни, дерево, лечебные травы, коренья, смола для «ставящих печать бога». Эта торговля была продолжена и при других царях. При мечтателе Эхнатоне торговля прекратилась, но зависело это не от него, а от Кефтиу. Некоторые отдельные документы составлялись и в правление моего отца, но затем связь с островом внезапно прервалась. Оттуда больше не приходит ни одного корабля, как будто Кефтиу исчез в море. Но тот, кто раньше был в состоянии отправлять целые флотилии кораблей с медью и бронзой, переправлять десятки стволов драгоценных пород деревьев, должен и сегодня существовать, не так ли? Может быть, остров разрушила война, захватчики ограбили его, поэтому торговля больше невозможна? Кефтиу просто не выходит у меня из головы. Я полагаю, мы должны однажды добраться туда и посмотреть. Как ты считаешь, Мена?

Прежний возничий фараона медленно потянулся в своем кресле и посмотрел на сменявшие друг друга пейзажи со стройными пальмами и зелеными полями и луками, на которых паслись стада белых коров.

⇐ Предыдущая 21 22 23 24 252627 28 29 30 Следующая ⇒