V. Защита. ШЭРОН БИШОП

V. Защита

ШЭРОН БИШОП

Шэрон Бишоп тяжело оперлась о свой шкафчик в раздевалке, такая усталая, что могла бы заснуть стоя. Она старалась не моргать, боясь, что глаза не откроются. Когда она держала их закрытыми слишком долго, перед ними возникало лицо Джоны, с его детскими карими глазами, в синяках и кровоподтеках. К тому же, была очень большая вероятность, что она потеряет сознание. Поездка за один вечер из Бродчерча в Лондон, в тюрьму к Джоне и обратно вымотала ее. Она почти не помнила последнего часа путешествия. И все же повторила бы его сегодня снова, если бы это могло хоть что-то изменить. Но она знала, что ему будет больше пользы, если она будет здесь.

Она сняла парик после работы и почувствовала, как волосы с облегчением расправились. Повесив до утра свою мантию, она проверила телефон: не перезвонили ли из тюрьмы. Она посмотрела на экран — на фотографию Джоны, когда ему было шесть. Кроме нее на экране ничего не было. Шея и плечи Шэрон, напряженные после вождения, напряженные после суда, стали еще более жесткими. Как будто кто-то взял гаечный ключ и закручивал ее, на один оборот каждый раз. Джона еще в больничном крыле, и пока Шэрон не выяснит, кто избил его, за что и как их накажут, ей нужно, чтобы он оставался там. Ей важно, что сегодня Джона будет спать в безопасном месте. Если он сможет спать спокойно, то и она тоже. А она уже так давно не спала спокойно. Весь день она названивала в кабинет коменданта, оставляя сообщения его многочисленным секретарям. С этим она дойдет до высших инстанций. Вчера она просила напрямую у тюремной охраны, но в комнате для посещений она была всего лишь еще одной разгневанной матерью. По телефону же она — Шэрон Бишоп, королевский адвокат. Когда звучат ее имя и степень, они производят ошеломляющий эффект. Так почему ей не перезванивают? Она была близка к тому, чтобы раздавить телефон в кулаке, когда он зазвонил. Номер на экране должен бы был согреть ей душу, но все, что она могла подумать, было: «Не сейчас».

- Все нормально, малыш? - даже звук голоса Дэрролла разбивал ее защиту. Она могла справиться с чем угодно, кроме нежности.

- Ты не вовремя, - она услышала жесткость в своем голосе.

- О, Шэрон, не надо, - сказал он мягко. Нет нужды заканчивать предложение: они оба знают сценарий.

Не отталкивай меня.

На это нет времени.

Позволь мне позаботиться о тебе.

Мне самому забота не нужна.

Он всегда побеждает, в этом и проблема. На этот раз она не могла открыться Дэрроллу, потому что что будет, если эта трещина раскроется? Тогда все потечет через нее в обоих направлениях, а ей необходимо оставаться сильной. Она должна сконцентрироваться.

- Я подумал, может, тебе понадобится компания, так что я...

- Малыш, у меня дело в самом разгаре, и мне еще надо разбираться со всей этой дрянью Джоны, - сказала она, зная, что если его не убедит первое, то второе он будет уважать. Она повесила трубку, прежде чем он успел предложить приехать. Она никого не хотела сегодня видеть, даже Эбби. Что ей было нужно - так это вернуться в отель и принять долгую ванну, если будет горячая вода, и снять все это напряжение. Потом она нальет себе большой джин-тоник и снова позвонит в тюрьму. Потом пройдется по адресной книге и позвонит еще нескольким людям, чтоб узнать, не смогут ли какие-нибудь ее знакомые в тюрьме и в службе пробации помочь подойти к проблеме с другой стороны. Было уже пять часов. Большинство из них не придут домой раньше семи, но потом будет всего пара часов до того, как звонок будет вторжением в их личное пространство. Если пробок не будет, она сможет вернуться в Бродчерч за полчаса. Она натянула куртку, бросила телефон в сумку.

Джослин Найт скользнула в комнату, будто на колесиках. Узел на шее Шэрон стянулся сильнее. Действительно, единственное, что можно сказать хорошего о сегодняшнем днем - так это, что никто не слышал их обмена любезностями утром в коридоре. Шэрон поежилась от одного воспоминания. Она никогда раньше так не теряла хладнокровия в суде. Но потом она подумала, что никогда раньше ее противником не была Джослин Найт, у нее никогда раньше не было дела, которое так ускользало бы из рук, как дело Джо Миллера, ее невинного сына никогда раньше не избивали в тюрьме. Это была уникальная катастрофа. Но никто больше об этом не знал, особенно их судья, и Шэрон предпочитала, чтоб так и оставалось.

Помяни черта, он и явится. То же самое, видимо, относится и к судьям, потому что в этот момент в дверях появилась Ее честь Соня Шарма.

- Хорошо, что я застала вас обеих, - сказала Соня. Чтобы скрыть свою панику, Шэрон улыбнулась так широко, что заболели губы. - Мне бы хотелось пригласить вас сегодня на ужин.

Шэрон беззвучно открыла рот и сразу закрыла, увидев, что Джослин ухмыльнулась.

- Они приносят всю эту еду, - сказала Соня. - А я ее выбрасываю. Тратить ее так — преступление. Вы окажете мне услугу. Пожалуйста.

- Ох, - она застала Шэрон врасплох. Ужин с судьей высокого суда — это такое приглашение, какого она никогда не получала, и какое приняла бы не раздумывая. Но ей нужно посвятить этот вечер Джоне.

- Звучит изумительно, - сказала Джослин. Ее голос был надменным, и, при всей его холодности, показался Шэрон мехами, раздувающими огонь. Она начала отчаянно подсчитывать. Забыть о ванне, забыть о душе: двадцать минут на то, чтобы сделать несколько звонков, и тридцать секунд, чтобы собраться.

- Конечно, я с радостью, - она тянула время. - Ничего, если я заеду в отель переодеться?

- Разумеется. Скажем в семь-полвосьмого, - сказала Соня и дала Шэрон адрес. Шэрон схватила свой разбухший портфель и побежала, так быстро, насколько позволяли каблуки, на парковку. Усевшись за руль, она оставила еще одно сообщение еще одному секретарю, потом повернула ключ зажигания. Когда машина начала нагреваться, в ней запахло вчерашним послетюремным ужином: это был теплый, сдобный аромат сэндвича из Subway, который она съела за рулем. Единственный фастфуд, который она когда-либо позволяла есть Джоне, и запах напоминал Шэрон о его улыбке.

Что он сегодня будет есть? Где он будет спать? Кто защитит его?

Она услышала Дэрролла раньше, чем перешагнула порог «Трейдерс». Этот густой, раскатистый смех, который она обычно любила, выплескивался на улицу. Должно быть, он звонил ей отсюда. Он уже приехал, чтобы позаботиться о ней.

Кретин.

Она открыла дверь. Чемодан Дэрролла терпеливо стоял на плиточном полу в холле. Сам он был в баре, допивал что-то со льдом. Он весь выглядел неправильно, будто сделанный немного в ином масштабе, по сравнению со всем остальным здесь. Рядом с ним эта Бекка Фишер еще больше похожа на куклу Барби, чем обычно.

- А, вот и она, - сказал он Бекке, и пошел к Шэрон, раскрыв объятия. Шэрон загородилась своим портфелем, будто щитом.

- Какого хрена? - процедила она сквозь зубы.

- Я пытался тебе сказать, но ты повесила трубку, - за широкой улыбкой скрывалась обида: Шэрон увидела это его опущенных глазах. Она ненавидела, когда он ставил ее в такое положение, превращал ее в стерву. Но чего он ожидал?

Она заглянула ему за плечо: Бекка притворилась, что вытирает стаканы в баре, но Шэрон не доверяла ей ни на волос. Знаком она позвала Дэрролла в холл.

- Слушай, сейчас не время, - запах его одеколона коснулся ее, вызвав невольный порыв желания. Она подавила его.

- Я думаю, сейчас как раз самое время, - сказал он. - Ты, наверное, вымотана до потери сознания.

- Дэрролл, мне нужно позвонить. Мне нужно дозвониться в тюрьму, убедиться, что сегодня ночью он останется в больничном крыле.

- Черт, Шэрон, я не знал, что с ним настолько плохо.

Она не хотела признаваться, что Джона не в критическом состоянии. - Я не хочу, чтобы он возвращался в тюрьму. Чтобы покидал больницу до того, как я во всем этом разберусь.

Дэрролл снова опустился в кресло-бочонок и постукивал по сиденью, рядом с собой. Шэрон стояла неподвижно, скрестив руки на груди.

- Малыш, - сказал он. - Меня это не радует, но какая разница, где он сегодня? Сделанного не воротишь.

- Потому что... - ее слова превратились во вздох. Как она может объяснить это ему, когда она сама знает, что это нелогично? Она хочет, чтобы Джона был в безопасности, но дело не только в сегодняшней ночи. Сделать так, чтобы он спокойно спал сегодня, было для нее как бы искуплением за каждый пропущенный его сон, за каждый школьный спектакль, который она не видела.

- Слушай, я не могу сейчас об этом говорить. Я ухожу. По работе. Я не могу отмазаться. Если бы могла, отмазалась бы, - соврала она. - Пожалуйста, Дэрролл. Возвращайся домой. Я ценю то, что ты пытаешься сделать, но я тут по уши во всем этом дерьме, - она рукой рубанула воздух в пяти дюймах над своей головой. - Я ни на что сейчас не способна. Буквально. Даже на разговор.

- Почему ты никогда никому не позволяешь заботиться о тебе? - спросил он. Несмотря на его рост, Шэрон почувствовала себя так, будто только что шлепнула по мордочке щенка.

- Мне нужно это, - сказала она, проходя через холл. Ее каблуки стучали по полу. - Прости, Дэрролл. Пожалуйста, не дави на меня.

Она забыла переодеться, ей хотелось только побыстрее уйти от Дэрролла. Она вернулась в машину в той же одежде, в которой весь день была в суде. Она позвонила еще раз, прежде чем поехать, и это был настоящий прорыв. Начальник тюрьмы воспринял ее просьбу очень серьезно и обещал перезвонить в следующие пару часов. Плечи Шэрон на миллиметр опустились.

Дом Сони был недалеко от суда, настоящая сельская местность у черта на рогах. Эти маленькие деревушки делают Бродчерч похожим на центр Манхэттана. Шэрон ехала в волнении, готовая свернуть на обочину, если телефон хотя бы пикнет. Когда она углубилась в долину, то увидела, что полоски сети гаснут. В ответ на это что-то сжималось у нее в желудке. Наконец, когда на телефоне была всего одна полоска, навигатор произнес: «Вы прибыли в пункт назначения». И что это был за пункт назначения: небольшой георгианский особняк с фонтаном в саду. Так вот где они размещают приглашенных судей. Она снова проверила телефон. Лондонского номера нет, и от Дэрролла ничего. Было семь часов - раньше, чем она хотела приехать, и она так и не переоделась. И за то, и за другое спасибо Дэрроллу. Она позвонила в старинный колокольчик и отступила на шаг назад, чтобы полюбоваться домом. Все в нем кричало о том, что это «второй дом». Можно было с уверенностью сказать, что здесь на самом деле никто не живет. Он был слишком идеален, с его створчатыми окнами без единого пятнышка и резьбой по дереву, крашеной тем приглушенным зеленовато-серым цветом, который любят в Лондоне.

Велосипед судьи Шарма был прислонен к стене, ее машина предусмотрительно спрятана за домом, чтобы освободить место для старого Вольво Джослин, неаккуратно припаркованного на газоне. Слева на бампере была огромная вмятина, и одно стекло на фарах отсутствовало. Шэрон была недовольна, что Джослин приехала первой. В голове прозвучал голос Дэрролла: «Почему тебе из всего надо делать соревнование? »

Потому что так оно и есть, - мысленно ответила она ему.

Дверь распахнулась.

- Добро пожаловать в мою скромную обитель! - сказала судья Шарма. Она была одета дорого и просто, в узкие джинсы и ботинки из овчины. Ее тело было элегантно обернуто пончо, которое, будто вода, струилось с плеч. Кашемир? Шелк? В любом случае - деньги. Если снаружи дом впечатлял, то внутри у Шэрон перехватило дыхание. В передней лежал персидский ковер размером с гостиную Шэрон в Лондоне. Люстры отбрасывали мягкий свет на панельные стены.

- Черт подери, ну и шик, - произнесла она, прежде чем успела остановиться. И потом, не зная, как это будет воспринято, добавила:

- Ваша честь...

- Сейчас вечер, так что просто Соня, - она улыбнулась, и Шэрон почувствовала, что немного расслабилась.

Джослин была уже на кухне и держала за ножку бокал с чем-то игристым.

- Здравствуй, - сказала она с высокомерной насмешливой улыбкой.

Плечи Шэрон снова поднялись.

- Привет, - сказала она, так жестко, как только могла.

- Я так рада, что вы обе смогли прийти, - сказала Соня, потянулась за бокалом и посмотрела на свет, нет ли пятен. - Я слоняюсь здесь одна.

Соне и здесь, так же как и в суде удавалось располагать к себе людей. Шэрон знала, что сама она производит совершенно разное впечатление на суде и за его пределами. Как она это делает? Это спокойствие, с которым Соня двигается, абсолютно, неосознанно, подумала Шэрон. Это та естественность, которая приходит, когда - по крайней мере, профессионально - тебе не нужно больше ничего доказывать. Шэрон задумалась, достигнет ли она когда-нибудь такой степени просвещенности. От этой мысли холодный страх пробежал вниз по позвоночнику. Что у тебя останется, когда тебе не за что будет бороться?

Шэрон незаметно посмотрела на свой телефон. Пропущенных нет, сообщений нет. Итак, значит, он зазвонит, когда они будут есть. Отвечать во время ужина некрасиво, каким бы неофициальным хозяйка его ни считала, но Шэрон найдет предлог.

- Не поймите меня неправильно, - сказала Соня, показывая им дорогу в столовую. - Здесь красиво, кто-то тут убирается, и, вы видите, меня хорошо кормят, но от этого не менее одиноко.

Ужином, сервированным в столовой, можно было бы накормить присяжных. Еда была такой же, как сама Соня: впечатляющей и при этом не слишком официальной. Картофельный салат, целый лосось, руккола, овощи-гриль. Добавить сюда немного сашими и можно подумать, что они в Лондоне.

- Вперед, тут без церемоний. Хватайте тарелки, угощайтесь.

Шэрон села прямо напротив Джослин, оставив место во главе стола для Сони, которая завела светскую беседу, невинные сплетни о том, кто следующим получит звание королевского адвоката, и о двух известных судьях, у которых был секретный роман. Какое-то время никто из них не признавал, что причина, по которой они собрались - суд над Джо Миллером. Ситуация была искусственной. Не совсем работа, не совсем общение.

Джослин ела вилкой, повернув ее зубцами книзу, удерживая жареные овощи на выпуклой стороне, как ее, должно быть, учили в детстве. Шэрон поддела вилкой немного спаржи и отправила в рот. Ей вспомнилось, как Джослин взяла ее на обед в J Sheeky, тот старомодный рыбный ресторан, в который она всегда уговаривала Шэрон пойти, и там мягко объяснила, что по этикету спаржу полагается есть руками. Шэрон до сих пор помнила унижение, которое тогда испытала. Она всегда гордилась своими манерами - Джона тогда был совсем маленьким, и люди часто хвалили ее, что он так правильно есть: первый ребенок в саду, который сам себе режет еду. Джослин никогда не упускала шанса поставить Шэрон на место. Сегодня Шэрон доставляло извращенное удовольствие загребать спаржу, неправильно держа вилку. Она знала, что Джослин за ней наблюдает: они даже поесть не могли, не превращая обед в поединок.

- Очень вкусно, - сказала Джослин, повернувшись к Соне.

Шэрон взяла бокал шампанского: Лоран Премье Крю, 2001 года.

- Я не там работаю, - сказала она, улыбнувшись, чтобы показать, что она шутит: Соня кажется простой, но всем известно, насколько буквально судьи все понимают.

- Еще пару лет, и вы будете на месте, - сказала Соня. - Им нужны женщины.

Шэрон превратила свою усмешку в улыбку как раз вовремя.

- Не думаю, что это для меня.

Чтобы быть судьей, надо верить в систему. Шэрон может играть по правилам системы - в этом она виртуоз - но после того, что случилось с Джоной, ее вера в нее пошатнулась. Кроме того, ее характер не подходит для судейской скамьи. Она боец. Она скучала бы по борьбе.

Соня посмотрела на Шэрон так внимательно, что она испугалась, не произнесла ли нечаянно вслух того, о чем подумала.

- Я тоже так думала, - наконец сказала она. - Но потом, когда дошло до этого, первая азиатская женщина-судья - я решила, что смогу, наконец-то, утереть нос своему отцу.

Джослин хихикнула, как бы понимая, о чем речь.

- И утерли? - спросила она.

- Нет, - улыбнулась Соня. - Он до сих пор считает, что я должна была стать врачом, как он.

Шэрон увидела это ясно как день: дочь врача, ожидается, что она будет выделяться с первого же дня, ее заставляют учиться, хочет она того или нет. Представьте себе, что вы из семьи, где ты можешь быть судьей высокого суда и при этом все равно разочаровывать. Шэрон подумала о том лете, когда она убеждала маму позволить ей остаться в старшей школе, а потом о месяцах, в которые пыталась уговорить ее прийти в школу. Шэрон буквально за руку притащила ее, чтобы учителя могли убедить ее, что, вообще-то Оксфорд иногда впускает в свои священные двери таких людей, как Шэрон Бишоп. Ей пришлось потратить столько сил и энергии, просто чтобы попасть на первый уровень - Джослин и Соня не знали своего счастья, плывя по течению всю свою жизнь, образование расстилалось перед ними, как красная ковровая дорожка.

Шэрон всегда считала, что амбиции - это лучший дар, который родители могут оставить своему ребенку. И Джона так хорошо начинал: умный, трудолюбивый, он уже думал о карьере в Королевской службе уголовного преследования (всего сразу добиться невозможно). Было горькой иронией, что именно доброта - одно из тех качеств, которые Шэрон ценила превыше всего - привело его в тюрьму; и теперь он, начиная взрослеть, опустился на такую низкую ступеньку, что Шэрон даже не могла разглядеть его с вершины своей лестницы. Она разом допила свой фужер шампанского и почувствовала, как пузырьки защекотали нос.

Соня снова наполнила бокал, Джослин прикрыла свой рукой.

- Вам, должно быть, предлагали должность судьи? - спросила Соня у Джослин, наполняя чистый стакан сверкающей водой.

Джослин прищурила глаза.

- Слишком много интересных дел, от которых пришлось бы отказаться.

Шэрон почти подавилась лососем. У Джослин нет интересов. Она просто пытается убедить всех - включая себя - что ее жизнь имела хоть какой-то смысл с тех пор, как она перестала работать. Шэрон слегка закашлялась, и Джослин сурово посмотрела на нее, прежде чем снова повернулась к Соне.

- Я не умею быть беспристрастной, - сказала она, слегка пожав плечами от притворной скромности.

Теперь уже ближе, подумала Шэрон. «Не умею быть беспристрастной» - не что иное как эвфемизм того, что Джослин Найт - закоренелый обвинитель, хотя ей приходится преподносить это как высокое призвание. Ей нравится охота, вот к чему все сводится. Она с таким же успехом могла бы прийти в зал суда в наряде из медвежьей шкуры и размахивая копьем. Но Шэрон знала, что работа в Королевском суде нравилась Джослин, потому что она всегда могла сказать себе, что борется за правое дело. Она верит в свою собственную ложь, и от этого она так хороша в своем деле. Защита - вот, где настоящая борьба. Нужно иметь стальные яйца, чтобы выступать на стороне обвиняемого, брать на себя ответственность за то, что он может оказаться виновным. Терпеть все дерьмо, которое выливает на тебя пресса и общество.

- Вам лучше прикусить язык, - сказала Соня. - Имейте в виду, когда я говорю, люди, черт возьми действительно слушают.

Вот это Шэрон понравилось. Моментальное чувство уважения. То, что, наверное, Соня и Джослин воспринимают как должное.

- Кстати, об этом. Мне кое-что нужно вам сказать. Не для протокола. Потому что, если бы это было официально, мы были бы в суде, и вы обе были бы в дерьме, - Соне удалось изменить тон, не повышая голоса ни на децибел, более того, он стал мягче и спокойнее, чем раньше, и это еще более пугало, чем сердитый выговор. Шэрон почувствовала, как кровь прилила к щекам, и не решалась взглянуть на Джослин.

- Я услышала, как вы кричите, на другом конце здания, - продолжала Соня. - Полагаю, раз это еще не появилось в твиттере " Эха Бродчерча", пресса и общественность не слышали, но не благодаря вам.

Ее поймали с поличным: гневные слова, услышанные сегодня утром, звенели в ушах у Шэрон и стыд школьницы жег ее внутренности, словно кислота. Как это отразится на деле? На ее карьере? Шэрон редко терялась, не зная, что сказать, но здесь она не могла начать оправдываться. Ей казалось, будто стены лабиринта сжимаются вокруг нее. Соня все еще говорила, когда телефон в кармане Шэрон начал вибрировать. Даже не смотря на него, она поняла, что это начальник тюрьмы. Это пробивался звонок, который обеспечит Джоне безопасность. Ответь, кричала ее совесть. Голос Сони бормотал что-то на заднем плане. Ответь. Двадцать лет тянувшийся конфликт между материнством Шэрон и ее карьерой, сосредоточился, казалось, в этих нескольких секундах. Вся ее кожа стала слишком тесной. Она опустила руку в карман, как будто кончики пальцев могли послать сообщение за нее: подождите меня. Дайте мне всего одну минуту. Чутье Шэрон подсказывало ей, что даже отвести сейчас глаза под взглядом Сони Шарма было бы профессиональным самоубийством, не то что ответить на телефонный звонок. Телефон звонил недолго: четыре, может быть, пять звонков, прежде чем звонивший повесил трубку. Слова Сони снова стали слышны.

- Я с самого начала говорила вам обеим: профессионализм и достоинство, - сказала она, по-прежнему, скорее как староста, нежели, как директориса. - Держите свои личные ссоры подальше от этого дела, или добьетесь осуждения общественности в полном масштабе. Это ясно?

Шэрон кивнула, ухватив суть: все обошлось, в самом широком смысле слова. Она должна бы чувствовать облегчение, но было лишь убийственное ощущение поражения и потери. В вечерней тишине она слышала, как ее зубы пережевывают пищу, но не могла проглотить. Она уже собиралась отодвинуть стул, когда Соня снова заговорила - на тему, которая, по ее мнению, должна была растопить лед.

- Так вы были ее ученицей?

Это был прямой вопрос, и Джослин не дала Шэрон шанса ответить.

- Я отыскала ее и сделала ее частью своей программы привести больше женщин в юриспруденцию. Особенно женщин из непривилегированных классов.

Шэрон взорвалась, и слишком поздно заметила, что крошки полетели во все стороны.

- Я на тот момент училась в Оксфорде! Она говорит так, будто вытащила меня из помойки.

- Она лучшая из всех, кто у меня был. Она могла бы стать главой моей конторы, если бы осталась, - это был обратный прыжок в разговоре. Шэрон изумилась настолько, что на несколько секунд забыла о пропущенном звонке. Это первая похвала, которую она когда-либо получала от Джослин Найт. Она всегда думала, что восхищение было лишь с одной стороны. Джослин отпустила ее без борьбы. Обида закипала в Шэрон, и она не была уверена, что не начнет говорить с сарказмом, или еще того хуже. Соня уже видела, как она вышла из себя, и нельзя позволить этому повториться. Она извинилась и вышла в туалет (прекрасная расписанная в ручную плитка, натуральное мыло для рук, все только лучшее для дома судьи), там она плеснула водой в лицо и сказала отражению в зеркале взять себя в руки. Она трясущимися пальцами проверила голосовую почту. Там было сообщение, не от начальника тюрьмы, а от его секретаря, он говорил, что они просят ее перезвонить. К черту этикет, Соня и Джослин могут пару минут поразвлекать друг друга: Шэрон нажала «перезвонить», но попала на короткие гудки «занято». Она подождала минуту, потому попыталась снова. Повторила то же самое три раза с тем же результатом. Она взвесила свои варианты: спрятаться в туалете бог знает на сколько или придумать причину уйти? Решение было простым.

Вернувшись в гостиную, она поняла, что в отговорках нужды не будет: вечер уже подходил к концу.

- Спасибо за отличный ужин, - сказала Джослин, складывая салфетку и поднимаясь. - Но мне нужно возвращаться.

Соня проводила гостей в прихожую.

- Зло не дремлет, - кивнула она на раскрытую дверь кабинета, где на столе грудой были свалены папки по делу. Им всем предстояло работать ночами. Снова сев в машину, Шэрон поставила телефон на громкую связь и включила автодозвон. Она ехала по двухполосной дороге, которая вела в Бродчерч, когда линия, наконец, освободилась. Надежда вспыхивала, а потом снова разбивалась с каждым не отвеченным звонком. На том конце никого не было. Она упустила свой шанс. И она не знала, где сегодня будет спать Джона. Реальность ударила Шэрон под дых. Она не может спасти Джону. Она пытается контролировать его жизнь на расстоянии, тогда как горькая правда состоит в том, что его жизнь уже вышла из-под ее и его контроля, когда он оказался не в том месте, не в то время, не с тем цветом кожи. Несправедливость этого обжигала. Казалось, что расстояние между Шэрон и Джоной растягивается, а затем рвется. Дорога перед ней плыла, огни смазывались, превращаясь в янтарных головастиков на черном фоне. Шэрон съехала на обочину и кричала, пока не заболело горло и глаза не начали слезиться.

Она взяла ключ на ресепшене.

- Он еще здесь? - спросила она Бекку Фишер.

Раскатистый смех в баре был ей ответом. За один вечер Дэрролл завел целую кучу новых друзей. Наверняка они не знают, с кем он спит, иначе отвернулись бы от него, как отворачивались от нее и от Эбби. Внезапно она почувствовала, что не в состоянии встречаться с ними.

- Можете сказать ему, что я вернулась? - попросила она Бекку почти шепотом. Губы Бекки сложились в подобие улыбки, и она кивнула. Через секунду Дэрролл стоял в дверях. Она была готова к тому, что он будет сердиться, чего она и заслуживала, но вместо этого получила только участие.

- Как все прошло? - спросил он. Она почти забыла об ужине

- Я не смогла до них дозвониться, - сказала она, и, к своему ужасу, почувствовала, что внутри снова закипали слезы. После суда это последнее место, где она хотела бы проявить слабость. Она была уже наверху, но на этот раз ей не уйти от Дэрролла; она махнула рукой, и шум от его сумки, которую он поднял с пола, дал ей понять, что он следует за ней.

В ее комнате они стояли друг напротив друга.

- Я не смогла защитить его, - сказала она. - Я не знаю, где он спит сегодня. Я так подвела его.

- Ах, малыш, - и Дэрроллу больше ничего не нужно было говорить. Он положил свои пальцы на точку между ее лопатками - в самый центр узла. Он знал, где ее тело таит свои секреты, и от его прикосновения она расслабилась.

После она ждала, пока он уснет, крепко, будто опьяненный. В эти украденные часы отель «Трейдерс» становился таким тихим. Не звонили телефоны. Не скрипели полы, не шумели даже бачки в туалетах. Был только Дэрролл, его мягкий перекатывающийся храп. Шэрон не хотелось спать. Всего четыре часа сна за последние два дня, а она не помнила, что когда-нибудь чувствовала себя бодрее. Успокаивающий эффект Дэрролла был лишь временным. Он уже стек по трубам и снова сменился избитым лицом Джоны и кольцом бандитом, смыкающимся вокруг него. Шэрон подняла тяжелую руку, которая прижимала ее к кровати и скользнула к своему заваленному вещами столу. Она отвернула настольную лампу подальше от лица Дэрролла и включила ее. Мир сжался до лужицы света на столе. Она отодвинула в сторону гору заметок по делу и защелкала ручкой над чистым листом бумаги. Она планировала завтрашние звонки в ключевые точки. Мысля шире, думая о возможной апелляции, она выписывала имена всех людей, с которыми она уже говорила, и тех, кто еще может что-нибудь знать. Есть люди с работы, которые ей обязаны, и она не слишком горда, чтобы просить.

Страницы заполнялись. Она не знала, где Джона уснет сегодня. Она проиграла эту битву. Но она не только Шэрон Бишоп, королевский адвокат; она еще и мать Джоны Бишопа, и эту войну она выиграет.

Усталость захлестнула ее, как дурман, и, когда она моргнула в следующий раз, ее глаза остались закрытыми. На веках ее отпечаталось лицо ее избитого, сломленного сына. Шэрон сохранила этот образ, чтобы боль делала ее сильнее.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 Следующая ⇒