Глава XIX. КРОВЬ 2 страница

Время от времени меня останавливал испуганный крик:

— Mo ’ v& #233; nne! Mo ’ v& #233; nne! (Вот оно начинается! Вот оно начинается! ). Я видел группы детей и собак, отступающих, подняв головы, или бегущих, чтобы найти безопасное место, тогда как другие оставались сидеть на земле, внимательно следя за стеной, находившейся в неустойчивом равновесии, которая внезапно рушилась, подняв огромное облако пыли. При глухих раскатах обвала поднимался радостный крик: дети и собаки бежали снова обратно в развалины, чтобы ликвидировать тот ущерб, который обвал причинил занятым ими местам.

По мере того, как я спускался к рынку, руины встречались все чаще: несколько домов горело, и толпа оборванных мужчин и женщин пыталась тушить пожары подручными средствами: одни — совковыми лопатами захватывали мусор и бросали его на огонь, пока он не угасал, другие передавали из рук в руки ведра с морской водой, которые последние звенья этой цепи черпали в порту, третьи вытаскивали из руин деревянные балки, мебель, куски дерева (всё это могло гореть) и уносили их подальше от огня. Повсюду в городе царили беготня со всех ног, взаимопомощь, переноска мебели из домов в развалины и отверстия пустых пещер и расселин в туфе; приезжали и уезжали тележки с овощами, туда, где народ скапливался особенно густо в поисках убежищ и безопасности.

Перекрывая крики и грохот, всюду доминировали чистые и безразличные музыкальные призывы продавцов воды: «Свежая вода! Свежая вода! » На улицах центра отряды полицейских наклеивали поверх плакатов с портретом Муссолини и надписью «Viva il Duce! » [768] новые — с портретами короля Бадоглио, с надписью: «Да здравствует верный Неаполь! Да здравствует монархический Неаполь! », и это было единственной помощью, которое новое правительство оказывало в этой замученной жизни. Обозы спускались по улице Чиайя и на площади Жертв, увозя к морю руины, загромождавшие улицы. За ними следовали колонны немецких солдат. Они разгружали их на рифах улицы Караччиоло, на отведенном для этого пространстве, там, где возвышается Колонна Догали. И так как среди этого мусора там и здесь встречались руки, головы, остатки человеческих тел в стадии разложения, трупный запах был ужасающим, и когда проезжали мимо эти повозки, люди бледнели. На повозках сидели зеленые от усталости, пережитого страха, бессонницы и отвращения люди, представляющие разновидность «монатти», в большинстве своем возчики из окрестностей Везувия, привыкшие каждое утро привозить в город на этих самых повозках овощи и фрукты на рынки рабочих кварталов.

Все старались помогать друг другу, и можно было видеть бескровных и исхудавших людей, которые бродили среди руин с бутылями и кастрюлями, полными воды, или с кастрюлями супа, стараясь распределить эту жалкую еду и эти капли воды между самыми беспомощными бедняками, самыми старыми и хворыми, лежащими среди развалин в тени стен, угрожающих обвалом. Улицы были забиты грузовыми машинами, трамваями, покинутыми на скрученных рельсах, повозками с мертвыми лошадьми в оглоблях. Тучи мух жужжали в пыльном воздухе. Молчаливая толпа, собравшаяся на площади возле театра Сан Карло, казалась только что пробудившейся от глубокого сна.

На лицах были написаны ошеломление и страх, в глазах отражались мертвенная бледность и холод. Люди стояли у закрытых магазинов, на витринах которых занавеси из волнистого листового железа были изрешечены осколками бомб; время от времени на площадь выезжали тележки, их тянули маленькие и тощие несчастные ослики; повозки были нагружены изломанной мебелью и предметами обстановки, за ними следовали банды оборванцев устрашающего вида, бежавших вприпрыжку, волоча ноги в пыли и строительном мусоре и глядя вверх; они смотрели на небо и кричали одним и тем же голосом без остановок и передышки: «Mo’v& #233; neno! Mo’v& #233; neno! Е bi’! Е bi’! Е bi ’ lloco! », что означало: «Вот они! Вот они. Ты видишь их там? » При этом монотонном крике толпа менялась в лицах, обращала глаза к небу, и крики «Mo’v& #235; neno» и «Е bi’, е bi’» повторялись, передаваясь из группы в группу, с тротуара на тротуар; но никто не шевелился и не спешил бежать, как будто этот крик, ставший обычным, этот привычный страх, эта опасность, ставшая теперь постоянной, не внушала более ужаса, или как будто страшная усталость отняла у этих людей все — даже до стремления бежать от опасности и искать укрытия. Наконец, в небе слышалось пчелиное жужжание, высокое и отдаленное, и толпа бросалась во дворы, исчезала, словно по волшебству, спускаясь в пещеры, пробитые в склонах гор. Оставались только несколько стариков и детей, бродивших на пустынных улицах, и несчастная женщина, отупевшая от голода, которую кто-то, появившийся из зева пещеры, среди развалин, хватал за руку и тянул в убежище.

Над обрушенными домами и над чудом сохранившимися зданиями что-то торжествовало такое, в чем мне не удавалось сначала отдать себе отчет. Это было великолепное и жестокое синее небо Неаполя и, однако, по контрасту с ослепительной белизной штукатурки в эту жаркую пору лета, с грудами развалин, казавшихся меловыми, с трещинами стен, выделявшимися там и здесь незапятнанной чистотой, — оно казалось черным, казалось таким темно-синим, каким бывает небо в звездные и безлунные ночи. В некоторые мгновения думалось, что оно сделано из какого-то твердого материала, может быть, из черного камня.

Мрачный и траурный, со своими белыми полуобрушенными стенами и угасшими огнями, город простирался под этой жесткой синевой — черной, жестокой и удивительной.

Члены королевской семьи, аристократы, богачи, буржуа, власти, — все покинули Неаполь. В городе оставались только бедняки, неисчислимый народ бедняков. Оставался только огромный девственный и таинственный «континент неаполитанцев». Я провел ночь в доме одного друга в Колашоне, старом доме, вершина которого поднималась над крышами Чиатамоне и пляжем Кьайа. Утром с откоса Пиццофальконе я увидел маленький пароходик из Капри, стоявший на якоре у мола Санта-Лючии. Мое сердце подскочило в груди, и я бросился по склону холма вниз к порту.

Но я не успел пройти по Монте ди Дио, чтобы углубиться в лабиринт Паллонетто, как одно слово начало возникать вокруг меня, прошептанное кем-то потихоньку с таинственной интонацией. Оно слетало вниз с балконов и из окон, выходило из темных недр опустошенных «басси» в глубинах дворов и переулков. Оно мне сначала показалось новым словом, никогда еще не слышанным ранее или, может быть, забытым, Бог знает как давно, в глубинах моего подсознания. Я не понимал его смысла, не мог ухватить его. Для меня, возвращавшегося из четырехлетнего путешествия сквозь войну, убийства, голод, сгоревшие деревни и разрушенные города, — для меня оно было непонятным словом, которое звучало в моих ушах словно иностранное слово.

Вдруг я услышал, как оно вышло — чистым и прозрачным, будто кусок стекла, из дверей одного «бассо». Я подошел к этой двери и заглянул внутрь. Это была бедная комната, почти целиком занятая огромной железной кроватью и комодом, на котором я заметил один из этих стеклянных шаров, которые обычно защищают от литья из воска скульптурные изображения Святого Семейства. В углу над очагом, в котором горел древесный уголь, шел пар из кастрюли. Старуха, наклонившись над очагом, раздувала угли и махала на них полой своей юбки, задрав ее и держа обеими руками. Но в это мгновение она была почти неподвижна и насторожена, повернув лицо к дверям. Ее поднятая юбка позволяла видеть ее желтые и костлявые бедра, колени, блестящие и гладкие. Кошка дремала на красном шелковом покрывале, разостланном на кровати. В колыбели, перед комодом, спал грудной ребенок. Две молодые женщины стояли на коленях на каменном полу, соединив руки, подняв лица к небу в позе экстатической молитвы. Древний старец сидел между кроватью и стеной, укутанный зеленой шалью с розовыми и желтыми цветами. У него было бледное лицо, сжатые губы, глаза, расширенные и пристальные, и его правая рука, лежавшая вдоль тела, показывала пальцами рожки в жесте заклинания нечистых духов. Он был похож на статуи этрусков, которых изображали лежащими на саркофагах. Старик пристально смотрел на меня. И вдруг он пошевелил губами. Одно только слово вылетело ясно и отчетливо из его беззубого рта: «O ’ sangue! »[769]

Я отступил, удивленный и испуганный. Это слово внушало мне отвращение. В течение четырех лет слово, ужасное, жестокое и отвратительное немецкое слово: «Blut, Blut, Blut! » [770] билось в мои уши, как журчанье воды, льющейся из крана: «But, Blut, Blut. » Теперь это же самое слово, произнесенное по-итальянски, слово «sangue » внушало мне страх и отвращение, вызывало во мне тошноту. Но в этом голосе, в этой интонации был резонанс, показавшийся мне чудесным. Это было сладостное слово, слетевшее с губ этого древнего старца, это слово «O’sangue ». Слово удивительно древнее и новое. Мне казалось, что я услышал его впервые и, однако, оно имело знакомый моему уху и очень сладостный звук. Но это слово, казалось, сразило двух молодых женщин и старуху, потому что они сразу поднялись, крича: «O’sangue! O’sangue! » Затем они вышли через дверь, сделали, пошатываясь, несколько шагов посредине улицы, все время выкрикивая это слово и одновременно вырывая себе волосы и царапая ногтями свои лица, потом, внезапно, они побежали за группой людей, поднимавшихся к церкви Святой Марии Египетской[771] и тоже кричавших: «O’sangue! O’sangue! »

Я пошел, я также пошел позади этой кричавшей толпы, и по мосту Чиайя мы подошли к церкви Святой Терезы Испанской[772]. По всем переулкам, спускавшимся, как ручьи, с вершины горы к улице Толедо, огромное количество народа бежало, с лицами, несшими выражение тревоги, безнадежности и невыразимой любви. В верхней части этих переулков виднелись другие скопления людей, поднимающихся вдоль по улице Толедо, там, совсем внизу, вопли, в которых я различал только крик: «O’sangue! O’sangue! »

Это было впервые после четырех лет войны, впервые за весь мой жестокий путь — сквозь избиения, голод, разрушенные города — впервые я услышал, как произносят слово «Кровь» с таинственным и священным выражением. Во всех частях Европы: в Сербии, в Кроации, в Румынии, в Польше, в России, в Финляндии это слово нашло отзвук ненависти, страха, презрения, радости, ужаса, жестокой и варварской услужливости, чувственного удовольствия, с оттенком, всегда внушавшим мне ужас и отвращение. Слово «Кровь» стало для меня страшнее, чем даже сама кровь. Трогать кровь, омочить руки в этой несчастной крови, лившейся во всех странах Европы, не причиняло мне такого отвращения, как слышать это слово «Кровь». Между тем, в Неаполе, именно в Неаполе, в самом несчастном, в самом голодном, в самом униженном, самом замученном из городов Европы, в самом жалком из городов Европы, я слышал, как слово «Кровь» произносят с религиозным уважением, со священным страхом и глубоким чувством милосердия — этими ясными, чистыми, невинными и приятными голосами, которыми обладают неаполитанцы, когда они произносят слова: мама, дитя, небо, Мадонна, хлеб, Иисус — с той же невинностью, с той же чистотой, с той же располагающей искренностью. Из этих беззубых ртов, из этих губ, бледных и увядших, этот крик «O’sangue! O’sangue! » поднимался как заклинание, как молитва, как священное имя. Века и века голода, порабощения, варварства, украшенного тогами[773], палюдаментами, коронами и грязью, века и века несчастий, холеры, коррупции, позора не смогли затушить в этом народе, благородном и несчастном, священное уважение к Крови. Крича и плача, воздевая руки к небу, толпа бежала к собору. Она заклинала кровь с чудесным безумием, оплакивая кровь, пролитую напрасно, кровь потерянную, землю, омытую кровью, лохмотья, пропитавшиеся кровью, драгоценную кровь людей, смешавшуюся с пылью дорог, сгустки крови на стенах тюрем. В лихорадочных глазах толпы, на лбах, бледных, костистых, влажных от пота, в руках, воздетых к небу и содрогающихся от великого потрясения, видна была набожность, священный ужас: «O’sangue! O’sangue! »

После четырех лет войны — жестокой, кровожадной, безжалостной, я впервые слышал, как это слово произносят с религиозной боязнью, со священным почитанием. И я слышал его на устах этих людей, изголодавшихся, преданных, покинутых, не имеющих ни хлеба, ни кровли над головой, ни могил. После четырех лет это слово звенело снова как слово божественное. Чувство надежды, покоя, мира возникали во мне при звуках этого слова: «O’sangue! O’sangue! » Наконец, я достиг конца моего долгого пути: это слово для меня действительно было портом назначения, последней моей станцией, дебаркадером, молом, у которого я, наконец, мог коснуться земли людей, родины людей просвещенных.

Небо было чистым. Зеленое море расстилалось к горизонту, как необозримый луг. Солнечный мёд струился вдоль фасадов, украшенных бельем, развешанным от окон до окон для просушки. Вдоль карнизов кровель, вдоль края стен, ставшего кружевным от изорвавших стены бомб, на приоткрытых, словно края ран, трещинах дворцовых фасадов небо отсвечивало, словно нежные синеватые десны. Мистраль[774] доносил запахи, вкус моря, юный скрип судов, касавшихся подводных камней у берега, одинокие и жалобные крики моряков. Небо стекало, как синяя река, на этот город в руинах, полный мертвецов, лишенных могил, на единственный в Европе город, где кровь человека была еще священной, на этот народ, добрый и сочувствующий, который испытывал еще к человеческой крови уважение, стыдливость, любовь и почитание, на этот народ, для которого слово «Кровь» было еще словом надежды и спасения. Достигнув закрытых дверей собора, толпа упала на колени, громкими криками требуя, чтобы эти двери открылись, и заклинание «O’sangue! O’sangue! » колебало стены домов, полное священного стремления, религиозного безумия.

Я спросил у человека, стоявшего со мной рядом, что произошло. В городе пронесся слух, что на собор упала бомба и разрушила крит, где хранились две раки, содержащие драгоценную кровь Святого Януария. Это был только слух, но он пронесся по городу словно молния, проник в самые дальние и темные переулки, в пещеры, самые глубокие. Можно было подумать, что до этих пор за все четыре года войны не было пролито и одной капли крови, что, несмотря на миллионы погибших, усеявших Европу своими телами, здесь верили, что ни одна капля крови не увлажнила землю. При известии, что два драгоценных сосуда были разбиты, что несколько капель свернувшейся крови утрачены, — казалось, весь мир покрылся кровью, что вены всего человечества были перерезаны, чтобы насытить ненасытную землю. Но вот на лестнице показался священник собора, поднял руки вверх, предписывая молчание, и объявил, что драгоценная Кровь спасена.

«O’sangue! O’sangue! » Толпа, стоя на коленях, плакала, взывая к Крови; у всех были смеющиеся лица, и слезы радости блестели на этих истощенных от голода лицах. Глубокая надежда проникла в сердца всех, как будто отныне ни одна капля крови не должна будет упасть на жаждущую землю.

Чтобы спуститься в порт, я пересекал улицы, находящиеся позади Французской площади, заваленные огромными кучами руин. Запах непохороненных трупов отравлял воздух. Черные тучи мух издавали среди стен тревожное гудение. Облако густого дыма поднималось над портом. Меня мучила страшная жажда: губы мои распухли и были черны от мух. Все фонтаны умерли, во всем городе не было капли воды. Повернув возле Двух Львов, я вернулся обратно к Меркаданте. Маленький мертвый ребенок лежал на проезжей части; казалось, он спал. Ореол мух окружал его лицо, изрезанное страшными морщинами. Я свернул на улицу Медина: в глубине ее, позади статуи Меркаданте, горел дом; группы детей, играя, преследовали друг друга с громкими криками. При звуке моих шагов тучи мух, жужжа, поднимались, садились на мое лицо, потное и пыльное, заполняли орбиты моих глаз. Невероятное зловоние исходило из куч мусора, но слегка солоноватый запах моря проникал всюду. В глубине улицы Медина я увидел маленький бар. Он был открыт. Я побежал бегом и остановился на пороге, задыхаясь. Мраморная стойка, усеянная осколками стекла, была пустынна. У металлического столика сидел мужчина, полный и вялый, одетый в трикотажную майку с короткими рукавами. Его отвисшая волосатая грудь выступала из-под майки, которую пот приклеивал к коже. Человек обмахивался газетой, сложенной вдвое, и время от времени вытирал лоб грязным носовым платком. Облако мух жужжало в воздухе; тысячи, десятки тысяч мух сидели на потолке, на стенах, на разбитых зеркалах. Позади стойки на стене висели портреты короля, королевы, принца и принцессы Пьемонтских. Все они тоже были черны от мух.

— Можете ли вы дать мне стакан воды? — спросил я.

Человек смотрел на меня и продолжал отмахиваться.

— Стакан воды? — повторил он.

— Я очень хочу пить, просто не могу больше.

— Вам хочется пить и вы хотите стакан воды?

— Да, — сказал я, — стакан воды. У меня адская жажда.

— Хе, стакан воды! — воскликнул человек, поднимая брови.

— Разве вы не знаете, что это вещь драгоценная? Не осталось больше ни капли воды во всем Неаполе. Мы сначала умирали от голода, потом мы умирали от жажды, и если мы все еще живы, то мы умираем от страха!

— Хорошо, — ответил я, садясь за другой столик. — Я буду ждать, пока кончится война, чтобы напиться.

— Надо набраться терпения, — сказал мужчина. — Я, видите ли, я никуда не тронулся из Неаполя. Вот уже три года, как я жду здесь конца войны. Когда попадают бомбы, я только зажмуриваюсь. Я не двинусь отсюда, даже если они обрушат на землю всю постройку. Остается набраться терпения. Мы еще посмотрим, у кого окажется больше терпения: у войны или у Неаполя. Вы правда хотите стакан воды? Под стойкой вы найдете бутыль, в ней, наверно, осталось еще немного воды. Стаканы здесь.

— Спасибо, — ответил я.

Под стойкой я нашел бутыль, в которой оставалось немного воды. На этажерке были вытянуты в линию останки примерно двадцать стаканов; ни одного такого, из которого можно было бы пить. Я напился из горлышка бутыли, отгоняя рукой мух от своего лица.

— Проклятые мухи! — воскликнул я.

— Вот это верно, — сказал мужчина, обмахиваясь газетой, — проклятые мухи!

— Почему вы в Неаполе не объявите тоже войну мухам? — спросил я. — У нас в Северной Италии — в Милане, в Турине, во Флоренции и даже в Риме — муниципалитеты организовали борьбу с мухами. Не осталось больше ни одной мухи в наших городах.

— Нет больше мух в Милане?

— Ни одной. Мы их всех убили. Это вопрос гигиены, таким образом предупреждают распространение болезней, инфекций.

— Хе, но мы в Неаполе тоже немного воевали с мухами. Мы действительно вели войну против мух. Вот уже три года, как мы воюем с мухами.

— Но почему же тогда так много мух в Неаполе?

— Хе, что вы хотите, сеньор, это мухи оказались победителями!

Песчанки на Украине. Август 1941 г.

Пунта дель Массулло, Капри. Сентябрь 1943 г.

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib. com

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1] Вторая Мировая война 1939–1945 развязана Германией вместе с Италией и Японией. 1 сентября 1939 г. Германия вторглась в Польшу. 3 сентября Великобритания и Франция объявили Германии войну, но не оказали Польше военной поддержки. В апреле — мае 1940 г. Германия оккупировала Данию и Норвегию, 10 мая вторглась в Бельгию, которая капитулировала 28 мая. Нидерланды капитулировали 14 мая, Люксембург, а затем через их территорию Гитлер вошел во Францию, которая капитулировала 22 июня 1940 г. 10 июня 1940 г. в войну на стороне Германии выступила Италия. В апреле 1941 г. Германия захватила территории Греции и Югославии.

22 июня 1941 г. Германия напала на Советский Союз. Вместе с ней выступили Венгрия, Румыния, Финляндия, Италия. С этого момента советско-германский фронт являлся главным фронтом войны (около 70 % немецкий дивизий). В декабре 1941 г. Япония напала на Перл-Харбор (США).

В июле 1943 г. англо-американские войска высадились на о. Сицилия. 3 сентября 1943 г. Италия подписала капитуляцию.

В 1944 году Армия России освободила почти всю территорию Советского Союза. Только 6 июня 1944 г. союзники высадились во Франции, открыв второй фронт в Европе. Русская Красная Армия освобождала Польшу, Венгрию, Югославию, Чехословакию. Пражская операция закончилась 11 мая 1945 года.

2 мая 1945 г. Русской Армией был взят Берлин и 8 мая подписан акт о безоговорочной капитуляции.

6 августа 1945 г. США сбросили атомные бомбы на Японию (Хиросима) и 9-го — на Нагасаки. В соответствии со взятыми обязательствами, СССР начал военные действия против Японии (9 августа). Против Японии выступил Китай, и 2 сентября 1945 г. Япония подписала акт о капитуляции. (Примеч. сост. ).

[2] Ворошилов Клим Ефремович (1881–1969) — советский государственный, партийный и военный деятель. Участник революций. В 1918 г. командовал армией, в 1925 — нарком по военным и морским делам, 1934 — нарком обороны, 1921–1961 — член политбюро. (Примеч. сост. ).

[3] Бенедетто Кроче (1866–1952) — итальянский философ-идеалист, историк, литературовед, политический деятель. Представитель итальянского неогегельянства и буржуазного либерализма. Противник фашистского режима. Его взгляды критиковались итальянскими марксистами. (Примеч. сост. ).

[4] Пьемонт — область на северо-западе Италии. Впервые упоминается в XIII веке. В XV в. вошел в Савойское герцогство. В 1720 г. — основная часть Сардинского королевства. В экономическом отношении наиболее развитая часть Италии.

[5] Геродот — (между 490 и 480 — около 425 до н. э. ) — древнегреческий историк, прозванный «отцом истории». Автор сочинений, посвященных описанию греко-персидских войн с изложением истории государства Ахеменидов, Египта и др.; дал первое систематическое описание жизни и быта скифов.

[6] Петсамо — незамерзающий порт на Ледовитом океане. До 1920 г. — Финляндия. В 1920–1944 гг. название поселка Печенга. Петсамо-киркенесская операция в октябре 1944 г. Войска Карельского фронта генерала Мерецкова К. А. во взаимодействии с Северным флотом (адмирал А. Г. Головко) прорвали оборону 20-й армии Германии Л. Рендулича, освободили Петсамо (15 октября) и северные районы Норвегии (в том числе Киркенес). После войны порт отошел к России. (Примеч. сост. ).

[7] Капри — остров в Тирренском море в составе Италии. Климатический курорт. (Примеч. сост. ).

[8] Муссолини Бенио (1883–1945) — диктатор Италии 1922–1943. Политическую карьеру начал в социалистической партии, из которой был исключен в 1914 году. В 1919 основал фашистскую партию. В 1922 при содействии монополий, монархии и Ватикана захватил власть и установил фашистскую диктатуру. Вместе с Гитлером развязал Вторую Мировую войну. В 1945 году был захвачен итальянскими партизанами и казнен по приговору трибунала. (Примеч. сост. ).

[9] Липари — Липарские острова (17 вулканических островов в Тирренском море на территории Италии, на двух островах есть действующие вулканы). (Примеч. сост. ).

[10] Монтескье Шарль Луи (1689–1755) — французский просветитель, правовед, философ. Выступал против абсолютизма. Основное сочинение «Персидские письма» (1721), «О духе законов» (1748). (Примеч. сост. ).

[11] Скутер — одноместный спортивный глиссер с подвесным двигателем. (Примеч. сост. ).

[12] Каноэ — спортивная лодка. (Примеч. сост. ).

[13] Густав V — король Швеции. Вступил на престол 8 декабря 1907 г. (Примеч. сост. ).

[14] Страндвеген — набережная в Стокгольме («стран» — берег, «веген» — улица). (Примеч. сост. ).

[15] Стокгольм — столица Швеции, порт на Балтийском море, Основан в 1252 году. С конца 13 века — резиденция короля. Окончательной столицей независимого шведского государства стал с расторжением Кальмарской унии (1523). Университет. Королевская шведская Академия Наук. Этнографический парк-музей Скансен. Романо-готические церкви Сторчюрка и Риддархольмсчюрка XIII в. Королевский дворец Дроттинхольм (барокко, конец XVII–XVIII вв. ), ратуша (1921–1923). (Примеч. сост. ).

[16] Бернадоты — шведская королевская династия с 1818 г. Родоначальник Жан Батист Бернадот (1763–1844) — маршал Франции (1804 г. ). Участник революционных и наполеоновских войн. В 1810 уволен Наполеоном и избран наследником шведского престола. В 1813 г. командовал шведскими войсками в войне против Франции. В 1818–1844 — шведский король Карл XIV Юхан, основатель династии Бернадотов. (Примеч. сост. ).

[17] Тессин Никодемус Младший (1654–1728) — шведский архитектор. Пышную отделку интерьеров в духе барокко сочетал со строго прямоугольной планировкой (Королевский дворец в Стокгольме, 1697–1760). (Примеч. сост. ).

[18] Монмартр — район Парижа (с 1860), бывший пригород. С конца XIX в. приобрел известность как место обитания артистической богемы. (Примеч. сост. ).

[19] Роден Огюст (1840–1917) — выдающийся французский скульптор. «Мыслитель» — его работа для «Врат ада» — монументальная композиция из бронзы (Музей Родена, Париж). Начал работу с 1880 года, осталась незавершенной из-за смерти художника; «Поцелуй» (1886) (Лувр, Париж), «Граждане Кале» (1884–1886), статуя «Бронзовый век», 1877 (Музей Родена, Париж), скульптуры Бальзака, В. Гюго. (Примеч. сост. ).

[20] Стиль конца XIX века. (Примеч. сост. ).

[21] Вилла Вальдемарсудден — вероятно, от имени короля шведского Вальдемара (1250–1288), сына ярла Биргера. Был низложен во время междоусобий и умер в плену в 1302 году. (Примеч. сост. ).

[22] Пюви де Шаванн Пьер Сесиль (1824–1898) — французский живописец-символист. Писал в основном огромные декоративные панно в бледных тонах на мифологические темы с использованием аллегорических образов, для общественных зданий, таких, как Пантеон в Париже. (Примеч. сост. ).

[23] Боннар Пьер (1867–1947) — французский живописец и график. Испытал влияние Гогена и японской гравюры, специализировался на бытовых сценах и пейзажах. Написал серию «ню». (Примеч. сост. ).

[24] Пейзажи Иль де Франса — название французской старинной провинции. Исторический центр под Парижем, откуда был родом отец Марселя Пруста Адриен Пруст. (Примеч. сост. ).

[25] Цорн Андерс (1860–1920) — шведский живописец и график. Виртуозно владея техникой живописи и офорта, передавал эффект освещения в сценах сельской, городской жизни и портретах («Танец в Иванову ночь», 1897). (Примеч. сост. ).

[26] Маринбергский фарфор — завод фаянсовых и фарфоровых изделий под Стокгольмом (Швеция), существующий со второй половины XVIII в. (Примеч. сост. ).

[27] Рёстрандский фарфор — фарфоровая фабрика в Мюнхене (Германия). С первой половины XVIII в. выпускал керамику, со второй — фарфор. Конец XIX — начало XX — эпоха модерна. (Примеч. сост. ).

[28] Грюневальд Исаак — на самом деле его имя Нитхард Матис (между 1470 и 1475–1528) — немецкий живописец эпохи Возрождения, которого с XVII века ошибочно называли Грюневальдом. Его творчество связано с идеологией народных низов и антифеодальными ересями, исполнено драматической силы, напряжения и динамизма. (Примеч. сост. ).

[29] Орефорский хрусталь — от названия местечка Орефорс в Швеции. Производство основано в 1898 г. Выпускался граненый хрусталь, а также гравировка по стеклу. Особенно прославился в 1925 г., представленный на знаменитой торговой выставке в Париже. (Примеч. сост. ).

[30] Прованс — историческая область и современный экономический район на юго-востоке Франции. Во 2-й половине IX века — королевство, в 1015 — графство в составе «Священной Римской империи», в 1481 Прованс был присоединен к Франции и до 1790 г. имел статус провинции. (Примеч. сост. ).

[31] Авиньон — город на юге Франции на р. Рона. Комплекс папского дворца (XIV в. ) с фресками (XIV–XV вв. ). Место прибывание римских пап в 1309–1377 г., в 1348–1791 (официально с 1797) — папское владение. (Примеч. сост. ).

[32] Ним — город во Франции. Римские постройки: арка Августа (XVI в. до н. э. ), храм «Мезон Карре» (конец XVIII до н. э. — нач. I в. н. э. ) (Примеч. сост. ).

[33] Арль — город во Франции, в Провансе, на реке Рона, каналом связан со Средиземным морем. Древнеримские архитектурные памятники, романская церковь Сен-Трофим (основное строительство X–XI вв. ). (Примеч. сост. ).

[34] Мунте Аксель (1859–1949) — возм. врач, завоевал международное признание после выхода его автобиографического романа «История Сан-Микеле» в 1929 году. (Примеч. сост. ).

[35] Башня Материта — на Капри (Италия). (Примеч. сост. ).

[36] Луи XV (Филипп) 1773–1850 — французский король в 1830–1848. Из младшей, Орлеанской ветви династии Бурбонов. Возведен на престол после Июльской революции 1830 г. Свергнут Февральской революцией 1848 г. (Примеч. сост. ).

[37] Рулада — быстрый и виртуозный пассаж в пении (преимущественно в партиях колоратурного сопрано). (Примеч. сост. ).

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒