«Незнакомка из автобуса» - Павел Працкевич 5 страница

— Мы ничего не забыли? — спросила Ася, оглядывая номер.
— Мы забыли ребенка.
— У нас нет ребенка.
— Вот и я о том же. Мы его где-то забыли.

Собираясь в отпуск, ты полон предвкушения, впереди неожиданности и новые впечатления. Собираясь из отпуска, ты знаешь, что тебя ждет.
Чемоданы сданы в комнату хранения, а мы сидим и ждём, когда приедет наш водитель и отвезет нас в Тель-Авив. Ждать почти три часа, а затем ещё семь часов ехать. В такие часы заранее чувствуешь себя уставшим, понимая, сколько времени тебе предстоит помучаться. И ладно бы на дорогах были ямы да ухабы — хоть какое-то разнообразие для замученной от однообразного сидения попы. Так нет же, дороги ровные и четкие, как пацаны с района, гребаная тишь да гладь долгого пути.
В Тель-Авиве нас ждет номер в гостинице на одну ночь и столик на крыше ресторана, где нам предстоит отметить день рождения Аси.

— Я послезавтра уезжаю на месяц к отцу, — вдруг сказала Ася, копаясь вилкой в тарелке.
— Как уезжаешь?
— Обыкновенно.
— А учеба?
— Я умная, наверстаю.
— Блин. Я хочу поехать с тобой.
— А вот этого не надо.
— Ты меня бросаешь?
— Нет. Просто не сейчас. Я уеду, но я вернусь.
— Вернешься ко мне?
— И к тебе в том числе.
— У тебя кто-то есть там?
— Да!
— Кто?
— Папа!
— А кроме папы?
— А кроме папы никого.
— Блин, это неожиданно и грустно.
— Не грусти. Я оставлю тебе ключи от квартиры, будешь в ней жить и ждать меня. Будем общаться по скайпу.
— В смысле ты мне оставишь ключи?
— Ну, ты с кем живёшь и как?
— С бабушкой в двушке.
— А будешь жить один в четырешке. Меня всё равно не будет, зачем квартире пропадать?
— Ну, это как-то неудобно.
— Ты мне на днях чихнул в лицо. Что тебе после этого может быть неудобно?
— Ну, за это мне тоже неудобно.
— Короче, будешь поливать цветы. Я с соседями незнакома, а ты будешь поливать цветы вместо соседей. Это будет твоя плата за квартиру. Будешь моим личным сортом садовника.
— У тебя есть цветы?
— Нет. Но я завтра пойду и куплю их.
— Зачем?
— Чтобы тебе было, что поливать. Дурашка.
— А что насчёт секса?
— Завтра.
— Точно?
— Тебе расписку написать?

***

Быстро меняющаяся Москва совсем не изменилась за те несколько дней, пока мы болели на Красном море.

— Удивительно, — сказал я в аэропорту, — мы сейчас прилетели в город, в котором живет больше людей, чем во всем Израиле.
— А тебе понравился Израиль?
— Нет, особенно грязный Тель-Авив.
— А я, кстати, жила в Израиле три месяца, почти возле Тель-Авива.
— И как?
— Ну, я так и не поняла эту страну.

А дальше Ася почти час делилась своими впечатлениями.

— Как ты уже понял, города в Израиле не могут похвастаться большим размером и в лучшем случае похожи на наши районы. Нам с отцом на время его отпуска достался полукурортный-полурабочий город, где из курортного была только набережная и десяток отелей. Город считался частью Тель-Авивского округа, хотя из тель-авивского в нем были только цены.
Каждый второй магазин в этом городе имел русское название, и каждый третий житель этого города говорил по-русски. И сначала нам это нравилось, поскольку казалось, что мы попали в маленькую Россию. Но очень скоро мы поняли, что попали в маленькую советскую Россию. Люди, приехавшие сюда в начале девяностых и составлявшие большую часть русскоязычного населения города, были не просто русскими — они были русскими, которые видели СССР, но не видели России. Они привезли и пропитали это место советским сервисом — то есть его некомпетентностью или даже полным отсутствием как такового. Они, открыв магазины, привозили из бывшего СССР не только книги и продукты питания, но и советский менталитет, советское хамство персонала по отношению к покупателю. Они украсили магазины вывесками, которых не было в СССР, но о которых они мечтали в СССР, не зная альтернативы и не имея чувства вкуса. Они называли магазины и парикмахерские своими именами «Деликатесы Виктория», «Гастроном Марина», салон красоты «Анжела» и магазин одежды «Елена». Они не ставили лазерные кассовые аппараты и разве что не считали покупки на деревянных счетах. По чекам ты не мог понять, что именно купил, и, если ты хотел найти в морозильнике пельмени, тебе прежде нужно было перелопатить его целиком, поочередно доставая вареники, драники, чебуреки и пирожки. Впрочем, русские кассиры в этом городе были чуть более приятны, чем кассиры в больших израильских магазинах. Сервис в Израиле был одним из самых медленных в мире, и посади на место кассира мешок картошки — разницы особой не будет.
Город, в котором мы жили, напоминал муравейник. «Человейники Москвы» нервно курили в сторонке. Когда город строили, явно не рассчитывали на то, что через 50—60 лет в каждой третьей семье будет автомобиль, а в некоторых семьях и не один. В Москве этого тоже не учли, но всё же. В Израиле нет дворов, которые есть в России. Хотя в нововостройных городах есть всё, но не в той дыре, где жили мы. Расстояние между домами было настолько маленьким, что ты вполне мог умереть от приступа астмы просто потому, что в соседнем доме кто-то курит. И да, автомобили! В городе, в котором мы жили, не было парковочных мест — от слова «совсем». И так и без того узкие пешеходные дорожки были наполовину урезаны припаркованными машинами. Очень часто приходилось наблюдать за тем, как мамаши с детскими колясками были вынуждены выходить на проезжую часть и рисковать своей жизнью и жизнью ребенка просто потому, что на пешеходной дорожке не хватало места, чтобы проехать с коляской.
У города было название. Буквально оно переводилось «Дочь моря» и звучало как Бат-Ям. Про этот город, в котором застрял дух Советского Союза и в котором в воздухе веяло густой и черной ненавистью ко всему, что тебя окружает, ходила легенда. Легенда гласила, что если ты, гуляя по Тель-Авиву и увидев проходящую мимо гей-парочку, скривишь лицо и испытаешь ничем необоснованное отвращение, то в небе появится огромная черная птица, схватит тебя своим клювом и унесёт обратно в Бат-Ям. Впрочем, в Бат-Яме про эту легенду никто не знал, но всех, кто здесь жил, занесло сюда на птице, пусть и металлической, пусть и механической…
— Ну, с геями и в Москве непросто.
— Нет, дружок, ты не понимаешь — это другое!
— И ты всё время безвылазно в этом городке прожила?
— Нет, я вылезала!
— И что там за пределами Бат-Яма?
— А там, друг мой, ближневосточный менталитет. И я пыталась его понять и полюбить, но ничего из этого не вышло. В подобных странах можно проводить отпуск, но жить там не стоит вообще никому. Мне нравился фалафель, но мне не нравилось, что повар считает личным оскорблением, когда его просишь надеть перчатки. Особенно учитывая то, что у него на мизинце ноготь такого размера, что им можно вскрывать письма.
Мне нравилось разнообразие новых продуктов в магазинах, но мне не нравилось, что на них не было описания на русском языке. Глупые местные производители теряли минимум 20% потенциальных клиентов, просто поленившись сделать краткое описание на разных языках. Если я ещё могла выучить язык, то люди за 40 учили иврит с большим трудом, и если могли разговаривать, то практически не могли читать. Да, они могут выучить язык, но, пока они его учат, у них формируются предпочтения в местной еде. И, выучив язык, они просто не будут замечать те товары, которые не заинтересовали их в первые годы жизни в стране.
Многие вывески были на иврите, арабском и английском, и это правильно, но недальновидно. Государство и разные компании как бы настраивали человека на неизбежность изучения иврита, но давали послабления арабам и англоязычным жителям и гостям страны. Они как бы отказывались от того миллиона взрослых и стариков, которые чувствуют себя в этой стране почти глухонемыми. В этом был какой-то принцип и традиция, и они меня очень расстраивали.
— Ну, в Москве тоже нет изобилия вывесок и этикеток на множестве языков.
— Да, но в Москве девяносто пять процентов жителей говорят по-русски. Израиль тем же похвастаться не может и вряд ли сможет.
— А чё там насчет восточного менталитета?
— Не восточного, а ближневосточного. Местные жители были очень эмоциональными и разговаривали на повышенных тонах, при этом, если ты повышал тон в ответ, они воспринимали это как агрессию. И в этом был смысл, поскольку они действительно так общаются, они как бы карикатурные итальянцы, а если русские повышают голос, то это по определению признак агрессии.
Пройдя пять минут по городу, из дома в магазин и обратно, хотелось без разбору бить дрыном каждого пятого встреченного на улице человека.
Израиль был на втором месте в мире по уровню шума. Когда страна создавалась и всем было очень трудно, и все работали ради идеи «своего государства» и ради выживания, детей в школах учили не шуметь, поскольку родители очень тяжело работают и им нужно отдыхать после работы. Но со временем подобные практики прекратились, и теперь шум преследует тебя везде. Где бы ты ни был, вокруг всегда идет стройка, овощные магазины зазывают покупателей, ревут машины и мотоциклы, автомобильные гудки раздаются каждые пять минут, и всё это на фоне непрерывного словесного потока сотен, тысяч и миллионов людей. Ты становишься нервным, начинаешь говорить на повышенных тонах, чтобы тебя услышали, а поскольку тебя всё равно не слышат, то ты всегда дополняешь свою речь жестикуляцией, пополняя список актеров, которые до сих пор не получили свой «Оскар».
— Я, кстати, могу тебе подсказать, почему израильтяне говорят на повышенных тонах.
— И почему же?
— Потому что они изучают Танах.

После этой спонтанной шутки Ася смеялась несколько минут, а потом, взяв себя в руки и успокоившись, продолжила.

— Очень многое в этой стране было не понятно и только поэтому раздражало. Но очень многое было понятно, но всё равно раздражало. Чтобы разобраться в традициях и обычаях этой страны, нужно было читать специальную литературу, причем из нескольких источников, а также общаться с носителями этих традиций и обычаев, то есть с коренными жителями. Но большинство русскоязычных жителей этой страны «слышали звон, но не знали где он» и передавали из уст в уста искаженную версию реальности.
Чтобы сложить об Израиле неправильное впечатление и остаться невеждой, нужно было всего лишь пообщаться с какими-нибудь работягами с любого местного завода. А потом почитать блоги русских туристов, которые в своих суждениях были неправы минимум на 80% и, видимо, черпали информацию от всё тех же рабочих с заводов.
Я встречала людей, которые верили в то, что местные жители очень тупые, поскольку есть заговор правительства и правительство добавляет в хумус химикаты, которые разлагают мозг. И те, кто это говорил, боялись отупеть от хумуса, но не боялись разрушать свой организм литрами дешевой водки.
У многих было понимание, что в этой стране существует дискриминация русскоязычного населения. Русским не дают пробиться наверх, хотя большинство руководящих должностей занимают русские наравне со всеми другими национальностями. Русским не дают стать частью Израиля, хотя русские сами стараются общаться только с такими же русскими, смотреть только русское телевидение, читать только русские газеты, а от всего израильского держаться подальше. Русским не дают нормальную работу и хотят, чтобы те занимались уборками и гнили на заводах, хотя сами русские предпочитают не учить язык и не получать новое образование или хотя бы профессию, а идти на уборки и заводы, лишь бы не выходить из зоны некомфортного комфорта.
— И при всем при этом ты меня всё равно повезла на отдых в Израиль?
— Ну, к Эйлату и Красному морю у меня претензий нет. Там всё по-другому.

***

По приезду домой мы еще долго обсуждали, «кому и где жить хорошо» и «кто во всём виноват», пока не оказались голыми в постели.

—Стоп! Стоп! Стоп! — сказала Ася.
—Что такое?
—Больно мне.
—Ну, так вроде и должно быть.
—Да, но не настолько же.
—Может, в другой раз?
—Ну уж нет. Назвался папой, полезай в маму.
—Но тебе же больно.
—Да, но я просто не ожидала, что будет настолько больно. Давай я выпью обезболивающее и как-то перетерплю.

Спустя 10 минут мы повторили попытку, но теперь страшно было мне и моё волнение неслабо передавалось Асе.

—Парнишка! Будь спокойней. Не поросенка режешь.

Попытки увенчались успехом лишь на третий раз.

Наутро я проснулся с таким лицом, словно вчера не я впервые занимался сексом с прекрасной девушкой, а со мной занимались сексом не прекрасные девушки в подворотне, а потом пришли их мужья и дружно меня изнасиловали, не проводив после до дома и не оставив денег на такси.
Нет, это не было разочарование от случившегося. Это был страх перед предстоящим будущим.
Я накидал в голове несколько пунктов того, что меня так сильно тревожило в это прекрасное утро:

1. А что, если ей не понравилось и эта ночь больше никогда не повторится?

2. Что, если она проснётся с разочарованием, а то и с отвращением ко мне?

3. Что, если я теперь навсегда буду ассоциироваться у неё с болью первой интимной близости и на этом всё закончится?

4. Что, если я был нужен ей только для того, чтобы лишиться девственности? Да, что, если я был выбран ей для совершения этой миссии и, исполнив её, я буду выброшен на помойку истории? Хотя она сказала, что оставит мне ключи от квартиры, и как бы приглашала прописаться в её жизни. Но смогу ли я прописаться в её сердце после этой ночи?

5. А что, если она уедет на этот свой месяц в папину эту «поганую заграницу» и встретит там заграничного красавца и всё у них получится и она больше не вернется или вернется другой?

Я встал с кровати и на цыпочках прошёл на кухню. Я не знаю, какое впечатление произвела на неё эта ночь, и мне нужно было решить, что делать дальше. Она проснётся, и будет неловкость. Или не будет. Но нужно как-то минимизировать негативные эмоции.
Я посмотрел на себя в зеркало в ванной.

—Господи, что за рожа? Как я с этой рожей живу? — сказал я сам себе, смотря на самого себя. — Почему она вообще согласилась со мной на что-то?

Заварив на кухне кофе, я решил сделать максимально эгоистичную вещь, которую можно было сделать в данной ситуации. Я решил уйти.
Я брёл домой среди сугробов и расчищенных дорожек и думал о том, что, наверное, я уже люблю её. И эта любовь совсем не такая, как те, что были прежде. И я уже и не помню, и не понимаю, что находил в прежних девушках, которых «любил». А в ней я не понимал, чего в ней не находят все остальные. Возможно, дело в образе. Образ многое решает. Красота красотой, но что она без образа самого носителя красоты? Вокруг разные модели однотипных людей, и все красивы по-своему. А она красива по-моему.
Она красива с тех пор, как мы заговорили, как её голос достиг моих ушей. Она красива с тех пор, как мы впервые поцеловались. Она красива с первого взгляда, но красива по-настоящему лишь тогда, когда я стал узнавать её.
И зачем же я тогда ухожу сейчас? Разве я не могу остаться с ней и встретить это утро?
Ухожу я для того, чтобы она испытала досаду от моего отсутствия.
Ухожу для того, чтобы она не испытывала неловкость после первого секса. Она испытает её, но неловкость будет меньше, если я не буду её свидетелем.
Ухожу, поскольку так поступают мужчины, которые больше не хотят видеть женщину и которым нужен был секс лишь на одну ночь. Она должна испугаться того, что я такой же, и испытать облегчение, когда я позвоню ей.
Так уходят умные женщины, чтобы сделать мужчину ручным. Мужчина, привыкший к тому, что подобное поведение чисто мужское, испытывает дискомфорт, когда подобным образом поступают с ним. Его принижают этим, его ставят на место. Его опережают. Его заставляют желать вернуть женщину. Женщина разрывает мужчине шаблон и подгоняет его под себя.
Я не хотел доставлять Асе неприятных чувств, но я должен был уйти сейчас, чтобы она захотела моего возвращения.
Возможно, эта мера была лишней, но я принял решение и брёл грустный среди снега.
Ещё одной причиной было моё настроение и выражение лица. Очень не хотелось объяснять Асе настоящие причины моего беспокойства и очень не хотелось, чтобы она принимала моё настроение на свой счет.
Даже если я натяну на лицо искусственную улыбку, она всё почувствует, и это создаст проблемы.
Ещё недавно я не знал её и не знал о ней, а теперь все мои мысли оккупированы ею.
Ещё позавчера я не знал о том, что сегодня она улетает на месяц в другую страну. А теперь… А теперь я не знаю, «как мне несколько часов прожить…».

***

Я пришёл домой, и через два часа раздался телефонный звонок от Аси. Я его пропустил.
Через полчаса раздалось ещё два звонка, которые я также проигнорировал.
Спустя ещё 15 минут пришла первая СМС.
«Привет! Чего ты ушёл? Что-то случилось? »
«Эй, ну ты чего? Что-то не так? »
«Ладно, не буду вести себя, как стереотипная женщина. Захочешь — позвонишь»
«P. S. У меня вылет в 8 вечера. Проводишь? »
«И это… Мне всё очень понравилось».
Я чувствовал себя очень скверно и решил наконец-то ответить Асе.
Мы проговорили около 20 минут о разной ерунде, словно специально не касаясь темы этой ночи и того, что в ней происходило. Договорились, что в пять вечера я приду к ней и мы поедем в аэропорт.
Ася встретила меня уже собранной.

—Я бы предложила тебе чашечку чая и секс, но извини, у меня там внизу всё болит.
—Мне принимать это как комплимент?
—Прими это как женскую физиологию. Хотя и как комплимент тоже!

Попрощавшись с Асей в аэропорту и получив от неё комплект ключей, я взял такси и поехал в её квартиру. По-хорошему нужно было бы ехать к себе и собирать все необходимые вещи для жизни в новом доме, но мне не хотелось заниматься этим сейчас. Мне было чертовски грустно и не покидало чувство того, что, уезжая на месяц, она на деле уезжает навсегда.
Я сидел в её большой и пустой квартире, положив локти на стол и подпирая голову руками. Я смотрел в пустоту стены и думал о том, что, хоть мне и есть чего ждать, но ожидание самого лучшего, что случалось в моей жизни, уже медленно убивает меня.
Мне было плохо и было лень что-либо делать. Я хотел, чтобы самолет попал в нелетную погоду и развернулся обратно. Чтобы она пришла и вылеты отменили на всю нашу оставшуюся жизнь. Пусть не будет в мире самолетов, пусть отменят все дороги и отправят наш дом куда-нибудь в глухой лес. Пусть в этой жизни будем лишь я и она.
Пока не стало слишком поздно, я сходил в магазин и купил бутылку коньяка. Коньяк был дорогой, и при других обстоятельствах я бы никогда его себе не позволил, но квартира требовала соответствовать ей даже в таких мелочах.
Я нашёл в холодильнике огромное количество еды и закусок. И к своему удивлению, в пакете с апельсинами нашёл чек. На чеке красовалась четырехзначная сумма и сегодняшнее число. Большая часть того, что находилось в холодильнике, была куплена сегодня. Выходило, Ася не просто оставила мне квартиру на месяц, но и во время моего отсутствия сходила в магазин и купила еду. Не себе, но мне. Понимание происходящего наполнило меня трепетом и благодарностью. Она ничего не ждала от меня и всё готова была мне дать. Она доверяла мне и заботилась обо мне. Я заплакал. Мне стало так грустно и радостно, что я стал плакать.
Выпив почти всю бутылку и дойдя до полумертвого состояния, я ещё не раз поймал себя на том, что сижу на кухне в верхней одежде, ем дорогую еду и пью дорогой коньяк и между всем этим реву, кашляя и чихая.
Опустела без тебя земля…
Прилетай скорей…

***

Последней моей попыткой завести с кем-то отношения была странная девушка по имени Кристина. Я не знакомился с ней на улице и она не засыпала у меня на плече в автобусе, я не писал ей в интернете и не брал её номер у друзей. Я просто увидел, как она обронила свой кошелек, проходя возле меня.
Я поднял его и окликнул её.

—Не знакомлюсь. Часов нет. Путеводителем не подрабатываю, — резко ответила она не оборачиваясь.

Я сел на лавочку, с которой встал, чтобы поднять её кошелек.
Открыв кожаное изделие, я не обнаружил денег, но обнаружил записку.

«Здравствуй, незнакомец!
Если ты поднял этот кошелек и не попытался мне его вернуть, то знай, что ты мудак. Чтобы твое мудаческое разочарование не было слишком обидным, в маленьком кармане есть 30 копеек. Да, не 30 серебреников, но и ты не Иуда. Хотя Иуда тоже был мудаком, а значит, вы похожи.
Если ты всё же попытался вернуть мне кошелек (а я в тебе и не сомневалась), то прости за то, что назвала тебя мудаком. Я как бы называла мудаком не тебя, а ту версию тебя, которая могла бы быть на твоём месте, если бы на её месте не было бы тебя.
Ты мне понравился. Но есть стереотип о том, что девушка не должна знакомиться первой. Я не привыкла сидеть и ждать у моря погоды. Я привыкла быть той бабочкой, которая, махнув крыльями, создаёт бурю. Поэтому вот тебе мой кошелек, вот тебе возможность проявить себя. И вот тебе мой номер телефона».

Я сохранил её номер, и с тех пор началось наше общение, а спустя две недели я наконец нашел в себе смелость пригласить её на свидание.
Я хотел быть тактичным и знал, что могу получить больше, если не буду торопить события. Она согласилась на встречу, предложив не размениваться на рестораны и сразу перенести её к ней домой.

—А это не слишком резко? — спрашивал я, моля Вселенную о том, чтобы она подтвердила своё предложение.
—Нет. Я не люблю неожиданности, — отвечала она.
—По-моему, в ресторане их может быть меньше.
—Нет, ты должен прийти ко мне и принюхаться.
—В смысле?
—Переступить порог моего дома, вдохнуть живущие в нем запахи. Понюхать меня.

«Понятно, перед нами еб*нько… Так и запишем в тетрадочку, но пока карандашиком».

—Зачем? — спросил я, как бы давая ей шанс убедить меня в наличии здравого смысла в её словах.
—Затем, что я не хочу, проснувшись утром, узнать о том, что я тебе отвратительна.
—А причем тут запах тебя и твоего дома? У тебя какой-то специфический аромат на любителя?
—У каждого дома и человека специфический запах. И если запах нам не подходит, противен/неприятен, то и человек нам не подходит. Если мы встретимся в ресторане, я буду сидеть в одежде, пахнуть сладкими и нежными духами и ты так и не узнаешь, каков мой фломастер «на вкус и цвет».
—А дома я узнаю?
—Да. Я не буду душиться. Уф, звучит как самоубийство через повешенье.
—А что с домом и его запахами?
—В ресторанах свои запахи, и я к ним не причастна. А дома всё «моё, родное». Пропитанное мной. Если тебе будет неприятен аромат моего дома, то…
—Я понял, не продолжай. Я согласен.

Я вошел в её квартиру, будто выпав из общей реальности, и подумал: «Что же я здесь делаю? »
И нет, я не думал о том, что я делаю конкретно в этой квартире или в этом доме. Я не сводил свою мысль даже к городу или стране. Я сводил свой вопрос ко всему тому, что мы называем этим светом. Вокруг меня было столько бессмысленных людей и жизней, что приписывать себя какую-то исключительность из общего правила и положения вещей было бы как-то странно и самоуверенно.

—Будешь чай?

Она вновь вернула меня в общую реальность и, не дожидаясь моего ответа, включила чайник, принимаясь мыть кружки. Я посмотрел на неё, вновь оглядывая комнату, и вновь выпал из общей реальности в свой тихий и уютный мир.
Хотя что я называю общей реальностью? В квартире были лишь мы вдвоем, а значит, я выпал из нашей с ней реальности, предварительно выпав из общей реальности в нашу с ней реальность.
Я не жалел, что пришел сюда. Просто она была так красива, что невольно начинаешь задумываться о смысле жизни. И делаешь это потому, что от её красоты становится неуютно. Её красота одновременно делает тебя и счастливым, и несчастным. Ты счастлив, что тебе позволили наслаждаться этой красотой, и несчастен, понимая, что она может решить, что ты её недостоин. Что ты недостоин и этой красоты, и нахождения в этой квартире, и вообще зря ты родился, тебе здесь не рады.
Всю жизнь ты думаешь, что такие девушки горят не для таких, как ты. Но потом что-то меняется то ли в тебе, то ли в мировых правилах и эти девушки вдруг сменяют гнев на милость и оказывают тебе знаки внимания. И уже не ты ищешь их расположения, а они твоего.
Думаю. Хотя нет, не думаю, а знаю. Знаю, что пока я молчал, и пока она споласкивала чашки, она тоже выпадала из нашей с ней реальности в какую-то свою реальность, недоступную для меня. Вот только пока она думала о том, как напоить меня чаем, и о том, что я подумаю о ней плохо за беспорядок в доме, и о том, чем кончится этот вечер, я думал о каких-то вещах, которые лишь частично имели отношение к происходящему сейчас. Хотя если я о чем-то думаю, то оно происходит сейчас—происходит в моей голове. А еще я думаю о том, как она думает обо мне, и, значит, думаю о ней. Думаю о ней, думающей обо мне. Вернее, думаю о ней и думаю, что она думает обо мне.

В вымытые чашки она положила пакетики чая и залила их горячей водой. Из пакетиков поползли коричневые пятна, заполняя собой пространство чашек и из части становясь целым.
Мы сели за небольшой круглый стол и стали смотреть друг на друга. В ее глазах читалось желание и смущение. Я же смотрел ей в глаза, чтобы на чем-то сфокусировать свой взгляд. Я не додумал свою мысль, и она осталась незаконченной, а я так этого не любил.
Пока она не заговорит, я могу продолжить раскручивать клубок, образовавшийся в моей голове. А потом, если её разговор не потребует от меня участия в виде ответов, я могу абстрагироваться от того, что она будет говорить, и продолжать думать о своём.

—Уже немного остыл, можно пить.

Я увидел её перед собой и почти испугался. Я всё это время неотрывно смотрел на неё, и только когда она нарушила бег моих мыслей своим голосом, я вдруг увидел её перед собой.
Я сделал несколько глотков и, чтобы выкрасть ещё немного времени на свои раздумья, попросил её рассказать о том, как прошёл её день.
Можно было бы, конечно, встать и уйти, объяснив ей, что сейчас мои мысли в очень далеком от неё направлении и мне более интересно подумать о строении мироздания и о смысле жизни человека в рамках этого мироздания, чем провести с ней эту ночь, слушая о её жизни и рассказывая ей о своей, делая вид, что нам обоим это интересно, хотя на деле суть нашего общения в самом общении. Нам не интересно открывать друг друга и нам лишь хочется заполнить чем-то вечер, прежде чем мы вступим в сексуальные отношения. Или не вступим, и тогда всё и вовсе теряет смысл.
Но не хотелось обижать её такой бестактностью. Да, и уходить не хотелось. Мне нравилась эта квартира, этот чай и эта девушка. Нравилась, несмотря на то что я видел в ней бесконечную интеллектуальную пустоту. К тому же я не просто так начал думать о своём. Совокупность этих фонов и этих вещей привели в действие мои мысли и выбрали тему для них. А значит, есть большая вероятность, что, выйдя из ее квартиры, я начну думать о другом. Или буду думать всё о том же, но уже иначе: как хамелеон меняет окрас в зависимости от обстановки, так и мои мысли не сменят направления, но я, сменив своё местоположение, сменю их окрас. Всё же в уютном домашнем туалете о высоком размышлять легче и приятней, чем в общественном сортире.
И как же я не хочу уходить! Как же я хочу довести мысль до логического финала, допить этот чай и испить её…
Ну вот, в очередной раз думая о том, какой смысл моего нахождения в этом мире, я через груды мыслей ушел от изначального вопроса и принялся думать о том, отчего всё так неправильно и почему всё так, а не иначе. И так всегда! Начинаешь искать объяснение текущему моменту, как вдруг обнаруживаешь себя думающим о том, как поступил бы на месте Сталина в 1953-м, если бы знал, что это последняя зима и весна уже никогда не наступит. И как бы со своей жизнью так и не разобрался, зато разобрался, как помочь умирающему Диктатору навести порядок в стране и уйти красиво.
А может нафиг всё это высокое и низкое, её ум и его почти полное отсутствие? И просто выпить чаю и просто отдаться страсти с ней, а наутро уйти, чтобы вновь прийти вечером. Или всё же смысл в том, чтобы думать о смысле, или, напротив, смысл в том, чтобы не думать о смысле? Или, быть может, смысла нет и есть лишь череда процессов или напротив, череда процессов и является смыслом?

—Какую книгу ты читаешь сейчас? — резко спросил я её.
—Неожиданный вопрос.
—И всё же!
—Я не читаю книги. Ты чего?
—А чего так?
—Ну, 21 век на дворе. Пускай село читает, я-то в городе живу. Москва-сити, сучка!
—Да, действительно, Москва очень похорошела за последние 10 лет. Ну, я пойду…
—Куда?
—В село. Честь имею.

Я уже поворачивал оставленный в замочной скважине ключ, когда она подошла ко мне и стала медленно раздеваться.
Она сняла с себя майку красного цвета, и я увидел натянутую лифчиком грудь и предательски выглядывающий из него сосок. Было понятно, что она специально надела такой стягивающий бюстгальтер, чтобы грудь стояла выше и казалась пышнее. Но этот сосок! В нём было больше эротичности, чем во всём том, что может с ним случиться, когда его обнажат полностью. Этот сосок не знает, что его видят. Этот сосок не рассчитывал собрать внимание зрителей раньше всех остальных, но он собрал, и можно ли теперь устоять? Можно ли не остаться и не продолжить смотреть? Можно ли уйти отсюда в ночь, пиная снег, и знать о том, что этот сосок не покинет мои мысли ближайшие дни, а то и недели? Можно ли устоять перед женской грудью, какой бы она ни была? Можно! Но очень и очень сложно…
Она повернулась ко мне спиной, продолжая быть вне ведении касательно своего преждевременного дебюта. Повернулась и попросила расстегнуть ей лифчик.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒