На батарее 3 страница

- Эх, на недельку бы хоть к нам в колхоз батарейцев наших! - вздыхал Ванев-отец. - Как они там без нас, бабы-то?..

Любили вспоминать о женах, о семьях. И пусть далеко не у всех гладко и безмятежно складывалась довоенная жизнь, отсюда, из этой землянки, все прошлое казалось лучше, чем было на самом деле. И Ермошев, так и не сумевший, а может быть, не успевший понять жену, вспоминал теперь о ней с болью и нежностью. Все неполадки, неурядицы, страдания довоенной жизни были все же человеческими переживаниями и зависели от некоторых извечных несовершенств человеческой природы (с которыми можно все-таки мириться). Здесь, на войне, приходилось сталкиваться с чем-то таким, что выходило за пределы человеческого. Поэтому казалось, что если придется опять пожить мирной жизнью, все эти мелкие неурядицы можно будет устранить, что жить можно будет гораздо лучше, чем прежде.

Переговорив все о любимых и близких, вспоминали родные места.

Глущиков рассказывал о тех временах, когда он работал главным механиком спичечного завода. А Ванева-отца, как всегда, волновала судьба хозяйства, на которое он положил десять, а иногда ему казалось - уже пятнадцать лет своей жизни, и бывший ответственный кладовщик каждый вечер пилил сына за то, что жена его взялась не за свое дело.

Однажды капитан Ванев получил из дому большой пакет с надписью «ценное».

- Чего такого ценного женушка прислала тебе? - спросил отец. - Поцелуев, наверно, полный конверт?

Капитан разрезал пакет.

- Вот, отец, моя вертихвостка тебе ко дню рождения посылает.

Он передал отцу плотный листок бумаги. На листке было напечатано золотыми и синими буквами: «Грамота». Этой грамотой награждалась Антонина Ванева, старший кладовщик колхоза имени Тельмана, за досрочную подготовку инвентаря к весеннему севу. Капитан Ванев, посмеиваясь, смотрел на отца, который, одолжив у Лапты очки и придвинув к себе все три коптилки, недоверчиво изучал листок с синим и золотым ободком.

Топорок смотрел на товарищей с горечью:

- Ваш дом за спиной. Что от моей деревни осталось - думать боюсь.

А перед Наташей в такие вечера вставали дни предвоенного лета, легкие бескрайные дороги первого туристского маршрута, ясное небо вечного полярного дня, под ногами - сквозной леденящий ветер с озера Имандра и нетающий снег, над головой - черный жесткий камень хибинских ущелий и пробивающийся сквозь камень к солнцу альпийский цветок.

Минуты походных невзгод были самыми счастливыми в этом путешествии. Так легко было итти, без конца итти, подниматься, карабкаться, прыгать через ручьи.

- Скажи, ты не думаешь теперь, что меня не возьмут на фронт, если будет война? - спрашивала Наташа Сергея. - Теперь я знаю, что возьмут обязательно...

В полутемной землянке, затерянной в смоленских лесах, Наташа ясно видела залитый неуходящим солнцем обрыв скалы в долине Умбтэк, что по-лапландски значит «дважды непроходимая».

- Неужели это когда-нибудь кончится? - спросил Сергей.

- Нет.

- Почему?

- Я так хочу.

- А еще почему?

- Я люблю тебя...

И ей снова казалось странным, что можно видеть это одной, без него. И она снова чувствовала, что он где-то живет...

Как бы далеко ни убегали ее мысли, какими бы личными они ни были, они в конце концов приводили к тому, что было общим для всех в этой землянке: как можно скорее итти в наступление и скорее возвращаться к человеческой жизни. Но она верила, что это стремление, как и множество других обстоятельств, продумано и взвешено в московском Кремле, что наступление на Западном фронте в районе Вязьмы начнется в день, определенный необходимостью общей битвы, - не раньше и не позже ни на один час.

* * *

Ночью прискакал в часть лихой офицер связи и вынул из-под черной бурки депешу - боевой приказ.

- Натянуть шнуры!

Все застыло в напряжении.

- За поруганную Родину, за Советскую землю по фашистским гадам - огонь!

Первый раз командовал Митяй в наступлении. Секунда - и «боги» заговорили. Митяй отдавал приказания, стоя посреди огневой, раскрасневшийся, взволнованный, с разметавшейся по лбу прядью, с нахмуренным лицом, в ватнике, накинутом на плечи.

Все дрожало от грохота. Переговаривались знаками.

Капитан Ванев, управлявший огнем батареи с переднего края, шел прямо за пехотой. Ванев стал еще невозмутимее, чем обычно. Только исчезла обычная его неповоротливость.

Разведчики батареи шли вместе с комбатом. В море грохота, с отблесками вспышек в глазах, Топорок прислушивался к выстрелам и, привычно угадывая разрывы, время от времени говорил:

- Вот ударили. Слышишь? Эту батарею я засекал. Эту - тоже. Еще раз!

Там, за этим лесом, - родная деревня. Но думать об этом было страшно.

Целые сутки продолжался бой за первые три траншеи.

На рассвете началось преследование.

- Дождались! - говорил Топорок, входя в лес за рекой.

Освобождение шло вместе с весной и торопило ее. Лес сбрасывал оцепенение зимы. Франтоватые елочки стряхивали с лапок талый снег. От разрывов ломался лед и разливалась река.

У опушки леса Наташа увидела Женю Колосову, которая бежала в сторону батальонного медпункта. Руки у Жени были по локоть в крови, брюки обрызганы кровью, щеки покрыты ссадинами. Она на ходу махнула Наташе рукой и скоро вернулась с носилками.

- Помоги, Наташа! У меня санитара ранило.

Они поползли вперед.

Земля содрогалась.

«А Женя совсем не боится», подумала Наташа, и ее охватило неприятное холодящее чувство. В присутствии людей взволнованных или беспомощных она всегда чувствовала себя уверенно и спокойно. Но вид Жени, не замечавшей, а может быть, не понимавшей опасности, как чаще всего бывало и с ней самой, на этот раз взволновал ее. Однако зря прижиматься к земле не хотелось.

Девушки прислушивались к свисту летящего снаряда и определяли на слух, рядом или поодаль он разорвется. Если поодаль - продолжали ползти, если рядом - ложились, оглядываясь друг на друга (Женя всегда после Наташи), и почему-то обе закрывали лица пилотками.

* * *

Несколько дней Наташа была с огневиками.

В эти дни она поняла, что война - прежде всего тяжелый, изнуряющий труд, колоссальная трата человеческой энергии, что на войне труда больше, чем даже самой войны Пехота делала по шестьдесят километров в день, следуя на плечах противника, не давая ему уходить живым. Пушки должны были не отставать от пехоты, поддерживать ее огнем. Болотистая, топкая смоленская земля расступалась перед весенним солнцем; дороги раскисли; реки вышли из берегов. Уходя, немцы заваливали пути буреломом, взрывали мосты, наводили ложные переправы, минировали дороги.

От мин гибло людей больше, чем от всех других видов огня. Пушки приходилось тащить на руках. Каждые двести-триста метров орудие застревало, люди слезали с передка и с лафета, входили по колено в ледяную мартовскую воду или густую, вязкую грязь и вытаскивали застрявшее колесо. Через двести-триста метров все повторялось снова. Снова слезали, бежали к лесу, издалека тащили на себе бревна и прокладывали настил. Так двигались круглые сутки напролет в одном неизменном направлении - на запад.

- Вагу, вагу давайте! - зычно кричал капитан Ванев.

Каждая жилка становилась заметной на его крепкой, короткой шее. Иногда он расталкивал всех и сам тяжело наваливался грудью на подставленное бревно. Но чаще капитан бывал не с орудиями, а впереди.

Митяй горячился и на каждой досадной вынужденной остановке расходовал свои силы, казалось, до конца. На следующей остановке он начинал все снова. Если ему нехватало по молодости выдержки и терпения, то душевная и физическая энергия - тоже по молодости - была в нем неиссякаемой.

Глущиков, маленький и щуплый, собственных сил не испытывал, но всегда вспоминал школьную физику и старался что-нибудь изобрести. Нередко своими учеными размышлениями вслух он вызывал всеобщую злость, и его отстраняли.

Ермошев обычно держался молча, делая то же, что и другие, но если все мнения были высказаны, а орудие попрежнему стояло на месте, инициатива неизменно переходила в руки Ермошева. Говорил он негромко, односложно, но слова его принимались без споров и даже не как команда, а как голос самой необходимости.

Наташа наравне с остальными бралась за лопату. Когда кто-нибудь из бойцов останавливался передохнуть, Ванев-отец подталкивал уставшего и говорил:

- Не совестно ли? Смотри на девчонку!

Приезжали на позицию в темноте, расставляли станины и начинали закапываться. Но часто бывало, что, не успев войти в откопанную землянку, снимали с прицельных приспособлений чехлы и стреляли. С НП передавали координаты каких-то неизвестных, никогда не виданных целей. Из стволов вместе с огнем вылетали снаряды.

Куда? Ничего в окуляре не видно, кроме тусклого огонька «летучей мыши», привешенной сзади и заменяющей ночную точку наводки.

Стреляли и сейчас же сворачивались.

И опять ехали на новое место, а там снова зарывались в землю.

Тут же, на ходу, приходилось ежедневно разбирать, мыть и чистить орудия. Смазочное масло застывало на тряпке.

Однажды Наташа провалилась на переправе. Валенок застрял и так и остался между бревнами под водой. До приезда старшины, по совету Ермошева, пришлось привязать к ноге утепленную соломой коробку из-под патронов.

Если можно было разжечь небольшой костер и протянуть к огню озябшие ноги, Наташе казалось, что вокруг нее вырастают стены, что большего комфорта и представить себе нельзя.

Ермошев, ставший теперь командиром орудия, в любых условиях умел создавать несложный солдатский уют. То пришьет к валенкам своих людей березовую кору, чтобы ноги были сухие, то смастерит из ведра маленькую печурку, да так, что не видно ни дыма, ни пламени.

Но чаще костры запрещались, и по неделям не было никаких надежд отогреться. Немец не оставлял на своем пути ни одной избы.

В морозные ночи Наташа совсем не садилась, боясь замерзнуть и больше не встать. Ванев-отец глядел на нее и говорил бойцам:

- Если она терпит такое, то нам сам бог повелел. Вытерпим. Ничего до самой смерти с нами не случится.

Хозяйственники - Борис Лапта, Юсупов и старшина Кузнецов - не отставали от батареи, а часто то по сугробам, то по лужам на санях перегоняли орудия и вырывались к самой передовой.

Кухня работала на ходу, рассыпая за собой по дороге раскаленные угли. Лапта подъезжал к каждому орудию, наливал в котелки смесь первого и второго и ехал дальше.

Даже теперь, в наступлении, старшина не забывал, кому нужно привезти пуговицу, а кому - бритву. Только Наташину просьбу - достать ей брюки - попрежнему пропускал мимо ушей.

- Одна юбка в полку, и ту выбросить? Нет, не выйдет.

Когда орудие прицепляли к новому Грузовику, бойцы набивали на борт машины планки, чтобы Наташе было удобнее влезать, а старшина говорил:

- Видишь, заботятся. А брюки и не проси, не выйдет.

* * *

В дни наступления Ванев-отец исполнял обязанности ездового: дважды в день, всегда в одно и то же время, отвозил термосы в разведвзвод. Однажды с НП позвонил капитан Ванев и строго спросил старшину, почему запаздывает обед.

- Разведчиков из-за вас голодными на работу отправил. Не хочет Ванев работать в хозвзводе - завтра в разведку пойдет!

- Товарищ капитан, разрешите сказать: ездовой Ванев выехал, как всегда.

Ванев-отец вернулся в хозвзвод к вечеру, без шапки, бледный, согнувшийся в плечах больше, чем обычно.

- Что с тобой приключилось? - спрашивал старшина. - Я уже людей посылал на розыски.

- Беда, товарищ старшина, - ответил Ванев. - Виноват я, кругом виноват, с меня и спрашивайте. Серко я загубил. Ехали мы по большаку. Да сплошал я: мину на обочине не заметил. Ступил Серко - и взлетел на воздух. Головы и передних ног не найти. Все клочьями разлетелось. Какого коня загубил!..

Его побелевшие губы дернулись.

- Да перестань ты о коне, - пытался успокоить Ванева старшина. - Сам-то чудом в живых остался!

- Нет, ты мне не говори: из-за этого Серко на первое место по дивизии вышли бы.

- Лапта, приготовить снова обед разведчикам! - приказал старшина.

- Да что вы, товарищ старшина! Разведчики накормлены. Неужто уж во мне совести совсем не осталось? Термосы я на себе дотащил. Только от капитана крепенько мне досталось.

... На другой день Ванев запрягал Бурого.

- Может, не ездить тебе сегодня, старик, а? - уговаривал его старшина. - Юсупова пошлю. После вчерашнего боязно мне тебя отпускать.

- Эх, товарищ старшина! Судьбы бояться - на войну не ходить.

- Тогда хоть другим путем поезжай.

- А зачем же другим? Нужно завтрак доставить в срок. Эта дорога самая короткая. Нет уж, чему быть - того не миновать.

Ванев обернул термосы кожухом и уехал.

... Завтрак снова запаздывал на НП. Капитан Ванев, который уже вторые сутки сидел на дереве, не покидая наблюдательного поста, стал беспокоиться, не случилось ли чего с отцом.

Его сверлила острая жалость. Жаль было отца и потому, что вчера крепко выругал его при всех, и потому, что никогда не имел старик поблажки ради своих лет. У другого бы командира служил - сидел бы в обозе, с седой-то головой. А тут нельзя... Капитан был требователен к отцу так же, как к себе и как ни к кому другому на батарее. А сейчас ему было обидно за отца и больно от всего того, что считал он и справедливым и неизбежным... Может, беда стряслась со стариком?

В смутной тревоге отрывал капитан глаза от трубы, чтобы взглянуть на пустую дорогу.

Из хозвзвода на НП позвонил старшина:

- Прибыл ли завтрак? Нет? Иду сам.

Старшина взял Юсупова, и они пошли.

У поворота дороги бессмысленно кружил на одном месте Бурый, обрызганный кровью. На земле валялись щепки от саней и оторванная человеческая рука. Вокруг были разбросаны окровавленные клочья шинели. Два термоса лежали рядом опрокинутые, совершенно целые.

- Ай, нехорошо! - только и сказал многословный обычно Юсупов.

Старшина молча взвалил на плечи термос с супом. Юсупов взял на лямку термос со вторым. Не проронив больше ни слова, они зашагали к переднему краю.

* * *

После того как завтрак в разведвзвод принес старшина, никто не видел в лицо капитана Ванева. Он не спускался с дерева, где был оборудован наблюдательный пункт, ни для сна, ни для еды; с дерева отдавал приказания.

К вечеру огонь усилился.

- Все по ямам! - приказал капитан Ванев разведчикам и только сам остался на дереве. Он засекал вспышки, делал быстрые расчеты и тут же отдавал команду в телефонную трубку.

Внезапно капитан всем телом подался вперед и наткнулся грудью на что-то острое. Огненные спирали закружились перед глазами. Охваченный пламенем, стоял перед ним отец с термосом за плечами, стоял и не горел.

- Хочешь, сынок, щей? - спросил отец. - Твоя молодуха сготовила.

- Не надо, папаня, - ответил капитан Ванев. - Тебе не жарко?

Ветка хрустнула под ногой и ускользнула куда-то. Ванев потерял равновесие и схватился за ствол...

Когда артналет кончился, разведчики вылезли из ям... Комбат лежал у подножья дерева, на спине, широко раскинув ноги и разбросав руки, убитый осколком в грудь навылет.

* * *

На пеньке, у самой дороги, спрятав голову в колени, сидела Женя.

Она подняла мокрое, перепачканное лицо:

- Андрюша мой... Убили...

Женя уткнулась в Наташино плечо и расплакалась совсем как маленькая, громко, навзрыд. Слезы текли по опухшим, поцарапанным щекам.

Она даже не вытирала их, а только без конца повторяла

- Почему он, а не я?

Наташа вспомнила их первый разговор о свадьбе в Москве или Берлине. Что могла сказать она этой девочке?

Наташа обняла подругу, не утешая ее словами.

* * *

В бою за Крючково Митяй был ранен.

Командир дивизиона приказал проводить лейтенанта до санитарной части. Опираясь на плечо Наташи. Митяй встал. Они шли по ровному, открытому полю. Поле казалось Митяю морем. Оно колебалось под ногами, качалось и набегало волнами. Митяй схватился за Наташу, пошатнулся и сел на землю. Наташа опустилась рядом с ним. Снаряды свистели, визжали, выли над их головами.

- Перебиты мои крылышки, Наташа. Выбирайся отсюда, пока и тебя...

- Не брошу я тебя одного, Володя, - сказала она, впервые называя его по имени.

Она посмотрела на него с упреком.

- Не обижайся, Наташа, - виновато сказал Митяй. - До санчасти еще далеко. Видишь, хутор стоит? Вот туда бы добраться.

Он обнял ее за шею, и они поползли. Тяжелые, спутавшиеся косы били его по спине. Одна перекинулась через плечо и коснулась его лица. Митяй хотел что-то сказать и не смог.

«Лишь бы ее не ранило! - подумал он. - Лишь бы до хутора нам добраться! »

Он снова ничего не сказал и только дотронулся губами до ее косы. Наташа не заметила. Тяжело дыша, она продолжала ползти и тащить его за собой. Огонь не стихал.

Строение, которое Митяй принял за хутор, оказалось заброшенным сараем Наташа втащила Митяя внутрь, и они легли на солому в угол, прислушиваясь к близким разрывам. Митяй отдыхал. Боль куда-то ушла.

- Спасибо, Наташа, - сказал наконец Митяй. И много других слов поднялось в душе. И ни одного не произнес он вслух.

Крупный осколок снаряда попал в стену, шитую тонкими досками, пробил ее насквозь и ударился в противоположную стену. С той и с другой стороны полетели доски Наташу и Митяя осыпало щепками.

Быстро стемнело.

Яркие мгновенные вспышки врывались в сквозные щели. Временами Наташа и Митяй оказывались на свету и ясно видели друг друга.

Временами все стихало, и на них падала глухая, темная ночь.

Над ними поскрипывали полуоторванные балки крыши.

Сквозь щель Митяй следил за полетом сорвавшейся с неба звездочки, а потом тучи заволокли небо, и ночь стала ненастной; ни звезд, ни месяца. Только прорежет сарай ослепительный свет вспышки - и снова непроглядная темь.

Становилось холодно. Митяй дрожал в своей легкой ватной куртке. И снова вспомнилось Наташе:

... зубами

вместе

проляскав -

поймешь:

нельзя

на людей жалеть

ни одеяло,

ни ласку.

Она сняла с себя шинель и накрыла Митяя.

- Нет, я не хочу так. Ты простудишься, - сказал Митяй.

Наташа натянула на себя край полы. Они лежали под одной шинелью, касаясь друг друга локтями.

- Наташа, я давно люблю тебя, - прошептал Митяй, - очень давно. Помнишь, когда я первый раз увидел тебя? Я не хотел говорить...

Жаль Наташе Митяя. Провела рукой по его плечу:

- Митяйка ты мой хороший! Чего бы я сейчас для тебя не сделала! Только считай, что рядом с тобой родная сестра.

- Нет, не сестра ты мне, Наташа, - ответил Митяй.

- Митяй, славный, хороший! Скоро кончим войну, поедем домой. Девушку найдешь, женишься, меня на свадьбу пригласишь.

- А если не вернусь?.. Может, мне и не вернуться с войны, Наташа... Никогда не жениться. Ты говоришь - найдешь, а зачем мне искать? Я нашел...

В сарае стало совсем тихо. Только изредка поскрипывала ветхая крыша.

И вдруг что-то оглушительно грохнуло.

Когда Наташа пришла в себя, рядом с ней лежала круглая балка. В крыше сарая зиял пролом.

Она стала шарить руками вокруг себя и под балкой натолкнулась на тело. Снова полоснул свет, и она увидела проломленный лоб. Она наклонилась и поцеловала Митяя.

Это было прощание с мертвым. Как ему хотелось счастья! Так жаль Митяя, что плакать уже нельзя.

Она вынула из кармана его разорванной гимнастерки комсомольский билет, заявление о приеме в партию, фотографию матери, вылезла из сарая и под огнем поползла к переднему краю.

* * *

Вот уже вторые сутки лежали стрелки цепью в открытом поле перед деревней Грачи.

Трижды они поднимались в атаку, и трижды жестокий огонь прибивал их к грязному талому снегу.

Усталость серой тенью легла на губы и щеки и сделала всех пехотинцев будто бы на одно лицо.

Капитан Никитин сидел в своей ячейке на корточках, прислонясь спиной к мокрой стенке окопа, и тщетно пытался зажечь папиросу отсыревшими спичками.

Настроение у капитана было скверное. Неожиданная безотчетная тоска по дому, ненастный холодный вечер, бесконечное топтание перед Грачами...

Бывают ведь такие вот вечера, когда вдруг все навалится сразу!.. Хоть бы эти Грачи найти! И какого чорта они топчутся?.. Если бы поручили сейчас ему с одними разведчиками... Никитин с досадой бросил спички на бруствер и стал ходить по окопу. Может, просить у хозяина разрешение испытать свои силы? Подумаешь, Грачи, не видали птицы страшнее! Как же, разрешит он... А пожалуй, и разрешит. Видно, там артиллерии натолкано на каждом вершке. Только нужно с батальоном связаться. И действительно, почему он не взялся за это раньше?

Никитин протянул связисту папиросы, попросил огоньку, выпрыгнул из окопа и зашагал на КП. Через час он был у разведчиков пятой батареи.

Капитан был оживлен, взволнован. Его живые карие глаза возбужденно блестели. Говорил он резко, уверенно:

- Сам с вами пойду. Грачи нужно сегодня взять непременно. Так и сказал хозяин: «Только пушкарям Грачи доверяю».

- Товарищ капитан! - обратилась Наташа к Никитину. - Разрешите и мне итти вместе с вами.

- Собирайтесь.

Разведчики миновали пехоту и пошли через поле прямо по направлению к деревне.

Артиллерия Грачей отстреливалась непрерывно. Небо смешалось с землею в ту ночь. Ветер взметнул к небу топь смоленских болот, и звезды увязли в иле. Во тьме тонула линия горизонта. Итти - значило выволакивать себя из массива мокрого снега, воды и глины. Капитан Никитин шел в вязкую тьму, плотно набитую визжащим железом, просто, будто к себе домой. Провалился по пояс в яму. Вместо проклятий - взрыв смеха. Никитин шел так, словно не было ни мин, ни слякоти, ни холода, ни мокрых портянок, ни стертых ног. И для разведчиков во всем мире не было сейчас ничего важнее проклятых Грачей.

На пути еще одна лужа, в которую провалился Никитин. Наташа широко шагнула в воду прямо за капитаном.

На ней был короткий белый тулупчик. И тулупчик и сапоги промокли насквозь. В сапогах хлюпало. Подошвы скользили. Она не ощущала тяжести набухшей водою одежды.

Шли так, словно в первый день. А за плечами уже две бессонные недели.

Шли так, словно впереди праздник, ждут за накрытым столом. А впереди ощетинились вытянутыми стволами тяжелые немецкие пушки.

Никитин поднял разведчиков, целые сутки пролежавших на мокром снегу, рывком лихой, почти беззаботной дерзости.

«Возьмем деревню - и всё! »

На самом деле в этот вечер в Никитине не было беззаботности Он отдавал себе полный отчет в огневой мощи Грачей. Острей, чем кто-либо, ощущал он холод, пронизывающий тело под каждой шинелью, саднящую боль стертых подошв в каждой насквозь промокшей паре сапог.

Вот и крайние хаты.

Наташа думала, что они сейчас же вбегут в деревню. Но Никитин приказал всем спрятаться под мостом. В щель между бревнами радист просунул антенну.

«Так, так, так», заработал ключ.

Никитин определил координаты и дал команду орудиям.

Грачи притихли и притаились.

- Передавайте ключом, - сказал Никитин радисту: - «Приказываю немедленно атаковать Грачи первой роте второго батальона справа, второй - слева, третьей и четвертой - в лоб. Нахожусь впереди».

И только когда роты поровнялись с мостом, разведчики во главе с Никитиным выскочили из своего укрытия и впереди рот бросились в деревню. Казалось, хлесткий попутный ветер несет разведчиков за - капитаном. Наташа тоже бежала следом за Никитиным. Первая траншея оказалась пустой. Бойцы, увлеченные быстрым успехом, кинулись по узким ходам сообщения во вторую траншею и попали под перекрестный огонь фланговых пулеметов. Рядом с Наташей остановился на миг, пошатнулся и повалился на спину незнакомый боец. Она пота-шила его к балке, что проходила позади нейтрального поля. Когда Наташа вернулась назад, рота снова отступила к первой траншее.

- Дать огонь по второй траншее! - приказал Никитин.

- Товарищ капитан, расстояние между траншеями незначительно Мы вызываем огонь на себя, - сказал новый командир батареи, заменявший теперь Ванева и Митяя.

- Знаю. Другого выхода нет. Мы в руках ваших наводчиков.

- Я снимаю с себя ответственность за батальон.

- Я беру ответственность на себя.

Прямо перед батальоном на вторую траншею обрушилась огненная стена. В первой траншее лежали не шелохнувшись.

Наташа переползала от раненого к раненому, накладывая повязки.

Никитин тревожно следил за огнем. Осколки свистели над головами.

- Достаточно. Прекратить огонь! - приказал Никитин. - Вот это наводчики! Точность какая! - добавил он с восхищением.

Батальон снова устремился ко второй траншее. Немцы бежали в глубь деревни и прятались за хаты.

Пулеметный огонь рвался из окон, дверей, чердаков и поворачивал бойцов назад. Никитин выбежал вперед, взмахнул рукой и тут же упал - Наташа наклонилась над ним и увидела залитый кровью сапог. Сразу вслед за Никитиным вперед вырвался худощавый офицер. В сумерках Наташа не разглядела его лица, но заметила, что через его плечо на ремешке перекинута «лейка».

- За Родину! - крикнул офицер и, кинув из-за плеча гранату, первым бросился по широкой деревенской улице.

Наташа бинтовала Никитину ногу и торопливо прилаживала фанерную шину.

Справа и слева в деревню входили роты, направленные Никитиным в обход. Командир батареи вел огонь по дороге немецкого отступления.

Никитин уже сидел на крыльце избы, куда подтащили его санитары, и через связных передавал приказания о преследовании противника.

Наташа, не глядя, перевязывала локоть подбежавшему к ней офицеру. Случайно она увидела «лейку», перекинутую через плечо, и подняла глаза. Перед ней блеснули знакомые роговые очки корреспондента Гольдина.

Оказалось, что перед боем Гольдин находился на командном пункте батальона в ожидании операции, разбор которой нужен был для завтрашнего номера газеты. Стремясь получить самый свежий материал, он пошел вместе с ротами и принял участие в траншейном бою.

Сняв с ремешка «лейку», Гольдин сделал несколько снимков и подошел к крыльцу.

- Спасибо вам, капитан, - сказал Никитин. - Выручили вы меня.

- Да что вы! - застенчиво отмахнулся Гольдин. - Разрешите узнать подробности операции.

Гольдин вынул из планшетки общую тетрадь и вечную ручку. Он присел, разложив бумаги на правом колене, как на походном столе.

Через несколько минут Гольдин подошел к группе бойцов. Щуря под очками большие близорукие глаза и теребя тетрадку, он снова походил на студента больше, чем на командира.

* * *

Силы дивизии были на исходе.

В ожидании пополнения дали приказ занять оборону.

К вечеру немцы перешли в атаку. Наша пехота вынуждена была отойти.

Ермошев, пушка которого еще вчера была выдвинута на прямую наводку, приказа об отступлении не получил.

Может быть, так было нужно. Может, не успели передать приказ.

Он оставался на месте. Да он и не мог уйти: машина была подбита.

Бросить орудие казалось невозможным. Взорвать пушку - не поднималась рука.

У орудия, кроме командира, оставались Наташа и Юсупов. Юсупов привез расчету обед и задержался случайно.

Когда был израсходован предпоследний снаряд, Ермошев приказал прекратить стрельбу.

Гул боя отошел на восток. Мертвая, пустая тишина обступила ельник. Хотя то, что ушло, было войн эй, смертью, Наташе казалось, что жизнь покинула притихший лес.

Ермошев установил в растворе станин ручной пулемет.

- Круговая оборона. Верно, Юсупов?

Юсупов го вскакивал и, отбегая на несколько шагов, прикладывал ладонь к уху, то снова садился на свой термос.

- Ай, товарищ командир! - испуганно вскрикнул Юсупов. - Танка, слушай - большая танка идет на нас!

Они прислушались.

- К орудию!

Наташа стала на место наводчика, Ермошев - замковым, Юсупов - ящичным.

В окуляре панорамы было видно, как от темного лесного массива по ту сторону поля отделился танк.

- Скорей, скорей, товарищ командир! - беспокойно повторял Юсупов.

- Обожди, - остановил его Ермошев.

Обернувшись к Наташе, он отдавал короткие приказания:

- Подпустить танк как можно ближе. Целиться наверняка. Не забыть про упреждение. Помни - только один снаряд!

Танк пересекал поле, приближаясь к опушке. Танк рос на глазах. Наташа понимала Юсупова. Ей тоже хотелось как можно скорее дернуть натянутый доотказа шнур. Казалось, не шнур, а собственные нервы были натянуты до предела.

Но со снарядом, единственным и последним, расстаешься не сразу.

Она ждала, впившись глазами в окуляр панорамы. Танк двигался прямо на нее. Она уже различала башню, гусеницы...

Танк подходил к ельнику. Загремела башенная пушка.

Регулируя направление панорамы, Наташа поймана уязвимое место танка в перекрестии окуляра, еще раз проверила точность наводки и сделала знак второму номеру. Ермошев замкнул ствол орудия, и Наташа дернула шнур.

Орудие выстрелило вздрогнув. Танк остановился

Башенная пушка танка продолжала стрельбу. Вокруг ельника ложились воронки разрывов.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 Следующая ⇒