На батарее 1 страница

После ранения Наташа долго лежала в тыловом стационаре.

Летом 1942 года немцы подходили к Харькову, к Воронежу, к Сталинграду. В такие дни постельный покой и бездействие были особенно невыносимы.

В сентябре Наташа вернулась в распоряжение штаба армии.

У начсанарма она получила направление в дивизию для использования в санбате. У начсандива она выпросила направление в полк «для использования в санчасти».

- Очень прошу вас, направьте меня в боевые порядки, - обратилась Наташа к начальнику санслужбы полка.

- Обязательно в боевые порядки? - переспросил начальник, просмотрев ее документы.

К роще, где был расположен блиндаж санчасти, подъехал невысокий, но ладный и крепкий, сильно загорелый капитан с двумя орденами и медалью «За отвагу».

Это был Никитин, начальник штаба полка.

Капитан приветливо поздоровался с Наташей, выслушал ее и, подведя к обрыву оврага, вынул из кобуры наган.

- Умеете пользоваться? Приходилось?.. А ну, покажите... Ишь ты... Умеет!.. Так, значит, на передний край захотелось?

Капитан задумался.

- Что касается линейной батареи, - сказал он после минуты молчания, - прямо говорю: не советую. Оставайтесь в санчасти. Или, хотите, я возьму вас в штабную к себе? На батарее трудно физически и к тому же небезопасно.

Капитан говорил искренне и просто. Незаметно для себя самой Наташа рассказала ему и об институте, и о матери, и даже о Сергее. Узнав, что Наташа знает немецкий, Никитин попросил ее прочесть ему немецкие письма, которые сегодня разведчики доставили в штаб.

Затем он приказал подать второго коня.

Через полчаса они были в штабной батарее.

Наташу поразили чистота и порядок в блиндаже начальника штаба, куда, по его словам, никогда не входила женщина. Стены были оклеены чистыми газетами. Землянку наполнял свежий запах хвои. На столике лежали книги.

Никитин достал из планшетки аккуратно сложенные газетные вырезки.

- Вот, посмотрите, что о моих солдатах пишут. Это дивизионная газета. А это - из фронтовой. А вот и в «Правду» наши ребятишки попали. Маловато, четыре строчки всего, - добавил он с сожалением. - Ладно, когда-нибудь больше будет...

- Товарищ капитан, расскажите, пожалуйста, за что и когда вы получили медаль «За отвагу», - попросила Наташа. Эту медаль она ценила выше многих других наград.

- Да что обо мне! - отмахнулся Никитин. - Вот у меня разведчик есть один, так у него три таких... Сам его представлял. Такой это хлопец!..

И он с увлечением стал рассказывать о своих «хлопцах».

- Боги войны, одним словом. Сами увидите.

* * *

В штабном блиндаже пятой батареи было шумно. Наташа спустилась по ступенькам и нерешительно остановилась на пороге блиндажа. В тесной землянке артиллеристы, сидевшие вокруг столика, казались особенно рослыми. Наташа почувствовала себя маленькой и невзрачной. До сих пор она имела дело только с больными и ранеными. Как примут ее эти крепкие, сильные люди? Наташа оглянулась, чувствуя на себе пытливые, пристальные взгляды. В блиндаже замолчали.

- А мы уж тут спорили, к кому вы попадете. Я об заклад бился, что к нам!

Блиндаж тонул в полумраке. Задетый кем-то фонарь покачнулся. Пятно света скользнуло по лицу говорящего.

Это было мягкое, чем-то знакомое Наташе лицо.

Юноша, улыбаясь, шагнул к Наташе, протянул было руку, но тут же опустил, оглянувшись на сидящего у стола капитана:

- Прости, комбат, забыл: тебе знакомиться первому.

С нар медленно поднялся широкоплечий великан.

«Старший сержант Крайнова явилась в ваше... - промелькнули в памяти слова, которые она повторяла всю дорогу, - в ваше... » Дальше следовало какое-то уставное слово. Она никак не могла его вспомнить. «В ваше... »

- Ладно уж, тебя первого познакомим, - пробасил комбат. - Как самого нетерпеливого. И за то, что заклад свой выиграл...

Комбат повернулся к Наташе:

- Это мой заместитель, ваше прямое и непосредственное начальство...

Юноша недовольно дернул комбата за гимнастерку. Комбат посмотрел на него с усмешкой и, сжалившись, добавил:

- Так что прошу жаловать и любить старшего лейтенанта...

Старший лейтенант сделал еще шаг вперед, всматриваясь в Наташу.

- Митяй! Митяйка! - закричала Наташа, перебивая комбата.

- Наташа, неужели ты? - взволнованно проговорил Митяй.

- Да вы уж, вижу, без меня успели познакомиться, - насмешливо сказал комбат. - А я-то, дурак, стараюсь, первого его представляю.

- Это та самая сестра, - застенчиво сказал Митяй. - Помнишь, я говорил?

- Та самая богачка, что звезду с Большого ковша тебе подарила? - воскликнул комбат.

И Наташа поняла, что эти люди знают друг о друге все до мелочей.

- Хоть ты, Митяй, и старый знакомый, а все же посторонись, - пробасил комбат. - Будем и мы знакомиться. Моя теперь очередь. До сих пор капитаном Ваневым был. Ну и пошли по часовой стрелке. Следующий!

- Старший сержант Ермошев, - назвал себя смуглый мужчина лет тридцати, в гимнастерке, аккуратно и строго заправленной, несмотря на то что в этот час в блиндаже отдыхали.

- Следующий! - скомандовал комбат.

С нар соскочил приземистый паренек, совсем еще мальчик с виду, и, смутившись, забыл назваться.

И сразу вслед за ним соскочил с нар, задев плечом голову товарища, высокий светловолосый парень.

Так и стояли они оба молча, пока комбат не объявил:

- А это - наши Каряги.

- Каряги? - удивилась Наташа.

- Видите, какой у нас Топорок приземистый, коренастый, - сказал капитан. - Вот и прозвали его Карягой.

Топорок покачал головой:

- Вот уж вы какой, товарищ капитан...

- Гайдай-то парень ладный, просто хоть куда, - продолжал комбат.

- Товарищ капитан... - умоляюще посмотрел на него Гайдай.

- А ты не перебивай. Никто бы к тебе такого прозвища не приклеил. - Комбат повернулся к Наташе: - Из дружбы, видите ли, принял эту кличку. Так и зовем их обоих - Каряги. Топорка - Короткий, Гайдая - Длинный. Приземляйтесь, ребята! Следующий!

Сидевший у телефонной трубки связист что-то крикнул. По батарее зычно пронеслось:

- По местам!

Блиндаж опустел.

Старший лейтенант Митяй, стоя у блиндажа, громко и отчетливо произносил цифры, повторяемые на несколько ладов у каждого из четырех орудий.

Схватив санитарную сумку, Наташа побежала туда, где, как ей показалось, было больше народу.

- Огонь!

Мгновение - и четыре пушки выбросили в тьму полотнища ослепительного огня. Грохот вылетел из стволов, вытянулся в струны и снова на том краю собрался в тяжелый гул разрывов.

Через несколько минут все смолкло.

- Расчет, в укрытие! - повторялось на разные голоса.

Митяй разыскал Наташу:

- Как рад я, что встретились мы с тобой, Наташа!.. Почему стреляли? С наблюдательного пункта сообщили, что немцы топят баню на переднем крае. Вот мы и задали гансам баню!

Подошел капитан Ванев:

- Заходите в блиндаж. Если противник засек вспышки выстрелов, не миновать артдуэли.

Не успели они спуститься в землянку, как фонарь описал полукруг и упал. С потолка посыпалась земля. У входа в блиндаж разорвался снаряд.

- Засек, подлец, чтоб его... - в полную меру отпечатал Ванев, забывая о присутствии Наташи.

Связист что-то крикнул, и снова раздалось зычное:

- По местам!

- А вы здесь оставайтесь, Наташа! - крикнул Ванев, выбегая из блиндажа.

- Артдуэль? - спросила Наташа и, не получив ответа, побежала за комбатом.

Противник в течение получаса методическим огнем бил по площади батареи. Расчеты вели ответный огонь.

У четвертого орудия, упав на бок, хрипел наводчик расчета, мужчина широкой кости, лет сорока. Наташа подтянула под раненого плащ-палатку. Тащить его было трудно. Грузное тело сопротивлялось, задерживаясь на кочках.

В блиндаже Наташа разрезала на раненом гимнастерку, наложила на грудь повязку и впрыснула камфору.

Раненый дышал тяжело, с присвистом.

- Если до санбата доживу, значит жив буду, - сказал он. - Постарайся, додержи меня до санбата, сестричка! Я тебе каждую осень буду яблоки присылать. Из Алма-Аты я... Сад у меня какой!.. Постарайся...

Налет продолжался. За землянкой шумел глухой смоленский лес.

- Додержу, - уверенно сказала Наташа. - За подводой уже послали. Обязательно додержу.

Она взяла в свои руки руку наводчика.

- Полегче мне стало, - говорил раненый в полусне.

- Ой, зовут меня! - сказала Наташа. - Слышишь? Неужели еще кого ранило?

Она снова побежала к орудиям. Снаряд разорвался в нескольких шагах от нее. В плечо ударил комок глины, и сразу усталость, которую она ощущала в ногах и в спине, исчезла. Она почувствовала какое-то освобождение, почти радость, может быть оттого, что снова наступало настоящее испытание.

Наташа оттащила нового раненого в землянку. Раненый наводчик спал. Дыхание его стало спокойнее и ровнее. Наташа вернулась к орудиям.

Орудия заряжались, бросали перед собой рваный огонь, осыпавшийся вниз горстями искр, тяжело откатывались и снова заряжались. Одно за другим следовали быстрые движения ящичных, заряжающих, замковых. И только когда наводчик впивался в окуляр панорамы, все на мгновение замирали, выпрямив мокрые под гимнастерками спины. Затем все начиналось снова.

Подносчики не поспевали.

- Снарядов! - кричали командиры орудий, пользуясь секундной паузой в стрельбе.

Мимо Наташи пробежал тяжело нагруженный боец. Нога его подвернулась, и он едва не выпустил из рук своей ноши. Наташа подхватила у него снаряды и пошатнулась. Хотелось положить снаряды на землю и лечь самой.

Она сделала над собой усилие и побежала за бойцом.

Обстрел прекратился. Снова дали команду:

- Расчет, в укрытие!

В темноте к Наташе подходили незнакомые люди и с любопытством вглядывались в ее лицо.

- Спасибо, дочка, во-время давеча мне со снарядами помогла, - сказал пожилой боец. - Будем знакомы - Степан Ванев. Тебе в батьки гожусь, а может, и в дедушки.

Подъехала подвода.

Обоих раненых осторожно вынесли и положили в телегу на свежее сено. Наташа уселась между ними.

- Дай руку, сестренка, - просил наводчик. - Не так страшно, когда за руку держишься. Зовут меня Андреем. Первухин Андрей. Запомнишь?..

Через час она вернулась на батарею.

У входа в блиндаж ее встретил командир батареи.

- Это было больше, чем артдуэль, - сказал комбат. - Били сразу три неприятельские батареи. И видите, все три замолчали... Но вот что я хочу вам сказать. - Он отвел Наташу в сторону. - Мне не понравилось ваше поведение во время обстрела. Почему вы ходите в полный рост под огнем?

- Неприятно кланяться каждому выстрелу.

- На войне вообще приятного мало. Имейте в виду: для начала всем понравилось, что вы смелая девушка. Но в дальнейшем храбрость, проявленная без нужды, просто из бахвальства, будет вызывать раздражение. Учтите.

Они вошли в землянку.

- Придется вам сегодня в общей землянке отдыхать, - сказал комбат. - А завтра, если хотите, отдельную откопаем.

- Нет, уж лучше я в общей буду. Можно?

- Где ж себе место выберете? - с нескрываемым любопытством спросил Ермошев.

Наташа забралась в угол землянки, натянула на себя шинель и тут же заснула.

* * *

Утром ее разбудил ломаный громкий голос:

- Карячий, карячий! Из землянки выбегай! Ложки-кружки доставай! Карячий, карячий! Самый кароший!

- Лапта приехал! Ложки в атаку! - крикнул кто-то.

Бойцы выбегали из землянок с такой же поспешностью, как вчера во время тревоги. Перед блиндажами остановилась походная кухня. Рядом с кухней лихо приплясывал пожилой круглый, как мяч, боец с широким, в рябинках, скуластым лицом. Он размахивал белым черпаком и гостеприимно приглашал к себе всех, у кого есть «курсак».

Вокруг кухни собралась вся батарея. Многих Наташа вчера не видела. Она стояла у входа в землянку и стеснялась подойти ближе. Заметив Наташу, боец крикнул:

- Здравствуй, товарищ врач! Подходи, проверяй, все ль порядок. Помощник главного повара рядовой Абдулла Юсупов, образца тысяча восемьсот девяносто пятого года, - представился он.

Наташа подошла к повозке.

«Главный» и он же единственный повар батареи Борис Лапта, человек подвижной, худощавый (что делало его исключением в упитанной семье фронтовых и нефронтовых поваров), стоя на передке, раздавал хлеб Старшина Кузнецов, невысокий, тучный, весь в скрипучих ремнях и, как полагается всякому доброму старшине, при портупее, стоял тут же и критическим оком оглядывал подходивших бойцов.

За завтраком выяснилось, что у Наташи нет собственной ложки.

- Как это вы не обзавелись? - удивился Ермошев. - А у нас тут говорят: что за гвардеец без усов, что за солдат без ложки! Ладно. У меня запасная есть.

Он вытащил из-за голенища складную алюминиевую ложку, тщательно вытер ее и подал Наташе.

После завтрака комбат Ванев вызвал красноармейца Ванева. Это был тот самый боец, которому Наташа вчера помогла дотащить снаряды.

- Товарищ капитан, красноармеец Ванев по вашему приказанию прибыл.

Наташу поразило его сходство с комбатом. У бойца было такое же открытое, доброе лицо, но глубокие морщины изрыли лоб и переносицу. Он был так же широк в груди, но годы согнули плечи.

- Оседлать четырех коней! Через десять минут едем на НП.

- Есть оседлать коней!

Боец круто повернулся и вышел.

- Что так смотрите? - спросил комбат у Наташи - Это отец мой кровный. Но служба порядок любит. Нарушать его даже для отца родного не смею.

- А как же вы очутились вместе?

Ванев засмеялся:

- Так уж вышло... Сказали мне, что пришло в нашу пехоту новое пополнение - земляки мои, из Казани. А их как раз в бане дивизионной в то время мыли. Пошел я туда земляков смотреть. Думаю, может знакомого встречу. И вот вижу: из пара выходит собственный мой папаша и в таком костюме, в каком его мама, моя, значит, бабушка, родила. Тут я его и забрал к себе. Вот и воюем вместе.

На пороге появился Ванев-отец.

- Едем, - сказал комбат. - И вас, Наташа, хочу захватить. Привыкайте.

Оба Ваневы, Топорок и Наташа сели на коней. Ваневы ехали впереди. До Наташи доносились обрывки их разговора. Ванев-отец распекал за что-то своего сына:

- Нет, Петр, не пойму, что они там у нас в правлении думают... Все колхозное добро бабе твоей доверить!.. Это же...

- Да вы не сердитесь, папаня. Как вы говорите, так Тоня и сделает. Я уж ей написал...

Ваневы подстегнули коней.

Перед неглубоким овражком спешились.

Ванев-отец снова вытянулся перед сыном:

- Товарищ капитан, какие будут приказания?

Топорок и Наташа пошли на НП. Комбат направился к стрелковым ячейкам.

* * *

Наташа подходила к переднему краю, думая, что увидит линию, за которой все будет другим.

Наблюдательный пункт был расположен на дереве и напоминал большой скворешник с окошечком. Наташа и Топорок залезли на дерево и устроились у стереотрубы.

Немецкий передний край проходил за рекой, по опушке леса.

На крест окуляров стереотрубы поймана старая церковка с отбитой макушкой. Дальше видны перелески, поляны, прозрачные березовые рощи. Желтая сентябрьская листва легким, танцующим узором идет по суровой стене хвойного леса.

Наташе вспомнились выставленные в музее деловые записи Ленина на втором съезде. На полях записей много раз начертано одно и то же слово: «береза». Может быть, о таких вот перелесках мечталось Ильичу на чужбине, среди жарких партийных битв.

- Лес совершенно обыкновенный, - сказала она - Я и не думала, что линия переднего края выглядит так обычно. Просто русский лес...

- Русский-то русский, а сидят там немцы, - раздраженно сказал Топорок.

... Здесь, на самом переднем крае, проходили боевые дни Топорка.

До сорок первого года Топорок был маляром, красил крыши. Хотелось размахнуться, пройти кистью по небу. Топорок мечтал стать художником. Когда началась война, вихрастый мальчишка пришел в армию, не дождавшись призыва. И сразу стал замкнутым, сдержанным.

В постоянном напряжении он ожидал боя.

Отдежурив у трубы, Топорок выползал за речку, в лес. За этим лесом, в двухстах километрах от линии фронта, сразу за Вязьмой, стояла его родная деревня. Хата, где оставил он мать и сестренок... Живы ли?.. Ждут ли?..

Тоска гнала Топорка вперед:

- Эх, дали бы штык, сказали б - иди!

Передвигая трубу вправо и влево, Топорок тщательно «прощупывал» сектор своего наблюдения.

Наташа сидела рядом, опустив ноги на нижнюю ветку.

Она привыкла к тому, что раненые при первом же знакомстве с сестрой выкладывают о себе все. Топорок молчал.

И казалось, что маленький он такой не потому, что еще не дорос, а потому, что весь собрался, насторожился ежом. Наташиного присутствия он, казалось, не замечал.

И, может быть, именно потому ей так хотелось все узнать об этом молчаливом, сосредоточенном пареньке. Расспрашивать она не решалась.

- Смотрите! - Топорок придвинул Наташе трубу.

Приближаясь к перекрестию, в центре окуляра шагал человек. Он был похож на плоский силуэт, вырезанный из черного картона и приведенный в движение кем-то со стороны. Фигура в окуляре напоминала Наташе кукольный театр. И вместе с тем этот игрушечный силуэт был реальным врагом. Это был немец. Немец среди русских берез! Немец шагал спокойно, словно у себя дома.

- Почему не звоните на батарею? - возмутилась Наташа. - Просите огня!

- Это называлось бы из пушки по воробьям, - ответил Топорок. - Это не наша работа.

- Так его! - воскликнул он через минуту. - А снайпер его таки снял!

Он обернулся к Наташе:

- И у меня сперва терпения нехватало. А потом понял: здесь каждому свое дело.

* * *

Вместе с Юсуповым, который привез на НП обед, Наташа вернулась в тыл.

Минуя огневую позицию, они проехали в хозяйственный взвод батареи.

Около блиндажа старшины стоял грузовик. Прямо с грузовика бойко торговал передвижной ларек Военторга. Плечистый сержант предлагал вниманию покупателей расшитые белые скатерти и ажурные накидки для подушек. Вокруг машины толпились бойцы, и товар имел огромный успех Юсупов спрыгнул с повозки и подбежал к грузовику. Через несколько минут он бережно заворачивал в плащ-палатку большую скатерть с разводами.

- А на что она вам? - спросила Наташа.

- Как на что? - обиделся Юсупов. - Сразу видно, нет еще у тебя ни семьи, ни своего дома. Чай, домой вернешься - такая вещь в хозяйстве всегда пригодится.

- А скоро вы думаете домой вернуться?

- Скоро ли, не скоро ли, а настанет такое времечко - и вернусь.

Сержант распродал свой товар без остатка, и машина уехала.

За блиндажом старшины располагалось хозяйство Бориса Лапты.

Лапта водил Наташу вокруг походной кухни и показывал многочисленные выемки, залатанные пробоины, щели, исправления на ее круглых боках.

- По этим отметкам можно писать боевую историю нашего самовара, - говорил Лапта. - Видите, вот примято. Это перевернуло кухню взрывной волной. Крышка герметическая: суп не пролился. Встала и дальше пошла... Вот эта дырка - въехали мы с ней в деревню Дубны к разведчикам, и бедняге снова досталось.

Объяснив все изъяны своего «инструмента», Лапта стал выспрашивать у Наташи, что говорили утром о завтраке, не ругался ли кто в расчете Ермошева, что нет луку во щах, и ел ли капитан жареную картошку. Потом побежал обливать кухню кипятком и поехал с Юсуповым за водой на обед.

- Вот почему он и тощий такой у нас, - сказал старшина. - Как узнает, что кто-нибудь котелок до дна не дохлебал, - ночь не уснет, все будет ходить да гадать, почему вышло невкусно. Все повара, как повара, а этот - селедка. Даже мне за него стыдно, вроде как не кормлю я его.

Наташа узнала, что до войны Лапта был не поваром, а - как ни странно это звучало - драматическим актером в провинциальном театре на Украине. Жил он со слепой матерью и с детства привык все делать сам.

Как-то на марше Лапта удивил всех замечательным украинским борщом, и приказ по полку превратил его в повара. Теперь в работу повара вкладывал он всю свою беспокойную душу, трагически переживал каждый неудачный «дебют» и в новом деле попрежнему оставался артистом.

Наташа вернулась на огневую только в полдень.

На другой день после появления Наташи на батарее начались повальные заболевания. Один бежал к ней с порезанным пальцем, другой жаловался на обострение желудочной язвы, третий вспоминал о своем - прошлогоднем еще! - ревматизме. Блиндаж, в котором жила Наташа, превратился в амбулаторию. У входа стояла очередь. «Как же они раньше обходились тут без меня? » - думала Наташа, разбирая свою аптечку.

- Ерунда! Все здоровы, - категорически объявил капитан Ванев и на три дня запретил Наташе принимать «больных».

Свою работу Наташа начала с санитарного осмотра расчетов и блиндажей. Самой аккуратной и чистой оказалась землянка Ермошева. Да и обмундирование на нем было как-то особенно подтянуто, пригнано точка в точку. Умел Ермошев все делать так, словно это не представляло для него никакого труда. В этот день он был дежурным по караулу. За двадцать минут до вечернего развода Ермошев лег отдохнуть и устроился так удобно, так прочно, что Наташе показалось - он улегся по крайней мере на целую ночь.

До войны Ермошев работал шофером в Семиречье, был всегда сам себе хозяин. Времени оставалось вдосталь. Любил крепко хватить водки и гнать машину куда глаза глядят по крутым дорогам тянь-шаньских гор. Не одну ночь проплакала на крыльце жена, дожидаясь неизвестно где запропавшего, загулявшего мужа.

Его мобилизовали в первую неделю войны.

Все решила одна единственная минута. Эта минута дала Ермошеву возможность выбраться из окружения со своей машиной, спасти жизнь себе, полковнику и десяти раненым.

С этого дня он постиг суровый закон войны...

Наташа попросила Ермошева показать ей, как действует орудие.

- Сразу этого не одолеть, - ответил Ермошев. - Хотите заниматься - в месяц сделаю вас наводчиком. Замените, если меня убьют, - сказал он не то в шутку, не то серьезно. - Не задаром только заниматься буду. И до вас есть просьба. - Он потоптался на месте, расшвыривая валенком комья снега. - Прожил я как-то, не скучно, конечно, день ото дня двадцать девять своих годов и ни разу не оглянулся. А теперь не время, конечно, да захотелось разобраться маленько, что к чему. Не знаю... Может, с истории партии начать? Раздобыл себе «Краткий курс», да одному страшно браться. Если не лень, помогите.

Он подошел ближе и сказал тихо:

- А если кому-нибудь расскажете об этом, сразу врозь наша дружба. Возьмут еще и в газете пропишут. А я этого не люблю. Так что - совершенно секретно.

Договор был заключен.

... Побежали однообразные оборонные будни. По утрам, недовольно ворча, но подчиняясь, бойцы, полуобнаженные, вылезали на морозный воздух и выворачивали перед санинструктором свои рубашки. Потом тянулась вереница мелких забот. Чисто ли вымыты котелки? Поставлены ли по блиндажам мышеловки?

С утра до вечера Наташа бегала между огневой, разведвзводом и кухней, всегда боясь что-нибудь не успеть, и всех уверяла: на переднем крае такой воздух - устать невозможно. Проверив порядок в землянках и сняв пробу, обходила больных, в свободные минуты изучала специальность разведчика на НП Топорка и специальность наводчика у орудия Ермошева, занималась с Ермошевым по «Краткому курсу», читала в блиндажах журналы и газеты.

Но стоило ей к вечеру где-нибудь прикорнуть - и она засыпала на полуслове.

Скоро Наташа знала на батарее всех по фамилии, имени и отчеству.

Батарейцы казались ей замечательными, очищенными от всего мелкого и наносного, что оседает часто на душе пожившего человека.

Конечно, здесь, как и всюду, люди оставались людьми, со всем тем светлым и темным, что находит себе место в человеческом сердце. Но Наташа видела в окружавших ее людях только одно хорошее.

* * *

- Убрала бы ты, Наташа, блиндажи поуютней, по-женски. Хоть бы на минутку почувствовать себя дома, - сказал как-то Ермошев.

- Нужно ли это? - спросила Наташа у капитана Ванева. - Зачем обживать передний край? Мне кажется, нужно, чтоб нам всегда хотелось уйти отсюда.

- Это так, и все-таки вы неправы. Здесь приходится жить. Каждый час отдыха в мало-мальски человеческих условиях дорог солдату.

Наташа задрапировала стенки землянок плащ-палатками, раздобыла портреты, плакаты, вышила шторы - целую горсть фиалок рассыпала по старенькой, стираной марле. При тусклом свете коптилки это имело не такой уж плохой вид.

Убранство блиндажа напоминало театральную декорацию в любительском спектакле. Но как ни прилаживала Наташа шторы, стараясь, чтобы они казались как можно наряднее, Ермошев говорил ворчливо: «Нет, не то, не то». Отчаявшись ему угодить, Наташа прибила шторы совершенно просто, так, как их прибивают в обыкновенной комнате. Ермошев одобрительно улыбнулся: «Вот именно, именно так! Чтобы всё, как дома». Через три дня во всех землянках стало почти совсем «как дома». В первом расчете даже кошку завели.

А через неделю все было раскидано очередным огневым налетом.

Дымчатая Мурла, прихрамывая на передние лапки, металась между обвалившихся блиндажей, путаясь в разбросанных по огневой шторах.

- Снова отстроим, - сказал капитан Ванев.

Огневую перенесли на триста метров правее. Наташа снова повесила шторы и убрала блиндажи. И все стало попрежнему. Попрежнему, возвращаясь к рассвету с нейтрального поля, голодный и злой Топорок не ложился спать, не счистив с брюк липкую глину. Попрежнему Ермошев разглаживал свои подворотнички утюгом, который он нашел недавно в селе, у сожженной избы.

Было в этом какое-то утверждение себя и своего человеческого достоинства, вопреки жестоким, нечеловеческим условиям жизни солдата на войне.

От постоянной внешней подтянутости пожилые бойцы выглядели моложе своих лет. (Зато молодые казались старше - слишком серьезно смотрели глаза. )

А Наташа убегала в лес и, прячась за елями, сбрасывала с себя гимнастерку. В ржавой солдатской каске стирала белье и одежду и тут же сушила их на морозном ветру, волнуясь, что ей помешает обстрел или боевая команда. Руки то обжигались горячей водой, то стыли и коченели. В той же каске мыла и голову.

Оказывается, и здесь, на переднем крае, война требует от нее прежде всего - как ни странно - умения шить, стирать и чинить. Конечно, чтобы избежать излишних хлопот, проще было бы срезать косы и надеть мужскую одежду, которую бойцам меняли каждую неделю в полковой бане. Но тут поднимал голос старшина батареи.

- Я за всякое батарейное добро отвечаю, - заявлял он авторитетно. - И безобразия такого, чтобы косы стричь, допустить никак не могу.

Старшина раздобыл костяной гребень с расписной резьбой и торжественно, при всей батарее, вручил его Наташе вместе с голубым платком, купленным в Военторге. Голубой платок не шел к военной форме, но по всеобщему настоянию приходилось его носить.

Десятки глаз ревностно и требовательно следили за Наташей.

Каждый хотел увидеть в ней что-то общее с той, которой не было здесь.

В блиндаже старшины хранился толстый журнал - полный инвентарь всего имущества батареи. Первым номером в журнале стояло: «Пушка, калибр 76 мм, образца 36-го года - 4 штуки». В конце последней страницы мелкими буквами была сделана приписка: «Женская юбка бумажная армейского покроя - одна». Старшина решительно отказывался вычеркнуть эту строчку.

* * *

Шла битва у Сталинграда, а в смоленских болотах ждали, учились, готовились. Подносчики становились наводчиками, наводчики - командирами орудий. Топорок уже управлял огнем батареи.

Менялся и лес за рекой.

Порвалась, облетела сентябрьская листва. В октябре лес стоял сиротливый и голый. Обнаженные березы подымали к небу тонкие ветки. В ноябре на деревьях повисли серебристые бисерные нитки инея, сплетенные в паутину. В декабре белыми пушистыми лапами разлегся по елям снег.

Только одно оставалось неизменным: фронт не двигался.

Очень трудно так вот стоять в обороне, знать наизусть каждую огневую точку врага, знать и терпеть...

... Минута затишья на переднем крае. Глубокие извилистые траншеи. В амбразурах - молчаливые пулеметы. За пулеметами - настороженные часовые.

Изредка взлетит ракета, ослепительно белая, лиловая или малиновая, вырвет кусок леса из мрака, приподымет над горизонтом черную завесу - и снова темно.

Прислушается Топорок. Чуть скрипнуло дерево. Шорох. Или это с верхушки осыпался снег? Нет, не ветка скрипнула, не осыпался снег - чьи-то крадущиеся шаги. Фриц с топором.

- Товарищ семьдесят пять! Немцы строят блиндаж на переднем крае. Разрешите огоньку? - говорит Топорок в трубку.

... Выжидающе притаились орудия батареи у заснеженной опушки леса. Потрескивают железные печурки в землянках.

Спокойно в чистых, уютных блиндажах. Так бывает иногда и на войне.

Знают огневики: не спят, не смыкаются их зоркие «глаза» на переднем крае.

- Чего ты хочешь больше всего на свете? - спрашивает Гайдай у Ермошева.

- Того же, чего и все, - разбить немца.

- Так того все хотят. А чего именно ты больше всего хочешь?

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 Следующая ⇒