Ь. Меркурий как душа 17 страница

" Ср. Psychologie und Alchemic, илл. 54; подробнее в Der Geist Mercurius. 38 Это неясное место приписывают «игривому настроению» Платона.

Боязнью пустоты (лат. ).

* Образам (лат. ). У Юнга — доминанты бессознательного, соответствующие образам отца и матери.

К феноменологии духа в сказке

тремя гвоздями, т. е. все равно что распят. Он в темнице, как и любой страж темницы, и сам заклят, как всякий, кто произносит заклятие. Темница для обоих — заколдованный замок на верхушке гигантского дерева — видимо, мирового древа. Принцесса принадлежит к светлому горнему миру, который расположен вокруг солнца. Когда она, говоря без обиняков, сидит в темнице на мировом древе, то, видимо, является разновидностью anima mundi*, оказавшейся во власти тьмы. Но, кажется, это пленение последней на пользу не пошло, ведь разбойник и сам распят, и притом при помощи трех гвоздей. Распятие очевидным образом означает мучительную связанность и подвешенность, наказание для безрассудного, который отважился вторгнуться в сферы противопринципа, как какой-нибудь Прометей. Это и сделал ворон, тождественный охотнику, ибо он похитил из светлого горнего мира драгоценную душу, и вот он в горнем, или верхнем, мире в наказание прибит к стене. Тот факт, что речь здесь идет о перевернутом отражении христианского праобраза, пожалуй, может быть признан очевидным. Спаситель, освободивший душу человечества от власти князя мира сего, прибит к кресту внизу, подлунном мире, как ворон-похититель пригвожден к стене на небесной верхушке мирового древа за злоупотребление своей властью. Инструмент заклятья, характерный для нашей сказки, — троичность гвоздей. Кто заключил ворона в темницу, в сказке не говорится. Но она звучит так, как если бы речь в ней шла о произнесении заклинания триединым именем.

Героический юноша, который залез на мировое древо и проник в заколдованный замок, где должен освободить принцессу, может входить во все комнаты, и лишь в одну не может — и как раз в ту, где находится ворон39. Как в рае от одного древа вкушать не должно, так и здесь одну комнату открывать нельзя, вследствие чего она именно только потому и открывается Ничто не производит такого возбуждающего внимание действия, как запрет. Он, так сказать, есть вернейший путь вы-

19 В гриммовской сказке (I, № 55, «Мариино дитя») в потайной комнате находится «Триединство», что кажется мне весьма примечательным * Мировой души (лат )

К феноменологии духа в сказке

звать непослушание Очевидно, что в действие приведен тайный умысел: освободить не столысо принцессу, сколько, скорее, ворона. Как только герой попадает в поле зрения ворона, тот начинает жалобно вопить и сетовать на жажду40, и юноша, движимый добродетелью сострадания, утоляет его жажду не иссопом и уксусом, а освежающей водой, после чего немедленно выпадают три гвоздя, и ворон вылетает в открытое окошко. Тем самым злой дух снова оказывается на свободе, превращается в охотника, вторично похищает принцессу и на сей раз запирает ее на земле в своем охотничьем домике. Тайный умысел отчасти разоблачается: принцесса должна быть приведена из верхнего мира в земной мир, что, очевидно, было невозможно без пособничества злого духа и человеческого непослушания.

Поскольку же и в земном мире охотник за душами является господином над принцессой, то герою снова приходится вмешаться: а именно, как мы уже знаем, хитростью увести у ведьмы четырехногого сивку и тем сломить трехногую власть колдуна. Эта троичность и есть то, чем заклят ворон, и эта же троичность одновременно составляет власть злого духа Это обе троичности, имеющие противоположную направленность.

Из совершенно иной области, а именно из области психологического опыта, мы знаем, что три из четырех функций сознания дифференцируются, т. е могут быть осознаны; одна же остается связанной с материнской почвой, с бессознательным, и обозначается как преисподняя, или «неполноценная» функция. Она является

40 Уже Элиан (De natura animalium) сообщает, что Аполлон осудил воронов на жажду, поскольку ворон, посланный за водой, слишком долго не возвращался В немецком фольклоре говорится, что ворон должен страдать от жажды в июне или августе В качестве причины ссылаются на то, что только он не был опечален смертью Христа, или же что он не вернулся, будучи послан Ноем (Panzer, Zeilschnft fur deulsche Mythologie II, p 171, и Kohler, Klemere Schnften wr Marchenforschung I, 3). По вопросу о вороне как аллегории зла см исчерпывающее изложение у Гуго Ранера, Erdgeist und Himmelsgeist in der patnslischen Theologie С другой стороны, ворон стоит в близком отношении к Аполлону как посвященное ему животное; и в Библии он выступает в позитивном значении Псалом 147, 9: «Дает скоту пищу его и птенцам ворона, взывающим к Нему» Иов 38, 41: «Кто приготовляет ворону корм его, когда птенцы его кричат к Богу, бродя без пищи7» Подобно этому Лк 12, 24 В виде «обслуживающих духов» вороны выступают в I Цар 17, 5, где приносят Илии дневное пропитание

К феноменологии духа в сказке

ахиллесовой пятой даже самого героического сознания. Где-то ведь и сильный слаб, разумный глуп, добрый плох и т. д.; верно также и обратное. В нашей сказке троичность выступает как изувеченная четверичность. Если добавить одну ногу к трем другим, то получится целостность. Так и энигматическая аксиома Марии гласит: «Из Третьего выйдет Единое (как) Четвертое» (ек той Tpwyu то ev TETCcpTOv), т. е., видимо, когда из третьего получается четвертое, то тем самым одновременно возникает и целостность. Хотя одна, пропавшая часть, находящаяся во владении у волков Великой Матери, — лишь четверть, но с тремя остальными вместе она образует ту целостность, которая упраздняет разрыв и конфликт.

Откуда же следует, что эта одна четверть, согласно такой символике, является именно троичностью? Тут символика сказки бросает нас на произвол судьбы, и мы вынуждены искать прибежища у фактов психологии. Я уже раньше говорил, что три функции могут дифференцироваться, и лишь одна пребывает под чарами бессознательного. Такая констатация должна быть уточнена. Опыт показывает, что дифференциация только приблизительно удается одной функции, которая поэтому обозначается как верховная, или главная функция, и наряду с экстра- и интровертивностью образует тип установки сознания. Этой функции сопутствуют одна или две более или менее дифференцированных вспомогательных функции, которые, однако, почти никогда не достигают такой же степени дифференцированности, т. е. способности целенаправленного использования. Поэтому они обладают более высокой степенью спонтанности, нежели главная функция, которая в большой мере выступает как надежная и послушная нашим замыслам. Напротив, четвертая, преисподняя функция, выказывает себя по отношению к нашей воле как несговорчивая. Она является то в виде кобольда со странными искажениями, то как deus ex machina. Но всегда она возникает и протекает sua sponte*. Из этого изложения следует, что и дифференцированные функции лишь отчасти освободились от укорененности в бессознательном и потому дей-

Спонтанно (лат. }

К феноменологии духа в сказке

ствуют под властью бессознательного. Трем дифференцированным функциям, которые имеются в распоряжении Я, соответствуют три бессознательных участка, еще не отделившихся от бессознательного41. И как трем сознательным 'и дифференцированным участкам функций противостоит — в качестве более или менее мучительного расстраивающего фактора — четвертая, недифференцированная функция, так же и верховная функция, видимо, имеет в бессознательном злейшего врага. Следует упомянуть еще и об одной особенной изюминке: как дьявол любит рядиться в одежды ангела света, так же, тайным и хитрым образом, преисподняя функция по большей части оказывает воздействие на главную, как последняя по большей части подавляет первую42.

Эти, увы, несколько абстрактные выкладки необходимы, чтобы в некоторой мере пролить свет на хитроумные и полные намеков внутренние связи нашей, как обыкновенно выражаются, «детски простой» сказки. Обе противостоящие троичности — одна, заклинающая зло, и другая, составляющая его силу, — так сказать, до мельчайших черточек соответствуют функциональной структуре нашей сознательной и бессознательной психики. Сказка как спонтанный, наивный и нерефлектированный продукт души, видимо, не может выражать ничего иного, как именно душу. Поэтому-то не только наша сказка изображает эти структурные психические соотношения, но то же самое делают еще и бесчисленные другие сказки43.

Наша сказка с редкостной отчетливостью обнаруживает, с одной стороны, всю противоречивость архетипа духа, а с другой — запутанную совместную игру антиномий, направленную на единую великую цель — более высокую осознанность. Юный свинопас, из звериных глубин взобравшийся на гигантское мировое древо и на самом верху, в светлом горнем мире, обнаруживший свою

41 В одной северной сказке изображенные в виде трех принцесс, которые по горло закопаны в землю и которых нужно спасти

42 К учению о функциях см. Psychologische Typen

43 Для несведущих в этой области я хотел бы тут добавить, что учение о структуре психики не выведено из сказок и мифов, а основано на опытах и наблюдениях, сделанных в области медицинско-психологических исследований, и лишь во вторую очередь найдено их подтверждение сравнительным исследованием символа в областях, поначалу весьма чуждых врачу

К феноменологии духа в сказке

деву-аниму, высокородную принцессу, символизирует подъем сознания из близких к зверю областей к вершине, открывающей дальние виды, которая особенно удачно изображает приумножение горизонта сознания44. Если уж мужское сознание достигает этой высоты, то там " ему навстречу выходит его женское соответствие, анима45. Она и есть персонификация бессознательного. Эта встреча демонстрирует, сколь непригодно обозначение бессознательного как «подсознания». Оно не только «под сознанием», но и над ним, оно даже уже давно над ним, так что герой должен туда забираться лишь с трудом. Это «верхнее» бессознательное, однако, ни в коем случае не тождественно «сверхсознанию» в том смысле, что тот, кто его достиг, как наш герой, тут же оказался стоящим высоко над «подсознанием», как над земной поверхностью. Напротив, он делает неприятное открытие, что его высокая и светлая анима, принцесса-Душа, там, наверху, заколдована и пленена, как птица в золотой клетке. Хотя он и может гордиться, что приподнялся над низменностью почти звериной смутности, но душа его во власти злого духа, темного отцовского образа подземной разновидности в обличьи ворона, этой известной териоморфной фигуры черта. Что пользы ему от высоты, от горизонтов широких, коли душа его милая там в заключенье томится? О, она даже подыгрывает дольнему миру и, по всей видимости, желает препятствовать ему, дабы он не открыл тайну ее пленения, запрещая ему входить в одну комнату. Но тайно именно путем запрета она все же ведет его туда — так, как если бы у бессознательного было две руки, из которых одна всегда делала бы прямо противоположное тому, что делает другая. Принцесса хотела и не хотела, чтобы ее освобождали. Злой же дух очевидным образом тоже заманил себя в ловушку: он хотел умыкнуть для себя прекрасную душу светлого превыспреннего мира, что он и смог совершить как существо пернатое, но не посчитался с тем, что из-за этого он сам будет зачарован в превыспренний мир. И хотя он

44 Речь идет о типичной энантиодромии: на этом пути еще выше уже не пройти, а следует реализовать теперь и другую сторону своего существа и для этого спуститься вниз.

45 Увидав огромное дерево, юноша говорит сам себе: «Как было бы славно с его макушки оглядеть целый мир! »

К феноменологии духа в сказке

темный дух, но тоскует по свету. Это и есть его тайное оправдание, так же как заклятие означает наказание за заносчивость. Покуда злой дух пленен в превыспреннем мире, и принцессе нельзя вниз, на землю, а герой пропадает в раю. Но теперь он впадает в грех непослушания, делая тем самым возможным бегство разбойника, и вызывает новое похищение принцессы, т. е. целую серию худых последствий. В результате же принцесса попадает на землю, а сатанинский ворон принимает человечье обличье охотника. Тем самым светлая надмировая душа, как и злое начало, попадает в окружение людей, т. е. оба переводятся в человеческий диминутив и благодаря этому становятся доступными. Трехногая, всезнающая лошадь охотника представляет его собственную власть. Она соответствует бессознательным участкам дифференцируемых функций46. Охотник же персонифицирует преисподнюю функцию, которая заметна и в герое в качестве его любопытства и авантюризма. В дальнейшем он даже еще больше уподобляется охотнику: как тот добывает своего коня у ведьмы, так поступает и наш герой. Но в отличие от последнего охотник забывает вовремя взять с собой двенадцать ягнят, чтобы накормить двенадцать волков, которые поэтому калечат его лошадь. Он забыл отдать дань хтоническим силам именно потому, что он — не кто иной как тать. Благодаря его упущению, однако, герой узнает, что только в обмен на жертву бессознательное отпустит свои чада47. Число двенадцать тут, видимо, временнбй символ с побочным значением двенадцати дел (од^а)48, которые должно совершить для бессознательного, прежде чем можно будет от него освободиться49. Охотник предстает как предварительная, неудачная попытка героя разбоем и насилием

46 Всезнание бессознательных участков функций, конечно, является преувеличенным. Фактически, однако, они находятся в распоряжении, или, лучше сказать, на них оказывается воздействие со стороны подпороговых восприятий и воспоминаний, как и инстинктивных, архетипических содержаний бессознательного. Они суть то, что сообщает бессознательным действиям неожиданно верную информацию.

" 7 Охотник не заплатил по счету, как по большей части и водится. Люди редко или никогда не думают о расходах, которых требует деятельность духа.

48 Ср. миф о Геракле.

49 Алхимики подчеркивают большую длительность деяния и говорят о

К феноменологии духа в сказке

добыть во владение свою душу. Добывание же души на деле означает opus терпения, самопожертвования и самоотдачи. Овладевая четырехногой лошадью, герой полностью заступает место охотника и тем самым добывает себе принцессу. Четверичность в нашем рассказе обнаруживает себя как большая сила, ибо она интегрирует в свою целостность тот фрагмент, которого ей пока недоставало, чтобы быть целой.

Архетип духа в этой, кстати сказать, отнюдь не первобытной сказке выражен териоморфно как система из трех функций, которая подчинена единству, злому духу, а также как неназванная инстанция, посредством троичности гвоздей распявшая ворона. Это в обоих случаях начальствующее единство в первом случае соответствует преисподней функции, являющейся бессознательным супостатом главной функции, т. е. охотнику; во втором случае — главной функции, т. е. герою. Герой и охотник в конце концов уподобляются друг другу, так что функция охотника растворяется в герое. То-то и оно: герой с самого начала уже сидит в охотнике и побуждает того всеми запрещенными для него неморальными средствами осуществить умыкание души и, так сказать, против своей собственной воли потихоньку подбросить ее герою. На поверхности царит необузданная борьба между обоими, но за кулисами каждый печется о выгоде другого. Развязывается этот узел в тот момент, когда герою удается захватить четверичность, т. е., психологически выражаясь, включить преисподнюю функцию в систему троичности. Тем самым конфликт завершен одним ударом, и образ охотника окончательно улетучивается. После такой победы герой сажает свою принцессу на трехногую лошадь и скачет с ней в королевство ее батюшки. Она возглавляет и персонифицирует отныне тот регион духа, который прежде служил злому охотнику. Анима, таким образом, является и остается представительницей того участка бессознательного, который во веки веков не может быть воспринят в достижимую для человека целостность.

«longissima via», «diuturnitas immensae meditationis»* и т. д. Число двенадцать можно поставить в связь с церковным годом, в течение которого разворачивается искупительный подвиг Христа Принесение в жертву агнца тоже, видимо, исходит из этого источника

• Весьма долгом пути, длительности глубокой медитации (лат. ).

К феноменологии духа в сказке

е. ДОБАВЛЕНИЕ

Когда я уже закончил рукопись, мое внимание было любезно обращено на один русский вариант нашей сказки. Она называется «Марья Моревна»50. Герой истории не свинопас, но Иван Царевич. Трем зверям-помощникам здесь дается интересное объяснение: они образуют соответствие трем сестрам Ивана и их мужьям, каковые, собственно говоря, суть птицы. Три сестры представляют триаду бессознательных функций, находящихся в связи с животным, или духовным царством. Птицелюди суть разновидность ангелов и подчеркивают вспомогательную природу бессознательных функций. Ведь в этой истории они тоже спасительно вмешиваются в тот решающий момент, когда герой (не так, как в немецком варианте) попадает под власть злого духа, умерщвляется и расчленяется им (типичный удел богочеловека! )51. Злой дух здесь — старик, часто изображаемый обнаженным; зовут его Кощей" Бессмертный. Соответствующая ведьма — пресловутая Баба-Яга. Три зверя-помощника немецкого варианта тут удвоены: во-первых, это птицелюди, во-вторых, лев, посторонняя птица и пчелы. Принцесса тут — царица Марья Моревна, великая водительница воинств (Мария, Царица небесная, в православном гимне восславляется как «Водительница воинств»! ); в своем замке, в заповедной комнате, она держит злого духа в оковах на двенадцати цепях. Когда Иван утоляет жажду старика, тот похищает царицу. Волшебные скакуны в развязке не превращаются в людей. Русская сказка имеет откровенно более первобытный характер.

f. ПРИЛОЖЕНИЕ

Помещенные ниже выкладки не требуют всеобщего интереса постольку, поскольку они в существенных чертах носят технический характер. В этом новом издании я хотел было оставить их в стороне, но затем сообразил

50 Дочь моря

51 Старик бросает расчлененный труп в бочку, а бочку — в море, что заставляет вспомнить о судьбе Осириса (голова и фаллос! ).

52 От «кость» и «пакость», «капость» (отвратительный, грязный)

К феноменологии духа в сказке

иначе и присовокупил их в этом Приложении. Читатель, не интересующийся психологией специально, спокойно может пропустить этот раздел. Ниже я рассмотрю как раз эту якобы запутанную проблему трех- и четырехногости волшебных лошадей, и притом представлю мои соображения так, чтобы стал ясен используемый при этом метод. Такой психологический ход мыслей основывается, с одной стороны, на иррациональных данностях материала, т. е. сказки, мифа или сновидений, а с другой — на осознанивании «латентных» рациональных взаимоотношений этих данностей. То, что такие взаимоотношения вообще существуют, само является гипотезой, как, например, является гипотезой то, что у сновидений имеется смысл. Истинность этого предположения отнюдь не констатируется априорно. Ее полезность может обнаружиться лишь путем ее применения. Поэтому сначала надо выждать, сделает ли ее методологическое наложение на иррациональный материал возможным осмысленное толкование такового. Применение ее состоит в том, что этот материал принимается так, как если бы он обладал внутренней взаимосвязью. Для этой цели большая часть данностей нуждается в известном усилении, т. е. в известном разъяснении, генерализации и приближении к более или менее всеобщему понятию в соответствии с кардановым правилом толкования. Так, например, трехногость, чтобы ее можно было узнать, сначала должна быть отделена от лошади и приближена к своему собственному принципу, а именно к троичности. Упомянутая в сказке четырехногость появляется на более высокой ступени всеобщего понятия тоже в связи с троичностью, откуда и проистекает загадка «Тимея», а именно проблема Тройки и Четверки. Триада и Тетрада представляют архетипические структуры, которые играют значительную роль во всеобщей символике и в такой же мере важны для исследования мифов и сновидений. Подъем иррациональной данности (т. е. трех- и четырехногости) на ступень всеобщего наглядного понятия делает возможным проявление универсального значения этого мотива на поверхности образа и сообщает рассуждающему уму мужество всерьез подойти к этому аргументу. Такая задача подразумевает в себе ряд размышлений и выводов технического характера, который я не

К феноменологии духа в сказке

хотел бы оставить скрытым для интересующегося психологией читателя, а в особенности для специалистов, а уж тем более я не хотел бы скрывать, что такая работа ума вообще типична для развязывания символов и необходима для понимания продуктов бессознательного. Лишь таким способом смысл бессознательных взаимосвязей может быть получен из них самих, в противоположность тем дедуктивным толкованиям, которые исходят из заранее принятой теории, как, например, астрои метеоромифологические и — last not least* — сексуально-теоретические интерпретации.

Трехногая и четырехногая лошади и впрямь представляют собой загадочный случай, достойный более детального изучения. Трое или Четверо заставляют вспомнить не только о дилемме психологического учения о функциях, но и об аксиоме Марии Пророчицы, аксиоме, которая играет выдающуюся роль в алхимии. Поэтому имело бы смысл несколько пристальнее вглядеться в значение обеих волшебных лошадей.

Заслуживает внимания, кажется мне, прежде всего то, что Трехножка принцессы, с одной стороны, предназначена в скакуны, а с другой — сама является и кобылой, и одновременно заколдованной принцессой. Троичность здесь недвусмысленно связывается с женственностью, в то время как, согласно доминирующему религиозному взгляду сознания, она представляет собой исключительно мужское дело, совершенно не говоря уж о том, что три как число нечетное — так или иначе мужское. Поэтому можно было бы прямо переводить троичность как «мужественность», каковая выступает в еще более выразительном виде в древнеегипетском ТриЕдинстве: Бог—Ка-Мутеф53—Фараон.

Трехногость как животное качество означает мужественность, бессознательно присущую женской сути. У действительной женщины ей соответствовал бы анимус, который, как и волшебный конь, представляет «дух». Зато у анимы троичность совпадает не с христианскими тринитарными представлениями, а с «нижним треуголь-

" Ка-Мутеф означает «бык своей матери». См.: Jacobsohn, Die dogmatische Stellung des Konigs т der Theologie der alien Agypter, p. 17, 35 и 41 (Г. * Последнее по счету, но не по важности (англ. ).

К феноменологии духа в сказке

ником», преисподней триадой функций, которая составляет так называемую «тень». Преисподняя половина личности в преобладающей степени бессознательна. Она равнозначна не всему бессознательному, а только его личностному слою. Анима же, поскольку она отлична от тени, персонифицирует коллективное бессознательное. Если троичность подчинена ей в качестве скакуна, то это должно означать, что она «ездит верхом» на тени, т. е. ведет себя по отношению к скакуну как Мара54. В этом случае она владеет тенью. Когда же она сама выступает в виде лошади, то теряет свое доминирующее положение как персонификация коллективного бессознательного, и тогда на ней «ездит верхом», т. е. владеет ею, принцесса А, супруга героя. В качестве принцессы В она, как правильно говорит сказка, заколдовывается в Трехножку.

Этот несколько запутанный вопрос может быть распутан следующим образом.

1. Принцесса А — анима55 героя. Она скачет верхом на Трехножке, тени, т. е. на преисподней триаде функций своего будущего супруга, т. е. владеет ею. В более простом выражении это значит, что она наложила лапу на преисподнюю половину личности героя. Она его заарканила с его слабого бока, как частенько бывает в обыкновенной жизни, ибо там, где есть слабость, нужны поддержка и добавка. У слабого бока мужа жена даже на правильном и разумном месте. Пожалуй, именно так следовало бы определить ситуацию, если бы мы рассматривали героя и принцессу А как две обыкновенные личности. Но раз уж эта история чудесная и разыгрывается главным образом в мире волшебного, то толкование принцессы А как анимы героя будет, пожалуй, более верным. В таком случае герой благодаря своей встрече с анимой забывает профанный мир, как Мерлин — благодаря своей фее, т. е. как обыкновенный человек он есть тот, кто, погрузившись в чудесную грезу, видит мир уже лишь как сквозь дымку.

2. Теперь положение дел значительно осложняется из-

" См. Symbols der Wandlung.

" То, что она — не обычная девушка, а особа королевской крови, да еще и избранница злого духа, доказывает ее не человеческую, а мифологическую природу. Понятие анимы я вынужден считать уже известным.

А' феноменологии духа в сказке

за того неожиданного обстоятельства, что Трехножка, со своей стороны, предстает в женской ипостаси, т. е. как соответствие принцессе А. Он есть принцесса В. Таковая соответствовала бы в своем лошадином обличьи тени принцессы А (и, таким образом, ее преисподней функциональной триаде). Принцесса В отличается, однако, от принцессы А тем, что не ездит верхом на лошади, как та, но содержится в лошади, т. е. заколдована в нее, а тем самым находится под господством мужской троичности. Она, таким образом, одержима тенью.

3. Теперь такой вопрос: чьей тенью она одержима? Это не может быть тень героя, ибо тот уже взят во владение своей (героя) анимой. Сказка нам отвечает, что заколдовал ее охотник, т. е. колдун. Как мы знаем, охотник находится с героем в определенной взаимосвязи, а именно: последний постепенно становится на его место. Поэтому можно придти к предположению, что охотник по сути своей есть не что иное как тень героя. Такому взгляду противоречит теперь, однако, тот факт, что охотник репрезентирует значительную власть, которая распространяется не только на аниму героя, но и еще гораздо далее, а именно и на королевскую братскосестринскую чету, о существовании коей герой и его анима и не подозревают, — ведь она появляется в сказке внезапно. Эта власть, которая простирается далее, чем сфера действия одиночки, имеет сверхиндивидуальный характер и потому не может быть идентифицирована с тенью, поскольку мы рассматриваем и определяем ее как темную половину личности отдельного человека. Как сверхиндивидуальный фактор нумен охотника представляет собой ту доминанту коллективного бессознательного, которая благодаря своим характерным чертам, каковы Охотник, Колдун, Ворон, Волшебная Лошадь, Распятие или подвешивание на верхушке Мирового Древа56, особенно затрагивает германскую душу. Отражение хри-

56 Я знаю, висел я на ветреном древе Девять вечных ночей, Копьем пробитый, Водану в жертву: Я сам, в жертву мне самому, На дереве том, что Любому не скажет, Где оно корни пустило.

Wodans Runenkunde (Hamaval, стих 139) из «Эллы»

К феноменологии духа в сказке

стианского мировоззрения в море бессознательного весьма закономерно принимает поэтому черты Вотана". В фигуре охотника мы сталкиваемся с imago dei, образом Бога, ибо Вотан — еще и бог ветра и духа, и потому римляне верно истолковывали его как Меркурия.

4. Принц и его сестра, принцесса В, таким образом, взяты во владение языческим богом и превращены в лошадей, т. е. вытеснены вниз, в животную сферу. Последняя соответствует бессознательному. Оба в их собственном человечьем облике принадлежали некогда в соответствии с этим к царству коллективного бессознательного. Но кто же они такие?

Для ответа на этот вопрос мы должны исходить из того факта, что оба, несомненно, представляют соответствие герою и принцессе А. Оба находятся в связи с ними также и потому, что служат им скакунами, а тем самым выступают как нижние, животные половины. Зверь с его почти полной бессознательностью искони является символом тех психических сфер в человеке, которые скрыты во тьме половой жизни. Герой ездит верхом на жеребце, который характеризуется как раз (женским) числом (4); принцесса А — на кобыле, у которой лишь три ноги (т. е. мужское начало). Благодаря этим числам открывается, что с превращением в животных происходит также некоторое изменение в чертах пола: у жеребца — женский атрибут, у кобылы — мужской. Такой результат подтверждается психологией: именно в той мере, в какой мужчина охвачен (коллективным) бессознательным, беспрепятственно проявляется не только половая сфера, но и некоторые женские черты, которые я предложил называть «анима». Когда же, в свою очередь, женщина подпадает под господство бессознательного, более темная сторона ее женской природы сильнее проявляется как связанная с откровенно мужскими чертами. Последние охватываются понятием «анимус»58.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 14 15 16 171819 Следующая ⇒