Ь. Меркурий как душа 11 страница

Парацельс как духовное явление

Анима принадлежит к тем «пограничным явлениям», которые происходят главным образом в совершенно особых психических ситуациях. Подобные ситуации всегда характеризуются более или менее внезапной ломкой образа или стиля жизни, которые до этого казались необходимым условием и фундаментом всего индивидуального существования. Когда разражается подобная катастрофа, для человека не только отрезаны все пути к отступлению в прошлое, но и нет, кажется, никакого пути для движения вперед, в будущее. Он оказывается один на один с беспросветной и непроницаемой тьмой, чья бездонная пустота внезапно заполняется неким видением, осязаемым присутствием какого-то чуждого, но способного прийти на помощь существа: так для человека, долгое время проведшего в полном одиночестве, безмолвие и темнота вдруг зримо, слышимо и осязаемо оживают, а неведомое в нем самом подступает к нему в каком-то неведомом обличьи.

Эта особенность феномена анимы присутствует и в сказании о Мелюзине. Эммерих, граф Пуатье, усыновляет Раймонда, сына своего бедного родственника. Приемные отец и сын ладят друг с другом. Однажды на охоте, гоня вепря, они оторвались от свиты и заблудились в густом лесу. Наступила ночь, они разожгли костер, чтобы согреться. Вдруг откуда ни возьмись выскакивает загнанный вепрь и бросается на Эммериха. Раймонд ударяет зверя мечом, но по роковой случайности клинок отскакивает и смертельно ранит Эммериха. Безутешный Раймонд вскакивает в седло и гонит коня сам не знает куда. Спустя какое-то время он выезжает на поляну с источником. Там он находит трех прекрасных женщин, одна из них — Мелюзина. Ее мудрый совет спасает Раймонда от бесчестья и незавидной судьбы изгнанника.

Раймонд легенды оказался как раз в описанной нами ситуации: разрушилось все устройство его жизни, перед ним не осталось ничего, кроме пустоты и беспросветности. Именно в этот момент появляется судьбоносная анима, архетип объективной души, коллективного бессознательного. В сказании Мелюзина наделяется то рыбьим, то змеиным хвостом; она наполовину человек, наполовину животное. Иногда она вообще предстает

Парацельс как духовное явление

только в змеином обличьи. Очевидно, у этого сказания кельтские корни237, но сам мотив встречается на большей части обитаемой земли. Он не только пользовался исключительной популярностью в средневековой Европе, но обнаруживается также в Индии, в предании об Урваши и Пуруравасе, упоминаемом уже в «СатапатхаБрахмане»" 8. Встречается он и у североамериканских индейцев239. Мотив получеловека-полурыбы — практически повсеместно распространенный тип. Особого упоминания заслуживает сообщение Конрада Вецерия, согласно которому Мелюзина («Melyssina») явилась с острова в океане, где живут девять сирен, владеющих, помимо всего прочего, искусством менять и принимать любое обличье240. Это сообщение представляет особый интерес, поскольку Парацельс упоминает наряду с Мелюзиной и «Syrena»241. По-видимому, данная традиция восходит к Помпонию Меле, который именует остров «Sena», a обитающих на нем существ — «Senae». Они вызывают бури, могут менять облик, излечивают неизлечимые болезни и провидят будущее242. Так как serpens mercurialis алхимиков нередко обозначался как virgo и (еще до Парацельса) изображался в виде Мелюзины, способность последней менять обличья и врачевать недуги весьма многозначительна, поскольку этими же самыми особенностями подчеркнуто характеризовался и Меркурий. С другой стороны, Меркурий часто изображался и в виде старца Гермеса (Трисмегиста), откуда явствует, что в символической феноменологии Меркурия сливаются два эмпирически необычайно распространенных архетипа: анимы и мудрого старца243. Оба — 5ai|iove<;, ниспосылающие откровение, а в форме Меркурия представляют собой панацею. Меркурий постоянно получал такие обозначения, как versatilis, versipellis, mutabilis, servus (или cervus) fugitivus. Протей и т. п.

Алхимики, а с ними и Парацельс, часто, наверное, 237 Grimm, Deutsche Mythotogie I, p. 361 [«галльские»].

238 Sacred Books of the East XXVI, p. 91.

»' Baring-Gould, Curious Myths of the Middle Ages II, p. 238.

24И Urstisius, Scriptores Germaniae в: Baring-Gould, 1. с., р. 218.

241 Paragranum, Strunz, p. 105.

242 I в. по Р. X De situ nrbis. III. ср. б (в- Dinan. Monumenta historica celtici: P 62) •" " Ср. Uber die Archetype» des kollektiven Unbewufiten.

Парацельс как духовное явление

оказывались перед темной бездной незнания: не в силах продолжать работу, они, по их собственному признанию, были вынуждены ждать какого-то откровения, озарения, несущего помощь сна. По этой самой причине им нужен был «служебный дух», familiaris, или тсаре8ро< э; о заклинании такого духа говорится в «Греческих магических папирусах». Змеиный облик божества откровения и духов вообще — универсальный тип.

Впрочем, Парацельс ничего, кажется, не знал о каких-либо психологических предпосылках. Появление и превращение Мелюзины он соотносит с «вмешательством» Скайолов, движущих духовных сил, берущих начало в homo maximus. Именно им было подчинено Деяние, поскольку оно нацелено на возвышение человека до сферы Антропоса. Работа философствующего алхимика, несомненно, имела целью более высокое самоосуществление, создание homo maior, как называл его Парацельс, т. е. индивидуацию, как сказали бы мы сегодня. Уже одна лишь эта цель с самого начала сталкивала алхимиков с так пугавшим их всех одиночеством, при котором компанию себе составить можешь «только» ты сам. Алхимик в принципе работает совершенно один. Он не создает никакой школы. Этого принципиального одиночества вкупе с его поглощенностью бесконечно темной работой достаточно для того, чтобы активизировать бессознательное, т. е., как говорит Дорн, привести в действие imaginatio, силой воображения вызвать к жизни такие вещи, которых прежде, очевидно, вовсе не было. В таких условиях и возникают «умозрения загадочные» — образы фантазии, в которых бессознательное делается зримым и постижимым: поистине «spiritales imaginationes». Мелюзина поднимается из своего водного царства и принимает «человеческий облик», по возможности вполне конкретный, как в первой части «Фауста», где безысходность героя толкает его в объятья Гретхен. Скорее всего, Мелюзина осталась бы в этом облике, но разражается катастрофа, после которой Фауст еще глубже уходит в мир магии: Мелюзина превращается в Елену, но и в этом облике не остается навсегда, ибо все надежды на конкретизацию оказываются разбиты, как реторта гомункула — о трон Галатеи. В действие вступает иная сила: «difficilis ille Adech», который «под конец

Парацельс как духовное явление

переменяется». Этот больший человек «препятствует нашему замыслу»; ибо самому Фаусту надлежит перемениться, в смерти обратившись в младенца, в того риег aetemus, которому истинный мир будет показан лишь после того, как он отринет от себя все корыстные вожделения. «Misero... mortales, quibus primum ac optimum thesaurum... natura recusavit, puta naturae lumen! » 244

Это Адех, внутренний человек, направляет своими Скайолами замысел адепта и показывает обманчивые образы, из которых тот выведет ложные заключения, создав себе из них ситуации, о преходящем и непрочном характере которых он и не догадывается. Не знает он и того, что, стучась в двери неведомого, он подчиняется закону внутреннего, грядущего человека, и что он непослушен этому закону всякий раз, когда хочет обеспечить себе своей работой какую-либо долговечную выгоду или собственность. Нет, его Я, этот фрагмент личности, здесь ни при чем; но некая целостность, частью которой он является, стремится трансформироваться из латентного состояния бессознательного и приблизиться к осознанности себя самой.

Gesta Melosynae — обманчивые образы фантазии, в которых высочайший смысл смешан с пагубнейшей бессмыслицей, настоящее покрывало Майи, манящее и сбивающее смертных с пути истинного. Мудрец из этих образов извлечет «супермоническое», т. е. внушенное свыше; все осмысленное и ценное он извлекает как в процессе дистилляции245, ловя драгоценные капли liquor Sophiae в подготовленный для этого сосуд своей души, где они «отворяют окно» его разумению, т. е. просвещают его. Здесь Парацельс намекает на процесс дискриминации и разделения, т. е. критического суждения, отделяющий плевелы от злаков, — это необходимая часть разбирательства с бессознательным! Чтобы поглупеть, не надо никакого искусства; все искусство в том, чтобы извлечь из глупости мудрость. Глупость — мать мудрых, 244 [Жалкие смертные, кому природа отказала в первом и лучшем из сокровищ, а именно в свете природном! — Vita tonga, Sudhoff III, p. 287. Цитата из Дорна: 1. с., р. 178. ]

м5 «Так дух этот извлекается и отделяется от другого духа, и тогда спагирик получает vinum salutatis, какового многие философы домогались» (Deutsche Originalfragmente, Sudhoff III, p. 305).

Парацельс тис духовное явление

не смышленость. Закрепление («ut ea figantur») алхимически относится к Камню, психологически же—к укреплению «нрава». Дистиллят или экстракт должны быть «закреплены», обратиться в «крепкое» убеждение и прочное содержание.

b. Hieros gamos вечного человека

Мелюзина, обманчивая Шакти, должна вернуться в водное царство, иначе работа не достигнет своей цели. Ей больше не следует маячить перед адептом, соблазняя его своими жестами, она должна обратиться в то, чем и всегда-то была: в часть его целостности24*. В качестве таковой Мелюзина должна возникнуть перед его внутренним взором («ut in animis nostris concipiatur»). Это ведет к соединению сознания и бессознательного, соединению, которое всегда было налицо бессознательно, но всегда отрицалось односторонней установкой сознания. Благодаря этому союзу возникает целостность, которую интроспективная философия и мудрость всех времен и народов обозначала символами, именами и понятиями, чья множественность поистине неисчерпаема. «Mille nomina» заслоняют от нас тот факт, что эта сопiunctio уже не подразумевает нечто дискурсивное; это попросту непередаваемое переживание, к самой природе которого относится чувство непоколебимой вековечности и вневременности.

Не стану повторять здесь того, что сказал на этот счет в другом месте. Так или иначе, не столь важно, что именно мы об этом говорим. Парацельс, впрочем, добавляет еще один намек, который я не могу обойти молчанием: «characteres Veneris»247.

2* Кажущееся противоречие между двумя задачами: отвергнуть gesta Melosynes и в то же время ассимилировать аниму, объясняется тем, что gesta имеют место в состоянии одержимости анимой, отчего им и надлежит воспротивиться. В результате анима оттесняется во внутренний мир, где она функционирует как система, осуществляющая посредничество между Я и бессознательным, так же как персона посредничает между Я и окружающим миром.

2< 7 Здесь стоит вспомнить о «planetarum signacula et characteres» Агриппы [De occulta philosophia, lit). I, cp. 66 Г, p. LXXXVlIf. ], которые запечатляются при рождении на человеке, как и на всех других вещах. Но человек, в

Как фея вод Мелюзина близко родственна Моргане, «Морерожденной», чей античный, восточный аналог — «Пенорожденная» Афродита. Соединение с олицетворенным женской фигурой гбессознательным есть, как уже отмечалось, почти что эсхатологическое переживание, отраженное, в частности, в апокалиптическом ya^iw, тог) apvioi) (nuptiae Agni, бракосочетании Агнца), христианской форме священного брака (hieros gamos). Вот соответствующее место: «[И слышал я как бы голос многочисленного народа, как бы шум вод многих, как бы голос громов сильных, говорящих: аллилуйя! ибо воцарился Господь Бог Вседержитель. Возрадуемся и возвеселимся и воздадим Ему славу; ] ибо наступил брак Агнца, и жена Его приготовила себя. И дано было ей облечься в виссон чистый и светлый; виссон же есть праведность святых. И сказал мне Ангел: напиши: блаженны

отличие от них, обладает способностью опять уподобиться звездам: «Potest enim animus noster per imaginationem vel rationem quadam imitatione, ita alicui stellae confonnari, ut subito cuiusdem stellae muneribus impleatur» [Ведь дух наш, пользуясь воображением или же рассудком, может посредством подражания настолько уподобиться какой-нибудь звезде, что тотчас исполняется дарований звезды оной]... [I. e., p. LXXXVIII: ]«Debemusigiturinquovisoperectreruin applicatione vehementer affetare, imaginari, sperare finnissimeque credere, id enim plurimum erit adiumento... animum humanum quando per suas passiones et aflectus ad opus aliquod attentissimus merit, coniungi ipsum cum stellarum animis, etiam cum intelligentiis: et ita quoque coniunctum causam esse ut mirabilis quaedam virtus operibus ac rebus nostris infundatur, cum quia est in eo rerum omnium apprehensio et potestas, turn quia omnes res habent naturalem obedientiam ad ipsum, et de necessitate efficaciam, et movent ad id quod desiderat nimis forti desiderio. Et secundum hoc verificatur artificium characterum, imaginum, incantationum et sermonum». [Посему должны мы во всяком деле и вещей применении ревностно на это уповать, надеяться, воображать себе и крепко верить в это, ибо может это оказать нам большую помощь... Дух человеческий, когда он через страсти свои, равно как и действия, сосредоточивается на какомлибо деле, должен соединяться с духами звезд, даже с их интеллигенциями; а когда сосредоточился — быть причиной тому, чтобы некая сила чудесная вливалась в дела и вещи наши, потому как, с одной стороны, есть в ней всех вещей постижение и власть над ними и, с другой стороны, все вещи естественным образом выказывают ей повиновение и с необходимостью действуют и движутся к тому, чего пожелает она своим неизмеримо сильным желанием. Соответственно, мы находим здесь подтверждение действию знаков, образов, заклинаний и слов]... [1. с., р. LXXXIX: ] «Animus enim noster quando fertur in aliquem magnum excessum alicuius passionis vel virtutis, arripit saepissime ex seipso horam vel opportunitatem fortiorem... hie est modus per quern invenitur efficacia (operationum)». [Ибо когда дух наш захвачен великим преизбытком той или иной страсти или добродетели, он очень часто в себе самом улучает наилучший момент или возможность... таков способ, каким обнаруживается действенность этих операций. )

Парацельс как духовное явление

званные на брачную вечерю Агнца. И сказал мне: сии суть истинные слова Божий. Я пал к ногам его, чтобы поклониться ему; но он сказал мне: смотри, не делай сего; я сослужитель (сп)у5огЛо<; ) тебе и братьям твоим [, имеющим свидетельство Иисусово. И Богу поклонись, ибо свидетельство Иисусово есть дух пророчества]»248.

Обращающийся к Иоанну Ангел на языке Парацельса — homo maior, Адех. Мне едва ли нужно напоминать, что как богиня любви Венера теснейшим образом связана с переднеазиатской Астартой, иерогамные празднества в честь которой были известны каждому. Переживание соединения, в конечном счете лежащее в основе этих брачных торжеств, равнозначно объятию и слиянию двух душ в весенней exaltatio, в «истинном Мае», удавшемуся исцелению, казалось бы, неисцелимой раздвоенности, расколовшей целостность отдельного существа. Это единство объемлет множественность всех существ. Вот почему Парацельс говорит: «Si vos una cum aliis cognoscitis»249. Адех — не только моя самость, но и самость моих братьев: «Conservus tuus sum et fratrum tuorum»250. Вот особое определение переживания coniunctio: самость, объемлющая меня, объемлет также многих других, ибо бессознательное, «conceptum in animo nostro», мне не принадлежит и не является моей собственностью: оно везде и повсюду. Это парадоксальным образом — квинтэссенция индивида и в то же время — коллектив.

Участники брака Агнца погружаются в вечное блаженство; они «девственники» и «искуплены из людей»25'. У Парацельса цель искупления — annus aniadin: время свершения, царство Прачеловека.

с. Дух и природа

Но почему все-таки Парацельс не воспользовался христианскими образами, которые столь отчетливо выражают ту же самую мысль? Почему место Мелюзины

248 Откр. 19, 6—10. [Неполная цитата Юнга дополнена текстом в квадратных скобках. )

249 [Если вы сознаете себя заодно с другими... ]

250 [Откр. 19, 10. )

251 Откр. 14, 4.

Парацельс как духовное явление

заступает античная богиня любви и почему это не брак Агнца, a hieros gamos Марса и Венеры, как явствует из содержащихся в тексте намеков? Причина, видимо, та же, что побудила Франческо Колонна, автора «Гипнэротомахии», изобразить Полифила ищущим свою возлюбленную Полию не у Богоматери, но у Госпожи Венеры. По той же причине в «Химической свадьбе»252 Христиана Розенкрейца отрок ведет героя в подземелье Венеры, на дверях которого медными буквами253 выведена тайная надпись. В подземелье они видят треугольное надгробие с медным сосудом посередине, и в нем стоит ангел, держащий в руках дерево, с которого в сосуд непрерывно падают капли. Надгробие поддерживается тремя животными: орлом, волом и львом254. Отрок объясняет, что под этой плитой погребена Госпожа Венера, сгубившая уже немало высокородных людей. Спустившись еще ниже, они заходят в комнату Венеры и видят спящую на своем ложе богиню. Отрок нескромно стягивает с богини покров, открывая всю ее неприкрытую красоту255.

252 [День пятый, ] р. 76 ff.

253 Медь (cuprum) — металл Венеры Киприды.

254 Нижняя триада соответствует Троице в вышних. Орел, вол и лев — териоморфные символы троих Евангелистов. Ангел как четвертый символ стоит особняком, как дьявол — рядом с христианской Троицей. Переворачивание моральных ценностей: злое наверху предстает добрым внизу, и наоборот.

255 В «Метаморфозах» Апулея процесс спасения начинается в тот миг, когда философу, превращенному из-за своей распутной жизни в осла, удается съесть венок из роз, вырвав его из рук жреца Исиды. (Розы — цветы Венеры. ) Он посвящается в таинства Исиды, которая в качестве Богиниматери (mater spiritualis) соответствует Mater Gloriosa из второй части «Фауста». Ср. следующие аналогии между молитвой Mater Gloriosa в конце «Фауста» и молитвой Исиде в «Метаморфозах»: Blicket aufzum Retterblick, Tu quidem sancta, et humani generis humani sos-

pitatrix...

AUe reuig Zarten, dulcem matris aflectionem miserorum casibus Euch zu seligen Geschick tribuis... ac ne momentum quidem tenuc, tuis transcurrit beneficiis otiosum; Dankend umzuarten! quin mari terraque protegas homines, et, depulsis vitae procellis salutarem porrigas dextram, qua Fatorum etiam inextricabiliter contorta retractas licia, Fortunae tempestates mitigas, et stellarum noxios meatus cohibes.

Werde jedcr bessre Sinn Ergo, quod solum potest, religiosus quidem, sed Dir zum Dienst erbotig! pauper alioquin, efiicere, curabo; divinos tuos Jungfrau, Mutter, Konigin, vultus, numenque sanctissimum intra pectores mei Gottin, bleibe gnadig! secreta conditum perpetuo custodiens, imaginabor.

Парацельс как духовное явление

Античный мир вбирал в себя природность и целый ряд спорных вещей, на которые христианство просто должно было закрыть глаза, если не хотело безнадежно скомпрометировать надежность и твердость духовной точки зрения. Никакой свод уголовных законов, никакой моральный кодекс, никакая тончайшая казуистика никогда не смогут окончательно рубрицировать и справедливо разрешить все заблуждения, коллизии долга и невидимые трагедии природного человека в его столкновении с требованиями культуры. «Дух» — это один аспект, природа — другой. «Naturam expellas furca, tamen usque recurret! »256 Природа не должна выиграть игру, но она не может ее проиграть. И всякий раз, когда сознание застревает на четко определенных, чересчур резко очерченных понятиях, попадаясь в ловушку им же самим выбранных законов и правил, — а это происходит неминуемо и относится к самой сущности цивилизованного сознания, — на передний план выступает природа со своими неизбежными требованиями. Природа — не только материя, но также и дух. Если бы это было не так, тогда единственным источником духа оказался бы человеческий разум. Большая заслуга Парацельса в том, что он принципиальным образом и гораздо основательнее, чем его предшественник Агриппа, выделил значимость «света природного». Lumen naturae — природный дух, чье удивительное и исполненное значения действие мы можем наблюдать в проявлениях бессознательного, коль скоро психологическая наука достигла понимания

[Гёте, 1. с., Акт 5, Горные ущелья, лес, скалы, пустыня: «Подымите к небу взгляд, / Души грешниц младших, / Возведенные в разряд / Возрожденных падших. / Ты ж их покаянья дань / Возрасти сторицей / И заступницей им стань, / Дева, мать, царица! » (пер. Б. Пастернака). — Melamorphoseos, lib. XI, 25: «О святейшая, человеческого рода избавительница вечная, смертных постоянная заступница, что являешь себя несчастным в бедах нежной матерью... даже минута не протекает, твоих благодеяний лишенная: на море и на суше ты людям покровительствуешь, в жизненных бурях простираешь десницу спасительную, которой рока нерасторжимую пряжу распускаешь, ярость Судьбы смиряешь, зловещее светил течение упрощаешь... Что ж, постараюсь выполнить то единственное, что доступно человеку благочестивому, но неимущему: лик твой небесный и божественность святейшую в глубине моего сердца на веки вечные запечатлею и сберегу» (пер. М. А. Кузмина). ]

256 [«Вилой природу гони, она все равно возвратится» (Horatius, Epistulae, I, x, 24; пер. Н. С. Гинцбурга). ]

Парацельс как духовное явление

того, что бессознательное — не просто какой-то «подсознательный» довесок к сознанию или даже выгребная яма сознания, но, скорее, практически полностью автономная психическая система, которая частью функционально компенсирует отклонения и односторонности сознания, частью же выправляет их, иногда и насильственным путем. Известно, что сознание может с таким же успехом отклониться в естественность, или природность, как и в духовность, — это только логическое следствие его относительной свободы. Бессознательное не ограничивается лишь инстинктивными и рефлекторными процессами подкорковых центров; оно простирается и за пределы сознания и предвосхищает своими символами грядущие сознательные процессы.

Убеждения и моральные ценности не имели бы никакого смысла, если бы в них не верили и не наделяли их исключительной значимостью. И, однако, это чисто человеческие и обусловленные эпохой объяснения и утверждения, о которых мы совершенно твердо знаем, что они могут подвергнуться многочисленным модификациям, как это уже случалось в прошлом и снова может произойти в будущем. Сколь часто такое происходило за последние два тысячелетия! Убеждения обеспечивают надежную колею только для определенных отрезков пути, но затем наступает болезненное изменение, которое воспринимается как порча и разложение, пока не укоренится новое убеждение. Поскольку существенные черты человеческой природы практически всегда остаются одними и теми же, некоторые моральные ценности пользуются вечной значимостью. Но и самое скрупулезное соблюдение заповедей не помеха какой-нибудь более утонченной мерзости, а куда более высокий принцип христианской любви к ближнему, случается, приводит к таким запутанным коллизиям долга, что частенько их неподдающийся распутыванию клубок можно лишь разрубить весьма нехристианским мечом.

Парацельс как духовное явление

d. Церковное таинство и алхимическое деяние

Парацельс, как и многие другие, не мог воспользоваться христианской символикой, потому что христианская формула неизбежно подсказала бы христианское же решение, подведя тем самым именно к тому, чего требовалось избежать. Природа и ее особенный «свет» — вот что следовало признать, вот с чем нужно было жить наперекор тому воззрению, которое нарочито закрывало на них глаза. Происходить это могло лишь под покровом тайны (arcanum) Но мы не должны представлять себе дело так, будто Парацельс или другие алхимики просто взяли да и выдумали некую арканную терминологию с целью зашифровать свое новое учение. Подобная затея предполагает наличие ясных воззрений и четко сформулированных понятий Но об этом не было и речи: ни один алхимик никогда не знал ясно, о чем, собственно, говорит в конечном счете его философия Это лучше всего доказывает тот факт, что всякий маломальски оригинальный мыслитель измышлял собственную терминологию, так что ни один из них не понимал другого вполне, и для одного Луллий был обскурантом и шарлатаном, а Гебер — авторитетом, другому же Гебер казался неким сфинксом, а Луллий, напротив, — источником всяческого просвещения Так и с Парацельсом; нет никаких оснований предполагать, что за его неологизмами стоят какие-то ясные, но сознательно скрывае- R мые понятия. Напротив, вероятнее то, что своими бесчисленными арканными терминами он пытался уловить нечто для него непостижимое и при этом хватался за любой символический намек, который предлагался бессознательным. Новый мир естествознания все еще пребывал в дремотном состоянии становления — некий чреватый будущим туман, в котором неведомые фигуры искали для себя подходящей словесной оболочки Пара- I цельс вовсе не цеплялся за прошлое и изначальное; скорее, за неимением чего-либо подходящего в настоящем, он использовал все оставшееся от прошлого, чтобы придать новую форму обновленному архетипическому со- держанию Если бы алхимики чувствовали серьезную

Парацельс как духовное явление

потребность в реанимации прошлого, то их ученость легко позволила бы им воспользоваться неисчерпаемым кладезем ересиологии. Но я обнаружил лишь одного автора (XVI века), который с внутренним содроганием сознается в том, что ему пришлось прочитать «Panarium» Епифания. Не обнаружить нам и тайных следов гностического словоупотребления, хотя от бессознательных параллелей буквально в глазах рябит.

В нашем тексте ясно дается понять, что описываемая процедура ведет к обретению не более и не менее чем бессмертия («affirmo eum immortalem esse» и «ad annum aniadin immortales perveniamus»257). Но ведь есть лишь один путь к этой цели, и проходит он через Таинства Церкви. В тексте этому пути — меньше словом, чем делом — противопоставлено «таинство» алхимического Деяния, впрочем, без малейших признаков размежевания с христианской точкой зрения.

Какой же путь Парацельс считал истинным? Или истинными в его глазах были оба пути? Видимо, верно последнее, а все прочее он «оставляет обсудить теоретикам»

Остается неясным, что именно подразумевается под «characteres Veneris» Столь ценившийся Парацельсом сапфир258, желтофиоль (petraea lutea), ladanum, ambra и muscus принадлежат, согласно Агриппе259, Венере. Богиня в нашем тексте ставится, несомненно, на более высокую ступень, соответствующую ее античным эпитетам docta, sublimis, magistra rerum humanarum divinarumque и т п 260 К ее characteres, безусловно, принадлежит и любовь в самом широком смысле, так что Дорн не ошибается, истолковывая «знаки Венерины» как amor. «Щит и панцирь», однако, больше подходят Марсу — но, в кон-

257 [Ср с 145 настоящей статьи ]

258 Paragranum, Strunz, p 77 «Ибо прежде сапфира не было никакого arcanum» Dorneus, Theophrasti Paracelsi libn V De vita tonga, lib II, p 72 « ad Cheyn, et ad sapphincum Anthos referenda sunt, id est, ad binos illos philosophorum preciosos lapides» [Их следует отослать к Хейри и Цветку сапфирову, тек этим двум драгоценным каменьям философов ] Bodenstein, Onomasticon [p 19] «Matena sapphyrea, liquidum illud, in quo non est matena peccans» [Сапфирическая материя, та жидкость, в коей нет никакой вредной материи]

259 Occulta phil, lib 1, cp 28, p XXXIV

2м [Ученая, возвышенная, учительница всех вещей человеческих и божественных ] Carter, Epitheta Deorum, s v Venus [p 100 ff]

6 Зак.

Парацельс как духовное явление

це концов, была ведь и Venus annata2*'. Дорн, хотя он и был последователем Парацельса, занимал тем не менее решительную христиански-полемическую позицию по отношению к некоторым основоположениям алхимии, в частности, противопоставляя троичность четверичности, так что ему очень кстати оказалась христианская amor proximi, вооруженная против всяческого зла. Но если говорить о самом Парацельсе, то такое толкование сомнительно; термин «Venus» указывает в совсем ином направлении, и притом христианские дары благодати были неотъемлемой частью его католического вероисповедания, так что ему незачем было христианизировать amor. Какая-нибудь Venus magistra или Афродита Урания, даже София, как будто лучше вяжутся с мистерией света природного. Слова «minime tamen usurpatis»262 могли бы также означать намек на скромность, тогда эпизод с Венерой из «Химической свадьбы» приобрел бы для толкования этого темного места больший вес, нежели благонамеренная попытка Дорна замять суть дела.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒