Ь. Меркурий как душа 9 страница

186 Picinellus, Mundus symbolicus, p 640 a, s v urtica [легко воспламеняющейся огнем вожделения]

187 Выше я дословно перевел предложение «mtetque ас splendet flammulae color» [Sudhoff, 1 с ] Но поскольку Парацельс использовал «Occulta philosophia» Агриппы, здесь он, возможно, припоминает или цитирует какое-то место из этого труда Там мы можем прочесть (lib I, cp CCVII, р XXXIII) «Quae referunt Martem quae pungentibus spiius munitae sunt vel contactu suo cutem urunt, pungunt vel ampullant, ut cardo, urtica, flammula» [Относящиеся к Марсу < растения> оснащены острыми шипами или жгут, жалят и язвят кожу, стоит до них дотронуться, как чертополох, крапива, огонек] В данном случае flammula — название разных сортов лютика (ranunculus), который использовался как снадобье, вызывающее жжение, язвы и волдыри, эти его свойства упоминаются еще Диоскоридом (Medico matena, II, 167, р 204)

188 Idaeus, Ideus, Ideos, Ides — это «врата, из которых произведено всякое тварное существо», «ком или материя», из которых сотворен и человек (Fragmenta anatomiae [Sudhoff III, p 462 и 465])

w Anachmus упоминается параллельно со Scaiolae

190 Как любезно указал мне г-н проф Хейфлигер из Базеля, pomambra = pomum ambrae Амбра — безоаровый камень кашалота (серая амбра), славившийся своим ароматом Из этих и других благовоний делали «чумные шарики», которые использовались для того, чтобы разогнать миазмы в комнате больного Muscus упоминается как ароматическое вещество Диоскоридом (1 с, р 25) У Агриппы (1 с, cp XXVIII, p XXXIIII) в числе подчиненных Венере благовоний названы «ladanum, ambra, muscus» В тексте «Vita longa» (Sudhoff, 1 с р 285) об арканном снадобье Laudanum речь заходит сразу же вслед за упоминанием «muscus in pomamabra» Согласно Диоскориду (1 с, СХ, р 79), ladanum — сок одного экзотического растения, о листьях которого говорится « quae vcmo tempore quiddam contrahunt pmgue Fit ex eo quod ladanum dicitur» [Весенней порой они обретают некую маслянистость Из этого < масла> изготавливается то, что зовется ладаном ) Tabernaemontanus [1 с, р 1476 а] говорит об ароматическом свойстве этого сока Возможно, парацельсово тайное снадобье «Laudanum» восходит именно к ладану9

i9' Лауданум — arcanum Парацельса С опиумом не имеет ничего общего

Парацельс как духовное явление

можно насладиться лишь тогда, когда собраны силы Анахма. И, по-моему, нет никакой возможности провести различие между этим Анахмом и Аниадом.

3. ПРИРОДНАЯ МИСТЕРИЯ ПРЕВРАЩЕНИЯ

Aniadus (или Aniadum), трактуемый Боденштайном и Дорном как «rerum efficacitas», у Руланда определяется уже как «возрожденный в нас духовный человек (homo spiritualis in nobis regeneratus), небесное тело, что внедрено в нас, христиан, Духом Святым через посредство св. Таинств»192. Подобное толкование полностью соответствует той роли, которая отведена Аниаду в тексте Парацельса. Нам ясно видна связь Аниада с христианскими Таинствами, особенно с причастием, но равным образом мы видим и то, что речь идет вовсе не о пробуждении или внедрении внутреннего человека в христианском смысле, но, скорее, о «научном» соединении духовного «человека» с природным при помощи арканных средств медицинского характера. Парацельс тщательно избегает церковной терминологии, пользуясь вместо этого едва поддающимся расшифровке тайным языком — с очевидной целью отмежевать «природную» мистерию превращения от церковной и эффективно скрыть ее от глаз любопытствующих. Иначе и не объяснить чудовищного нагромождения арканной терминологии в нашем трактате. Мы не можем также отделаться от впечатления, что природная мистерия известным образом противопоставлялась церковной: «полыхающая крапива» и «огонек» выдают, что и двусмысленности Эроса не были ей чужды193. Вот почему у нее значительно больше общего с языческой античностью, чем с христианским таинством, что находит подтверждение и в

Два парацельсовских рецепта Лауданума упоминаются Боденштайном (De vita tonga, p 98 f)

192 [Lex alch, p 41 f]

193 Подтверждение тому можно найти в работе алхимика и мистика Джона Пордейджа (Pordage, 1607-1681) Ein grundlich Philosophisch Sendschreiben vom rechten und wahren Stemen der Weissheit, p 572 f [См об этом" Die Psychotogie der Vbertragung, Par 507 ff ]

Парацельс как духовное явление

«Гипнэротомахии». У нас также нет оснований полагать, будто Парацельсом двигало стремление докопаться до неких черных тайн; скорее, он просто опирался на свой опыт врача, который видит человека таким, каков он есть, а не таким, каким он должен быть и каким он биологически никогда быть не может. Перед врачом встает множество вопросов, отвечая на которые он не может, если хочет остаться честным, ссылаться на «должное»: ответы ему надлежит искать в своем опыте и знании природы. В этих фрагментах природной мистерии нет никакого злонамеренного интереса или извращенного любопытства — лишь неизбежное участие психологически ориентированного врача, с напряжением и самопожертвованием ищущего ответы на те вопросы, которые церковный казуист склонен перетолковывать в своих собственных интересах.

Природная мистерия действительно настолько противостоит Церкви несмотря на все внешние аналогии, что придворный астролог Владислава II (1471-1516) Николай Мельхиор Себень194 отважился даже представить opus alchymicum в форме мессы195. Трудно проверить, сознательно ли—и если да, то до какой степени — алхимики ставили себя в оппозицию к Церкви. Большей частью они не выказывали какого-либо понимания того, что делали. Это верно и применительно к Парацельсу — если не считать горстки не совсем внятных намеков (pagoyum! ). Такое отношение тем более понятно, что они не могли развить в себе никакой подлинной самокритики и поскольку полагали, что выполняют угодную Господу работу, исходя из принципа «quod natura relinquit imperfectum, ars perficit»196. Сам Парацельс был преисполнен ощущения богоугодности своего врачебного призвания, и ничто не смущало и не тревожило его христианской веры. Он полагал само собой разумею-

194 Nicolaus Melchior Szebeny был осужден на смерть при Фердинанде I и обезглавлен в Праге 2 мая 1531 г Этой информацией, почерпнутой в венгерской литературе о Мельхиоре фон Германштадте, любезно поделилась со мной г-жа д-р Йоланда Якоби.

195 Фрагментарное изложение этой гротескной попытки можно найти вTheatr chem (1602) III, p. 853 ff. Этот текст [Nicolaus Melchior Cibmensis, Addam et processum sub forma Afissae] перепечатан в: Psychotogie und Alchemic [Par. 480 и прим ].

1% ^q^. o природа оставила несовершенным, искусство довершает. )

Парацельс как духовнее явлена?

щимся, что работа его дополняет руку Господа, считая себя верным распорядителем вверенного ему таланта. И фактически он был прав, ибо душа человеческая вовсе не отрезана от природы. Она принадлежит к природным явлениям, и проблемы ее столь же весомы, как и все те вопросы и загадки, которые задает врачу болезнь тела. К тому же едва ли найдется такая болезнь тела, в которой не играли бы определенной роли некие психические факторы, так же как телесные факторы должны приниматься в расчет при многих психогенных расстройствах. Парацельс полностью отдавал себе в этом отчет. Потому он и учитывал, на свой особый лад, душевные феномены в такой большой степени, в какой этого не делал, пожалуй, ни один из великих врачей до или после него. Хотя все эти гомункулы, trarames, durdales, нимфы, мелюзины и т. п. для нас, так называемых современных людей, суть грубейшее суеверие, для человека его эпохи все обстояло совсем иначе. В то время эти фигуры еще жили и действовали; конечно, то были лишь проекции, но и об этом Парацельс догадывался, поскольку, как явствует из его многочисленных высказываний, он сознавал, что гомункулы и прочие подобные им создания порождаются воображением. Его более первобытный склад ума наделял проекции реальностью, что в значительно большей степени отдает должное их воздействию, чем наша рационалистическая гипотеза об абсолютной нереальности спроецированных содержаний Какой бы там ни была их реальность, функционально они в любом случае ведут себя именно как реальности. Мы не вправе уступать современному рационалистическому страху перед суевериями, давая ему ослеплять себя до такой степени, чтобы полностью терять из виду эти еще малоизвестные психические феномены, которые выходят за рамки наших нынешних рационалистических понятий. Хотя Парацельс не имел еще никакого представления о психологии, он тем не менее являет нам — именно во «мраке своего суеверия» — глубочайшие прозрения в сущность душевных событий, к которым лишь теперь заново подступается самая новейшая психология. Даже если мифология не «истинна» в том смысле, в каком говорят об истинности математической теоремы или физического эксперимента, она все равно остается

Парацельс как духовное явление

серьезной областью исследования, в которой «истин» не меньше, чем в какой-нибудь естественной науке — просто расположены они на психическом уровне. И занятия мифологией могут быть абсолютно научными, ибо она — такой же природный продукт, как и растения, животные или химические элементы.

Будь даже психе чисто произвольным продуктом, и тогда она не оказалась бы вне природы. Безусловно, если бы Парацельс разработал свою натурфилософию в эпоху дискредитации психического как объекта научного познания, это означало бы еще большее достижение. А так — он просто включил в круг своих естественнонаучных исследований нечто такое, что было уже налицо и существование чего ему не нужно было доказывать заново. Но заслуга Парацельса и так достаточно велика, пусть даже современным людям пока еще трудно в полном объеме оценить психологические импликации его воззрений. В конце концов, что мы знаем сегодня о причинах и мотивах, на протяжении тысячи с лишним лет заставлявших средневекового человека верить в этот «абсурд» — трансмутацию металлов и одновременное душевное превращение алхимика-исследователя? Мы никогда всерьез не учитывали того факта, что для средневекового естествоиспытателя спасение мира Сыном Божьим и преложение евхаристических субстанций вовсе не были последним словом, последним ответом на многочисленные загадки человека и его души. Если opus alchymicum требовал равноправия с opus divinum мессы, то причина здесь — вовсе не гротескная самонадеянность, но тот факт, что своего признания повелительно требовала необъятная, как мир, неведомая природа, оставленная без должного внимания церковными истинами. Задолго до нашего времени Парацельс знал, что природа не исчерпывается одним химико-физическим аспектом, но является также и психической природой. Пускай его trarames не могут быть показаны ни в одной пробирке — в его мире они тем не менее имели свое законное место. И пусть Парацельс, как и все остальные алхимики, так и не сумел изготовить никакого золота — он все-таки напал на след процесса душевного превращения, который для счастья человеческого несравненно весомее, чем обладание «красной тинктурой».

5 Зап.

Парацельс как духовное явление

а. Свет тьмы

Когда мы пытаемся прояснить загадки «Vita longa», то следуем вехами психологического процесса, который составляет жизненно важную тайну всех ищущих истину. Не всем выпадает благодать веры, предвосхищающей все решения, и не всем дано безмятежно довольствоваться солнцем истины, явленной в откровении. Тот свет, что возжигается в сердце per gratiam Spiritus sancti, тот самый lumen naturae, сколь бы слабым он ни был, для ищущих важнее или по крайней мере настолько же важен, как и великий свет, во тьме светящий и тьмою не объятый. Им открылось, что в самой тьме природы сокрыт некий свет, искорка (scintilla), без которой и тьма не была бы тьмой'97. Парацельс был одним из них. Конечно, он благонамеренный и полный смирения христианин. Его этика и исповедание были христианскими, однако самая сокровенная и глубокая его страсть, его творческое томление уносили его помыслы к свету природному, к погребенной во тьме божественной искорке, чей смертный сон не смогло одолеть даже откровение Сына Божьего. Свет свыше делает тьму еще кромешней; но lumen naturae — это свет самой тьмы, он озаряет свой собственный мрак, и этот свет тьма объемлет. Поэтому он превращает черное в светлое, сожигает «все лишнее» и оставляет лишь «faecem et scoriam et terram damnatam» (шлак и окалину и проклятую землю).

Как все философствующие алхимики, Парацельс искал нечто такое, что позволило бы ухватить темную, телом повязанную природу человека, ухватить душу, неуловимую в ее переплетении с миром и материей, которая себе самой являлась в страшных, чуждых, демонических обличьях и была тайным корнем укорачивающих жизнь болезней. Церковь могла применять экзорцизм и изгонять демонов, но тем самым она отчуждала человека от его собственной природы — природы, которая, не сознавая саму себя, облекалась этими призрачными обличьями. Алхимия стремилась не к разделению

197 «Phannaco ignito spolianda densi est corporis umbra». [Как только снадобье загорелось, тело должно сбросить свои тени плотные. ] Символ Демокрита в: Maier, Symbola aureae mensae, p. 91.

Парацельс как духовное явление

природ, но к их соединению. Со времен Демокрита ее лейтмотив — «природа природе радуется, природа природу побеждает, природа природой правит»198. Этот принцип — языческого происхождения и выражает античное чувство природы. Природа не просто содержит некий процесс превращения — она сама есть превращение. Она стремится не к разобщению, но к coniunctio, к свадебному торжеству, за которым следуют смерть и второе рождение. Парацельсова «экзальтация в Мае» и есть эта свадьба, «gamonymus», или hieros gamos света и тьмы в обличьях Солнца и Луны. Противоположности, резко разграниченные светом свыше, здесь соединяются. Это не возврат к античности, но сохранение и развитие того столь чуждого христианству религиозного чувства природы, которое так замечательно выражено в гтп^л агеокр1)(ро<; (тайной надписи) «Большого Парижского магического папируса»: «Приветствую тебя, все здание Духа воздушного; приветствую тебя, о Дух, проницающий пространство от неба до земли, и от земли, что пребывает посреди вселенной, до последних пределов бездны; приветствую тебя, о Дух, меня проницающий, меня постигающий и от меня во благости отлетающий по воле Божьей; приветствую тебя, начало и конец природы незыблемой; приветствую тебя, элементов круговращенье, неутомимым исполненное служением; приветствую тебя, свет солнечный, миру озаренье; приветствую тебя, светила ночного неверное сиянье; приветствую всех вас, кому во хвалу приветствие подносится, братья и сестры, благочестивые мужи и жены! О великое, величайшее, непостижимое, круглое мироустроенье! О Небожитель, на небесах сущий, дух эфирный, в эфире обитающий, форму принимающий воды и земли, огня и ветра, света и тьмы, звездой сверкающий, влажно-огненно-холодный Дух! Возношу хвалу тебе. Богу богов, кто мир расчленил, глубины на незримой опоре их твердой основы собрал, небо от земли отделил, и вечными золотыми крылами небо окутал, землю же на опорах вековечных утвердил, кто эфир высоко над землею навесил, самодвижными ветрами воздух развеял, воду всюду окрест заложил, кто бурю вызывает, громом громыхает, молнией сверкает, дождем орошает: Сокрушитель, живых су-

198 Н ipxxJu; tt| (puaei теряетои, кои л (риск; •n\v (p-uoiv vaica, Kai t| (puou; t^v «p-uoiv кратен (Berthelot, Alch. grecs II, I, 3, p. 43/45. )

Парацелъс как духовное явление

ществ Родитель, Бог эонов — велик ты. Господи, Боже, Владыка вселенной! » 199

Как эту молитву мы извлекаем в «Папирусе» из беспорядочной массы всевозможных магических рецептов, так и lumen naturae подымается из мира кобольдов и прочих созданий тьмы, окутанный колдовскими словесами и тайными заклятиями, почти задушенный всей этой сорной травой. Впрочем, природа двусмысленна, и нельзя упрекать ни Парацельса, ни других алхимиков за то, что они, страшась ответственности, выражались осторожно и иносказательно (parabolice). Такой метод действительно больше всего подходит их предмету. То, что происходит между светом и тьмой, то, что соединяет противоположности, — причастно обеим сторонам и как таковое может быть оценено и слева, и справа, только вот ума это нам не добавит, поскольку так мы можем лишь снова вскрыть противоположность. Помогает здесь только символ, представляющий собой, сообразно своей парадоксальной природе, то самое tertium, которое, по приговору логики, поп datur, но которое в действительности есть живая истина. Поэтому мы не должны держать зуб на Парацельса и алхимиков за то, что они говорят загадками: более глубокое проникновение в проблематику душевного становления очень скоро учит нас, насколько предпочтительнее придержать суждение вместо того, чтобы торопиться объявить urbi et orbi, что к чему. Конечно, всем нам по понятным причинам хочется недвусмысленной ясности, да только мы забываем, что душевные материи суть процессы переживания, т. е. некие превращения, которые мы не должны обозначать сколько-нибудь однозначно, если не хотим, чтобы живое движение обратилось в нечто статичное. Скользящая между определенностью и неопределенностью мифологема и мерцающий символ выражают душевные процессы удачнее, совершеннее и притом бесконечно яснее самого что ни на есть ясного понятия, поскольку символ дает нам не только зрительный образ процесса, но также — и это, возможно, настолько же важно — его повторное переживание: сопереживание того полумрака, 199 Preisendanz, Papyri Graecae magicae I, p. 11.

Парацельс как духовное явление

который лишь бережным сочувствием может быть понят, а от грубого натиска ясности попросту рассеивается. Так, символические намеки на свадьбу и экзальтацию в «истинном Мае», когда расцветают небесные цветы и раскрывается тайна внутреннего человека, уже самим выбором и звучанием слов сообщает образ и переживание некоей кульминационной точки, все значение которой могла бы амплифицировать лишь самая высокая поэзия200. Ясному и однозначному понятию не нашлось бы здесь даже самого неприметного места, на котором оно было бы кстати, — и все же здесь высказывается нечто в высшей степени важное, ибо, как справедливо замечает Парацельс, «quando enim... supercoelestis coniunctio sese unit, quis virtutem ei quantumvis eximiam abneget? » (когда связываются узы наднебесного союза, кто станет отрицать его превосходящую все и вся силу? 201).

Ь. Соединение двух природ человека

Парацельс пытается выразить здесь нечто очень существенное; в знак признания этого факта я и решил вставить чуть выше апологию символа — символа, который разделенное связывает воедино. Однако и сам Парацельс чувствовал необходимость в известном разъяснении. Так, во Второй главе Книги V он говорит, что человек обладает двумя жизненными силами, одна из них природна, другая же «воздушна и не имеет в себе ничего телесного». (Мы бы сказали, что у жизни два аспекта: физиологический и душевный. ) Вот почему он завершает свое сочинение обсуждением вещей бестелесных. «Жалки в этом отношении те смертные, кому природа отказала в первом и лучшем из сокровищ, каковое заключает в себе монархия природы, а именно в свете природном! »202 — восклицает Парацельс, не оставляя нам

200 «Скрыть от всех! Подымут травлю! / Только мудрым тайну вверьте: / Все живое я прославлю, / Что стремится в пламень смерти». [Гёте, Западновосточный диван. «Блаженное томление», пер. Н. Н. Вильмонта. )

201 [Vita longa. SudhoffIII, p. 284, и Bodenstein, 1. с., р. 84. ]

202 «Miseros hoc loco mortales, quibus primum, ac optimum thesaurum (quam naturae monarchia in se claudit) nature recusavit, puta, naturae lumen» [обе цитаты в: Sudhoff, 1. с., р. 287, и Bodenstein, 1. с., р. 88].

Парацельс как духовное явление

никаких сомнений в том, сколь много значило для него lumen naturae Он говорит, что хочет теперь выйти за рамки природы и рассмотреть Аниада. Пусть никого не шокирует то, что он собирается поведать о силе и сущности Гваринов, Салдинов, Саламандринов, а также Мелюзины. Кого-то это может обескуражить, но лучше здесь не задерживаться, а дочитать до конца — тогда и станут понятны все детали. «Нимфидида» — царство нимф, область первобытных (райских) водных существ, сегодня мы назвали бы эту область бессознательным. Guarini — «люди, живущие небесными вливаниями». Saldini — огненные духи, как и Саламандрины. Мелюзина — существо, стоящее между водным царством и человеческим миром. Она соответствует моему понятию Анимы. Нимфидида, таким образом, укрывает в себе не только Аниму, но и царство духов203 — и это делает ее совершенным образом бессознательного.

Согласно Парацельсу, наибольшего долголетия достигли те, кто жил «воздушной жизнью» (vitam aeream). Продолжительность их жизни колебалась от 600 до 1000 или 1100 лет, и все потому, что жили они в соответствии с предписанием (praescriptum) «магналий, каковые легко постижимы суть» Человеку надлежит подражать Аяиаду, делая это при помощи «одного воздуха < т. е. психическими средствами; », чья сила столь велика, что смерть не имеет с ним ничего общего». Если же воздуха этого недостаточно, «тогда вырвется наружу то, что сокрыто в капсуле»204. Под «капсулой» Парацельс, очевидно, подразумевает сердце. Душа, или anima iliastri, обитает в огне сердца; она impassibilis (невосприимчива, неспособна к страданию), в отличие от души «кагастрической» (passibilis), которая «плавает» по воде капсулы205. В сердце же локализуется и воображение. «Сердце есть солнце микрокосма»206. Итак, душа, anima iliastri, может вырваться из сердца, когда недостает «воздуха»; иными словами, если не применяются психические средства, наступает безвременная кончина207. «Если же, — продол-

203 Ср мою работу Die psychologischen Grundlagen lies Geisterglaubens

204 [Sudhoff, 1 с, и Bodenstein, 1 с ]

2»5 Liber Awth [Sudhoff XIV, p 501]

VA De pestilitate [Sudhoff XIV, p 414]

207 «Nihil enim aliud more est, nisi dissolutio quaedam, quae ubi accidit, turn

Парацельс как духовное явление

жает Парацельс, — наполнить ее < живущую в сердце душу> до отказа этим < воздухом>, который заново обновляется, и затем перенести в середину, то есть вне того, под чем она прежде скрывалась и скрывается по ею пору < т. е. вне капсулы сердца>, тогда, как вещь покойную, ее вовсе не услышать чем-либо телесным, и откликается она только как Аниад, Адех и Эдохин. Отсюда проистекает рождение того великого Аквастра, что рождается вне природы < т. е. сверхъестественным образом> »208.

demum montur corpus» [Смерть же — не что иное как род разложения, которое происходит тогда, когда тело умирает ] «Ншс согроп deus adiunxit aliud quoddam, puta coeleste, id quod in corpora vitae existit Hoc opus, hie labor est, ne in dissolutione, quae mortaliuin est et huic soli adiuncta, erumpat» [C телом этим сопряг Бог нечто иное, небесное, которое жизнью присутствует в теле Вот труд, вот задача' чтобы не вырвалось это нечто при разложении, каковое есть удел смертных, но осталось сопряженным с этим одним (телом) ] («Andere Redaktion der beiden ersten Kapitel» трактата «Vita longa», Sudhoff III, p 292 )

208 «Sequuntur ergo qui vitam aeream vixerunt, quorum alii a 600 anms ad 1000, et 1100 annum pervenemnt, idquod yuxta praescnptum magnalium, quae facile deprehenduntur, ad hunc modum accipe, compare aniadum idque per solum aere, cuius vis tanta est, ut mhil cum illo commune habeat terminus vitae porro si abest lam dictus acr, erumpit extnnsecus id, quod in capsula delitescit lam si idem ab illo, quod denuo renovatur fuent refertum, ac denuo in medium prolatum, scilicet extra id sub quo pnus delitescebat, imo adhuc delitescit, lam ut res tranquilla prorsus non audiatur a re corporah, et ut solum aniadum, adech, demque et edochinum resonet» (lib V, cp III [Sudhoff, Vita longa, p 287 f]) Дорн [«expositio» к lib V, cp HI, p 168-170] так комментирует это место

а Подражание Аниаду осуществляется «per mflucntiam imaginatioms, aestimationis vel phantasiae» [p 169], которые равнозначны «воздуху» (= духу) Речь здесь, очевидно, идет об активном воображении, практикуемом как в йоге, так и в «духовных упражнениях» Игнатия Лойолы Последний использует для этого понятия consideratio, contemplatio, meditatio, ponderatio и imaginatio: все эти упражнения нацелены на «реализацию» представших в воображении содержаний (Exercitia spiritualia Cp особенно «meditatio de Inferno», p 62 ff) Реализация Аниада имеет примерно ту же цель, что и contemplatio жизни Иисусовой в этих упражнениях, с той лишь разницей, что в первом случае «адсимилируется» [sic'] неведомый Прачеловек, данный в индивидуальном опыте, в последнем же — известная историческая личность «Сына Человеческого» Психологическая противопоставленность точек зрения, надо думать, немалая

b Недостаток воздуха, по словам Дорна, означает, что у нас «перехватывает дыхание» от усилий, затраченных на упомянутую реализацию («per influentiam hausto» [p 169])

с Вырывающееся из сердца есть зло (malum) Именно мо «скрывалось» в сердце и, продолжает Дорн, «im6 sub vehiculo, sub quo adhuc delitescit, compescitur» [обуздывается оно под днищем повозки, под которой по ею пору скрывается] Конъектура относительно зла и его обуздания не поддерживается текстом Парацельса Совсем напротив Дорн упускает из

Парацеллс как духовное явление

Смысл этого трудоемкого разъяснения, очевидно, в следующем. Целебные средства психической природы не только предотвращают ускользание души, но и переносят ее обратно в середину, т. е. в область сердца, только теперь душа уже не заперта в capsula cordis, где она была до сих пор скрыта и как бы пленена, а находится вне своего прежнего обиталища: вероятно, это намек на известное ослабление зависимости от тела, отсюда «спокойствие» души, которая внутри сердца была еще слишком подвержена действию imaginatio, Apeca и формообразующего принципа. Ведь сердце, при всех его добродетелях, в то же время вещь беспокойная, эмоциональная, оно с легкостью бросается в водоворот страстей, вовлекаясь в turbulentia corporis. В нем, наконец, обитает та низшая, привязанная к материальному, кагастрическая душа, которую надлежит отделить от более высокого, более духовного Илиастра. В этой освобожденной и более спокойной сфере душа, неслышимая телом, может стать «отзвуком» высших сущностей: Аниада, Адеха и Эдохина.

Мы видели уже, что Адех равнозначен внутреннему «великому человеку». Он — астральный человек, манифестация макрокосма в микрокосме. Поскольку он назван в одном ряду с Аниадом и Эдохином, то все это, по-видимому, суть параллельные обозначения одного и того же. Для Аниада, как уже упоминалось, такое значение устанавливается твердо. Имя же Edochinus, очевидно, образовано путем метатезы из Enochdianus; Енох — один из тех родственных Прачеловеку протопластов, которые «смерти не вкусили» или, во всяком случае, прожили множество веков. Вероятно, три разных обозначения — не что иное как амплификации одного и того же представления о бессмертном Прачеловеке, к которому средствами алхимической работы надлежит

виду предшествующее depuratio и вытекающий отсюда факт, что «операция» происходит в уже очищенном («прокаленном») теле. Reverbcratio и последующие сублимирующие arcana уже устранили crassiora elementa, nigredo и malum.

d. Конъектура Дорна заставляет его внести в оригинальный текст изменение: он читает «intranquilla» вместо «tranquilla» [p. 169]. Мне кажется, предложенное мной прочтение первоисточника более верно.

е. Адех определяется здесь Дорном как «imaginarius intemusve homo» [1. с. ], a Edochinum — как Enochdianum.

Парацельс как духовное явление

вплотную подвести смертного человека. В результате этого приближения силы и свойства великого человека, неся помощь и исцеление, вливаются в земную природу человека меньшего и смертного. Это воззрение Парацельса проливает яркий свет на психологические мотивы алхимической работы вообще, объясняя, каким образом основной продукт этой работы, «aurum non vulgi» или lapis philosophorum, получил столько разнообразных наименований и дефиниций, как-то: elixir vitae, панацея, тинктура, квинтэссенция, свет, восток, заря, Овен, живой источник, плодовое дерево, животное, Адам, человек, homo altus, форма человеческая, брат, сын, отец, pater mirabilis, царь, гермафродит, deus terrenus, salvator, servator, filius macrocosmi и т. д. 209 В сравнении с «mille nomina» алхимиков Парацельс доводит дело всего до какого-нибудь десятка разных обозначений этой сущности, беспокоившей спекулятивную фантазию на протяжении шестнадцати с лишним столетий.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒