Флуоресцентный раствор. 18 страница

2. Но где же расположены эти внутренние глаза? И если человек наделен высшим внутренним оком, то он, естественно, должен обладать таким же внутренним слухом во всех прочих частях тела. Не логичное ли это следствие из подобной посылки? Разве сами мы не убедились в существовании внутри вселенной другого, еще более величественного мироздания, и разве не говорил св. Павел о «телах земных» и «телах небесных» (I Коринф. 15: 40)? И не доводилось ли многим из нас осознавать присутствие своего второго «я», способного иногда взглянуть со стороны на внешнее тело? Выдающийся английский электрик Варлей однажды сумел это сделать, и теория существования «дублей», хорошо известных в Германии под названием «Doppelgangers», служит дополнительным тому доводом.

Я и сам встречал в жизни несколько человек, способных временами взглянуть на собственное спокойно лежащее тело со стороны и, случалось, не без труда возвращавшихся обратно. С телом их соединяли блестящие жизненные нити, и иногда им удавалось видеть неописуемое сияние сокровенного духовного мира. Доктор Кливленд из Провиденса в своем переводе Делюза приводит рассказ плотника, упавшего на землю со строительных лесов: «Едва я грянулся оземь, — говорит он, — как тут же вскочил на ноги как бы в новом теле и оказался в толпе зевак, глазевших на мое старое тело. Я видел, как они пытались привести его в чувство. После нескольких безуспешных попыток вернуться в тело мне, наконец, удалось вернуться».

Не вселяет ли надежду эта замечательная идея, не залог ли это бессмертной жизни и более прекрасного существования для тех, кто прекрасен душой? Наша внешняя оболочка легко поддается разрушению, истачивается болезнями, а со смертью и вовсе разлагается. Но внутреннее тело, будучи тоньше самого света и любых известных эфиров и лишенное распадающихся элементов, непременно продолжает жить. Материалисты утверждают, что мышление и ментальность абсолютно невозможны без орудия мышления, то есть мозга. Что ж, я не отвергаю их утверждения. Здесь материален по своей природе не только мозг, но и все тело, хотя и весьма утонченной материальностью, однако где-то за ними должен быть сам животворящий дух. Так что наши духовные очи, будучи сокрыты несколько глубже, расположены примерно там же, где глаза внешние, и то же относится к другим органам. Этим объясняется и тот факт, что многие люди с ампутированной рукой или ногой продолжают временами ощущать боль в пальцах ноги или руки, грубый аналог которой давно отсутствует.

3. Профессор физики Берлинского университета и один из виднейших европейских ученых Г. Гельмгольц является отличным примером того, насколько слабым в философии может иногда быть выдающийся ученый. Вот что говорит он в лекции, прочитанной во Франкфурте иГейдельберге: «Мы знаем, что никакое воздействие на любую часть тела, кроме глаз и глазных нервов, не способно произвести ощущения света. Мы можем позволить себе не верить голословным рассказам сомнамбул, служащим единственным доводом в пользу этого утверждения». Еще бы! Ученый профессор может позволить себе не верить ни в существование Рейна, ни в любой другой непреложный факт природы, какой ему угодно; но до той поры, пока эта река существует и катит свои воды к морю, подобное неверие будет неразумно. Попытайся он прогуляться по ее руслу в убеждении, что воды в нем нет, и его жизнь подверглась бы серьезной опасности. Однако именно это он и делает, игнорируя существование тонких жизненных сил, имеющих столь огромное значение для всей науки. Вот что он говорит дальше, убеждая нас в том, что зашел на весьма опасный путь: «Но с другой стороны, вызывать ощущение света в глазах может не только сам свет, но и любой другой вид энергии, способный раздражать зрительный нерв. Проходящие через глаз слабейшие электрические токи порождают световые вспышки. Удар или даже легкое надавливание на глазное яблоко создает ощущение света в темном помещении, а при благоприятных обстоятельствах может оказаться довольно сильным. Во всяком случае, в таких ситуациях нет и речи о малейшей искре настоящего света». Если бы профессор Гельмгольц хорошенько ознакомился с грудами Рейхенбаха, написанными на его родном языке, он бы узнал о сотнях случаев, когда сенситивы видели одический свет под воздействием электричества, трения и т. д. с языками пламени, вспышками и дымом как вполне реальную сущность, столь же реальную, как свет солнца.

Тот факт, что у многих людей можно стимулировать видение этого света и игры цветов путем подведения к глазам электрического тока или надавливания, не должен приводить его к отрицанию всякого светового восприятия на земле в его объективных фазах, в чем мы вскоре убедимся, но должно привести его к пониманию того, что света гораздо больше, чем ему первоначально казалось, ибо аналогичные эффекты порождаются аналогичными причинами. Далее он утверждает, что «совершенное и полнейшее несходство между нашими чувственными восприятиями, то есть зрительными, слуховыми, вкусовыми, обонятельными и осязательными абсолютно не зависит, как мы видим, от характера внешнего объекта, но исключительно от центральных нервных связей, на которые осуществляется то или иное воздействие. Эти элементарные ощущения цвета могут вызываться лишь искусственной подготовкой данного органа, то есть, по сути, они существуют лишь как субъективные ощущения».

Если все эти ощущения «абсолютно не зависят от характера внешнего объекта», тогда роза ничем не отличается по запаху от куска падали, перец и сахар одинаковы на вкус, и нет никакой разницы между синим и красным цветом. Если бы профессор изучал законы тонких сил, он и сам пришел бы к открытию законов химического сродства, например, между красным светом и воспринимающими его в процессе ощущения нервными волокнами, или совершенно иных химических процессов между синим светом и нервными волокнами, и так со всеми прочими цветами. Он бы также с непреложной ясностью понял, что поскольку действие равно противодействию, то объект, воздействующий на нервы сетчатки, столь же важен для ее нервов, как и сами эти нервы важны для объекта; иначе говоря, нервы органов чувств точно так же зависят от характера объекта, как и сам объект зависит от них.

Его теория, делая ощущение всем, а объект — ничем, склоняется к той самой системе идеализма, которая сводит на нет окружающий объективный мир, возводя человеческое сознание в категорию всеобъемлющей сущности. Но мы вскоре сами увидим, как он заблуждался, заявляя, что его взгляды «четко изложены в трудах Локка и Гербарта и полностью согласуются с философией Канта». Давно пришла пора отложить все эти спекулятивные философские системы на дальнюю полку, заменив их системой, основанной на природе, и помочь науке выбраться с философских задворок. Иные соображения по этим вопросам можно найти в главе второй. Я лишь добавлю, что, идя на поводу у этих принципов, я никогда бы не открыл ни законов функционирования атомов, ни законов химического сродства цветов, ни их терапевтических или иных свойств, да и великого множества других вещей. Ведь если бы я верил, что сила или восприятие силы «ни в коей мере не зависит от природы внешних объектов», но всего лишь от чего-то присущего самому разуму, я бы смотрел на вещи лишь с одной стороны, а это наилучший способ не узнать правильно ни одной. Многие наши ученые, в том числе и сам Гельмгольц, гораздо сильнее в практике, чем в теории, так что, несмотря на многие недостатки, мир обязан их открытиям немалым числом великих достижений.

4. Да простится мне одна небольшая история, в которой речь как раз идет о таких ученых-идеалистах.

Некий юноша по имени Альфонсо, будучи очарован сладкоголосым резонером по имени Софист, безмерно возлюбил философию.

«Мальчик мой, — изрек однажды в беседе мнимый мудрец, — на свете нет ничего, кроме бессмертного разума, ничего, кроме сознательного эго во всей вселенной, что обладало бы сколько-нибудь реальным или абсолютным существованием. Взгляни в небесные выси. Отсюда они кажутся куполом из голубого сапфира, но стоит подняться вверх на воздушном шаре, и куда только денется вся эта голубизна. Все это чистая иллюзия. В детстве ты был уверен, что радуга прячется за дальней горой, но отправившись вслед за ней, обнаруживал, что все это обман зрения. *

(Софистика того же пошиба проповедуется доктором Дж. М. Бирдом в лекции перед собранием нью-йоркских врачей: «Что касается чувственных восприятий, то они ежеминутно обманывают нас буквально на каждом шагу. Вообще говоря, зрение является наилучшим из физических чувств, однако в цивилизованных краях доверяют ему одни лишь глупцы. Если кому-нибудь вздумается совершить ошибку, пусть пошире раскроет глаза и поверит всему, что увидит». Вот так рассуждает человек, пытающийся доказать, что нам не следует мыслить индуктивно на основании фактов, доставляемых органами физических чувств. Истина же в том, что ни единого из миллионов раз человек не ошибется, коснувшись рукой или ногой какого-либо предмета, и найдет его именно там, где он есть. У животных зачастую чувственные восприятия еще более обострены, чем у человека, и таким образом зрение почти совершенно по своей точности, если только глаза не близоруки и не больны. )

Видишь ту зеленую диванную подушку? Ее цвет обусловлен исключительно тем, какая разновидность света на нее падает, ибо вот я пропускаю луч света сквозь призму, и на наших глазах одна ее часть становится красной, другая желтой, третья фиолетовой и т. д. Где же теперь твой зеленый? *

(Этот абсурдный, довод был выдвинут рядом известных авторов, но вместо доказательства, что свет есть ничто, он с особой силой доказывает, что свет есть реальная субстанция, способная скрыть под собой тот или иной цвет. )

Друг мой, «обителью цвета всегда были лишь наши глаза». Если цвет есть нечто, то почему же мы не можем его сфотографировать? *

(Несомненно, одна из причин, по которым художникам до сих нор не удается передать фотографическое изображение хроматических цветов, заключается в динамической теории силы, которая, будь она истинна, показала бы всю никчемность попыток сфотографировать ничто. Опираясь на эту теорию, одна нью-йоркская газета объявила, что коль скоро цвет нематериален, то и сфотографировать его невозможно, а стало быть, нечего и пытаться это сделать. Однако в главе пятой мы узнали, что цвет есть субстанция, и уже в наши дня осуществляется его несовершенное фотографирование. )

«Но, — перебил его Альфонсо, — разве не материальны металлы, дерево, жидкости и все прочее?

— «Разогрей посильнее золото, серебро и даже платину, и они испарятся, навеки скрывшись с твоих глаз». — «Но их частицы все равно будут существовать в какой-то форме».

— «Неужели не ясно, что если даже такие твердые элементы могут быть рассеяны в пространстве и стать невидимы, то нетрудно предположить, что достаточно высокая температура может и вовсе их уничтожить? По аналогии так должно быть и со всеми прочими объектами, о которых я только что говорил, и в действительности все они лишь бесплотные тени. А посему так же, как и цвета, твердые тела и жидкости не имеют никакой вещественной основы, и то же самое относится к звукам, запахам, теплу и холоду, и всему, что принадлежит к сфере бытия. Разум, чувства и сознание суть единственные сущности и категории, которые может признавать философ. Разве не сказано у Локка: «то, что вызывает у нас ощущение тепла, в самом объекте есть не что иное, как движение»? Не доказывает ли граф Рамфорд, что такого явления, как калория, не существует, и тепло представляет собой лишь движение? Будем же достаточно разумны, чтобы возвыситься над окружающими нас фантазиями и иллюзиями и сосредоточиться на нерушимой твердыне бытия внутри нас».

На юного ученика обрушилось еще несметное множество аналогичных философских выкладок, и, совершенно зачарованный учением Софиста, он так преисполнился величием звания философа и осознал всю тщету поддержания окружающих его материальных условий, что решился не принимать более ни еды, ни питья. «Все это, — сказал он, — приличествует простым смертным глупцам, несведущим в философии, но коль скоро сами они не более чем бесплотные тени, что толку о них тревожиться». Его девиз гласил: «Будь силен в бессмертных мыслях и управляй всеми внешними обстоятельствами усилием воли». Рассуждая таким образом, он слабел и бледнел день ото дня, но когда встревоженные друзья стали уговаривать его подкрепиться, он изобличил их в близорукости и заявил, что тотчас поправится, как только приведет свой разум в полную гармонию с окружающими движениями и условиями. Тем не менее, он продолжал чахнуть на глазах, и наконец, один его друг, весьма кстати звавшийся Ллевеллином, что в переводе означает молния, решился разрушить околдовавшие его чары. Однажды он условился с Альфонсо наведаться вместе к его ментору Софисту, которого юноша объявил одним из величайших философов, способным в пять минут обратить Ллевеллина в свою веру. «Еще увидим, кто кого положит на лопатки», — промолвил его друг, который и по имени, и по характеру имел немало общего с молнией.

Войдя в дом чудо-наставника, Ллевеллин сказал ему, что наслышавшись от его юного друга похвал удивительной премудрости философа, сам загорелся желанием услышать объяснения сущности того, что у нас принято считать материей. Польщенный Софист пустился в красноречивые рассуждения, камня на камне не оставившие от всего мироздания. Альфонсо не без удовольствия заметил, как сосредоточенно внимает этим речам Ллевеллин, буквально глотая каждое слово, и в душе посмеивался над тем, как без боя сдался его друг. Не успел Софист закончить свои блестящие объяснения, как под его креслом раздался страшный взрыв, заставивший объятого ужасом философа взвиться под потолок, выпучив глаза и вопя, что кто-то пытался подорвать его бомбой. Да и Альфонсо, несмотря на слабость, в сильнейшем испуге бросился к двери, И тут раздался голос Ллевеллина: «Успокойтесь, друзья! Умоляю вас, успокойтесь! Я решительно заявляю, что никакие бомбы не могут причинить мне вреда! Разве вы только что не доказали, что звук есть ничто, тепло — ничто или всего лишь движение, а стало быть и взорвавшаяся здесь штуковина тоже всего лишь ничто? Тогда к чему тревожиться? Верите же вы в собственные теории? » — «Верю, конечно, — молвил Софист, — но это было движение, ужасное движение, дорогой сэр! Неужели вы не понимаете? » — «Разумеется, — ответил человек-молния, — и меня совершенно очаровало ваше изумительное красноречие. Но я, видите ли, нисколько не опасаюсь никаких движений, поскольку и двигаться-то нечему. Вы ведь со всей наглядностью доказали мне, что то, что представляется людям твердыми телами, жидкостями и газами, — на самом деле лунный свет, полное ничто, так что само собой, и адское устройство, кем-то подсунутое вам под кресло, никому не могло повредить, ибо ив нем ничего не было».

Софист, заикаясь от страха, попытался было что-то возразить, но Ллевеллин воскликнул: «Извольте присесть, дорогой сэр, и я представлю вам практическую иллюстрацию того, сколь безгранична моя вера в вашу философию. Не найдется ли у вас золотой монеты, сэр? » — Софист дал ему пятидолларовую монету. — «Не найдется ли у вас еще носового платка? » — Софист вручил ему изящный носовой платок.

Подняв в руках оба предмета, Ллевеллин воскликнул: «Какая прелесть! Я, было, принял их за реальную субстанцию, но теперь вижу, что это не так. Какие мы все, однако, мечтатели, живущие в пустых иллюзиях. Нечего удивляться, что вы с таким сожалением взираете на эту вульгарную толпу людей, цепляющихся за призрачные тени вещей, словно за что-то реальное, Я и сам прежде считал жар огня суровой реальностью; но теперь вижу, что все дело в наших субъективных ощущениях. Если теперь я брошу этот платок в огонь, то вы не ощутите от этого никакого тепла, и, стало быть, это будет всего лишь какое-то движение в платке, которое, разумеется, ни к чему не приведет. Чтобы убедиться в этом, я сейчас так и сделаю», — и с этими словами человек-молния тотчас бросил платок в огонь. Владелец платка с воплем выхватил загоревшийся предмет из огня, который, впрочем, успел выжечь в нем несколько ужасных дыр, и с пылающим от негодования лицом вскричал:

«Да вы с ума сошли, сэр! » — «Ну, — недоуменно ответил Ллевеллин, — тут либо я сошел с ума, либо вы, поскольку где-то здесь существует мощная объективная реальность, иначе, откуда бы взяться этим дырам? Раз уж мне так не повезло, я, пожалуй, больше не буду проводить экспериментов и пойду домой». И с этими словами он поднялся, дав знак Альфонсо следовать за ним.

— Постойте! — окликнул его Софист.

— Извольте вернуть мне пятидолларовую монету.

— Прощу прощения, — ответил человек-молния, — вы четко и последовательно доказали, что золото и прочие твердые вещества, суть всего лишь бесплотный лунный свет, иначе говоря, совершенное ничто. И раз вы уверены в своей правоте, а мой недавний опыт убедил меня, что во всех этих предметах может существовать объективная реальность, я возьму эту монету с собой и посмотрю, что из этого получится». И под крики Софиста «Полиция! Полиция! » он выше на улицу. На зов философа немедля явился полицейский. Читатель, я думаю, уже догадался, что Ллевеллин предусмотрел развитие событий, включая взрыв и появление заранее предупрежденного полицейского.

«Объясните свое, поведение, сэр», — велел полисмен, напустив на себя строгий вид.

«Извольте, вот объяснение. Этот джентльмен — философ, — ответил Ллевеллин с ударением на слове «философ», — который совершенно неопровержимо мне доказал, что золото и все прочие вещества не существуют в действительности как определенные объекты, что все это призрачные, легко рассеивающиеся элементы, то есть практически ничто. Так вот, не будучи вполне в этом убежден, я решил взять этот предмет с собой, чтобы провести над ним ряд экспериментов. А если уж он так уверен, что в нем ничего нет, то нечего ему и сожалеть об утрате».

«Если вы не считаете золото реальным предметом, — обратился полисмен к Софисту, — тогда почему же вы не хотите, чтобы у вас его отняли? »

Промямлив что-то в крайнем возбуждении, Софист заявил, что никому не позволит обкрадывать себя, прикрываясь его же теорией.

К этому времени Альфонсо, до сих пор хранивший молчание, так возмутился, что, не сдержавшись, бросился к Софисту со словами: «Сэр, все ваши красивые слова оказались сущим вздором. На самом, деле оба мы с вами глупцы, но вы глупец бесчестный, ибо не поступаете согласно собственным теориям, а я глупец честный, едва не заморивший себя голодом насмерть в доказательство искренней веры. Теперь же я поспешу подкрепиться, ибо сдается мне, что один хороший бифштекс перевесит добрую сотню ваших аргументов».

И он поспешил было прочь, но Ллевеллин удержал его и попросил немного повременить, желая уберечь друга от переедания. Обратившись же к Софисту, Ллевеллин воскликнул: «Сэр, моя цель достигнута. Теперь шутки в сторону. Я пришел сюда, чтобы показать этому юноше, как несколько простых фактов развеют все ваши теории в прах. Если мои методы показались вам слишком грубыми, я приношу свои извинения. Мое же оправдание в том, что когда люди загоняют себя в узкие рамки нелепого образа мыслей, освободить их можно только с помощью взрывных фактов. У меня не было ни малейшего намерения причинить вам зло, и вот ваше золото, являющееся одной из неизменных сущностей природы, и доллар в придачу за обгоревший носовой платок. И прошу вас более не сбивать людей с толку попытками сокрушить все окружающее нас мироздание, по крайней мере до тех пор, пока не сумеете доказать, что можно уничтожить хоть одну мельчайшую частицу материи».

С последними словами донельзя разгневанный философ-софист поспешил скрыться в доме и захлопнул за собой дверь.

5. Не счел ли мой читатель весь этот рассказ крайностью, ибо на самом деле никто не исповедует подобных философских воззрений? Но ведь это всего лишь логическое продолжение хода мыслей того же Гельмгольца и особенно Канта и других его предшественников. В доказательство того, что мистические школы Германии заходят в своих учениях еще дальше, я приведу небольшую цитату из доктора Дж. Р. Бьюкенена:

«В отличие от космологов, Кант отрицал возможность познания мира либо пребывания вне нашей сущности в силу ограниченности наших возможностей. Он утверждает, что пространство и время суть лишь условия наших собственных чувственных восприятий, и с целью постижения окружающих объектов мы должны воспринимать их вне времени и пространства; а поскольку мы не можем этого сделать, то не можем и познать подлинной сущности вещей и, стало быть, воспринимаем лишь определенные обманчивые образы. Не уступающий Канту в абсурдности Фихте в результате противоречивых рассуждений, которых не стоит здесь приводить во всем их утомительном многословии, пришел к выводу, что человек существует, но ничто более. Мнимая реальность вне человека (вселенная и Бог) суть лишь производные самого человека. Иначе говори, это всего лишь атрибут нашего сознания. Тогда, разумеется, каждый индивид должен считать себя целой вселенной, а всех прочих людей порождениями их же собственного сознания — тем самым логически отрицая субстантивное существование человека и сводя его к одним лишь идеям. Говорят, что в связи с этой теорией некий бостонский трансценденталист однажды изрек, что весьма не по-философски звучит выражение «идет снег» или «идет дождь». Гораздо более философски, было бы сказать «я снежу» или «я дождю». Следующим шагом на пути мизологического абсурда, является отрицание вместе с Кантом существования времени и пространства и утверждение, что они присущи только нашему разуму. В близком соседстве с Кантом находится и отрицание всякого восприятия вместе с Фихте и Шеллингом и утверждение, что не существует ничего, кроме нашего собственного сознания или мышления. И уж последним пределом абсурда будет игнорирование вместе с Гегелем нашего позитивного самосознания и наблюдения с одновременным утверждением бесконечного сознания — неограниченного, неопределенного и смешанного с бытием и бессознательным в нечто третье, которому нет ни описания, ни даже представления» («Британский ежеквартальник», июль 1873 г. )

XIX. Медицинский мир

1. Отсутствие познаний о тонких силах неизменно сказывается во врачебном ремесле. Возымев желание пробудить к действию те или иные участки организма, медики не придумывают ничего лучшего, как порождать в этих участках новые недуги всевозможными припарками, прижиганиями утюгом, пиявками, кровопусканиями, пичканием лекарствами и т. д. Идя же в ногу с современным прогрессом, они быдавно поняли, что борьба с недугом путем вызова встречных раздражений и болезней лишена философского смысла, поскольку пассы и растирания теплой магнетической ладонью способны вызвать мощный, приток крови к желаемому участку тела либо отвлечь ее от того или иного участка и таким образом, не причиняя никакого вреда, взбодрить весь организм.

Им бы также следовало знать, что с помощью солнечного света, усиленного линзами, а также с помощью электричества и воды можно во многих случаях, добиться того же результата без вредных побочных эффектов. Более того, они бы увидели, что варварская практика переливания крови живого человека или животного в вены пациента гораздо менее научна, чем переливание психомагнетизма и витального магнетизма во всю нервную систему, и от нее во всю сосудистую систему, благодаря чему достигается очищение крови природными способами, а жизненные силы укрепляются в самой своей основе.

Если вы станете рассказывать им о высшей науке жизни, о божественных энергетических сущностях, они их либо не увидят, либо ухватятся за них, словно за ланцеты и лекарства, и ничуть не меньшее их число объявит эти методы шарлатанством или фанатизмом. Впрочем, они, надо полагать, так напуганы растущим влиянием этих «шарлатанов» и столь озабочены защитой интересов народа, под каковым надлежит понимать медицинскую братию, что готовы иногда горы свернуть рада принятия законов, запрещающих врачебную практику тем, кто не прошел такого же академического медицинского обучения, как они сами.

А эти шарлатаны лечат тысячи болезней, перед которыми в смятении отступают лекарства и хирургия, и я мог бы написать огромные тома об их невероятных достижениях. Я отнюдь не сторонник невежества и до небес превозносил бы истинную систему медицинского образования, основанную на высших методах природы, однако невежественный целитель, действующий с помощью тонких сил, в большинстве случаев принесет больше добра и меньше вреда, чем так называемый ученый врач, практикующий исключительно с помощью грубых элементов.

Я приведу лишь несколько признаний выдающихся медиков, как наилучшее свидетельство того, что грубые элементы природы не отвечают целям развития столь высокоразвитого существа, как человек, а также осознания своей неспособности овладеть истинными элементами силы или постигнуть научные основы лечения:

«Наши лекарства ненадежны». Д. м. Валентайн Мотт.

«Из всех наук медицина наименее достоверна». Д-р Уиллард Паркер.

«Я ни на грош не верю в нашу медицину». Д-р Бэйли.

«Медицина столь далека от звания науки, что относится лишь к сфере догадок». Д-р Эванс.

«Ртуть искалечила больше людей, чем все войны вместе взятые». Д-р Мак-Клинток.

«Наше незнание физиологической природы недуга столь велико, что лучше вообще ничего не предпринимать». Д-р Мадженди

«Дигиталис свел в могилу тысячи людей». Д-р Хосак.

«Лечение детей припарками почти всегда приводит к смерти». Проф. К. Р. Джилмен, д. м.

«Лекарства не излечивают болезни; болезнь всегда вылечивается посредством vis medicatrix naturae (лечебной силой природы)». Проф. Дж. М. Смит, д. м.

«Опиум ослабляет нервную энергию». Д-р Дэвис.

«Чем старше становится врач, тем с большим скептицизмом он относится к возможностям медицины». Д-р Стивенс.

«Механизм действия лекарств находится за пределами нашего понимания». Проф. Джон Б. Бэк, д. м

«Я без всякого страха утверждаю, что в большинстве случаев, жизнь пациента была бы в большей безопасности без помощи врача, чем с нею». Проф. Рэмидж, д. м., член Королевского научного общества.

«Нечего удивляться плачевной безуспешности нашей практики, если в нашем ремесле пока нет и речи о здравых физиологических основах». Д-р Мадженди.

«Медицинская наука — это варварский жаргон, а результаты воздействия наших лекарств на человеческий организм в высшей степени сомнительны, стем лишь исключением, что они отправили на тот свет больше народу, чем все войны, голод и эпидемии вместе взятые». Д-р Джон Мейсон Гуд.

Этому чувству неуверенности и бессилия, выраженному талантливыми и честными врачами, суждено сохраняться вечно, пока люди не познают двойственной взаимосвязи между материей и энергией, законов строения атомов и эфиров, а через них — принципов химических реакций вприложении не только к грубым элементам окружающей природы, но и к тонким физиологическим и психологическим явлениям, присущим человеку.

Я ничего не имею против медицинской науки, но решительно возражаю против ненаучных подходов и полного духовного произвола, царящего в среде наших рядовых медиков, готовых сажать в тюрьму и штрафовать всех, кто лечит людей иначе, чем они сами, хотя их собственные методы столь же далеки от совершенства.

Те же, кого они готовы заковать в кандалы, могут оказаться Галилеями и Гарвеями нового великого поколения медиков, которому предстоит облагодетельствовать все человечество.

В Массачусетсе образованной общественности удалось успешно провалить попытку принять деспотические законы, которые сокрушили бы свободное право людей самим выбирать своих врачей. Следуя тому же принципу, надо бы принять законы, ограничивающие право выбора священника, школьного учителя и даже лавочника, предписывающие, какие церкви и школы безопаснее всего посещать, иными словами надевающие на людей смирительные рубашки, словно на умалишенных, а к каждой семье приставить стража, который бы милостиво указывал, что есть, что пить и что надевать. Законы Иллинойса и Калифорнии в этой области — настоящий позор для этих штатов, и даже не столь суровые законы Огайо, Нью-Йорка и некоторых других штатов свидетельствуют о том, что у их населения недостаточно остро развита любовь к свободе, чтобы помешать своим законодателям и медикам, составлявшим эти законы, ограничить их права.

При этом я вовсе не осуждаю всех медиков без исключения, ибо среди них очень много по-настоящему великих людей, сумевших возвыситься над рамками рутинного образования, посвятивших себя поиску истины во всех направлениях в следующих божественным урокам природы. Такие врачи непричастны к преследованиям собратьев по ремеслу.

2. Питье крови свежезабитых животных — это омерзительная практика, также порожденная незнанием тонких сил. В Нью-Йорке и, возможно, других городах многие светские леди и джентльмены взяли себе в привычку ежедневно ездить на скотобойни и стаканами пить свежую кровь. Иногда это приносит определенную пользу, но почему — никто не знает. Истина же в том, что в свежеспущенной крови, которую не успели покинуть тонкие магнетические жизненные флюиды, присутствует животворный фактор, придающий организму бодрость и новые силы. Этот жизненно важный элемент придает крови текучесть и активность. С его исчезновением кровь сгущается и застывает.

Глупость этих кровопийц заключается в незнании того, что от одного лишь прикосновения к иному представителю рода человеческого можно получить несравнимо более тонкую и могучую жизненную энергию, причем некоторые из этих энергии по силе непосредственного воздействия могут поспорить с гальванической батареей, а по тонкости и устойчивости далеко ее превосходят.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 14 15 16 171819 Следующая ⇒