ХЛЕБА РОССИИ 7 страница

В руках Вавилова появилась записная книжка.

Пошли от делянки к делянке. Внимательно осматривая образец за образцом, Николай Иванович то и дело задавал вопросы, сам обращал внимание на качество и особенности, которых, как признаются позже специалисты, они раньше не замечали. Надоели им эти отдельные признаки отдельных растений: скучно, однообразно.

Однако иногда вдруг после какого-нибудь замечания лицо Вавилова озарялось белозубой улыбкой – вспоминал интересный эпизод из своей поездки по странам Западной Европы и по Америке. Следовал интересный, живой рассказ, переносивший слушателей на пшеничное поле той страны, откуда взят вот этот сорт. Где только ни побывали за эти часы осмотра, чего только ни услышали: и короткие импровизированные лекции, и планы новых исследований, экспедиций.

Вавилов давно снял пиджак, оставшись в жилете. А все были в одних расстегнутых рубахах, однако, кажется, изнывали от жары куда больше. Николай Иванович лишь иногда вытирал со лба платком пот, выступавший из-под сдвинутой на затылок шляпы. От этих движений галстук съехал несколько набок, но это нисколько не портило его облик, наоборот, появилось что-то озорное, даже возвышенное.

Собственные наблюдения, выводы собеседников он тут же сопоставлял с тем, что сказано об этом в мировой литературе, отчего наблюдения и выводу получали смысловую законченность, становились ясны дальнейшие пути исследований.

Его лицо с высоким открытым лбом мыслителя сияло вдохновением. Умные глаза лучились энергией. Он творил, на глазах у всех создавал нечто новое, раскрывал новые перспективы научного познания растительного мира. Иногда, улыбаясь, упрекал:

- Идолы, вам мешает инерция покоя. Мало проявляете активности и интереса к работе. А ведь в этом только и есть смысл жизни.

- Да побойтесь бога, Николай Иванович, сами же говорили, что таких сравнительных испытаний еще но знала наука...

- Верно, не знала. Но очень уж хочется вперед вырваться, а не позади тащиться. Я вот недавно прикинул свои планы - как раз на сто лет работы. А наша жизнь коротка и нужно спешить, нужно взваливать на себя как можно больше, это - лучший способ как можно больше сделать.

И каждый проникался сознанием, что жизнь действительно коротка, а нужных и интересных дел много. Они мечтали, они верили, что близится время, когда и мы сумеем у себя достигнуть еще более высокого уровня развития сельского хозяйства, чем в Америке. А мечтая и веря, не щадили себя. Наука для них была не работой, а смыслом жизни.

Молодые смотрели на Вавилова зачарованными глазами, ловили каждое его слово. Он говорил: " Нужно верить в свою звезду". И они верили в неё. Он возбуждал в них жажду к знаниям чарующими, привлекающими и формирующими молодые души идеями, рожденными тут же, в разговоре на опытном поле.

Нет, он не сулил им легких побед и открытий. Наоборот, пугал их:

- Если ты встал на путь ученого, то помни, что обрек себя на вечные искания нового, на беспокойную жизнь до гробовой доски. У каждого ученого должен быть мощный ген беспокойства. Он должен быть одержимым. - И добавлял: - На полюс, товарищи, на полюс надо идти!

Они соглашались с ним и иной жизни для себя не мыслили:

они активные участники обновления отечественной земли.

Вавилов пробыл в Каменной степи неделю. В эти дни вся опытная станция начинала жить с четырех часов утра. Это он задал такой распорядок, когда вечером, расставаясь, сказал:

- Солнышко встает рано - начнем в четыре часа утра.

И попросил показать ему окна, в какие стучать, чтобы не всех поднимать в такую рань, а только тех, чья очередь завтра отчитываться.

Эти дни, напряженные и радостные, запомнятся им на всю жизнь. И будут вспоминать, как Говоров взмолился однажды: " Благодетель! Отец родной! Спасите! С четырех часов ходим, маковой росинки во рту не было! " Николай Иванович посмотрел на часы -восемь. Засмеялся - и попросил потерпеть еще полчасика.

Это были счастливые дни: увлеченные идеями учителя единомышленники отчитывались перед ним не только проделанной работой, но и идеями. Отчитались успешно: кого похвалил, кого и пожурил, но без обиды. Даже не пожурил, а посоветовал: вот это но так, а так надо было сделать, и результат опыта был бы другим. И убеждал, собеседник соглашался, признавал свою ошибку: ну конечно, так было бы лучше!..

Через некоторое время проверяющие упрекнут Вавилова в слабости дисциплины - во вперенном ему научном учреждении нет ни одного приказа о взысканиях. Он им решительно ответил: " Я считаю, что приказной режим в науке не пригоден". Они его не поняли: строгость нужна и полезна но только рабочим, но и ученым тем более. Он но только не согласился с ними, но и возразил: " Там, где люди отдают жизнь, отношения надо строить на иной основе". И этим вовсе раздосадовал проверяющих: это ученые-то отдают жизнь?! Да их кормить бы не надо за такую работу - целыми днями расхаживают по своим деляночкам, листочки-лепесточки разглядывают.

Когда повелось это непонимание? Когда оно кончится, да и кончится ли?

На станции наступило затишье. Грустное затишье. Словно выговорились, выдохлись, опустошились, и теперь собирались с силами, с мыслями, но обрести прежнее напряжение не удавалось.

Столетова - Вавилову. 18. 8. 1923 года:

" Дорогой Николай Иванович!

Сообщаю Вам очень неприятную вещь. Через несколько минут после Вашего отъезда пришли за мной сказать, что в лаборатории на полу валяются какие-то обрывки исписанной бумаги. Обрывки оказались моей тетрадью с наблюдениями над горохом. Сурок отвалил камень, которым придавила дверь шкафа, и вытащил тетради, а поденные приходили в лабораторию смотреть часы и очевидно взяли тетради как ненужные бумаги.

Я сразу побежала к Мальцеву за лошадью, чтобы догнать поденщиков, но он лошадь не дал... "

- Ах ты, мать моя, Екатерина Александровна... - Вот всё, что смог внятно сказать разгневанный Мальцев и что поняла Столетова. Все другие слова относились к числу тех, какими ругаются мужики на улице. Заливаясь слезами от горя и обиды, она долго бежала вслед за поденщиками, но так никого и не догнала. Вернулась ни с чем. Тетрадь с наблюдениями пропала.

Вот с такого переполоха началась будничная, после недельного подъема, жизнь. Этот переполох внес какую-то суматошность и во все доследующие дела. Не успели с жатвой управиться, как потребовалось срочно отрывать людей на сколачивание ящиков для отправки экспонатов на. первую Всероссийскую выставку в Москву. Арбузы, тыквы, снопы надо было упаковать так, чтобы не побились, не попортились, не вымолотились в дороге. Уложили, упаковали с горем пополам - в вагон можно грузить. Поехал Мальцев в Таловую, да и вернулся ни с чем. Вагон-то есть, дают, только оплачивать его надо, а выставочные деньги давно потрачены.

Вавилов - Мальцеву:

" Придется распродать часть книг, чтобы как-нибудь уплатить за вагон".

Нет уж, сами выкрутимся. Продали часть хлеба из нового урожая, по карманам поскребли - уплатили за вагон.

Однако как быть с теми материалами, которые только в руках можно везти? Понятно, надо сотрудников командировать. Однако и с этим проблема: присланных из Петрограда денег едва ли хватит и на одного.

- Ах ты, мать моя, - продолжал бурчать Мальцев, будто во всей этой неразберихе виновата была всё та же Столетова.

Однако исподволь все улеглось. Вагон с экспонатами на выставку отправлен. Как сообщил Вавилов, присланным материалом он доволен - значит, всё хорошо, гора с плеч. Но легче не стало. Теперь надо рассортировать, упаковать и отправить в Петроград урожай со всех 12 тысяч опытных делянок: для коллекции и для рассылки семян другим опытным учреждениям - на размножение.

Вавилов настойчиво звал Мальцева на выставку - не поехал:

без присмотра за этим народом сурки все шкафы пооткрывают. Вот отправит грузы, проводит в Петроград всех городских растяп, завершит все осенние работы в поле, управится по хозяйству, тогда и самому можно будет прокатиться.

Мальцев завершал хозяйственные дела. Вавилов в эти же дни... Нет, не берусь я утверждать, что именно в эти дни. Вполне может быть, что озарение пришло к нему раньше, вот здесь, в Каменной степи, когда он, сопровождаемый специалистами, осматривал географические посевы. Осматривал? Нет, осматривают посевы хозяйственники, определяя виды на урожай. Он, биолог, вглядываясь в представителей мира растений Америки, Азии, Европы, видел вовсе не урожай, а что-то иное. Я не способен посмотреть на. мир растений его глазами - не дано мне это. Могу лишь предположить:

так, наверное, научающийся грамоте человек счастлив уже тем, что все буквы в печатном слове осилил, хотя прочитать это слово еще не может. Другой и читает вроде бы не по слогам, и все слова ему понятны, но мысль не дается, ускользает мысль, потому что сам мыслить не умеет. И только с широким кругозором читатель постигает всю сложность изображаемого мира, соглашается с автором и спорит, и в этом споре высекается собственная мысль, озаряющая его, потрясающая других.

Вот они, собранные со всего мира пшеницы, ячмени, льны, овсы. Откуда они начали свое шествие по странам и континентам?

Над этим вопросом задумывались многие ученые и до него. Отвечали по-разному. Ни один ответ Вавилова не удовлетворял.

У меня нет оснований утверждать, что ответ на этот вопрос Вавилов отыскал именно вот тут, на опытных делянках в Каменной степи. Хотя, почему нет? Ведь всем, кто приехал сюда на опыты в 1923 году, он говорил и писал: " Очень важно точно установить изменчивость отдельных видов и затем, по сортовому разнообразию, решать географическую проблему о родине". Почти в каждом письме настаивал: " Посему очень важно присматриваться к формам с географической стороны, учитывать их происхождение".

Приехав в июле в Каменную степь, где было высеяно 12 тысяч образцов пятидесяти с лишним культур, он конечно же и сам пристально присматривался к формам, чтобы выпытать: откуда вы до своему первородству, по своему происхождению?

Нет свидетельств, что Вавилов, осматривая посевы, воскликнул: " Эврика! " Хотя, кажется, мог бы воскликнуть именно там, на опытных делянках в Каменной степи. Правда, мог и сдержаться, чтобы, вернувшись в Петроград, проанализировать свою догадку. Не поэтому ли просит всех срочно прислать ему окончательные результаты опытов.

Засесть за анализ он смог только в конце октября. " Шатался всё лето между Москвою, Петроградом, Киевом, Воронежем. Использовал и Выставку, собравши сорта со всей России. На 3-4 месяца начинается оседлый период", - писал он по возвращении в Петроград.

И тут же, в этом же письме: " Удалось выяснить вопрос о центрах происхождения культурных растений. Для ячменя, например, оказалось два центра: Восточная Азия и Восточная Африка, для льна - Северная Африка и Юго-Западная Азия. Центры культуры, центры происхождения культурных растений оказались не по долинам великих рек, как думали раньше, а, наоборот, в горных районах. Здесь оказались как бы племенные рассадники сортовых богатств".

Так думал раньше не он один. Так думали все ученые мира. Поэтому и " охотники за растениями" искали удачи только по долинам великих рек. Подняться в горы - и мысли не было. И никто из них дока не знает, что подавляющее большинство растительных форм сосредоточено именно там, в горах. И не только дикие формы. Там же когда-то образовался и культурный вид любого возделываемого ныне растения. Там он был введен в культуру, а уже оттуда вместе с человеком постепенно расселялся по Земле.

Итак, " пекло творения" растительных форм (а значит, и человеческих цивилизаций? ) надо искать в горах - там " залежи сортовых руд". На это указывают коллекционные посевы массой схожих признаков.

Не эту ли тайну высматривал Николай Иванович все шесть дней пребывания в Каменной степи?

Вот так спокойное сдержанно сообщал он об открытии, суть которого изложит в труде " Центры происхождения культурных растений".

Вавилов " вычислил" их теоретически. Так когда-то, основываясь на знании растительных зон, начертал Докучаев почвенную карту мира. Дальнейшие исследования подтвердили абсолютную точность предположений и в том и в другом случае.

Итак, недавно Вавилов указал, что искать из недостающего в растительном мире. Теперь он же вызнал но менее важную тайну для человечества - где искать.

Вперед, друзья, на полюс! Ключи к сортовым ресурсам мира - у нас!

Счастливы первые. Они идут по непроторенному пути. И пусть они не успеют сделать много, их имена будет знать все человечество.

Отдел прикладной ботаники набирал силу, обретал всесоюзную известность. Во многих областях и республиках создавались новые опытные станции. И создавались они не всегда по инициативе Вавилова. Да, обязательно нужен опорный пункт на Кубани, нужен и под Харьковом - об этих точках он говорил много раз. Не только говорил, но и сам " занимался поисками земли обетованной" для новых опытных станций.

Однако, судя по письмам, многие опорные пункты создавались по настоянию снизу, по инициативе местных властей, по просьбе опытников. Они писали Вавилову, уговаривали, даже жаловались на него. Так время, выдвинув личность, говорило ему устами народа: " Ты это можешь, тебе это по плечу - делай". И он делал, не потому, что никто другой этого сделать не мог, а потому что время выбрало его, а не кого-то другого.

А может, время и вовсе ни при чем. Может, это сам человек, двигавший дело, вызывал такой интерес к этому почину, к этому делу: ты взялся за гуж, вот и тяни, каким бы ни был тяжелым воз. Но и так говорят только тому человеку, который тянет, хорошо тянет. Все видят его старательность, его умение, ну и очень хотят, чтобы и у них что-нибудь прицепил к своему возу - очень уж хорошо у него получается, и польза от его дела немалая.

Эти желания " снизу" удивительным образом совпали с государственными интересами, и возникла мысль - на базе Отдела создать Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур. Директором института назначили конечно же Николая Ивановича Вавилова. В это время ему не было и 37 лет, однако большой опыт и незаурядные знания уже поставили его в ряд авторитетнейших научных имен. Председателем ученого совета института стал Николай Петрович Горбунов, управляющий делами СНК СССР, успешно сочетавший государственную деятельность с научной. Это сделали потому, наверное, что институт подчинялся теперь не Наркомзему, а правительственному органу - Совету Народных Комиссаров СССР.

Обрадовал ли Вавилова такой поворот событий? Да, конечно. Появилась возможность не только расширить, но и углубить работы, превратить прикладную ботанику в комплексную науку. Но для этого необходимо создать много новых отделов. А новые отделы - это новые люди, много новых людей. Не растворятся ли старые испытанные кадры в этой массе новичков? Удастся ли сохранить в коллективе ту же дружную работу и увлеченность делом, ту же спайку, " которая позволяет вести корабль к цели"? Удастся ли перенести в институт " все хорошее от старых традиций, которыми силен Отдел"? Раздумывая над этими вопросами, Вавилов признавался: " Выйдет из этого что или не выйдет, толком еще не знаю". Да и в " структуре Института много еще дисгармоничного", многое " не по душе, но повернем по-своему". Он верил в успех - пока что ему удавалось все.

" Жизнь коротка - надо спешить". По этой его излюбленной поговорке жил весь коллектив Отдела. Работали, месяцами не получая не только зарплаты, но и пайков - у государства не хватало средств на содержание этих фанатиков-ученых. Годами работали без отпусков, потому что, как вспоминают сослуживцы, это была, пожалуй, единственная просьба, которую Вавилов не любил, - просьба об отпуске.

- Ну что вы, какой там отпуск! - откликался Вавилов. - Поезжайте лучше на любую опытную станцию на месяц, поработайте в поле, вот вам и отпуск, и самый лучший отдых, по себе знаю. - И добавлял: - Ваш покорный слуга никогда не был в отпуске, и не знаю, как бы я мог вдруг остаться без работы хотя бы на день.

Степная станция по-прежнему оставалась основным опытным полом, где высевалось множество мировых сортов всех хлебных культур. Тут были лучшие в мире сорта пшениц, кукурузы, масличного подсолнечника, гречихи. Выращивалась такая коллекция бахчевых, какой нигде в другом месте не было. Здесь уже вывели 24 сорта гороха и 22 сорта фасолей. Так что занимались не только изучением полевых культур и их размножением, но и селекцией. И селекционная работа обретала все большее значение.

Начинался новый этап - этап научной переделки растений. Генетики уже дерзали, пусть пока только в мечтах, создавать не только новые виды, но и новые роды растений.

Новый этап в биологии требовал иной подготовки специалистов, иного руководства опытными станциями. Даже такой поистине выдающийся знаток растений как Мальцев мало что понимал в селекции и вовсе не разбирался в вопросах генетики. Да и хватит держать его в Каменной степи - сейчас он, с его знаниями и организаторским опытом, нужнее в Институте, где многое надо налаживать заново.

Ранней весной 1925 года заведующим Степной опытной станцией становится Леонид Ипатьевич Говоров. Он из плеяды первых отечественных селекционеров. Вавилов и Говоров встретились, как говорится, еще на заре ранней юности. Их познакомил " дедушка русской селекции" Рудзинский в стенах первой в России селекционной станции под Москвой. Здесь они вместе работали - есть фотография тех лет, на которой запечатлены Рудзинский, Вавилов, Говоров и известный селекционер по картофелю Лорх.

На саратовском съезде генетиков в 1920 году они снова встретились - Говоров был делегатом от Московской селекционной станции, где продолжал работать до 1923 года, до перехода в Отдел прикладной ботаники. В том же 1923 году он, специалист по бобовым культурам, приезжал на опыты в Каменную степь. Продолжал их и на, следующее лето. Вавилов был очень доволен, что переманил к себе этого " большого оригинального работника". Именно тут, в Отделе, Говоров и нашел себя - в первую же весну высеял полторы тысячи сортов гороха, о чем Вавилов с восторгом сообщал в письмах.

При нем Степная станция будет все больше специализироваться на изучении мирового разнообразия бобовых, овса и некоторых кормовых культур. Коллекции зерновых постепенно переместятся на вновь открывшуюся Кубанскую опытную станцию, которая быстро превратилась в крупнейший питомник по изучению хлебных культур. Туда же перебрались и многие специалисты, в том число и из Каменной степи. Первым уехал Александр Алексеевич Орлов, он и возглавил Кубанскую опытную станцию.

Перед Степной у неё сразу же выявилось много преимуществ:

находилась у железной дороги, к тому же поблизости от города Армавира. Да и климатические условия намного лучше - в любой год можно наверняка быть с урожаем. Одно название поселка, Отрада Кубанская, рядом с которым и нашлась та " земля обетованная", которую искал Вавилов, рождало желание сняться с моста и ехать, ехать - в Отраду. Ну не случайно же народ дал этому поселению или месту такое доброе, ласкающее душу название.

- Пусть едут, - ворчал Мальцев, - мы и в Каменной степи поживем.

Он, сам о том не ведая, давно уже любил степь, любил эти домики на юру посреди Русской равнины, любил всю эту местность с докучаевскими лесными полосами и прудами - было в них что-то завораживающее.

Предвижу, читатель скажет: не говори высоких слов, автор. Наверняка настрадавшийся, намучившийся в этой степи Мальцев только и мечтал, как бы быстрее вырваться в город. А уж когда передал станцию Говорову, то укатил, должно быть, не оглянувшись.

Примерно так и я думал. Ну, в самом деле, как в таком случае поступил бы любой нынешний специалист? В тот же час он собрал бы весь свой скарб, да и - скорее в Ленинград. К тому же из переписки я уже знал, что в здании института, на втором этаже, Вавилов еще зимой приготовил для Мальцева одну комнату под кабинет, а другую - под квартиру. Прощай, Каменная степь! Семь с лишним лет провел Александр Иванович здесь. Да и каких лет! Лишь иногда, зимой, выбирался ненадолго в Петроград - Вавилов вызывал его, своего помощника, чтобы тот организовал работу отдела рефератов, которым и поручил ему руководить.

Однако, что такое? Мальцев передал станцию Говорову весной 1925 года, а письма от него продолжают идти отсюда, из Каменной степи. Уже и весна прошла, лето началось, а он всё тут, не торопится уезжать.

Наверное, думал я, остался до июля, чтобы прямо отсюда поехать на торжественное заседание в Кремле по случаю официального открытия Всесоюзного института прикладной ботаники. Оно состоялось 20 июля 1925 года. На него приглашался весь цвет сельскохозяйственной науки, и, конечно, ведущие специалисты вновь созданного института, в числе которых был и Мальцев. В качестве делегата от Степной станции получил приглашение и Говоров. Сообщая ему об этом, Вавилов писал: " Необходимо привезти наиболее эффективные экспонаты, в небольшом числе, но эффектный материал. На Вас надеемся. Надписи и всё прочее приготовьте заранее".

Как выполнил поручение Леонид Ипатьевич и была ли представлена Каменная степь на стендах в кремлевском зале Совнаркома РСФСР, где проходило торжественное заседание, установить мне не удалось. Думаю, что " эффектные экспонаты" он все же не успел подготовить - Вавилов написал ему о них всего за шесть дней до заседания. Но что-то, видимо, все же привез. Участники торжественного заседания вспоминали, что стены кремлевского зала были увешаны картами, схемами, диаграммами, стендами с образцами семян и растений.

Заседание открыл Николай Петрович Горбунов. Затевая это торжество, он, видимо, надеялся на. большее - привлечь к участию членов правительства: дело-то государственной важности, в основании которого лежала идея " обновления русской земли". Однако правительство перепоручило все ему, Горбунову.

Все сидели за большим длинным столом. Горбунов, сидевший в торце этого стола, произнес короткую речь и передал слово Вавилову. Тут же, за столом, не выходя к трибуне, Николай Иванович изложил программу обновления советской земли: собирать возделываемые народами мира культуры, испытывать их на опытных станциях, выделять ценные для введения в культуру или для скрещивания и выведения новых сортов.

Программа заседанием была одобрена.

Через несколько дней Вавилов писал Говорову:

" Дорогой Леонид Ипатьевич.

Очень буду просить Вас о выставочном материале, самом эффектном. Хотелось бы, чтобы Воронеж был не хуже Западной Сибири и какой бы то ни было станции. Просмотрите номер " Правды" (Московской) за 28 июля, превосходная статья Сосновского о заседании 20 июля в Кремле под заглавием " Цезиум III и многие другие". Хотелось бы, чтобы в другой раз было не " Цезиум III", а что-либо воронежское в заглавии".

Вавилов явно недоволен каменностепцами - Говоров не сумел показать товар лицом: сибиряки перещеголяли его именно эффектным показом своей работы.

Конечно, Таланов немало сделал на Омской сельскохозяйственной станции, и его " Цезиум" действительно прекрасный сорт пшеницы. Однако и Степной станции было чем похвалиться.

Да, надо дело делать, но надо уметь и итоги сделанному подводить. Сколько раз Вавилов напоминал об этом своим сотрудникам, просил: сделали - напишите, покажите, скажите. Но очень часто именно эти просьбы своего руководителя они не выполняли - и оставались в тени. От этого и дело страдало - о нем никто не знал. Виноват в этом ты сам, надо рекламировать, и стесняться тут нечего - ты делаешь общественное дело, и общество должно знать о нем.

Жаль, конечно, что так получилось, но - прошло, не вернешь. Однако, чтобы восполнить явное упущение и снова не оказаться без хорошего выставочного материала, Вавилов просит Мальцева:

" Надо было бы изготовить хорошие фотографии Степной станции. Нужно было бы побудить степняков подытожить данные посевов, чтобы представить их хотя и в сжатом, но достаточно ярком виде. Покорнейшая просьба попомнить о необходимости материала для музея, выставки".

В этом письме Николай Иванович и за промашку укоряет степняков, в том числе и его, Мальцева, и напоминает: это все равно надо сделать.

Читал я эти строки и снова и снова думал: где они, эти материалы, эти фотографии Степной станции, которую Вавилов считал одной из лучших и к которой он относился с особой заботой? Неужели так и не сделали? Или все исчезли бесследно?..

На эти вопросы я так и не нашел ответа. В поисковых хлопотах не сразу обратил внимание на адрес, до которому было отправлено письмо Мальцеву. А когда глянул, то невольно улыбнулся: опять в Каменную степь. Выходит, и после торжественного заседания в Кремле Александр Иванович не в Ленинград отправился, а вернулся на Степную станцию, где и оставался до поздней осени, не проявляя ни малейшего желания скорее завершить все свои опыты и ехать в город. Не он надоедал Вавилову, а Вавилов все настойчивее звал его в институт, а Мальцев всё откладывал и откладывал свой окончательный отъезд. Отвечал Вавилову: вот закончу опыты, тогда и приеду, а пока занят своим " дивертисментом" - так почему-то барышни прозвали его опытный участок. Даже небывалые дожди в августе и сентябре не испортили ему настроение, шутил: " Во дворе - озера, предприимчивые жители наших " коммун" стали разводить уток".

По-другому реагировал на эти дожди Говоров. " Лужи не сходят с полей, - писал он. - Овраги переполнены водой... За один август - годичные осадки 1921 года. Одним словом - катастрофа.

Что не убрано - сыпется, что убрали - проросло... Овес два раза связывали в снопы и снова развязывали; свозили в стога, а сейчас расставляем их снова для сушки. Пари устали боронить - снова и снова забиваются дождями...

Словом, кошки дерут на сердце".

Должно быть, на его настроение влияли и сборы Мальцева к отъезду. Все, уезжает в конце сентября, так он сам предполагал.

Но потом решил остаться еще на месяц - надо же помочь Говорову, который в хозяйственных делах явно терялся.

Уехал Мальцев только в октябре, через полгода после сдачи дел. Уехал - и Говорову сделалось так тоскливо, что хоть беги. " Помимо погоды, - жаловался он Вавилову, - удручающее настроение создает финансовое положение станции... "

На эти сетования Мальцев, который уже был в Ленинграде, мог лишь рассмеяться. В тот год Степная станция получила такую сумму кредитов, какой еще не получала никогда. " Вы теперь капиталисты", - писал по этому поводу Вавилов Говорову в начале лета 1925 года. А в июле сообщал ему же: " Нужды Степной станции нам очень близки: вчера специально ездил в Москву защищать смету, и... действовали мы неплохо. Отстояли 2000 руб. на пруд, отстояли все суммы на поденных, на. практикантов. Словом, смета урезана лишь процентов на 15-20, не больше... "

Однако, видимо, " капиталист" не соизмерил траты и к ноябрю остался без денег. Мальцев в таких ситуациях, по несколько месяцев не получая денег, как-то выкручивался, перебивался и духом не падал. Говоров сник. " Только и утешаюсь надеждами на ближайшее лучшее, - продолжал он жаловаться. - А сейчас одна гнусность и проклятие. Вечерами сидим без керосина, днями целыми без полена дров - при такой распутице ни за какие деньги не найти возчиков. Кредиторы осаждают ежеминутно... "

Что и говорить, трудно ему было на первых порах: вдали от городов, от больших дорог, на степном юру, да еще без света по вечерам - в лампах ни капли керосина, и печи остыли - нет ни полена, дров. Казалось, и он здесь вот так же остынет и погаснет в нем душа живая.

Однако, судя по письмам, удручающее настроение скоро миновало. То ли финансовое положение поправилось, то ли погода улучшилась, то ли привык. Да, человек ко всему привыкает, к любым условиям - невзгоды страшат только поначалу. А потом, как только чуть-чуть улучшатся эти условия, нальет в лампу керосина и зажжет её, затопит стылую печь - и уже рад, бодр. Все прочие неудобства - мелочь.

Главное, в первые минуты не сорваться, когда кажется, что кругом " одна гнусность и проклятие". Жил же тут Мальцев, почти восемь лет жил, и тоже часто не было ни керосина, ни дров, ни денег...

Прижился и Говоров, да так, что очень скоро Вавилов вынужден был сделать ему " выволочку". Дело в том, что зимой Говоров должен был вести занятия в Ленинградском сельскохозяйственном институте на кафедре селекции, которую курировал Институт прикладной ботаники. Однако Говоров на занятия не приехал, чем и вынудил Вавилова написать ему строгое письмо с требованием сдержать обещание: " Мы и по существу и из долга приличия должны поставить кафедру на должную высоту".

Я еще и еще раз перечитываю это письмо от 8 февраля 1926 года, в котором, после упреков, Вавилов поблагодарил Говорова за хороший отчет по Степной станции.

И все... И словно бы оборвалась нить истории. Больше не нашел я в архивах ни одного письма в Каменную степь. И ни одного оттуда. Будто перестала существовать Степная станция. Однако она не только продолжала действовать, но и расширяла свои границы, увеличивала объемы работ. Каждую весну сюда все так же съезжались ведущие специалисты на опыты. Многие ведущие ученые стремились побывать здесь. Каждое лето, почти всегда в июле, в Каменную степь приезжал Вавилов - об этом есть немало воспоминаний. Побывал здесь и Николаи Петрович Горбунов, управляющий делами Совнаркома СССР. Ему, председателю Совета Всесоюзного института прикладной ботаники, давно хотелось побывать на этом старейшем опорном пункте, своими глазами увидеть коллекцию в " живом виде".

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒