Глава третья 1 страница

За 4 года до Р. Хр. родился в каппадокийском городе Тиане у богатого гражданина Аполлония сын, которого назвали именем отца. Жизнь и деятельность этого Аполлония произвели сильное впечатление на умы современников, и потому самое рождение его было окружено разными чудесными сказаниями. Говорят, что Протей явился беременной матери Аполлония и объявил ей, что она родит его, Протея; далее рассказывали, будто мать Аполлония, повинуясь сновидению, отправилась незадолго до своего разрешения на луг рвать цветы, потом заснула на лугу, проснулась от пения кружившихся над нею лебедей и тотчас после своего пробуждения родила Аполлония. В это самое время молния упала на землю и потом с земли снова поднялась к небу. " Этим знамением, -- говорит Филострат, -- боги хотели обозначить и предсказать величие этого человека, его возвышение над земным и приближение к божеству". Мальчик, родившийся после таких чудесных предзнаменований, был очень красив и рано обнаружил счастливые умственные способности. Когда ему минуло 14 лет, отец повез его в Киликию, в город Таре и отдал на воспитание ритору Эвтидему. Из Тарса Аполлоний переехал вместе со своим учителем, с согласия отца, в город Эги; причину этого переезда Филострат объясняет тем, что Аполлонию не понравились нравы жителей Тарса, любивших роскошь и шумные общественные удовольствия. Видно, что биограф хочет показать нам, как в отроке заключались зародыши будущего аскета; предположив себе такую цель, Филострат не боится натяжек и, комментируя факты, старается показать по возможности цельный характер. Его догадка о причинах переезда Аполлония в Эги, очевидно, носит на себе панегирический характер. Мы возьмем только самый факт переезда, оставляя в стороне причины, которые, во 1-х, не совсем сообразны с возрастом Аполлония, во 2-х, высказаны у Филострата совершенно голословно и бездоказательно. Переехав в Эги, Аполлоний стал слушать представителей разных философских учений: платоников, стоиков, перипатетиков и даже эпикурейцев; здесь стала развиваться в нем мистическая мечтательность, выразившаяся в особенном сочувствии его к пифагореизму. Замечательно, что его поразили самые идеи пифагореизма, а не живая личность учителя.

Учитель пифагоровой философии, Эвксен из Ираклии на Понте, сам не исполнял преподаваемых им нравственных правил и жил как эпикуреец; на молодого, пылкого Аполлония учение Пифагора подействовало очень сильно, тем более что он видел, как мало применяют его к действительной жизни; ему пошел семнадцатый год, он был красавец собою, человек полный энергии и жизненной силы; решимости в нем было много, и он с полным жаром юношеского убеждения положил себе целью жизни воплотить в своей личности идеал пифагорейского мудреца. В отношениях его к Эвксену выразилась кроткая терпимость его личности; он был ему благодарен за передачу тех идей, которые стали руководить его поступками, и при этом нисколько не приходил в негодование от того, что сам Эвксен живет не так, как велит жить проповедуемое им учение; он продолжал любить его как бывшего учителя, выпросил у своего отца загородный домик с садом и подарил его Эвксену; " Живи ты здесь по-своему, -- сказал он ему, -- а я стану жить по обычаю Пифагора".

-- С чего же ты начнешь? -- спросил Эвксен.

-- С того, с чего начинают медики, -- отвечал Аполлоний. -- Очищая желудок, они одних предохраняют от болезни, а других вылечивают.

Гигиенические предписания прежде всего обратили на себя внимание Аполлония, и он решительно отказался от мясной пищи, считая ее " нечистою и омрачающею ум"; плоды и овощи и все, что предлагает человеку сама земля, считалось чистым; вино как напиток, добываемый из прекрасного растения, тоже чистое вещество, но оно противодействует спокойной работе мысли и омрачает светлый эфир души. Откинув все лишнее в пище, Аполлоний изменил и одежду; он стал ходить босыми ногами, отказался от шерстяного платья, приготовляемого из животного материала, и ограничился льняною одеждою; он отрастил волосы на голове и стал жить в храме, чтобы быть в постоянном общении с божеством. Он выбрал для своего жительства храм Эскулапа, и тут, для ознакомления с его характером, любопытно рассмотреть, какое побуждение заставило его поселиться в храме. Можно сделать три предположения: 1) или Аполлоний хотел действовать на народ и с этой целью старался приобрести репутацию любимца богов; 2) или он, как пылкий и верующий юноша, ждал от богов действительных откровений и верил в их святыню; 3) или, наконец, он, как любознательный практический медик, старался воспользоваться медицинскими средствами Эскулапа. Первое предположение всего менее выдерживает критику. Все поведение Аполлония во время его пребывания в Эги скромно, просто и естественно. Он не пророчествует, не рассказывает о своих видениях и только один раз проповедует о нравственном характере молитвы. В тех чертах его жизни, которые приводит Филострат, выражается живой ум Аполлония и редкая наблюдательность, но никак не дар ясновидения. Стало быть, в то время Аполлоний не уяснил себе цели своей деятельности настолько, чтобы для успешного ее достижения употреблять без церемонии обман и фокусничество; стало быть, его пребывание в храме Эскулапа трудно объяснить желанием обратить на себя внимание народной толпы. Вероятно, он искал для своей личности какого-нибудь высшего блага от соприкосновения с божеством или каких-нибудь специальных сведений от постоянных сношений с жрецами. Его красота и молодость, особенности его строгого образа жизни обратили на себя внимание окрестных жителей, и они толпами потянулись в храм Эскулапа; жрецам было необходимо, чтобы, от времени до времени, какое-нибудь чудо освежало уважение массы к их божествам, и потому они немедленно распустили слух, будто Эскулап сообщил им следующее: " Ему, Эскулапу, приятно иметь в Аполлонии свидетеля своих исцелений". Этот слух усилил приток богомольцев до такой степени, что, по уверению Филострата, у киликийцев возникла поговорка: " Куда спешишь? Не к юноше ли? ".

Достоинство, с которым держал себя Аполлоний, его здравый ум и такт в обращении с людьми усиливали то уважение, которое к нему питали приходящие посетители. Это уважение переходило постепенно в суеверное благоговение, потому что толпа в своей любви и в своей ненависти редко умеет останавливаться на половине дороги. Умные советы и медицинские предписания Аполлония стали принимать, без малейшего на то повода с его стороны, за внушения божества, прорицания. Общественное мнение почти насильно выдвинуло его в прорицатели; ему сам народ указал на свое суеверие; он внушил Аполлонию мысль воспользоваться им как средством, для обновления его одряхлевшей нравственности. Самые простые события его вседневной жизни, самые незначительные столкновения его с посетителями храма принимали в глазах верующего народа физиономию чуда и превращались в легенды, которые были записаны сначала Максимом из Эги, а потом Филостратом. Однажды явился в храм Эскулапа ассирийский юноша, страдавший водяною болезнью и между тем продолжавший пьянствовать и вести распутную жизнь. Он усердно просил у Эскулапа исцеления, бог явился ему во сне и сказал: " Если ты поговоришь с Аполлонием, то получишь облегчение". Юноша отправился к Аполлонию и спросил у него:

-- Чем поможет мне твоя мудрость? Эскулап приказал мне обратиться к тебе.

-- Тем, -- отвечал Аполлоний, -- что для тебя теперь очень дорого. Ведь ты нуждаешься в здоровье?

-- Конечно, -- отвечал юноша, -- Эскулап обещает мне здоровье и все не дает его.

-- Не говори так, -- заметил Аполлоний, -- он дает здоровье тем, кто его желает, а ты сам, напротив того, помогаешь своей болезни. Ты живешь в свое удовольствие, наполняешь разными лакомствами промоченный и испорченный свой желудок и льешь таким образом в воду помои.

Юноша послушался совета Аполлония и выздоровел, а Филострат, рассказывая это событие, самым наивным образом видит в разумном медицинском совете голос божества {Vit. Ар. I, 9. }.

В другой раз Аполлоний увидел на алтаре кровь многих дорогих жертвенных животных, которых священнослужители тут же раздирали на части; возле этих приношений стояли два богатые золотые сосуда, украшенные драгоценными камнями. Аполлоний подошел к жрецу: " Что это такое? -- спросил он. -- Должно быть, очень богатый человек приносит богу эти дары? " Жрец отвечал ему, что " принесший эти дары богаче всех жителей Киликии, вместе взятых, что он приехал в Эги накануне и просит бога возвратить ему вытекший глаз, обещая принести еще больше даров, если бог позволит ему проникнуть в святилище".

Аполлоний опустил глаза в землю и спросил: " Как зовут этого человека? " Услышав его имя, он сказал: " По моему мнению, этого человека не следует принимать в святилище, он совершил преступление, и болезнь его происходит от дурной причины; не добившись от бога никакой милости, он приносит великолепные жертвы; это не дары, а отмаливание тяжелого злодеяния". Несмотря на решительный тон речи Аполлония, в нем видны ясно умозаключения, основанные на наблюдении внешней физиономии фактов; видно даже, что Аполлоний сам не думает выдавать своего рассуждения за внушение свыше, но слова его оправдываются на деле; оказывается, что богатый жертвователь имел любовную интригу с своей падчерицей, и что жена его выколола ему глаз иголкою. Жрец Эскулапа объявляет, что бог, явившийся ему во сне, приказал кривому приносителю удалиться со своими дарами, говоря, что он заслуживает лишиться и другого глаза. Из этого рассказа очевидно, что Аполлоний строгостью своих нравственных убеждений имел влияние на поступки жреческого сословия. Понимая его важность для процветания их храма, жрецы дорожили его присутствием: боясь смелого слова обличения со стороны пылкого юноши, они не решались ему противоречить; они не могли не подражать его неподкупной честности, потому что иначе слишком невыгодно оттенили бы себя в глазах народа. Подражая этой честности, жрецы терпели убытки; им пришлось, например, отказаться от даров киликийского богача; чтобы наверстывать эти убытки, нужно было добывать как можно больше выгоды из личности Аполлония, бывшего виновником убытков, т. е. нужно было прокричать о нем, как о прорицателе и любимце богов, чтобы его славою приманивать к храму просителей и жертвователей.

Слова и поступки Аполлония, сказанные и сделанные им в простоте сердечной, могли в устах жрецов принимать самую фантастическую физиономию; народу это было любо, и потому легко могло случиться, что Аполлоний, скромный молодой человек, расположенный к созерцательной жизни, был сделан прорицателем прежде, чем сам он заметил в себе какую-нибудь наклонность мистифицировать народ и господствовать над его воображением. Но когда, незаметно для него самого, поставили его на пьедестал и произвели в полубоги, он, не будучи в состоянии и не желая отказываться от величия, которого он не искал, принимая его, может быть, при мистическом направлении своего ума за выражение воли божества, стал пользоваться им как средством благодетельно подействовать на нравственность массы.

При этом он, согласно с общим убеждением древних мыслителей, не считал за грех обманывать народ для его же пользы. Если строгий и холодный мыслитель Варрон прямо говорит, что народу не только полезно не знать многое существующее, но даже полезно верить во многое несуществующее, то тем более можно извинить пылкого мистика, если он вдается в фокусничество и шарлатанство, думая произвести этими средствами благодетельную нравственную реформу.

Сумму убеждений, выработавшихся в его душе в течение того времени, которое он пробыл в Эги, Аполлоний вложил в краткую речь о силе молитвы и о жертвоприношениях. Эта речь заключает в себе два важные факта умственной жизни Аполлония: во-первых, эмансипацию от грубого суеверия, т. е. от фетишизма, во-вторых, поворот к идеальному мистицизму. Как человек с сильным от природы эстетическим чувством, Аполлоний воображает себе богов существами справедливыми и премудрыми и потому доходит до того положения, что всякая внешняя молитвенная просьба бесполезна и почти греховна, как сомнение в премудрости и справедливости божества. Но, отвергая молитву как просьбу какого-нибудь желаемого блага, он признает необходимость молитвы как изъявления покорности перед волею высших, бессмертных и нравственно совершенных существ. Аполлоний, очевидно, не проводит свою мысль до конца; в процесс его размышления врываются чувство и фантазия, и он безусловно требует от добродетельного человека молитвы и уважения к богам, не доказавши их необходимости и уже подвергнувши сомнению действительность и разумность просительной молитвы. В произнесенной им речи было все, что нужно, чтобы понравиться народу и внушить ему благоговейное уважение к оратору. Его идеи были настолько смелы, что могли показаться новыми, и между тем религиозное чувство настолько умеряло и стесняло работу критической мысли, что слова Аполлония не могли никого озадачить и испугать, как пугал и озадачивал неумолимо последовательный рационализм эпикурейцев.

Между тем семейные обстоятельства вызвали Аполлония из Эги. У него умер отец, и пришлось делить оставленное наследство с старшим братом, человеком пьяным и развратным. Аполлонию было в то время 20 лет, а старшему брату 23 года, и этот возраст освобождал его от опеки. Молодому мыслителю не хотелось оставить брата без нравственной поддержки и, чтобы приобрести над ним влияние, он уступил ему большую часть наследства; боясь оскорбить его самолюбие, он представил ему, что они могут быть полезны друг другу взаимными советами, и убедил его таким образом выслушивать его наставления; кончилось тем, что старший брат оставил свои дурные привычки и сделался порядочным человеком; затем Аполлоний помог из своего имения разным бедным родственникам и, покончив свои дела с внешним миром, обратил все силы души на внутреннее самосовершенствование, как он понимал его, согласно с мечтательным направлением своего ума. Рассказ Филострата об отношениях Аполлония к брату {V. Ар. I, 13. } может возбудить против себя подозрения. Об этом брате ни прежде, ни после не говорится ни слова; мы не знаем даже его имени; видны только развратные привычки, очерченные общими местами, и цифра лет, показывающая, что он старший брат Аполлония; то и другое, может быть, приведено для того, чтобы оттенить с выгодной стороны личность героя, чтобы выставить его благоразумие, его воздержание и великодушную щедрость. Сверх того, нужно же было показать, что аскетические убеждения Аполлония способны принести деятельную пользу и поставить на путь истины погибающего человека.

Раздавши родственникам большую часть своего имения, Аполлоний продолжал совершенствоваться в пифагорейском образе жизни. Аскетизм его далеко оставил за собою те предписания, которые предание относило к Пифагору. Пифагор предписывал соблюдение супружеской верности, Аполлоний обрек себя на безбрачие и отказался от наслаждения любви. Рассказ Филострата об этом решении молодого аскета заслуживает доверия. Чтобы окончательно укрепиться в мудрости, Аполлоний наложил на себя обет молчания и хранил его в продолжение пяти лет. Этот обет не понимался в буквальном смысле слова древнейшими пифагорейцами. Пифагор, по словам Мейнерса {Geschichte der Wissenschaft in Griechenl. und Rom. Bd. 1. S. 452-454. }, принимал в свое общество людей, которых он предварительно подвергал известному испытанию, чтобы убедиться в их умственных способностях, в их нравственной твердости и в их умении хранить тайну. Это испытание называлось временем молчания, и позднейшие пифагорейцы стали принимать это слово буквально; при общем аскетическом направлении их практической философии подвиг долговременного молчания стал считаться блестящею победою духа над телом.

Так понимал его Аполлоний, обрекая себя на это чувствительное лишение. Время своего молчания он провел в Памфилии и в Киликии; когда ему нужно было выразить свое мнение, он обращался к мимике и часто одним движением руки или лицевых мускулов производил на массу народа глубокое и прочное впечатление. В памфильском городе Аспенде он, если верить Филострату, успел укротить опасное волнение. Аспендские богачи скупили весь хлеб, заперли его в свои амбары и хотели продавать его за границу по возвышенной цене. Народ стал терпеть голод и, полагая, что во всем виноват городской наместник, взбунтовался против него, принудил его искать убежища у подножия императорских статуй и окружил его, угрожая ему горящими головнями. В эту минуту неожиданно явился Аполлоний и спросил знаками: в чем дело? Наместник отвечал, что он ни в чем не виноват, что он вместе с народом терпит обиду и что он погибнет вместе с народом, если ему не позволят говорить в свое оправдание. Аполлоний обратился тогда к народу и знаком попросил его успокоиться. Раздраженная толпа утихла и положила головни на жертвенники. Наместник собрался с духом и назвал имена тех богачей, которые захватили в свои руки всю хлебную торговлю. Граждане изъявили желание отнять у них собранный хлеб и пустить его в продажу, но Аполлоний приказал привести этих монополистов на площадь и написал к ним следующее сильное воззвание: " Аполлоний к хлебным торговцам города Аспенда. Земля -- общая мать всех людей; она справедлива. Вы же несправедливо сделали ее вашею исключительною матерью. Если вы не исправитесь, я вам не позволю стоять на земле". Богачи испугались этого воззвания, тем более, что окружающая их толпа придавала своею грозною физиономиею страшный вес последним словам Аполлония. Они отперли свои амбары, наполнили хлебом городские рынки, и в успокоившемся городе снова водворилось довольство.

Появление Аполлония в ту минуту, когда раздраженный народ готовился растерзать наместника, составляет происшествие эффектное и не вполне правдоподобное; что же касается до вмешательства Аполлония в отношения между горожанами, то это вмешательство по духу своему вполне соответствует всей его последующей деятельности. Он здесь является вдохновенным защитником бедной и притесненной черни и поборником общинного права. И то, и другое явление вытекает из исторического порядка вещей; пауперизм на протяжении всей Римской империи бросался в глаза самыми жалкими и возмутительными своими сторонами. Серьезному мечтателю, предположившему произвести нравственную реформу в окружающем его обществе, необходимо было противодействовать этому явлению; увлекаясь непосредственным чувством, не имея ни основательного научного образования, ни способности к абстрактному мышлению, Аполлоний решал вопрос о пауперизме сплеча и прямо бросался в несбыточные и оскорбительные для личности человека утопии коммунизма. В воззвании его к богатым аспендийцам выражена только мысль о том, что земля -- общая мать и кормилица всех людей, но эта мысль, как видно из употребления ее в этом воззвании, не была простою риторическою побрякушкою. В ней выразилось глубокое убеждение оратора, и этому убеждению суждено было развиться и выработаться в позднейшей деятельности Аполлония. Когда кончилось время молчания, Аполлоний решился учить других тем результатам, которые он выработал после пятилетнего постоянного и сосредоточенного мышления.

Главным его предметом была религия и нравственность; его страстной природе были почти недоступны сферы отвлеченного мышления, и диалектическое развитие идеи для идеи постоянно оставалось ему чуждым. Его интересовало все то, и только то, что имело живое отношение к человеку, что непосредственно и тесно было связано с его потребностями и стремлениями, что обусловливало его поступки и отношения к жизни и к обществу. На этом основании он был медик, проповедник, филантроп, коммунист и демократ. Его занимали и физическое здоровье человека, и внутреннее, духовное довольство его, и внешняя безопасность в материальном и общественном отношении. Он решал, таким образом, вопросы, относившиеся, по-видимому, к совершенно различным сферам знания и деятельности, не имевшие между собою непосредственной связи, но соединявшиеся между собою в одном

высшем, многообъемлющем центре -- в личности человека. Ассирийскому юноше он советовал держать диету, жрецам Эскулапа объяснил истинное, по его мнению, значение молитвы, брату своему указывал на воздержанный образ жизни, аспендийским монополистам доказывал необходимость человеколюбия и некоторого стеснения личных интересов во имя благосостояния народной массы. С этим практическим направлением мыслительной деятельности Аполлония гармонировал характер его изложения. Он говорил просто, коротко и сильно, не гнался за кудреватыми украшениями речи, не вдавался в диалектические тонкости и не любил спорить со своими слушателями. Язык его был правильный и чисто аттический, но в нем не было заметно педантических усилий отрешиться от всяких случайных провинциализмов. Форма сама по себе не занимала его и, как художнику, давалась ему в руки сразу, без труда и усилия, облекая собою мысль и как бы срастаясь с нею; он говорил короткими предложениями, которые Филострат называет алмазными, и высказывал свою мысль смело, решительно, без колебаний и без ограничений. Догматический тон его поучений становился смелее и повелительнее по мере того, как возрастала его популярность и жизненная зрелость.

Один софист спросил у Аполлония, почему он не излагает своего учения в форме исследования. " Делал я это, -- отвечал Аполлоний, -- когда мальчиком был. Теперь же дело не исследовать, а учить тому, что я нашел". -- " А как же, -- продолжал его собеседник, -- следует мудрецу говорить о научных вопросах? " -- " Тоном законодателя, -- отвечал Аполлоний. -- А законодатель, -- продолжал он, -- должен обязывать толпу к исполнению того, что он сам сознает истинным".

В этих словах заключается полное и догматическое оправдание умственного деспотизма. Прославленный и возвеличенный окружающими посредственностями, даровитый юноша очевидно впадает в самообожание и начинает верить в самого себя как в полное и непогрешимое воплощение абсолютной истины. От этой самонадеянной веры в собственную личность недалеко до потребности сделать эту веру общим достоянием массы и явиться вдохновенным провозвестником новой религии. Такая цель обыкновенно поглощает все силы человека, он отказывается от материального комфорта, от высших наслаждений семейной жизни, от почестей, даже от влияния на государственные дела; но это внешнее смирение, это самоотречение скрывает в себе самое пылкое самолюбие, самое неограниченное стремление к власти; отказываясь от внешнего блеска и от телесных наслаждений, восторженный мечтатель хочет самовластно господствовать над нравственным сознанием других людей, распоряжаться их совестью и произвольно управлять их умами. Кто настолько поэт, чтобы предпочесть это высшее господство более осязательным и достижимым выгодам и наслаждениям, тот способен голосом собственного вдохновения заглушить в себе естественный голос нравственной совестливости и разборчивости в средствах. Отдаленная обширная цель до такой степени манит к себе мыслящего энтузиаста, что господство над миром его личных убеждений и верований начинает казаться ему единственным средством спасти гибнущее человечество; перед такою целью замолкают мелкие возражения совестливости. Что значит обмануть подложным чудом сотню ограниченных зрителей? Что значит обставить себя блестящими атрибутами шарлатанства? Эти мелочи ведут к таким громадным последствиям, что вдохновенный реформатор не замечает их уклонения от правды, а если и заметит, то только затем, чтобы пожалеть об ограниченности и закоснелости тех людей, для убеждения которых нужно не разумное и живое слово истины, а чудесное, хотя бы случайное или искусственно приготовленное знамение. Отказавшись от своего родового имения, решившись не вступать в брак и не знать женщин, испытавши силу своего характера пятилетним молчанием, Аполлоний созрел для роли религиозного деятеля и сам почувствовал свою зрелость.

Человеку необходимо иметь в жизни живой интерес, а Аполлоний обставил себя так, что кроме влияния над умами других ему не оставалось ни наслаждения, ни разумной деятельности. За это наслаждение и за эту деятельность он взялся с полной энергией и с рассчитанным искусством. Прежде всего он, вскоре после истечения пятилетнего срока молчания, решился отправиться в дальнее путешествие; побудительных причин, заставивших его решиться на это предприятие, можно насчитать очень много. Он ехал в Индию, в страну чудес, в ту землю, из которой, по греческим преданиям, египтяне добыли свою обширную мудрость; туда могла привлекать его природная любознательность, для которой там было так много пищи и в роскошной природе и в своеобразной жизни людей; к поездке в Индию могло побуждать его желание поучиться у индейских, и вообще у восточных, мудрецов таинствам медицины, астрологии, физики и магии. Каждый подобный секрет мог быть полезным вспомогательным средством при утверждении новой религии; наконец, Аполлоний, вероятно, хорошо понимал, что долговременное отсутствие и дальнее путешествие придает в глазах народа особенный вес и особую занимательность личности, решившейся перенести труды и опасности переездов и столкновений с разнородными полудикими племенами и национальностями. Аполлонием руководили, вероятно, все три побуждения вместе; он был поэт своего дела и добросовестно, с искренним жаром чувства искал истинной мудрости; он проповедовал народу то, что действительно считал живою правдою, и потому, желая учить других, он сильно хотел учиться сам и присматривался ко всему, что попадалось ему на глаза, прислушиваясь ко всякому разумному и честному совету. Но, с другой стороны, он справедливо считал себя выше толпы и не пренебрегал теми вспомогательными средствами, которые могли служить посредниками между его учением и пониманием народа; он не прочь был сделать чудо, сказать пророческую двусмысленность и потому, конечно, желал усвоить себе техническую часть своего мистического звания. Страна чудес и мистицизма -- Восток вообще, и Индия в особенности -- были ему необходимы как драгоценные источники неисследованных материалов. Аполлоний предложил семи ученикам своим отправиться в путь вместе с ним, но юноши, вероятно, более своего молодого наставника были привязаны к материальному комфорту домашнего очага; они отказались и старались отговорить учителя от смелого предприятия. Учитель снисходительно выслушал их увещания и разошелся с ними с той же мягкой и кроткой терпимостью, с какой он несколько лет тому назад расстался с сластолюбивым Эвксеном. " Я посоветовался с богами, -- отвечал он, -- и сказал вам, на что я решился. Вас я хотел испытать, достаточно ли вы сильны, чтобы принять участие в том, к чему я чувствую призвание. В вас силы недостает, и потому живите счастливо и философствуйте; я же пойду туда, куда ведут меня мудрость и демон".

Он отправился из великой Антиохии с двумя служителями и поехал на Ниневию; в этом городе к нему присоединился Дамид, человек честный и доверчивый, склонный к обожанию и способный идти на край света с человеком, произведшим сильное впечатление на его восприимчивое чувство или на его игривую фантазию. Аполлоний без труда овладел этой личностью, рожденною быть прозелитом и с наслаждением сознающею свою нравственную и умственную нищету. Дамид беззаветно отдался даровитому энтузиасту и сознательно подчинился его умственному превосходству. Это был первый и самый ревностный сектатор аполлониевой религии.

-- Пойдем вместе, Аполлоний, -- сказал он, -- ты ступай по внушению бога, а я буду следовать за тобою. Ты увидишь, что и я способен принести пользу. Хоть я и немного знаю, однако знаю дорогу в Вавилон и города по этой дороге, по которой я недавно проезжал, и села, в которых есть много добра. Знаю я, наконец, языки варваров, сколько их есть. Одним языком говорят армяне, а другим мидяне и персы, а третьим кадузяне. Я все эти языки знаю.

-- И я, друг мой, -- возразил Аполлоний, -- знаю все языки, хотя ни одному из них не учился.

Дамид выразил свое изумление.

-- Ты не удивляйся, -- продолжал мечтатель, поняв свойство своего собеседника, -- что я знаю все языки людей. Я и то знаю, что умалчивают люди.

Ассириянин Дамид стал молиться на Аполлония, как на бога, и, запоминая каждое его слово, написал сочинение под заглавием " Крохи" (ἐ χ η α τ ν ι δ μ α τ α -- то что выпадает из яслей или сваливается с обеденного стола), в котором с полной благоговейной верой и с возможной точностью передаются поступки и пучения Аполлония. Этот труд Дамида составляет, по словам Филострата, главный и достовернейший источник его биографии. Этому известию Филострата можно охотно поверить, потому что иначе трудно было бы себе представить, каким образом умный, талантливый и образованный писатель 3-го века по Р. Х. сумел набрать такое множество неправдоподобных, грубых и, что всего важнее, неосмысленных чудес. Только заимствование из простодушного и восторженного рассказа современника может до некоторой степени объяснить их появление в серьезном, дельном и умно составленном биографическом очерке Филострата. Дамид действительно без всякого разбора записывал все, что говорил и делал Аполлоний. Дневник их путешествия представляет даже в переделке Филострата так много бесцветных подробностей, так много мелких фактов и длинных рассуждений, что мне придется ограничиться самым коротким извлечением.

С доверчивым слушателем, подобным Дамиду, Аполлоний мог делать, что ему было угодно; он мог приписывать себе всевозможные знания, и Дамид никогда не подвергал сомнению его слова; дошло до того, что Аполлоний уверил своего спутника, будто он, Аполлоний, понимает языки животных. При всем том на Аполлония невозможно смотреть как на обыкновенного шарлатана; сравнивать его с Александром Авонотихитом было бы крайне несправедливо. Аполлоний имел в виду огромную мировую задачу. Ему хотелось обновить религиозные и нравственные убеждения человечества, и для этого было, по его мнению, необходимо поразить воображение современников и увлечь их за собою, как толпу слепо верующих и фанатически преданных прозелитов. Александр был фокусник, старавшийся обделать свои делишки; Аполлоний был мыслящий мечтатель, отказавшийся от всяких личных наслаждений, не искавший своих выгод и творивший по внутреннему вдохновению, как истинный поэт и энтузиаст. Над Дамидом он просто смеялся, и его личность могла навести Аполлония только на одно плодотворное размышление; он мог, всматриваясь в него, убедиться в том, что суеверие есть могучий двигатель, который даже людям слабым и ничтожным придает много энергии и силы переносить опасности и лишения. Конечно, эти мысли могли только укрепить Аполлония в его желании действовать в этом направлении на умы современников. Так и случилось. Мы увидим, что из своего путешествия в Индию Аполлоний, испробовавший свои силы на Дамиде и других приближенных людях, вернется в отечество вполне чудотворцем, не упускающим ни одного случая удивить толпу и возбудить в ней трепетное благоговение или шумный взрыв восторга.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒