Восьмая картина

Петербургский высший круг, собственно, один. Все знают друг друга, ездят друг к другу.

В театре:

LINON. Мы все приехали в Петербург, чтобы смотреть эту прекрасную актрису. Как ее имя?

НОРДСТОН. Нильсон.

LINON. Да, да!

БЕТСИ. Не врите. Вы приехали сюда, чтобы рассмотреть как следует роман Анны Карениной и Вронским. Об этом весь Петербург говорит. И Москва. Только один глупый муж не знает …

ЛИДИ. Анна очень переменилась со своей московской поездки. В ней есть что-то странное.

LINON. Перемена главная та, что она привезла с собою тень Алексея Вронского.

БЕТСИ. Да что же? У Гримма есть басня: человек без тени, человек лишен тени. И это ему наказанье за что-то. Я никогда не могла понять, в чем наказанье. Но женщине должно быть неприятно без тени.

НОРДСТОН. Да, но если говорить про Анну: женщины с тенью обыкновенно дурно кончают.

LINON. Типун вам на язык. Каренина прекрасная женщина. Мужа ее я не люблю, а ее очень люблю.

БЕТСИ. Отчего же вы не любите мужа? Он такой замечательный человек. Муж говорит, что таких, как он, государственных людей мало в Европе.

LINON. И мне то же говорит муж, но я не верю. Если бы мужья наши не говорили, мы бы видели то, что есть, а Алексей Александрович, по-моему, просто глуп. Я шепотом говорю это… Не правда ли, как все ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я все искала и находила, что я сама глупа, не видя его ума. А как только я сказала: – он глуп, но шепотом, – все так ясно стало, не правда ли?

НОРДСТОН. Как вы злы нынче!

LINON. Нисколько. У меня нет другого выхода. Кто-нибудь из нас двух глуп. Ну, а вы знаете, про себя нельзя этого никогда сказать.

БЕТСИ. Никто не доволен своим состоянием, и всякий доволен своим умом

LINON. Вот-вот именно. Но дело в том, что Анну я вам не отдам. Она такая славная, милая. Что же ей делать, если все влюблены в нее и, как тени, ходят за ней?

НОРДСТОН. Да я и не думаю осуждать.

БЕТСИ. Если за нами никто не ходит, как тень, то это не доказывает, что мы имеем право осуждать.

МЯГКАЯ. О чем вы там злословите?

LINON. О Карениных. Графиня делала характеристику Алексея Александровича.

МЯГКАЯ. Жалко, что мы не слыхали.

НОРДСТОН. А вот и он. Искуситель. И что в нем хорошего? Ну, такой вот невысокий, плотно сложенный брюнет, с добродушно-красивым, чрезвычайно спокойным и твердым лицом.

БЕТСИ. В его лице и фигуре, от коротко обстриженных черных волос и свежевыбритого подбородка до широкого с иголочки нового мундира, все просто и вместе изящно. И какие у него удивительные сплошные белые зубы …

Увидав кузину, Вронский, не дождавшись антракта, вошел к ней в ложу.

Ах, можно ли так подкрадываться? Как вы меня испугали.

ВРОНСКИЙ. Эта певица …

БЕТСИ. Нет, не говорите, пожалуйста, со мной про оперу, вы ничего не понимаете в музыке. Что ж вы не приехали обедать? Удивляюсь этому ясновиденью влюбленных. Она не была. Но приезжайте после оперы. А как я вспоминаю ваши насмешки! Куда это все делось! Вы пойманы, мой милый.

ВРОНСКИЙ. Я только того и желаю, чтобы быть пойманным. Если я жалуюсь, то на то только, что слишком мало пойман, если говорить правду. Я начинаю терять надежду.

БЕТСИ. Какую ж вы можете иметь надежду? Еntendons nous …

ВРОНСКИЙ. Никакой. Виноват. Я боюсь, что становлюсь смешон.

LINON. В глазах всех роль несчастного любовника девушки и вообще свободной женщины может быть смешна. Но роль человека, приставшего к замужней женщине и во что бы то ни стало положившего свою жизнь на то, чтобы вовлечь ее в прелюбодеянье …

НОРДСТОН. … эта роль имеет что-то красивое, величественное и никогда не может быть смешна …

БЕТСИ. И потому вы с гордою и веселою, играющею под вашими усами, улыбкой смотрите на меня. Так? Так отчего вы не приехали обедать?

ВРОНСКИЙ. Это надо рассказать вам. Я был занят, и чем? Даю вам это из ста, из тысячи - не угадаете. Я мирил мужа с оскорбителем его жены. Да, право!

БЕТСИ. Что ж, и помирили?

ВРОНСКИЙ. Почти.

БЕТСИ. Надо, чтобы вы мне это рассказали. Приходите в тот антракт.

ВРОНСКИЙ. Нельзя. Я еду во Французский театр. Мне там свиданье, все по этому делу моего миротворства.

БЕТСИ. Блаженны миротворцы, они спасутся. Ну, так садитесь, расскажите, что такое?

ВРОНСКИЙ. Это немножко нескромно, но так мило, что ужасно хочется рассказать. Я не буду называть фамилий.

БЕТСИ. Но я буду угадывать, тем лучше.

ВРОНСКИЙ. Слушайте же: едут два веселые молодые человека…

БЕТСИ. Разумеется, офицеры вашего полка?

ВРОНСКИЙ. Я не говорю офицеры, просто два позавтракавшие молодые человека…

БЕТСИ. Переводите: выпившие.

ВРОНСКИЙ. Может быть. Едут на обед к товарищу, в самом веселом расположении духа. И видят, хорошенькая женщина обгоняет их на извозчике, оглядывается и, им по крайней мере кажется, кивает им и смеется. Они, разумеется, за ней. Скачут во весь дух.

БЕТСИ. Зачем вы мне такие гадости рассказываете? Ну?

ВРОНСКИЙ. Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут тут у двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что в доме никто не живет, кроме его жены, и выгоняет обоих.

БЕТСИ. Почему же вы знаете, что у него бакенбарды, как вы говорите, колбасиками?

ВРОНСКИЙ. Опять я пускаю в ход дипломацию, и опять, как только надо заключить все дело, мой титулярный советник горячится, краснеет, колбасики поднимаются, и опять я разливаюсь в дипломатических тонкостях.

БЕТСИ. Ах, это надо рассказать вам! Он так насмешил меня. Ну, bonne chance. А какова нынче Клер? Чудо! Сколько ни смотри, каждый день новая… Только одни французы могут это … Она необыкновенно хороша как актриса; видно, что она изучила Каульбаха, вы заметили, как она упала…

ВРОНСКИЙ. Ах, пожалуйста, не будем говорить про Нильсон!

МЯГКАЯ. Про нее нельзя ничего сказать нового. Мне нынче три человека сказали эту самую фразу про Каульбаха. И фраза, не знаю чем, так понравилась им.

БЕТСИ. Расскажите нам что-нибудь забавное, но не злое.

ВРОНСКИЙ. Говорят, что это очень трудно, что только злое смешно. Но я попробую. Дайте тему. Все дело в теме. Если тема дана, то вышивать по ней уже легко. Я часто думаю, что знаменитые говоруны прошлого века были бы теперь в затруднении говорить умно. Все умное так надоело…

НОРДСТОН. Давно уж сказано.

LINON. Вы слышали, и Мальтищева, не дочь, а мать, шьет себе костюм diable rose.

БЕТСИ. Не может быть! Нет, это прелестно!

МЯГКАЯ. Я удивляюсь, как с ее умом, не видеть, как она смешна.

БЕТСИ. Они нас звали с мужем обедать, и мне сказывали, что соус на этом обеде стоил тысячу рублей, и очень гадкий соус, что-то зеленое. Надо было бы их позвать, и я бы сделала соус на восемьдесят пять копеек, и все были бы очень довольны. Я не могу делать тысячерублевых соусов!

В ложу вошла Анна.

АННА. Я была у графини Лидии и хотела раньше приехать, но засиделась. У ней был сэр Джон. Очень интересный.

НОРДСТОН. Вронский, а я думаю, что вы будете отличный медиум, в вас есть что-то восторженное.

БЕТСИ. Давайте сейчас, княжна, испытаем столы, пожалуйста. В соседней комнате господин Ландо.

LINON. Но вы верите?

ВРОНСКИЙ. Давайте сейчас попробуем, графиня.

НОРДСТОН. Да. Господа. С нами ясновидящий, Жюль Ландо.

ВРОНСКИЙ. Что такое Ландо?

МЯГКАЯ. Он приехал из Парижа. Всех лечит. Вылечил графиню Беззубову и она его усыновила. Теперь он граф Беззубов.

У стола собрались Бетси, графиня Нордстон, Корсунский, его жена Лиди, Анна, Вронский, мадмуазель Линон.

НОРДСТОН. Начнем.

ЛИДИ. Да, да... Теперь можно тушить?

КОРСУНСКИЙ. Но почему же нужна темнота?

БЕТСИ. Темнота? А потому что темнота есть одно из условий, при которых проявляется медиумическая энергия, так же как известная температура есть условие известных проявлений химической или динамической энергии.

LINON. И не всегда. Многим, и мне, являлись и при свечах, и при солнце.

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Можно тушить?

НОРДСТОН. Да, да. Господа! Теперь прошу вниманья.

БЕТСИ. Я одного боюсь: как бы Вронский не захрюкал поросенком.

ВРОНСКИЙ. Хотите? Я хвачу...

LINON. Господа! Прошу не разговаривать, пожалуйста...

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Свет! Видите, свет?

ВРОНСКИЙ. Свет! Да, да, вижу. Но позвольте...

LINON. Где, где? Ах, не видала! Вот он. Ах!..

ЛИДИ. Вы заметьте, как он вибрирует. Двойная сила. Наш медиум, месье Жюль Ландо – вибрирует!

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Я не вибрирую. Да ничего подобного!

НОРДСТОН. А ведь это он.

БЕТСИ. Кто он?

НОРДСТОН. Грек Николай. Его свет. Не правда ли, мадмуазель Линон?

ЛИДИ. Что такое грек Николай?

НОРДСТОН. Некий грек, монашествовавший при Константине в Царьграде и посещавший нас последнее время.

МЯГКАЯ. Где же он? Где же он? Я не вижу.

LINON. Его нельзя еще видеть. Месье Ландо, вы же медиум? Он будет особенно благосклонен к вам. Спросите его.

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Я?

НОРДСТОН. Я спрошу. Николай! Ты это?

LINON. Он! Он!

МЯГКАЯ. Ай, ай! Я уйду.

ЛИДИ. Почему же предполагается, что это он?

НОРДСТОН. А два удара.

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Утвердительный ответ, иначе было бы молчание...

Молчание. Сдержанный хохот.

НОРДСТОН. Замечайте, господа, вот колпак с лампы.

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Еще что-то. Карандаш! Граф, мсье Вронский, карандаш!

НОРДСТОН. Хорошо, хорошо. Я слежу и за ним, и за греком Николаем. Вы замечаете?

ВРОНСКИЙ. Позвольте, позвольте. Я бы желал посмотреть, не производит ли всего этого сам медиум?

НОРДСТОН. Вы думаете? Так встаньте подле, держите его за руки. Но будьте уверены, он спит.

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Я не сплю.

LINON. Да... а-а!.. Странно, странно. Новое явление, надо записать...

БЕТСИ. Да... Но нельзя же оставлять Николая без ответа, надо начинать...

LINON. Теперь интересно бы произвести контрактуру. Субъект в полном гипнозе. Если вы желаете...

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Вы видите, видите?

ЛИДИ. Да уж позвольте, батюшка, распорядиться, штука-то выходит серьезная.

НОРДСТОН. Оставьте его. Он говорит уже во сне.

МЯГКАЯ. Как я рада теперь, что решилась присутствовать. Страшно, но все-таки я рада, потому что я мужу всегда говорила...

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Прошу помолчать.

МЯГКАЯ. Ай!

НОРДСТОН. Что? Что?

МЯГКАЯ. Он меня за волосы взял.

НОРДСТОН. Не бойтесь, ничего, подайте ему руку. Рука бывает холодная, но я это люблю.

МЯГКАЯ. Ни за что!

ВРОНСКИЙ. Да, странно, странно!

НОРДСТОН. Он здесь и ищет общения. Кто хочет спросить что-нибудь?

ВРОНСКИЙ. Позвольте, я спрошу.

НОРДСТОН. Сделайте одолжение.

ВРОНСКИЙ. Верю я или нет?

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Ответ утвердительный.

ВРОНСКИЙ. Позвольте, я еще спрошу. Есть у меня в кармане десятирублевая бумажка?

НОРДСТОН. Я бы просила присутствующих не делать неопределенных или шутливых вопросов. Ему неприятно.

ВРОНСКИЙ. Нет, позвольте, у меня в руке нитка.

НОРДСТОН. Нитка? Держите ее. Это часто бывает, не только нитка, но и шелковые снурки, самые древние.

ВРОНСКИЙ. Нет, однако откуда же нитка? Позвольте, позвольте!

МЯГКАЯ. Что-то мягкое ударило меня в голову.

ВРОНСКИЙ. Позвольте свет, тут что-нибудь...

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Мы просим вас не нарушать проявления.

МЯГКАЯ. Ради бога, не нарушайте! И я хочу спросить, можно?

ЖЮЛЬ ЛАНДО. Можно, можно. Спрашивайте.

МЯГКАЯ. Я хочу спросить о своем желудке. Можно? Я хочу спросить, что мне принимать, аконит или белладонну?

Молчание, шепот в стороне молодых людей, и вдруг Вронский закричал, как грудной ребенок: «Уа! уа! » Хохот.

Ах, это верно, и этот монах опять родился!

Все смеются, зажигают свечи, переходят в зрительный зал театра. На сцене поет певица.

ВРОНСКИЙ. Я надеюсь, что вы будете?

БЕТСИ. А правда, что Власьева меньшая выходит за Топова?

НОРДСТОН. Да, говорят, что это совсем решено.

БЕТСИ. Я удивляюсь родителям. Говорят, это брак по страсти.

LINON. По страсти? Какие у вас антидилювиальные мысли! Кто нынче говорит про страсти?

ВРОНСКИЙ. Что делать? Эта глупая старая мода все еще не выводится.

АННА. Тем хуже для тех, кто держится этой моды… Я знаю счастливые браки только по рассудку.

ВРОНСКИЙ. Да, но зато как часто счастье браков по рассудку разлетается, как пыль, именно оттого, что появляется та самая страсть, которую не признавали.

АННА. Но браками по рассудку мы называем те, когда уже оба перебесились. Это как скарлатина, чрез это надо пройти.

ВРОНСКИЙ. Тогда надо выучиться искусственно прививать любовь, как оспу.

LINON. Я была в молодости влюблена в дьячка. Не знаю, помогло ли мне это.

НОРДСТОН. Нет, я думаю, без шуток, что для того, чтоб узнать любовь, надо ошибиться и потом поправиться.

АННА. Даже после брака?

ВРОНСКИЙ. Никогда не поздно раскаяться.

БЕТСИ. Вот именно, надо ошибиться и поправиться. Как вы об этом думаете?

АННА. Я думаю, я думаю… если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви. А я получила из Москвы письмо. Мне пишут, что Кити Щербацкая очень больна.

ВРОНСКИЙ. Неужели?

АННА. Вас не интересует это?

ВРОНСКИЙ. Напротив, очень. Что именно вам пишут, если можно узнать?

АННА. Я часто думаю, что мужчины не понимают того, что неблагородно, а всегда говорят об этом. Я давно хотела сказать вам …

ВРОНСКИЙ. Я не совсем понимаю значение ваших слов.

АННА. Да, я хотела сказать вам. Вы дурно поступили, дурно, очень дурно.

ВРОНСКИЙ. Разве я не знаю, что я дурно поступил? Но кто причиной, что я поступил так?

АННА. Зачем вы говорите мне это?

ВРОНСКИЙ. Вы знаете - зачем.

АННА. Это доказывает только то, что у вас нет сердца.

ВРОНСКИЙ. Вы знаете, что оно есть, но вы боитесь этого. То, о чем вы сейчас говорили, была ошибка, а не любовь.

АННА. Вы помните, что я запретила вам произносить это слово, это гадкое слово. Я вам давно это хотела сказать, а нынче я нарочно приехала, зная, что я вас встречу. Я приехала сказать вам, что это должно кончиться. Я никогда ни перед кем не краснела, а вы заставляете меня чувствовать себя виновною в чем-то.

ВРОНСКИЙ. Чего вы хотите от меня?

АННА. Я хочу, чтобы вы поехали в Москву и просили прощенья у Кити.

ВРОНСКИЙ. Вы не хотите этого.

АННА. Если вы любите меня, как вы говорите, то сделайте, чтоб я была спокойна.

ВРОНСКИЙ. Разве вы не знаете, что вы для меня вся жизнь. Но спокойствия я не знаю и не могу вам дать. Всего себя, любовь… да. Я не могу думать о вас и о себе отдельно. Вы и я для меня одно. И я не вижу впереди возможности спокойствия ни для себя, ни для вас. Я вижу возможность отчаяния, несчастия… Или я вижу возможность счастья, какого счастья!.. Разве оно невозможно?

АННА. Так сделайте это для меня, никогда не говорите мне этих слов, и будем добрыми друзьями.

ВРОНСКИЙ. Друзьями мы не будем, вы это сами знаете. А будем ли мы счастливейшими, или несчастнейшими из людей – это в вашей власти. Ведь я прошу одного, прошу права надеяться, мучаться, как теперь. Но если и этого нельзя, велите мне исчезнуть, и я исчезну. Вы не будете видеть меня, если мое присутствие тяжело вам.

АННА. Я не хочу никуда прогонять вас.

ВРОНСКИЙ. Только не изменяйте ничего. Оставьте все как есть. Вот ваш муж.

Алексей Александрович своею спокойною, неуклюжею походкой входил в гостиную.

Оглянув жену и Вронского, он подошел к хозяйке и, усевшись за чашкой чая, стал говорить своим неторопливым, всегда слышным голосом, подтрунивая над кем-то.

КАРЕНИН. Едем домой, Анна.

АННА. Сейчас. Я останусь ужинать.

КАРЕНИН. Ужинать? Прощайте.

ВРОНСКИЙ. Вы ничего не сказали. Положим, я ничего и не требую, но вы знаете, что не дружба мне нужна, мне возможно одно счастье в жизни, это слово, которого вы так не любите… Да, любовь…

АННА. Любовь… Я оттого и не люблю этого слова, что оно для меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы можете понять. До свиданья!

Она подала ему руку и скрылась в карете.

Ее взгляд, прикосновение руки прожгли его.

Он поцеловал свою ладонь в том месте, где она тронула его.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒