Примечание к части 5 страница

– А знаешь, если бы не Кёнсу, меня бы сейчас здесь и не было.

Чанёль мягко усмехается и резко поднимается на ноги, сказав, что нам больше нельзя задерживаться. Точно. Завтра с утра он отвезет меня в академию, а потом отправится в Нью-Йорк, поэтому сейчас мы должны вернуться домой и проверить, все ли мы собрали. Киваю и направляюсь следом за старшим альфой, думая, выдержу я обучение в военной академии или нет, потому что Су как-то сказал, что творческим людям сложнее подчиняться уставу.

В квартире стоит тишина даже тогда, когда мы ужинаем. Незаметно наблюдаю за Чанёлем, стараясь понять, что с ним. Альфа разбит, а в его голове явно роятся тысячи мыслей, которые отражаются и на лице. Откладываю вилку и складываю руки на столе, скрепляя пальцы в замок. Ёль поднимает удивленный взгляд и склоняет голову к плечу, непонятливо и выжидающе смотря на меня.

– Чанёль, если ты думаешь, что Бекхён разлюбит тебя за время вашей разлуки, то ты, уж прости за прямоту, полный идиот.

Он удивленно приподнимает бровь, а следом смеется, подпирая щеку ладонью:

– И с чего же ты это решил?

– Не понял, про что ты конкретно, но расскажу оба варианта, – вспоминаю Кёнсу и делаю деловитое лицо, из-за чего альфа смеется еще заливистее, откидываясь на спинку стула. – Бекхён не разлюбит тебя потому, что не сможет этого сделать, так как ты для него все, а идиот ты потому, что осмеливаешься даже подумать об этом.
– Не перенимай больше манеры Кёнсу, – хихикает Пак, поднимаясь с места и убирая опустевшие тарелки в раковину, – в семье должен быть кто-то чуточку умнее. Пусть в вашей семье это будет омега, он же по-другому не умеет.

С улыбкой киваю и принимаюсь мыть немногочисленную посуду, отправляя нанервничавшегося за сегодня Чанёля отдыхать. Все еще не до конца понимаю, что уже завтра попрощаюсь и с Чанёлем… хотя больше не хочу думать и понимать это. Хватит мне того, что придется с завтрашнего дня привыкать к железной дисциплине. Даю себе максимум месяц, потом сломаюсь. Не привык я к тому, что меня ограничивают, что нужно строго исполнять то, что прикажут, но уехать не могу. Хоть мы не рядом, чувствую, что отсюда до Кёнсу только полчаса езды, то есть он намного ближе, чем от Нью-Йорка. Надеюсь, что он тоже чувствует, что я не так далеко.

Чертово утро, лучше бы оно не наступало. Чувствую всю безнадежность ситуации, когда прощаюсь с Чанёлем перед входом в корпус. Он с напряженной улыбкой говорит, что все документы оформлены и формальности улажены, а мне просто тошно оттого, что меня оставляют здесь. Не знаю, как можно назвать это чувство, но я и жалею о принятом решении, и уверен в его правильности в то же время, поэтому забираю у Чанёля бумажку с его номером и обнимаю, желая удачи.

С первого же дня начинаю ненавидеть это место. Разложил вещи на своей полке так, как удобно тебе, – выговор: не по уставу, встал в строй на секунду позже – унижение, неправильно надел форму – изощренное оскорбление. И вот так они хотят привлечь в армию как можно больше юных альф, которые потом захотят подписать контракт на военную службу? Может и найдутся мазохисты, которые действительно пойдут дальше по этой дороге, но меня, пожалуйста, избавьте от всего этого поскорее.

Заваливаюсь на кровать после этого сумасшествия и утыкаюсь носом в подушку. Я дал себе месяц? Явно погорячился, потому что уже готов бежать отсюда сломя голову. Ноги не болели так даже тогда, когда я практиковал балет в кедах, хотя так делать не только нельзя, но и, как говорил учитель, опасно, а спина просто разваливается на две части. Будто на мне пахали весь день. Точно сдамся раньше месяца.

Чанёль позвонил на следующий же день, чем на пять минут отвлек мое ноющее после вчерашней «легкой подготовки» тело от уборки здания казармы. Он сказал, что очень волнуется перед первым походом на занятия, поэтому решил узнать, как себя чувствую я. Конечно же, я наплел что-то про то, что мне тут очень нравится, и пожелал удачи, попросив не волноваться. Он пообещал позвонить еще и попросил сообщить ему, если что-то будет не так. Вот зачем он такой добрый?

Я уже говорил, что погорячился, когда дал себе месяц? Наверное, за неделю я повторил это раз двести… тысяч. Не могу нормально двигаться, работать, «учиться», даже спать, а про практику уже и забыл. Все тело ноет. Даже не могу представить, как это все терпит пухлый парень, которого видел во время кросса. Да и многие мальчишки здесь без малейшей спортивной подготовки, и их мне особенно жаль.

Я уже подумывал сбежать отсюда, но мысли о Кёнсу заставляли только сжимать кулаки и продолжать терпеть. Но сегодня майор полчаса ругался на меня за то, что я неправильно завязал шнурки ботинок. Хотя я завязал их точно так же, как и все остальные. Лишь бы придраться. При всем моем уважении к старшим и опыту конкретно этого мужчины, подобное отношение к себе терпеть не намерен. К тому же я все равно рано или поздно свалю отсюда с концами, поэтому думаю о том, что могу сбежать.

Идея кажется абсолютно сумасшедшей, но она приходит в критический момент, поэтому принимаю ее на ура, удивляясь сам себе. Весь день веду себя смирно, терплю все оскорбления и унижения, а ближе к вечеру, когда нас отправляют развесить какие-то плакаты, залезаю на стремянку и усердно разглаживаю бумагу, а, слезая, специально цепляюсь ногой за невысокую ступеньку и падаю, удачно для себя разбивая нос. Майор снова хочет наорать на меня, но, увидев кровь, отправляет в медпункт, куда я еле плетусь. Изображаю великомученика перед достаточно добродушной женщиной в возрасте и порываюсь на вечернюю пробежку, но она настаивает, что мне нужно прийти в себя. Конечно же, я на это и рассчитывал.

Лежу на кушетке и тяжело дышу, прикрыв глаза тыльной стороной ладони. Слышу, что майор уже выгнал всех на построение, а врач, оценив мое состояние, решила сама сообщить нашему руководителю, что оставила меня отдыхать в медпункте. Киваю и тихо благодарю женщину, морщась при повороте к двери. Как же просто пронять женщин: тихо хныкнул, нахмурился, болезненно прошипел – и все! Она уходит, охая, а я еще минуту не меняю положение, но когда слышу, что голос майора на улице затих, подскакиваю на месте и выбегаю из кабинета. Как можно быстрее и бесшумнее перемещаюсь по коридору в сторону казармы, откуда забираю свою сумку, и выбегаю из здания тогда, когда майор отправляет всех на пробежку.

Я свободен! Бегу, несмотря на боль в теле и туман в голове (все же, неплохо приложился), а слезы застилают глаза. Даже не знаю, из-за чего, просто эмоции переполняют. Вспоминаю наш побег из полицейского участка и списываю свое состояние на «эмоциональное перенапряжение и все такое». Выхожу на дорогу и принимаюсь ловить попутку, что будет достаточно проблематично, учитывая мою конечную цель. Но надежда умирает последней, поэтому подхожу к остановившейся машине и заглядываю в салон, сразу же говоря, что мне нужно загород. Альфа лет пятидесяти доброжелательно кивает и соглашается подвезти меня.

Усаживаюсь на пассажирское кресло и устремляю взгляд вперед, вспоминая, как мы так же катались с Кёнсу. Напряженно хмурюсь и закрываю глаза. Ведь у меня даже нет плана, как же я вытащу его оттуда? Но я не могу ни вернуться в академию, ни уехать отсюда без Су. Будь что будет, пусть меня поймают и отправят в полицию, а потом назад в Техас, но если я не попробую вытащить моего мужа из лечебницы, всю оставшуюся жизнь буду винить себя за то, что не попробовал это сделать.

– Куда же ты направляешься один и на ночь глядя? – нарушает напряженную тишину водитель, кидая мимолетный взгляд на меня. У этого мужчины крупные черты лица, на голове заметна проплешина, а на носу сидят широкие толстые очки, в общем, весь его образ указывает на то, что он погряз в рутине. Но он достаточно приятный и располагающий, поэтому считаю нужным ответить:

– Мне нужно забрать кое-кого из лечебницы.

– Вот как? – водитель заметно напрягается, а я мысленно усмехаюсь, потому что понимаю, что единственная лечебница за городом – психиатрическая, и он это прекрасно знает. – И кого же, если не секрет?

– Не секрет. Мужа. Он там по ошибке.

Собеседник деликатно кашляет в кулак и замолкает, переводя все внимание на дорогу, а я смотрю в окно на катящееся к горизонту солнце. Если все получится, мы уедем в Нью-Йорк. Думаю, Чанёль будет рад, если мы приедем к нему, но точно удивится, увидев Кёнсу на пороге своей квартиры. Хотя он из тех людей, которые верят в то, что все происходящее случается к лучшему и только.

– Слушай, парень, если ты сам пациент этой клиники, то так и скажи, в этом нет ничего…

– Нет, я действительно еду за своим мужем.

– И давно вы женаты?

– Несколько месяцев.

– Дети есть? – после некоторой паузы с добродушной улыбкой интересуется он, а я усмехаюсь и отрицательно мотаю головой. – Ну, можете забрать моих. Правда, я что-то упустил в их воспитании, но, думаю, вы справитесь.

Тихо смеемся, а беседа как-то продолжается сама собой. Даже не замечаю, что мы уже подъехали к нужному зданию и мужчина паркуется за лечебницей. Благодарю его и спешу выйти из машины, а он спрашивает, сколько примерно времени мне понадобится на вызволение мужа. Удивленно и тихо отвечаю, что постараюсь разобраться со всем как можно быстрее, а новый знакомый говорит, что подождет и даже подвезет нас, куда будет нужно! «Жена с детьми еще не вернулась с отдыха, а с вами я вспомню бурную юность», – поясняет он свои действия шокированному мне и кивком намекает, что скоро выдастся удачный момент проникновения в здание.

Два санитара прощаются на заднем дворе, а я наблюдаю за ними из-за угла. Альфе явно нравится этот омега, потому что он долго наблюдает за тем, как тот садится в машину и машет ему рукой, а после разворачивается и уходит, не прижимая за собой дверь. Мысленно радуюсь тому, что дверь не захлопывается тут же, а медленно доходит до замка, чтобы не тревожить пациентов, из-за чего останавливаю ее за мгновение до закрытия. В коридоре выключается свет и тихо шуршит ведущая в другую часть здания дверца, а я тихо проникаю внутрь, осторожно прикрывая за собой дверь.

Медленно иду мимо палат с номерами и краткой характеристикой пациентов. Ноги подкашиваются, мысли путаются, а фонарик так и грозится выскользнуть из влажных и трясущихся рук. Страшно, что я не смогу найти Кёнсу. Страшно, что меня поймают раньше, чем я смогу хотя бы увидеть его. А еще боюсь, что не смогу сдержаться, когда увижу Су. Я так соскучился за эти два месяца, что волнуюсь еще сильнее.

Наконец останавливаюсь у двери, на которой висит табличка с таким важным для меня именем. Выдыхаю и слегка толкаю дверь, надеясь, что она не заперта. Трясусь всем телом и боюсь открыть глаза, когда понимаю, что стою перед открытым проходом в комнатку. Очень страшно увидеть его таким, как представляю, но понимаю, что раз прошел такой путь ради нас, должен довести все до конца. Потому что я альфа.

Открываю глаза и вижу комнату, полностью мягкую комнату: и пол, и потолок, и стены обиты чем-то похожим на подушки, а в углу стоит кровать, на которой сидит Кёнсу. Он обнимает себя руками и безжизненным взглядом смотрит куда-то в пустоту, абсолютно не реагируя на то, что кто-то стоит на входе.

– Кёнсу-я, – тихо зову я, подходя ближе. Неотрывно смотрю на него, а Су не реагирует. Вообще, даже не поднимает головы. Не знаю, как реагировать мне, теряюсь, но присаживаюсь рядом с ним и осторожно прикасаюсь к его руке. – Это я, Чонин…

– Чонин? – почти шепотом спрашивает омега, все же поднимая на меня свои огромные глаза. Кажется, в них загорается жизнь, когда он понимает, что это действительно я, настоящий, пришел к нему.

– Кёнсу-я, я пришел за тобой.

– Чонин, уходи…

Непонимающе смотрю на поднявшего на меня глаза Су. Что значит уходи? Нет уж, раз я пришел за своим омегой, уйду только вместе с ним! Не понимаю, почему он не хочет покидать это место? Неужели не соскучился, не хочет увидеть мир? В этом году осень какая-то особенно прекрасная, и я давно хотел, чтобы Су увидел ее, а тут могу это осуществить, но омега отталкивает меня. Как это понимать?

– Чонин-а, я болен… ты… ты много обо мне не знаешь… я убил двоих… родителей…

Его речь, как я и предполагал, заторможена, но он явно не потерял рассудок. Сажусь ближе к нему, беру за обе руки и киваю, заглядывая во все те же бездонные глаза.

– Авария, после которой мы познакомились… Я виноват, – Су сглатывает, а в его глазах уже поблескивают слезы. – Как я говорил, у отца было психическое расстройство. Кто-то шутки ради сказал, что мать ведьма. Как раз у него был очередной тихий приступ, когда это произошло. Он ударил мать, обвинил во всех грехах. Потом понял, что натворил, извинялся долго. Сказал, что мы должны уехать из города на какое-то время. Когда мы ехали по трассе, у мамы пошла кровь, она откинулась на заднем сидении, чтобы отдохнуть. А у отца снова случился приступ, и он сказал, что ведьмы рожают только от дьяволов. Значит, я не его сын. И он знает, как изгонять демонов из мальчишек-омег…

Кёнсу замолкает и закусывает губу, безмолвно роняя слезы. На его лице так и не отражаются никакие эмоции, он просто плачет, открыв душу и выпустив гложущие его душу столь долгое время переживания. Он не мог высказаться так давно, а тут для него все чужое, особенно тяжело открыться, а я… я тоже плачу. Потому что мне больно оттого, что больно моему омеге, что он плачет.

– Он начал приставать… хватал меня за коленки и утверждал, что после этого мне же станет лучше. Я пытался его остановить, но он продолжал и продолжал… я испугался, закричал, дернул руль и… машина перевернулась… я… не хотел, чтобы они умирали… я лишь хотел защититься…

Он начинает всхлипывать, а я осторожно обнимаю мужа и поглаживаю по спине, пребывая в полнейшем шоке. Отец – больной извращенец, неспособная вмешаться мать… он же действительно защищался. Пережить такое в тринадцать лет… может, поэтому он был настолько зажатым даже со мной? Терпел столько времени… мой муж дурак. Ведь если бы он рассказал об этом раньше, все могло сложиться совсем по-другому.

– Су-я, ты очень сильный омега, – шепчу я в макушку парня, гладя его по голове и сильнее прижимая к себе, – но ты должен был рассказать обо всем мне, я же твой муж. Тебе было бы легче, вместе мы бы обязательно справились. Со всем справились. Но уже ничего не изменить. А сейчас давай выбираться отсюда? Нас ждут.

– Чонин, я же уб… ммм… болен…

– Давай ты будешь переживать об этом после того, как мы уедем из штата?

– Ничего, если я буду очень уставшим? – вполголоса спрашивает он, поднимая на меня заплаканные глаза. Мягко улыбаюсь, отрицательно мотаю головой, накидывая на плечи Су свою куртку, и осторожно поднимаюсь с кровати, утягивая за собой мужа.
Ожидающий нас мужчина учтиво кивает Кёнсу, который устраивается на заднем сидении и заторможено кланяется в знак приветствия. Устраиваюсь рядом с омегой, который тут же прижимается ко мне, и прошу отвезти нас на вокзал, на что водитель кивает и с улыбкой говорит, что мы «домчим туда за момент! ». Он так добр к нам. Может, потому, что его дети примерно наши ровесники?

Тем не менее, прощаясь на вокзале, я благодарю его за помощь мне в избавлении мужа от страданий, воссоединении нашей семьи, а мужчина в свою очередь благодарит за то, что мы помогли ему вырваться из рутины. Он говорит, что был рад познакомиться с нами и надеется на встречу, если мы вдруг приедем в Балтимор. А я еще раз благодарю его за все от лица обоих и обещаю навестить того, кто так сильно нам помог. Наш водитель улыбается и уезжает, помахав нам рукой.

Сонная девушка в окошке кассы даже не смотрит на меня, когда отдает два билета на поезд до Нью-Йорка. Смотрю на большие часы посреди вокзала и, осторожно взяв за руку Кёнсу, веду его в туалет, потому что немногочисленные в такой час люди косятся на отстраненного и заплаканного парня в домашней одежде. Заботливо обнимаю его и прошу переодеться в мои вещи, чтобы не привлекать лишнего внимания, ведь двое подростков на вокзале ночью и так выглядят подозрительно, а он еще и не пришел в себя.

Переодевшийся и умывшийся Кёнсу выходит из комнаты к обеспокоенному мне как раз тогда, когда немного неразборчивый голос из динамиков сообщает о прибытии нашего поезда. Снова беру Кёнсу за руку и веду за собой, ища нужную платформу. Немного растерянно оглядываюсь, потому что последний раз ездил на электричке очень давно, но сейчас должен вспомнить все, чтобы смог увести своего мужа в безопасное место. Немного напрягаюсь, когда слышу, что поезд отправляется через пять минут, и спешу к первой попавшейся электричке, которая оказывает нужной. С облегчением выдыхаю и веду Су внутрь вагона, чтобы усадить в кресло и дать немного отдохнуть.

– Чонин-а, – тихо зовет омега, переплетая наши пальцы в типичной для него манере. Как же я скучал по этим прикосновениям, по чувству того, что он рядом, по его прекрасному голосу! Просто не передать никакими словами, как я счастлив сейчас! – Куда мы едем, Чонин-а?

– В Нью-Йорк, там сейчас Чанёль. Он будет рад нам.

– Он удивится, когда увидит меня, – Су укладывает голову на мое плечо и прижимается ближе, утыкаясь носом шею. – Мне было плохо без тебя, Чонин-а…

– Я очень-очень скучал по тебе, Кёнсу-я, – вторю я, обнимая его за плечо и притягивая ближе. – Боже, ты похудел? Мне нужно будет заботиться о еде для тебя!

– Ты хочешь, чтобы я стал размером с бегемота? – слегка улыбается он, обвивая руками мою талию. Все еще не могу поверить, что вот он, рядом, мой муж, мой До Кёнсу. Провожу рукой по его голове и зарываюсь пальцами в вороных волосах, мягко целуя его в макушку, наслаждаясь близостью моего омеги.

– Ты будешь нравиться мне любым. А сейчас отдыхай, у нас путь неблизкий.

Су кивает и прикрывает глаза, щекоча мою шею своим размеренным дыханием. Немного съеживаюсь, но все равно улыбаюсь, переводя взгляд на окно. Смотрю в отражение на своего мужа, который уже начинает засыпать, приоткрыв губы. Он очень бледный и уставший, измученный всеми этими переживаниями, но сейчас мой омега умиротворенный. Мило жмурит носик и надувает губки, чуть ли не залезая на меня, но терплю все стойко, потому что я счастлив. Снова. И снова же благодаря ему.

За окном мелькают станции, сменяясь темнотой после выезда из очередного населенного пункта. Раньше бы я точно сказал, что мы едем уже целую вечность, но сейчас не тот случай – сейчас мне кажется, что мы доехали непозволительно быстро. И это несмотря на то, что путь из Балтимора в Нью-Йорк занимает в лучшем случае три часа. Просто я всю дорогу как дурак смотрел на Су и ни о чем не думал. Продолжал наслаждаться им, вдыхать аромат и рассматривать то лицо, которое часто видел во снах. Никогда и ни по кому я так не скучал.

Не хочу будить этого воробья, но успокаиваю себя тем, что его спина будет болеть, если он продолжит так спать, поэтому осторожно тормошу своего мужа за плечо, говоря, что нам пора выходить. Су возится и недовольно бубнит, но раскрывает заспанные глаза и поднимается с места, беря за руку и идя вслед за мной к выходу. Он продолжает непривычно молчать и немного неестественно склонять вниз голову и сутулиться, но уже выглядит немного свежее, что очень радует меня.

Заходим вместе с ним в телефонную будку, и я набираю номер Чанёля, надеясь, что он хотя бы возьмет трубку. Долго слушаю монотонные гудки и уже начинаю волноваться, крепче сжимая ладошку подбадривающего меня своим присутствием рядом омеги, когда на том конце слышится многозначительное шуршание.

– Кого там среди ночи… Алло?

– Чанёль, прости, что бужу так поздно. Это Чонин.

– Что-то случилось? – тут же просыпается Чан, взволнованно дыша в трубку. Представляю его лицо и тихо усмехаюсь, решив больше не волновать его:

– Нет, просто… ты можешь забрать нас?..

– Конечно! Жди утром…

– Нет, нас нужно забрать сейчас с нью-йоркского вокзала. Меня и Кёнсу.

– Кёнсу? Нью-йоркского вокзала? – непонимающе переспрашивает альфа и, уловив мой положительный ответ, продолжает: – Двадцать минут, и я у вас.

Кажется, я только вешаю трубку, а вполне себе бодрый и улыбчивый Чанёль уже выскакивает из машины и обнимает нас обоих одним махом. Улыбаюсь и похлопываю его по спине, альфа я или где? Очень рад видеть его снова, на самом деле рад. Поэтому даже непривычно для себя радуюсь, когда Пак растрепывает мои волосы и что-то говорит про то, что я ненормальный, раз сбежал вот так спонтанно, но ему это нравится. Мы тут все ненормальные, так что… это нормально в нашей компании?

Чанёль не устраивает нас в школы сразу же, позволяет мне заботиться о Кёнсу и снова возвращать его к жизни, но сразу же сообщает в академию, чтобы меня там не искали, потому что я с ним. А на вторую неделю пребывания в Нью-Йорке узнаю, что родители ищут меня – об этом говорит Чанёль, когда за завтраком читает газету. Считаю нужным написать им, и во время написания этого письма в моем муже снова просыпается тот Кёнсу, которого я знал до клиники. Он фыркает на каждую мою ошибку и говорит, как лучше формулировать мысли, а я только улыбаюсь и выполняю все, что мне предлагает он. Я рад снова видеть его таким.

С каждым днем мой муж становится все живее и живее. Он снова начинает улыбаться и смеяться над шутками своего дяди, постоянно следит за тем, как я тренируюсь, и недовольно фыркает, обвиняя меня в том, что я плохо занимался без него. Снисходительно улыбаюсь на все его недовольства и продолжаю усиленно тренироваться, чтобы поступить в здешнюю академию искусств, потому что Су сказал, что побьет меня, если я не поступлю. А его угроз я действительно опасаюсь. Потому что он один раз столкнул меня с дивана, когда мы немного поспорили, и я отбил себе руку. А он даже не извинился! Нет, ходил потом с виноватым видом, но не извинился. Хотя мне и не надо ничего больше, только бы он был рядом.

Чанёль явно рад, что мы снова с ним, потому что каждый день как можно тише заходит домой и что-то выдумывает. То притащит белку, которую мы потом вместе кормим и выпускаем на склонившуюся над балконом ветку. То забегает в комнату, хватает Кёнсу на руки и начинает кружиться с ним, что-то напевая себе под нос. То подкрадывается ко мне и закидывает на плечо, говоря Су, что теперь его очередь спасать мужа. Мой омега с улыбкой бросается на дядю и принимается его шутливо колотить по рукам, задорно смеясь, а я чуть не плачу из-за того, что думал, будто больше никогда не увижу его таким: живым и счастливым.

Сегодня Чанёль снова тихо пробирается на кухню, где я наблюдаю за готовящим что-то очень-очень вкусное омегой, и с громким хлопком оставляет на столе какие-то папки. Кёнсу вздрагивает и оборачивается к серьезному дяде, а я вскидываю голову и удивленно смотрю на альфу, который по очереди оглядывает нас и хитро улыбается.

– Угадайте, у кого завтра прослушивание в новую академию?

Мы еще удивленней смотрим на Пака, а он только указывает пальцем на меня и хлопает в ладоши, а Кёнсу роняет ложку и кидается обнимать дядю, благодаря за то, что он подсуетился ради меня и все устроил. А я выпрямляюсь по струнке и не знаю, как должен реагировать, пока отлипший от дяди Су не отвешивает мне подзатыльник.

– С… спасибо большое! Это… как это возможно?

– Я работаю с очень влиятельными людьми, – подмигивает он, выключая уже закипевшую стряпню моего мужа, – и теперь уже на официальных основаниях. Кстати, Су, ты можешь выбрать любой факультет в той же академии. Прости, я пытался…

– Ты теперь работаешь в Нью-Йорке?! – восклицает Су, снова кидаясь обнимать широко улыбающегося альфу. – Круто! Ты этого достоин больше, чем кто-либо! И спасибо большое! Будет супер, если мы с Чонином будем учиться в одной академии!

– Я рад, – улыбается Чанёль, подходя ко мне с повисшим на нем обезьянкой Су, и растрепывает волосы. – Ну что, завтра вас ждут в академии, – он неожиданно раскрывает глаза и отпускает Су, доставая из внутреннего кармана пальто какое-то письмо. – Кстати, скоро к нам возвращается Бекки!

Эпилог.

«Смотря на то, что происходило в моей жизни во время подросткового развития, я понимаю, что мог бы очень много сказать о тех людях, с которыми познакомился тогда. И Минсок был так добр к нам потому, что в его жизни тоже были неурядицы, и его муж, Чондэ, переживал не самый лучший период, и Чанёль с Бекхёном приняли нас так радушно потому, что волновались за свою семейную жизнь и надеялись отвлечься от своих переживаний за заботой о нас. Ведь Бек очень видный омега, да еще и подался в модельный бизнес, что, конечно же, не особо понравится ни одному альфе в здравом уме, который является его мужем. Но даже сейчас я хочу верить в то, что их помощь нам осталась огромным положительным отпечатком там, что буддисты называют кармой. Ведь до сих пор думаю, что мы доставили всем этим прекрасным людям столько проблем.

Я благодарен Чанёлю за то, что вышел на большую сцену Бродвея в семнадцать. Благодарен Минсоку за то, что поступил в академию искусств именно благодаря чечетке. Благодарен Бекхёну, который бросил все свои дела ради того, чтобы посетить мое первое выступление. Как бы странно это не звучало, но я благодарен родителям, ведь если бы не они, я бы не решился так кардинально изменить свою жизнь. И, конечно же, больше всего благодарен Кёнсу, тому омеге, который сделал из меня того, кем я являюсь сейчас.

Ни в коем случае не призываю никого считать поступок двенадцатилетнего подростка правильным и воспринимать как призыв к чему-либо, просто хочу, чтобы многие узнали о том, что свою жизнь можно изменить независимо от того, сколько вам лет, насколько вы образованы или успешны. Главное – желать достижения поставленной цели всей душой, иметь четкий план ее достижения и уметь отличать настоящий, серьезный план от обычного воздушного замка».

Молодой мужчина захлопывает небольшую книжку, откладывает ее на стол и откидывается на мягкую спинку крутящегося кресла, прикрывая глаза и потирая переносицу двумя пальцами. Он опускает голову вниз, упираясь лбом в раскрытые ладони, из-за чего его иссиня-черные волосы растрепываются и тонкими блестящими локонами спадают на лицо и ухоженные руки с тонкими пальцами.

Он думает о том, что так много не сказал в своей книге, упустил столько подробностей, но зато смог достучаться до сердец людей, которые прочли его «писанину». Он хотел бы сказать о том, что существует настоящая любовь, способная пережить все преграды и вылечить души, что найти свою судьбу можно в любом возрасте, что неважно, каким является человек – если он твой, то ты поймешь это обязательно. Не факт, что он понравится тебе сразу, но все равно, рано или поздно, ты перестанешь воспринимать свою жизнь без него. Многие говорят, что эти мысли тонкой нитью и так идут через все произведение, но ему кажется, что этого недостаточно. Совсем недостаточно.

– Мистер Ким, Вам пришел Ваш любимый чай с Вашим же любимым печеньем, – мужчина вскидывает голову на приятный голос со стороны двери и мягко, даже как-то по-детски улыбается, протягивая руки к источнику звука.

– Мистер Ким не просил чай, но очень рад, что ему его принес мистер До.

Омега улыбается и проходит в кабинет, ставя на стол мужа поднос с легким перекусом и отодвигает книжку, задерживая внимание на названии и поворачиваясь лицом к уже жующему печенье альфе. Он усаживается на колени мужчины, обнимая его за шею, и кладет широкую ладонь Кима на свой живот. Потому что так теплее.

Чонин как-то пропустил момент, когда его муж, симпатичный глазастенький тринадцатилетний омежка, успел стать настолько красивым и грациозным парнем, что на него заглядываются все, а кто хоть раз видел его улыбку – особенно. Он до потери пульса до сих пор любит обнимать своего мужа, любит проводить с ним как можно больше времени, просто любит До Кёнсу… хотя ни разу не говорил ему об этом. Просто Чонин привык выражать свои чувства по-другому – через действия, а не слова. Обнять или даже поцеловать при всех, доказывая свои чувства? Да пожалуйста! Не отлипать от омеги, когда тот готовит и недовольно шипит на мешающего ему мужа? У них так проходит каждое утро. А вот сказать всего лишь «люблю» не представляется возможным. Да и обожает он своего мужа настолько, что ему даже неловко говорить об этом вслух.

А Кёнсу всегда был уверен, что его альфа станет безумно красивым и талантливым, но тот Ким Чонин, с которым он делит постель, квартиру и всю свою жизнь, еще более великолепен, чем омега мог мечтать. Поэтому каждое утро, просыпаясь рядом с ним, Су с улыбкой тыкает пальчиком в нос или щеку мужа, как бы убеждаясь, что этот альфа действительно существует. В ответ он получает нахмуренный нос или недовольный бубнеж, который плавно перетекает в улыбку, стоит только омеге коснуться его лица губами. Он не ревнует Чонина к другим актерам-омегам, что участвуют с ним в выступлениях, и иногда ему кажется, что из-за этого парня он просто тупеет, потому что не может перестать смотреть на него и думать о чем-то другом, когда тот оказывается рядом. Просто Кёнсу тоже любит… но тоже стесняется говорить об этом.

До определенного времени оба считали самым счастливым днем тот день, когда они поженились на ферме у Минсока, но позже самым счастливым днем стал тот, когда они официально зарегистрировали свои отношения. Чонин тогда нервничал до трясучки, он так не нервничал даже в день дебюта, когда на него смотрели все самые важные для него люди и даже больше, а тут еще и пришедший подбодрить жениха Чанёль заставил только сильнее волноваться. Потому что шутка «рановато женишься, пожалеть еще успеешь», воспринимается слишком уж буквально, из-за чего Чанёль потом получает нагоняй от Бекхёна, но все равно продолжает хихикать над замешательством младшего альфы. А Кай трясется как осиновый лист, когда ждет своего супруга перед алтарем.

И все сомнения в правильности выбора отпадают, когда невероятно красивый и нежный До Кёнсу в бежевом костюме, немного смущаясь и теряясь, заходит в зал, где присутствует минимум гостей. Он со смущенной улыбкой подходит к своему уже мужу и кивает, а Чонин не может оторвать от него взгляд – слишком уж прекрасен. Он навсегда запомнил, как омега стеснялся, говоря свою клятву, как чуть не выронил кольцо из-за волнения, а первый брачный поцелуй и вовсе живет в отдельной полочке в воспоминаниях Ким Чонина. Ему тогда стало все равно на то, что они еще очень юны, все равно на то, что омега немножечко старше, он просто был счастлив, что может видеть его таким и любить до конца своих дней.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 Следующая ⇒