Примечание к части 1 страница

Глава 1.

За окном сверкают молнии, и гремит гром. В небольшом зале кафе сегодня особенно много людей, потому что многим просто не хочется идти домой под дождем, а здесь их и накормят, и никто не выгонит из теплого помещения. Впрочем, абсолютно все равно, что делают посетители, главное – не дебоширят. И платят. Это главное для отца.

Я сижу за столиком лицом к кассе, возле которой крутится мой отец и читает очередную газетенку мать. Он о чем-то разговаривает с нашим постоянным посетителем, иногда вскользь поглядывая на меня, но скорее оценивая обстановку в кафе, чем действительно специально смотря в мою сторону. Отец. От одного этого слова хочется нервно смеяться. Он мое имя правильно только с третьего раза произносит, а сколько мне лет исполняется в этом году и не знал никогда. И свои отцовские обязанности не исполнял ни разу – я не получил от него ни одного совета за все мои двенадцать лет. Он всегда проходит мимо, даже когда я прошу его подождать и помочь мне, будто я просто статуя, говорит, что я справлюсь сам, и идет заниматься своей лодкой. Его совсем не волнует, что до ближайшей воды несколько миль: в создании этого плавательного аппарата он видит свое предназначение. Боже, как же глупо.

А маме вообще наплевать, где я, с кем и чем занимаюсь. Она любит читать свежие новости о звездах и проводить все свое свободное время в кино, тратя на приведение себя в порядок уйму времени каждый день и постоянно занимая ванную. Мне иногда кажется, что она думает, что отмучилась, родив меня на свет, и теперь радуется жизни, даже не проверяя, как другие нормальные матери, лег ли я в постель или уснул в кресле. К тому же, она изменяет отцу направо и налево. Он об этом прекрасно знает и не делает ничего, позволяя маме развлекаться так, как хочется ей. Кажется, ему все равно, только бы она лишний раз не лезла к нему. Великолепные семейные отношения, да?

Мои предки не должны были жениться, а тем более заводить детей. Но мама в день их знакомства была слишком расстроена расторжением помолвки с аптекарем из соседнего города, а отец просто хотел любви. Когда я узнал об этом, все встало на свои места. Мама замужем, отцу хватает того, что рядом с ним всегда крутится женщина, а я… а я просто существую. Нет, я не виню их, они сами выбрали себе такую жизнь, но временами я думаю, как бы мы жили, если бы они на самом деле любили друг друга. Обращали бы они больше внимания на меня или все равно нашли бы себе увлечения? А еще мне всегда было интересно, они хотя бы догадываются, что я на самом деле по-своему люблю их и такими? Они же мои родители.

За окном раздается громкий свист тормозов, скрежет металла и звон стекла. Я вздрагиваю, вырванный из раздумий, и оглядываюсь вокруг. Мужчины подрываются со своих мест, кто-то тут же выбегает на улицу, а я подхожу к окну и вижу кое-как выползшего из разбитой машины мальчишку, который пытается подняться, но, обессиленный, падает в грязь. Его подхватывает на руки выбежавший из кафе мужчина и заносит в здание, укладывая маленькое бессознательное тельце на стол. Я не могу разобрать его черт: у него разбиты бровь и нос, а кровь перепачкала почти все лицо, но мне кажется, что он очень симпатичный. Вокруг него уже кружат взрослые, а я наблюдаю издалека, ведь все равно ничего не смогу сделать.

Смотря тогда на этого паренька, я и подумать не мог, что он останется у нас. Мои родители, которые иногда забывают о существовании родного сына, согласились приютить у себя дома выписавшегося из госпиталя мальчишку. Я удивлен? Не то слово. Но я ничего не сказал… да и что бы изменили мои слова? Я в этом доме словно призрак, вечно вертящийся под ногами, так что никому не интересно мое мнение. К тому же, я был не особо против, чтобы он остался у нас. Может, мы сможем подружиться? Я просто решил присмотреться к нему, пока его несли в дом. Красивые пухлые губы, черные отросшие волосы и серьезные карие глаза, которые внимательно смотрели на меня. Жутковатый взгляд своеобразного мальчишки, который останется у нас до тех пор, пока его состояние не улучшится. Полицейские сказали, что потом его отправят к бабушке.

Я стеснялся подходить к его комнате до тех пор, пока мама не попросила отнести нашему гостю ужин. Просто я никогда не отличался общительностью, а этот паренек выглядит немного пугающе. Неудобно заходить к нему, как будто в гостях не он, а я, но ведь кто-то же должен позаботиться об ужине парнишки, поэтому отставляю столик-поднос на тумбочку и, несколько раз втянув воздух, тихо стучусь.

– Входите, пожалуйста.

У него, оказывается, приятный голос. Приоткрываю дверь, беру еду для него и осторожно захожу в комнату. Мальчишка лежит на кровати и читает какую-то книгу, совершенно игнорируя меня. Не знаю, что должен сейчас сказать, поэтому неуверенно топчусь на месте, разглядывая нашего гостя. У него уставшее, бледное лицо, мешки под глазами и совсем недетское выражение лица, в том смысле, что он из-за своей серьезности выглядит слишком солидным для моего ровесника. Его правая рука в гипсе от запястья до локтя, а сам он почти не двигается, только перелистывает странички книги. Мнусь еще немного и, кашлянув для привлечения внимания, решаю заговорить:

– Я принес тебе ужин.

Он поднимает глаза на меня, откладывает книгу и деловито складывает руки на животе поверх одеяла, все еще изучая меня взглядом. Я все так же неуверенно топчусь и стараюсь смотреть куда угодно, только не на него – слишком уж испытующий взгляд у этого парня. Он немного приподнимается на кровати и спрашивает, заглядывая в самую душу своими огромными глазами:

– Ты знаешь, как влияет частичный разрыв печени на аппетит?

– Н-нет… не знаю.

Сказать по правде, я был удивлен таким вопросом. Я уже начал думать, что он из какой-то богатой семьи и привык есть на ужин всякие деликатесы, чем точно не назовешь стряпню моей матушки, поэтому сейчас же откажется от еды, а он спросил про печень. Если быть честным, до сегодняшнего дня я даже не знал, что печень может быть частично разорвана, оттого удивился еще сильнее.

А он продолжал смотреть на меня, но уже более… снисходительно? Кажется, это правильное слово. Я догадываюсь, что оно значит, но не могу дать четкого определения, поэтому не уверен, что его взгляд можно описать именно так. Но пока оставшийся для меня безымянным мальчик уже не кажется таким ежистым, каким был, когда я предложил ему ужин.

– У меня частичный разрыв печени, а я даже не знаю, как это должно влиять на аппетит, – со вздохом произносит он, немного отворачиваясь от меня. – Я не голоден.

– Ну, я оставлю ужин здесь, вдруг захочешь перекусить.

Я подхожу к небольшой тумбочке и ставлю на нее поднос, боковым зрением замечая, что наш гость снова повернулся ко мне лицом. Почему-то снова становится неудобно от его взгляда, поэтому, оставив поднос, слегка киваю ему и стараюсь не очень быстрым шагом идти к двери. Стараюсь двигаться естественно, но, видимо, получается не очень, потому что парнишка тихо усмехается и неожиданно, когда я уже кладу руку на ручку двери, тихо спрашивает:

– Что говорят об аварии? Вождение в нетрезвом виде? Несчастный случай?

– Если честно, я не знаю, – отвечаю я, поворачиваясь лицом к, правда, слишком уж серьезному мальчишке, который безынтересно смотрит в потолок.

– На самом деле, мой отец пил, чтобы заглушить свое обсессивно-компульсивное расстройство, – говорит он, слегка поворачиваясь набок, из-за чего книга падает на пол. Подхожу, поднимаю его литературу и присаживаюсь на небольшое кресло напротив его постели. С трудом понимаю, о чем он говорит, и он, видимо, понимает это, потому что усмехается и забирает у меня из рук книгу. – Это такая болезнь, когда неожиданно появляются пугающие мысли. У отца такое было не часто, но он все равно продолжал пить, прикрываясь болезнью. Он был излишне суеверным временами. А авария – чертов несчастный случай, не иначе.

Смотрю на этого парня и невольно дергаюсь. Не знаю, почему я так реагирую на его слова… он говорит так же, как и все мои сверстники, только кажется умнее и образованнее. Так и есть – он спокойно пользуется умными словами, не задумываясь над их значением, поэтому ругательства из его уст звучат немного нелепо. А я, кажется, так и не научился контролировать мимику, потому что он снова усмехается, только более добро, и, приподняв брови, мягко спрашивает:

– Неужели ты, такой взрослый парень, никогда не слышал ругательств?

– Слышал, но не от таких людей, как ты…

– Что ж, у меня много изъянов.

Этот мальчишка заставил меня задуматься так, что я даже полез в словарь. Изъян – ущерб, недостаток, нежелательная особенность. Да уж… если смотреть по определению, то и у меня их полно. Да что там я? У каждого человека можно найти изъян! Иногда не один, а временами и не один десяток. Нет, все же этот парень странно на меня влияет: обычно я не задумывался над какими-то сложными для меня вопросами, не стремился рассуждать об обществе и человечестве, а тут только после одного его слова погрузился в раздумья. Кто он такой?

Кёнсу оказался очень общительным и открытым парнем. Мы постоянно общались по вечерам: я приносил нам ужин, усаживался рядом с ним и слушал его приятный голос. Он очаровательно улыбался, очень мило хлопал глазками, заставляя меня улыбаться еще шире, и увлеченно говорил про очередную книгу, которую я, наверное, не прочту никогда, потому что список стал очень уж огромным. К тому же, он очень разносторонний человек: сначала он рассказывал мне стихи и вслух анализировал их, потом говорил о медицине, а после вообще считал в голове трехзначные числа. И это далеко не полный список его знаний! Он просто гений, не иначе!

А еще он омега. Его запах был перебит запахом лекарств, но его природный аромат очень приятный и нежный, такой нельзя скрывать. Я, кстати, встречал немного мальчишек-омег, но все они кажутся мне слишком заносчивыми. У меня в классе есть один омега, но он меня раздражает, потому что мнит себя пупом земли и смотрит на всех свысока, потому что мальчишек-омег в принципе не так много, и он считает себя особенным. Ужасно действует на нервы. Но Кёнсу не такой. Он очень добрый, конечно, часто смеется надо мной из-за моих не очень уж умных (по крайней мере, по сравнению с его) мыслей, но помогает стать другим, рассказывая о каких-то захватывающих происшествиях и явлениях.

Чаще всего я чувствую себя абсолютно тупым по сравнению с Кёнсу, из-за чего мне становится неудобно разговаривать с ним, потому что кажется, что он отдает часть своих мыслей мне, при этом теряя часть своего ума, а я не хочу, чтобы он менялся. Но в один прекрасный момент Кёнсу открывается с другой стороны. Не смотря на то, что он всего на год старше меня, он ничего не знает об обычной жизни простых мальчишек. Такое ощущение, что он всю свою жизнь провел в библиотеках и классах, что-то постоянно читая и запоминая, и совсем не видел другой жизни, которая скрывается всего лишь за стеной дома. Тогда мне стало по-настоящему жаль его.

Я рассказал ему, как мы с одноклассниками сбегали из школы, как прятались от учителей по всему городу, как ходили в кино вместо уроков, как играли после очередного сеанса, представляя себя ковбоями или, наоборот, знатными особами. Хоть я и ненавидел кино из-за дикого пристрастия к нему матери, хоть у меня и не было достаточно близких друзей, мне нравились эти редкие сбегания от рутины. Мы делали так нечасто, потому что потом все равно получали нагоняй от учителей, но каждый такой риск быть пойманным окупался невероятными эмоциями.

Когда я рассказывал об этом, глаза Кёнсу горели так, что у меня невольно сжималось сердце. Неужели он и вправду никогда не делал того, о чем я рассказывал? Ни за что не поверю, что тринадцатилетний мальчишка за всю свою жизнь ни разу не делал чего-то безрассудного, того, о чем потом мог пожалеть, но расширяющаяся с каждым моим словом улыбка Су и его же широко открытые глаза просто вводили меня в ступор: он правда ни разу не делал ничего безрассудного. Я уже начал радоваться, что смог чем-то удивить того, кто постоянно удивлял меня, но Кёнсу почему-то сделал серьезное лицо, фыркнул и сказал, что я просто дурак, если считаю интересными такие вещи. Я понял, что он просто хочет остаться таким же серьезным в моих глазах, но запомнил его горящие глаза, а глаза – зеркало души. Так он сам говорил.

Мы постоянно проводим время вместе, и, кажется, он начинает мне нравиться. Я со страхом ждал того дня, когда он оправится, и его отправят к бабушке, думал, как же я теперь смогу жить без вечерних посиделок у его постели, как буду скучать по его милому личику и приятному голосу, который засел у меня в голове, но у Кёнсу были другие планы.

Я спокойно спал и видел уже, наверное, десятый сон, когда почувствовал пристальный взгляд, который будто прожигал мой лоб прямо между глаз. Я лениво разлепил глаза и чуть не вскрикнул, потому что сидящий в кресле-качалке напротив изголовья моей кровати Кёнсу в лунном свете выглядел… пугающе. Он часто-часто моргал, словно сова, но не говорил ни слова. Я уже начал думать, что он лунатик (он, кстати, сам на днях рассказал мне про эту болезнь), но вдруг Су заговорил:

– Ты не играешь со мной?

Его голос был уверенным и немного холодным, я не слышал его таким после нашего первого разговора о его печени ни разу, поэтому немного поежился, протирая глаза и стараясь понять, что же ему от меня нужно. Разбуженный и испуганный мозг не желал соображать, поэтому я только приподнял бровь и склонил голову к плечу, из-за чего Кёнсу тяжело выдохнул.

– Мне кажется, я тебе нравлюсь, и это очень хорошо, потому что ты нравишься мне, – он откинулся на спинку кресла и уставился на меня просвечивающим насквозь взглядом. Как он так умеет, черт возьми? Да еще и голос звучит так, словно он говорит о чувствах камня, который подпирает лодку отца, а не о своих. – Так вот спрашиваю еще раз: ты не играешь со мной?

– Нет, – немного приведя мысли в порядок, отвечаю я, уверенно заглядывая в его большие глаза, – я не играю с тобой. Ты мне действительно нравишься.

– Отлично, тогда завтра мы уйдем, – он встает с кресла и укладывается рядом со мной, заставляя мои глаза потягаться в размерах с его. Я даже не знаю, отчего больше удивлен: от его заявления или действий.

– Куда мы пойдем и зачем? – все еще немного ошарашено спрашиваю я, смотря на прикрывшего глаза мальчишку. И как этот милый мальчуган может быть таким умным и острым на язык одновременно?

– Мне кажется, что твои родители ничего не смогут тебе дать, а мне – уж и подавно. К бабушке я не хочу, что мне делать в Южной Дакоте? Мы пойдем к моим дядям, они живут в Балтиморе. Они очень классные, хотя я последний раз видел их лет семь назад. Но я точно помню, что они невероятные! Ты со мной?

Честно, я удивлен. Не думал, что кто-то с мышлением Кёнсу может так просто менять свои планы… хотя тут его никто не спрашивал, чего хочет он, просто поставили перед фактом, что его отправляют к бабушке, и все. И, возможно, это я надоумил его на это. Почему-то мурашки бегут по спине, когда я думаю, что он мог придумать сбежать из дома тогда, когда я рассказывал про побег из школы… но он чертовски прав. Мои родители ничего не смогут дать нам.

– Да, я с тобой, – киваю и выжидающе смотрю на него, как бы ожидая, что он уйдет с моей постели, но и тут Кёнсу удивляет меня, укладываясь поудобнее.

– Тогда мы встаем на рассвете. Имей в виду, я очень щепетилен в этом вопросе, – Су еще немного покрутился, залезая под мое одеяло, и повернулся ко мне лицом, закрывая глаза. – Спокойной ночи.

Первый раз в моей постели спит омега… и мне это нравится. Я еще долго не мог уснуть, рассматривая умиротворенное личико Кёнсу. Почему он такой милый, что бы ни делал? Он мне действительно нравится, но, наверное, нравился еще больше, если бы хоть иногда придерживал свой острый язык за зубами… хотя его смелость мне тоже нравится. Он странный омега, но в то же время какой-то необычный: никогда не знаешь, что он выкинет в следующий момент. И это мне тоже нравится.

Как и говорил Кёнсу, мы встали на рассвете, собрались и, когда было часов девять, вышли в пустое кафе. Мама читает очередной журнал, посетителей нет вообще от слова совсем, поэтому я беспрепятственно достаю из кассы деньги. Кёнсу как-то смущенно оглядывается и прижимает к себе сумку с его вещами, в то время как я сворачиваю купюры, запихиваю их себе в карман и, поправив кепку, иду к выходу. Мы выходим из кафе; мама так и не обращает на нас внимания.

Во дворе крутится отец. Он таскает какие-то доски и веревки, распинывает в разные стороны попадающийся под ноги инструмент и с энтузиазмом оглядывает огромную дыру в днище, которую явно планирует заделать сегодня. Он почти оборачивается к нам – по крайней мере, так кажется мне, – но только поднимает отвертку и, воодушевленно вздохнув, направляется к лодке. Я бы больше удивился, если бы он заметил нас. Выходим к дороге, оставшись незамеченными. Никем.

Неспешно идем по ровному асфальту. Только сейчас, когда мы уже удалились от дома, я думаю, правильно ли мы поступили, оставив прошлую жизнь. Допустим, Кёнсу не держит ничего: родители погибли, друзья вряд ли есть, бабушка скорее всего не поймет подростка, поэтому он и стремится к дядям, следовательно, оставляет прошлое за спиной. А что я делаю рядом с ним? Мои родители, хоть и странные, но все же родные, здравствуют, есть несколько альф, с которыми я неплохо общаюсь, учусь тому, что мне нравится… но все это не то. Точнее, станет не тем без Кёнсу. За такой короткий промежуток времени он успел стать мне ближе всех людей, окружавших меня до знакомства с ним. Поэтому я вряд ли пожалею, если останусь с омегой.

Кивнув своим мыслям, обращаю внимание на идущего в какой-то странно-зажатой позе Кёнсу. Он придерживает локоть правой руки левой, неся в загипсованной конечности чемоданчик. Кажется, его тоже грызут какие-то мысли, но он молчит. Без слов забираю его багаж, ловя чуть заметную благодарную улыбку омеги. Он немного неуклюже обнимает себя руками и продолжает идти, но неожиданно распахивает глаза и выставляет руку с отставленным вверх большим пальцем. Немного удивленно смотрю на него, но когда рядом останавливается небольшой фургон, понимаю, что это было.

Мы едем на просторном сидении рядом с водителем. Мужчина только усмехнулся, когда мы сказали, что просто едем в путешествие, и без лишних вопросов смотрел за дорогой. Кёнсу долго молчал и наблюдал ровный асфальт, пока не задремал под монотонную мелодию, льющуюся из радио. Он долго пытался держать себя в вертикальном положении, но все же скатился на мое плечо на очередном повороте, поэтому теперь мирно посапывает мне на ухо. Прикрываю его своей курткой и ловлю на нас странно-удивленный взгляд водителя. С вызовом смотрю на него в ответ, и мужчина вновь обращает все свое внимание на дорогу.

За день мы проехались на двух фургонах и одном небольшом грузовичке, как итог – мы остановились в Оклахоме. Кёнсу неспешно шел рядом со мной, пиная носком кроссовка попадающиеся под ноги камушки, я нес наши вещи, а вокруг царила тишина, нарушаемая стрекотанием кузнечиков в поле возле дороги. Солнце уже клонилось к горизонту, воздух становился прохладней, а на омеге была только тонкая рубашка, из-за чего он явно замерз, чуть заметно вздрагивая из-за порывов ветра. Останавливаюсь сам, останавливаю Кёнсу и натягиваю на него свой джинсовый пиджак; он широко распахивает глаза, благодарно кивает и сильнее закутывается в ткань, незаметно (он явно так думает) улыбаясь в воротник моей верхней одежды. Мне нравится видеть его улыбающимся, к тому же, все равно мне стало жарко от ходьбы с грузом.

– Ты же не просто так пошел со мной? – неожиданно спрашивает омега, когда мы останавливаемся у края трассы, чтобы немного передохнуть. – Для того чтобы решиться на такое кардинальное изменение собственной жизни, у тебя должен быть план. У тебя он есть? Ты уверен, что это не «воздушный замок»?

– «Воздушный замок»? – переспрашиваю я, поворачивая голову в его сторону. Снова он завел свою шарманку, заставляя меня чувствовать себя идиотом, снова пользуется заумными словами и определениями. Мне кажется, он уже мог бы и привыкнуть, что мне нужно все разжевывать и раскладывать по полочкам, а не выдавать информацию непрерывным потоком.

– «Воздушный замок» – это неосуществимая фантазия, которая создает иллюзию, что план есть. У реального плана есть реальная цель, ты должен создать себе все условия, чтобы этот план осуществить. Понятно?

– Мне кажется, ты просто любишь морочить людям головы, – усмехаюсь я, подхватывая сумки и следуя за снова возобновившим движение Кёнсу. Он останавливается так резко, что я почти врезаюсь в его спину, и поворачивается лицом ко мне, произнося со всей серьезностью, на которую только способен тринадцатилетний мальчишка:

– Так или иначе, тебе я не буду морочить голову. Никогда.

Немного удивленно наблюдаю за отвернувшимся от меня и продолжившим неторопливо вышагивать по асфальту Кёнсу. Правда, кто он? Как мой почти ровесник может так рассуждать и давать такие «громкие» обещания? Как он может рассуждать настолько по-взрослому, что его иногда не понимали даже мои родители?

– Остановимся здесь, – вырывает меня из мыслей голос Кёнсу, который разглядывает небольшой сарайчик какой-то фермы. Перевожу на него удивленный взгляд и неуверенно вскидываю бровь, а он цокает языком, закатывая глаза, и тащит меня за собой в сторону свинарника, что-то бубня себе под нос. Упираюсь и стараюсь остановить его, говоря что-то про фермера, который удивится, увидев среди свиней парочку подростков, но он устремляет на меня убивающий взгляд, и язык больше меня не слушается.

На улице уже стемнело. Мы сидим на сене в пустом загоне, у головы Кёнсу горит небольшой круглый светильник, который кидает тусклый свет на страницы его книги, а я оглядываюсь вокруг. Все, что я вижу, – многочисленные свиные пятачки. И все свиньи очень ухоженные, лоснящиеся, видно, что за ними хорошо следят. У одного из наших соседей была небольшая, с позволения сказать, ферма, но он не мог содержать животных, и они выглядели намного хуже этих довольных жизнью свинок, поэтому он продал своих питомцев довольно скоро. Не знаю, почему вдруг вспомнил про мистера Фишера, но свиньи этого фермера действительно выглядят хорошо.

По амбару разносится тихий скрип двери, а следом – неспешные тяжелые шаги. Кёнсу широко распахивает глаза и испугано сжимается, опускаясь ниже, а я придвигаюсь ближе к нему и тоже пытаюсь слиться с сеном, мысленно молясь, чтобы нас не заметили. Фермер медленно идет мимо загонов и высыпает свиньям корм, а мы с Кёнсу стараемся не дышать. Очень страшно, ведь мы не знаем, что он может сделать с нами, а шаги все приближались и приближались.

Напротив загона, в котором мы сидели, остановился молодой мужчина в ковбойской шляпе и с совершенно непроницаемой, но достаточно приятной внешностью. Он смотрел на нас несколько секунд, а я не мог понять, о чем он думает: на его лице не дрогнул ни один мускул. Я бросил немного взволнованный взгляд на напряженно улыбающегося Кёнсу, но быстро перевел свое внимание на вытащившего из ведра какой-то сверток фермера.

– Мой муж видел, как вы сошли с трассы, и сделал вам бутерброды, – достаточно благосклонно произнес он, кидая мне наш «ужин».

– С-спасибо, что не выгоняете, – подал голос немного пришедший в себя омега, когда мужчина сделал шаг в сторону от нас, – и за еду. Сколько мы Вам должны за кров?

– Достаточно того, что вы собираетесь ночевать в амбаре со свиньями, – проговорил хозяин нашего нового «дома», уходя из свинарника и оставляя нас одних.

Я развернул бумагу и протянул Кёнсу бутерброд, который он с легкой тенью улыбки принял. Мы сидели в тишине и неспешно жевали простенький, но вкусный сэндвич, что приготовил для нас муж позволившего нам остаться у него фермера. Все вокруг уже дышало ночью, а наши животы перестали жевать сами себя, и мне внезапно захотелось поговорить с вновь погрузившимся в чуть пожелтевшие страницы парнем.

– Ладно, у меня есть мечта, но она больше похожа на воздушный замок, чем на реальный план, так что…

Я прикусил язык, когда Су, оторвавшись от книги, посмотрел на меня заинтересованным взглядом. Почему-то я подумал, что он будет смеяться надо мной, когда я расскажу ему свою – как он может ее оценить, – глупую мечту. Но омега отложил книгу, сложил руки на животе и прожигал меня выжидающим взором, поэтому я решил, что раз уж сам решился на разговор, должен продолжить его.

– Я хочу танцевать. Участвовать в репетициях, играть в мюзиклах, учиться новым стилям танца, но…

– Ты знаешь, что должен сделать для достижения своей мечты? – перебил меня Кёнсу, деловито скрепляя пальцы в замок. Я видел в его глазах столько уверенности, что мне стало не по себе: он казался более уверенным в моих словах, чем я сам.

– Да, я уже шесть лет занимаюсь балетом, а недавно стал лучшим в модерне и знаю, что должен продолжать тренироваться…

– Тогда это самый настоящий план, – с полуулыбкой проговорил Су, удобнее укладываясь на сене и мило жмурясь, прикрывая глаза. – Научись их различать.

– Ты хоть представляешь, сколько таких же подростков, как я, хотят попасть туда?! – чуть громче восклицаю я, не в силах сдержать свои эмоции. Неужели этот мальчишка думает, что я действительно смогу пробиться туда, куда проходят только после строжайшего просмотра, туда, где надо действительно постараться, чтобы поразить великих хореографов?

– Я чувствую все твои мысли, – мягко промурлыкал Кён, поглядывая на меня одним глазом из-под прикрытых ресниц. – Если ты тренируешься для того, чтобы стать танцором, ты сможешь им стать, я в этом уверен. Самое главное – не терять сноровки. А сейчас давай спать, уже поздно.

Он выключает светильник и поворачивается ко мне спиной, оставляя наедине с моими мыслями. Вот что за омега?! Заставил меня раскрыть ему душу, а теперь отворачивается, говоря, что уже поздно! Если честно, обидно, что он так быстро заткнул меня, но в то же время приятно его внимание к моим мечтам. Он меня вдохновил, потому что тренер не особо обращал на меня внимание, хотя я как бы лучший в группе. Да, по-настоящему обидно именно невнимание учителя, а Кёнсу… просто я хотел с ним поговорить. Решаю послушаться омегу и тоже укладываюсь, желая провалиться в сон.

Глава 2.

Мы живем на ферме Минсока (он просил не разговаривать с ним формально) уже неделю, и каждый день Кёнсу заставляет меня танцевать. Нет, я рад, что могу продолжать тренировки, хоть и по-другому, но все же развиваться, но раздражает то, что Кён все время стоит над душой. Признаться честно, мне нравится его внимание, но все дело в том, что он был в городской библиотеке, набрал кучу книг и журналов про танцевальные направления и теперь следит за мной с видом знатока.

– Сильнее тяни носок.

Вот про это я и говорю. Он следит за мной хуже учителя и постоянно поправляет. Первые два дня я тихо бесился, но потом оценил его заботу. Он постоянно сидит за моей спиной в тени дерева и неотрывно наблюдает за каждым движением. За это время я узнал, что он хорошо разбирается в балете, потому что его родители очень любили театр, поэтому всегда беспрекословно слушал его замечания, но когда я занимался модерном, его вмешательство казалось мне лишним. Тем не менее давший нам для репетиций небольшое радио Минсок искренне аплодировал, когда Кёнсу притащил его для оценки моих успехов.

– Эй, о чем ты думаешь? Сосредоточься!

Киваю мило нахмурившемуся Су и делаю па. Он резко выключает радио и тяжело выдыхает. Непонимающе смотрю на поднявшегося на ноги омегу и тихо вскрикиваю, когда аккуратная ручка отвешивает мне подзатыльник. Надуваю губы и потираю голову, взглядом требуя Су объяснить свои действия, и он слушается:

– Чонин, ты понимаешь, что не только твое тело должно отлично двигаться, но и лицо быть одухотворенным? Думаешь, на твою мимику не будут смотреть на Бродвее?..

– Будут. Я знаю. Прости, – виновато опускаю голову, а Кёнсу отходит от меня, снова включает радио и долго настраивает волну. Он явно что-то задумал, а мне не по себе: мало ли, что он заставит меня делать сейчас. Я-то знаю, на что способен Су, но никогда не могу отказать ему.

– Вот, – подал голос Кён, делая музыку громче, – представь, что ты на прослушивании. Тебя пропустили в первом этапе, ты оказался в числе лучших из лучших, а для того, чтобы стать одним из танцоров, тебе нужно станцевать под это. Вперед!
Внимаю каждому его слову и киваю, делая уверенный поворот, но тут же опускаю руки и оборачиваюсь, виновато смотря на Кёнсу. Он приподнимает бровь и вопросительно-обвиняюще смотрит на меня, чуть заметно кивая. Переминаюсь с ноги на ногу и скромно подхожу к Су, присаживаюсь перед ним и шепчу:

– Знаешь, по ритму это степ, а я… я не очень хорош в степе…

– Так, – он поднимается с места и убегает в амбар, но через секунду снова выходит во двор и усаживается рядом со мной, раскрывая журнал на нужной странице. – Степ – разновидность танца, характерной особенностью которого является ритмическая ударная работа ног. Основными являются четыре шага: Ball-change, Flap, Shuffle и Brush. Знаешь?

– Последний еще не успел изучить, мы занимались немного…

– Тогда слушай: в этом движении выполняется удар пяткой, при этом нога выходит вперед. После чего возвращается в исходное положение, ударяя носком… и всего-то. Давай-давай, танцуй, что смотришь-то на меня? Показать не смогу, прости!

Смеюсь и на пару шагов отхожу от своего соседа, неспешно начиная отбивать ритм так, как успел запомнить за время занятий. Стараюсь сосредоточиться на том описании, которое прочитал мне Кёнсу, и завершаю недлинный танец-разминку новым для меня движением. Омега удовлетворенно кивает, а откуда-то доносятся размеренные хлопки в ладоши. Поднимаю удивленный взгляд и встречаюсь с лисьим взглядом Минсока, который, наверное, достаточно давно наблюдает за нами.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 Следующая ⇒