Примечания 1 страница

Новое утро, наконец, разбудило сонные улицы Гриффенхейма. Они стали постепенно заполняться народом, спешившим по своим делам. Школьники, студенты, рабочие, доктора, учителя, банкиры, чиновники – все спешат по делам. Резные ставни домов с окраин города распахиваются настежь навстречу начинающемуся дню, обнажая скромное убранство домов. Окна многоквартирных зданий центра города сбрасывают оковы занавес, скрывавших их от света солнечного утра. Пара грифонов-полицейских облетает проспекты Южной части города, фиксируя происшествия, коих, к счастью, пока не наблюдалась. Дворники смиренно сметают мусор с дорог, пока другие собирают его в мешки. На углу улиц открыли свои витрины частные магазины, и к ним уже стекается заинтересованный народ – колбасы от Хайнца и торты от Дидье известны не только в пределах квартала, но и по всему городу, и даже за его пределами.

Старый фонарщик, плотного телосложения грифон непонятного серо-коричневого цвета, в старой, но ухоженной форме и очках, чуть-чуть переваливающихся направо ввиду недавней починки местным мастером, не спеша облетает уже начинающие покрываться лёгкой ржавчиной от времени фонарные столбы, расположенные ровными линиями по обочинам вымощенных плиткой дорог; осматривает их проницательным взглядом мастера и тушит их, не забыв перед этим проверить запасы масла в специальных отсеках под лампами. Раньше он работал в центре города, прямо перед императорским дворцом, но буквально несколько лет назад там установили ранее невиданное электрическое освещение, из-за чего ему пришлось переселиться ближе к окраинам столицы, куда ещё не дошли такие технологические новинки. Да и сам он не раз замечал, что работать в более тихих районах приятнее. Тем более, он многих тут знал и для многих был другом и наставником.

Его пусть и старый, но строгий и острый глаз перебежал к следующему фонарю и заметил ужасное: тот был разбит. Осколки стекла валялись на плитке под фонарём, блестя и преломляя солнечный свет, создавая причудливые разноцветные блики. У фонаря уже собралась небольшая толпа, что-то бурно обсуждавшая.

– О Борей, только не снова! – воскликнул он, подлетая к месту происшествия. – Ну же, расходитесь! – обратился он к собравшейся толпе. – Полиция без вас разберётся, что тут произошло. А если от вас что-то потребуется, то они обратятся к вам лично.

Толпа удручённо вдохнула, и, продолжая что-то обсуждать, двинулась прочь. Что точно они говорили, старик не расслышал, да и надо ли ему было это…

– Уже третий за эту неделю! Первый раз такое вижу! Они вообще понимают, что всё это стоит денег, причём моих личных денег, из моего кармана, которые я зарабатываю тут своим же трудом! – Ворчал под клюв старик, подбирая осколки и уже подсчитывая в уме сумму ущерба, нанесённого местными хулиганами.

– Здравствуйте, мистер Гайер! – воскликнул радостный голос позади фонарщика. Грифон развернулся и увидел перед собой знакомое лицо – Габриэля Оствинда. Собеседник прямо-таки сиял от счастья и излучал радость.

Стоило бы сказать пару слов об этой персоне. Сам он аквелиец по крови, но герцландец по настроениям. Его мать, Жюли Бедар, родилась в небольшом городке Хормюс, что находится близ Весткипа, древнего города-крепости, некогда охранявшего западные границы Аквелии от внешних посягательств, но ныне являющегося музеем и просто красивым и памятным местом. Прожить на родине долго ей не довелось. В 930 году началось неудачное крестьянское восстание, которое охватило, в том числе, и всегда спокойный Хормюс. В городе было свергнуто имперское правительство, была образована крестьянская республика, войны-«миротворцы» которой нещадно терроризировали практически всё населения, зачастую занимаясь просто грабежом и разбоем для обогащения и личной выгоды. Боясь не то чтобы разграбления своего хозяйства (оно было не таким уж и маленьким), а скорее народной расправы, семья Бедар, в том числе и юная Жюли, была вынуждена продать все свои земли в государственную собственность, оставив только небольшой дом на окраине, и бежать в Герцланд, чтобы там переждать волнения. Освоится на новом месте и наладить новую жизнь семейству помог уже известный Готлоб Гайер. Был ли это дальний родственник, или просто давний знакомый, история умалчивает. Важно одно – именно он спас их от нищеты и помог встать на лапы.

Спустя всего полтора года повстанцы были разбиты имперскими силами, и порядок в местности был восстановлен. В виду обстоятельств, а именно из-за тяжёлой болезни отца Жюли, семья решила остаться на некоторое место в Герцланде. Через три месяца отец семейства скончался в горячке, лишив семью заработка. Было принято решение остаться в Сердце Империи на неопределённый срок.

Семья едва сводила конца с концами: средств Готлаба еле хватало на оплату жилья, а единственным доходом была выпечка, которую продавала мать Жюли. Как позже вспоминала сама Жюли: «Мать часами не отходила от плиты, готовя по нескольку заказов за раз. Несмотря на все трудности, тяготы и лишения, под конец дня она всегда припасала для меня пару моих любимых клубничных пирожных. Только спустя 20 лет я поняла, чего ей это стоило…»

Спустя ещё год Жюли была выдана замуж за Бернхарда Оствинда, состоятельного бизнесгрифа, торговца тканями и владельца красильной фабрики. Трудно сказать, был ли это добровольный брак, или брак по расчёту, но Бернахрд любил Жюли и одаривал её всем, что она пожелает, между прочим, сильно её этим смущая. Сама Жюли, будучи по природе своей очень скромной и нерешительной грифиной, к тому же отданная замуж в столь раннем возрасте, чувствовала себя неловко в первое время. Но всего через несколько лет она по-настоящему освоилась и расцвела: о ней заговорили в городе, ею стали интересоваться, ею стали гордиться, в конце концов. Она чаще стала появляться на больших вечерах, балах и приёмах у состоятельных грифонов со всего города, на праздниках, в театре. Беря во внимание непрекращающееся веселье и довольно праздный образ жизни, ей удавалось сохранить главное – честь и верность мужу, которому юная Жюли была безмерно благодарна и преданна всей душой. Никто ни разу не замечал за ней какого-либо закулисного романа, тайных встреч с любовниками, скандалов или чего ещё хуже. И сам Бернхард в свою очередь уважал супругу – она никогда не видела ни побоев, ни ругани.

Казалось бы, вот оно: настало счастье и безмятежность, за которым гналась грифина, теперь-то Жюли и её уже старая мать смогут жить долго и спокойно. Но, как это зачастую бывает, был один аспект, нарушавший всю эту видимую идиллию – в семье всё не было птенцов. Бернхард, к слову, по природе своей был довольно болезненным и слабым грифоном, с тяжёлым детством. Свою физическую слабость он компенсировал твёрдым характером, силой и волей. Нельзя, конечно же, говорить, что был он бездушным, совсем нет. Оставаясь наедине с родными или близкими, он вполне мог проявлять все самые нежные и тёплые чувства.

Но, тем не менее, факт остаётся фактом – сколько бы раз пара не пыталась завести птенца, всё оборачивалось плачевно.

Изменение случилось в 947 году, когда личный врач семейства, наконец, подтвердил признаки жизни во вновь снесённом яйце. Жюли была вне себя от восторга, а Бернхард в свою очередь, ничуть не уступал супруге в эмоциях. В честь этого события был дан огромный банкет, на котором присутствовала даже племянница Императора. Счастливой паре не оставалось ничего, крое как ждать вылупления долгожданного первенца.

И, как это всегда бывает, у судьбы были свои планы на этот счёт. Неожиданно, в мае 947 года Пуловия, один из главных торговых партнёров Империи и поставщик тканей для компании Бернхарда, начала оборонительную войну против захватчиков империи Шугага^*, в результате чего прекратила какой-либо экспорт товаров из страны, аргументируя «кризисным состоянием внутреннего рынка». Компания Бернхарда разорилась в считанные недели, не успев заключить контракты с другими партнёрами. Чтобы избежать гнева разъярённых прогоревших вкладчиков, Оствинд развёлся с женой, которая, к слову, получила по закону десять процентов его состояния (или того, что от него осталось, во всяком случае), в том числе и квартиру в Герцланде, где она и проживала на тот момент; после чего Бернхард неожиданно пропал. Одни говорят, что на оставшиеся деньги он сбежал в Нова-Грифонию, другие утверждают, что он вовсе застрелился, третьи уверяют, что его поймала и казнила толпа, хотя последним двум слухам Жюли настойчиво отказывалась верить, ибо всё ещё любила своего бывшего мужа.

Долгожданный птенец, вылупившийся через полгода и названный Габриэлем, в честь дальнего родственника Жюли, был рождён вне брака, а, значит, не имел права претендовать ни на титулы, ни на состояния, ни вообще на что бы то ни было, кроме фамилии, которую он впоследствии и взял. К тому времени умерла и старая мать Жюли, и одинокая грифина не нашла ничего лучше, как продать ненавистную квартиру и на общую вырученную сумму купить дом с участком на окраине Гриффенхейма, где, по её словам, «условия больше подходят для роста птенца».

Будучи единственным и обожаемым ребёнком Жюли, Габриэль получал максимальное количество ласки и опеки от своей матери и не отказывал себе ни в чём. Семье вновь пришёл на выручку мистер Гайер, в том числе помогая как по хозяйству, так и деньгами. Но мало-помалу состояние, полученное после развода, таяло, и встал вопрос о дальнейшей судьбе, в том числе и обучении, юного птенца, чтобы в будущем он мог себя сам обеспечить и не знал бедности, через которую прошла его мать. Было решено отдать его в Императорскую Офицерскую Академию, куда активный и не по годам смышлёный Габриэль попросился сам.

И вот, мы пришли к тому, что имеем: он уже младший лейтенант, готовящийся закончить академию с отличием и имеющий многообещающие планы на жизнь.

– Доброе утро, Габриэль, – неуверенно и как бы с опаской проговорил Гайер, поправляя очки и стараясь лучше разглядеть своего оппонента. – Как поживает твоя мать? Давненько я вас не навещал…

– Всё хорошо, господин Готлаб, – отвечал Оствинд. – Кашель практически совсем прошёл, а вчера она даже сама вышла из дома, чтобы подышать воздухом.

– Да… Жюли всегда была тверда характером, дорогой Габби… – простонал старый фонарщик.

– Эй, я же просил Вас так меня не называть! – огрызнулся с негодованием Габриэль.

– Цыц! Мал ещё, чтоб спорить со стариками! – Гайер погрозил ему своими старыми, повидавшими много разной работы, когтями. – Пух ещё не облетел, а его по имени-фамилии называй, где же это видано!

– Ладно, ладно, господин Гайер, – Габриэль понял свою ошибку и старался уладить начинающийся спор со стариком. Гайер, хоть был добр, всё-таки местами был вспыльчив и своенравен. – Успокойтесь, я ведь как только заметил вас, подумал, что вам будет интересно узнать о…

– А перебивать всё-таки нехорошо! Так, о чём это я говорил… – фонарщик задумчиво почесал когтями затылок, при этом смотря в одну точку и приказывая жестом оппоненту молчать, чем вызвал полное недоумение последнего. – Ах да! Твоя мать – удивительно твёрдого характера грифина. Веришь или нет, но я ни разу не видел, чтобы она отчаивалась и опускала когда-то когти. Напротив, трудности всегда её заводили, побуждали к новым свершениям. Кстати, частичка этого характера передалась и тебе, мой юный друг, ввиду отсутствия иного воспитания. Это очень похвально…

– Ну, это да…– Габриэль на секунду задумался. – А какой она была в молодости, господин Гайер? – как обычно забыв о первоначальном порыве, спросил Оствинд.

– Ну… – начал свой рассказ старик. – Я помню её ещё в годы замужества. Была, кстати, одна очень интересная история, когда карета, на которой она ехала на бал, сломалась. Не помню, вроде как, то ли у неё разбилось колесо от удара о кочку, то ли переломилась ось, но это не суть важно. В общем, она, недолго думая, полетела собственными силами. Конечно, все гости посчитали это верхом некультурности и бестактности, но, знаешь, честно говоря, ей было всё равно. Она была настойчива, это да… Одно лишь её сломило…

– Это мой отец, да? – с дрожью в голосе спросил Габриэль.

– Даже не он, а факт развода с ним. Как это так, бросил любящую жену и ещё не родившегося птенца на произвол судьбы. А я говорил твоей матери, чтоб она за него не выходила, я сразу видел в этом грифоне подлеца, лжеца и сомнительного типа! – голос старика надорвался. Он раскашлялся, поправил перья, очки, и продолжил. – Кстати, а как твоя Ева? Я давно не видел её на публике…

– Точно, мистер Гайер, я за этим к вам и подошёл! – заговорил увереннее и быстрее Габриэль, чуть ли не забирая в объятия смущённого фонарщика.

– Ну, ну, скромнее. Вот чего-чего, а к скромности тебя не приучили. В этом плане твой отец был лучше… ну, Маар с ним, давай рассказывай нормально, что ты хотел.

– Ну так вот, господин Гайер, как Вы могли заметить, моя дорогая Ева не выходит уже несколько дней из дома, и причина этого довольно проста. Помните, полгода назад я говорил Вам о том, что она снесла яйцо? Я ещё приглашал Вас на ужин по этому поводу, но Вы деликатно отказались, не помню из-за чего…

– Ближе к сути, Габби! – воскликнул старик с несвойственной ему нервозностью; видно было, что он был заинтересован ситуацией. – Память у меня плохая, ты это прекрасно знаешь.

– В общем, если верить её словам, в прошлую среду она начала чувствовать какие-то толчки изнутри яйца, и даже будто бы писк. Она очень этим обеспокоена, и, представьте себе, из-за такого настроения у неё даже…

– Габби, без подробностей, прошу тебя! В конце концов, мы вообще-то на улице, и нас могут услышать!

– Ладно-ладно, – захлёбывался словами Габриэль. – Говоря вообще вкратце: не сегодня-завтра ждём вылупления моего первенца. Я так счастлив, так счастлив…

– Хмм… – фонарщик задумался на пару мгновений, оглядывая своего собеседника от клюва до хвоста. – Ты ведь понимаешь, мой милый Габриэль, что птенец — это не только счастливые заботы и радости, но и большая ответственность и ещё большие обязанности? Если бы ты знал, сколько всего на первых порах натерпелась с тобой твоя мать…

– Я всё понимаю, мистер Гайер, не волнуйтесь об этом. – с воодушевлением продолжал Габриэль. – Не получив отцовской заботы сам, я наделю ею в полной мере уже своего ребёнка. Посудите сами: через три месяца я оканчиваю академию, поступаю на службу и начинаю получать стабильный доход, что позволит обеспечить нашу семейную жизнь. Если это будет мальчик, я очень хочу, чтобы он пошёл по моим стопам…

– А вы уже выбрали имя? – вдруг оживился старик.

– Конечно, господин Гайер. Если это будет мальчик, то назовём Адольфом, а если девочка, то Хельгой…

– Ну и ну, как я погляжу, у Вас всё распланировано. Могу только пожелать Вам счастья и поздравить с пополнением в семействе. Я, в свою очередь, надеюсь, что птенец ваш вырастет весь в тебя и твою мать, и я уверен, что он станет великим грифоном, который перевернёт этот мир…

– Я тоже очень на это надеюсь, мистер Гайер… Мы все на это надеемся…

Никто из них в этот момент даже и представить не мог, насколько точными и пророческими являются эти слова…

– Ну и ну, ты погляди! – воскликнул старик после минутного молчания, указывая в небо.

– Что такое? – в недоумении оглянулся студент.

– Как что? – фонарщик поднял голос, перья на его груди встали дыбом – Уже рассвело, а у меня пони не валялся! Ты только посмотри, – указал он на рядом стоящий столб. – Фонари стоят, светят и прожигают в пустую столь драгоценный керосин! Какие убытки! Это я с тобой заговорился, птенец.

– Простите, мистер Готлоб. – Габриэль снял фуражку и потупил глаза. – Говоря по правде, я и сам опаздываю. До свидания, мистер Гайер, хорошего вам дня! – сказал он и улетел, не дождавшись ответа.

– И тебе… – грустно проговорил старик, глядя ему в след. – Что за молодёжь пошла, никакого уважения к старшим. Ну-с, вы только поглядите на это! – он перевёл взгляд и сам себе указал на осколки фонаря, валявшиеся у него под лапами, и досадливо развёл когтями. – Ну, всё, в этот раз точно напишу заявление в полицию. Сил моих больше на это нет.

Готлаб собрал остатки осколков в мешочек, приклеил на столб записку о неисправности, зафиксировал в свою маленькую, обшитую кожей записную книжку номер фонаря, время обнаружения поломки и сумму ущерба, огляделся, вздохнул, и полетел дальше.

Солнце полностью поднялось над городом. День вошёл в свою полную силу.

Габриэль оставил позади своего старого друга-фонарщика глотать пыль, а вместе с ним и утренние переживания и заботы. Было бы лишним умолчать о том, что слова об опоздании были ложью с его стороны. На самом деле, никуда он не опаздывал, ведь на дворе стояло воскресенье, и занятий не было. Целый день был в его распоряжении, и Габриэль решил посвятить его прогулке по городу. Он возбуждённо ходил по улицам и каждому знакомому и не знакомому встречному рассказывал о счастье, которое Эйр даровала ему и его семье. Некоторые поздравляли его в ответ и принимали приглашение на званый вечер, некоторое тактично отнекивались, аргументируя отказ большим количеством сторонних дел, другие игнорировали его, считая за сумасшедшего. Видимо, они просто не могли понять всего восторга и радости, переполнявшего его.

Спустя около получаса беспамятных скитаний по улицам Габриэль, сам не зная, как, вышел к главной площади Гриффенхейма. Это был центр города, и не просто города, а столицы Империи, главного города для всех грифонов, и он воистину соответствовал своему званию. Огромное мощённое крепкой плиткой пространство являлось пересечением шести главных улиц города, три из которых, уходя вдаль, вместе с рекой делили полис на три сектора. Первая на запад от центра дорога ведёт в торговый сектор. Там располагаются всевозможные заграничные биржи, торговые компании, лавки, ряды, частные заведения. В детстве мать часто посылала маленького Габриэля туда за покупками, а чуть повзрослев, он и сам стал туда захаживать, только уже за дорогими винами из далёких стран.

На юг ведёт дорога в развитый промышленный центр: целыми днями там не стихает звук бойко работающих машин, прессов, автоматов и прочих инструментов тяжёлой индустрии. Там куются военная и промышленная славы империи. Габриэль редко бывал там, ведь считал то место грязным и вредным, но при этом уважал тех, кто там работал и понимал, что они переживают.

Если же пойти на восток, то можно попасть в жилой сектор: его украшают множество садов, парков; там сосредоточены практически все учебные и социальные заведения. Районы окраины жилого сектора считаются лучшими и самыми элитными для проживания на всём континенте. Многие грифоны отдали бы всё, чтобы туда попасть. Удивительно, что мать Габриэля смогла получить там дом, да ещё и с участком земли в придачу.

К северу от площади стояла самая большая гордость – Императорский Дворец. Построенный много веков назад, он знаменовал собой вершину грифоньего искусства, шпиль гения архитектурной мысли. Огромное многоэтажное здание, уходящее что ввысь, что вглубь, было видно практически из любой части города, являясь самым большим строением не то что в Гриффенхейме, а во всей Империи в целом. Обилие драгоценностей, украшений, золота привлекало взгляд и будоражило сознание. Огромнейшее количество комнат, приспособленных для всех нужд, превращало Дворец в небольшое поселение, обеспеченное всем, что требовалось для жизни его обитателям. Многофункциональные кухни, глубокие надёжные склады, обширные столовые и бальные залы, голос в которых отражается многократным эхом, жилые, гостиные комнаты, спальни, приёмные, кабинеты для обучения, комнаты для житья прислуги. Всё это было до такой степени богато и дорого украшено, что неподготовленный грифон мог потерять сознание. Дворец населяли, собственно, императорская семья, их ближайшие родственники, важные вельможи, генералы. Иногда случайные прохожие, забредшие на площадь, могли увидеть их в окнах или на балконах. Самые смелые из простогрифонов пытались даже что-то говорить, докричаться до императорских вельмож, но эти попытки были обречены на провал и никогда не приводили ни к каким продуктивным результатам, кроме ареста любознательных клювов.

Со всех сторон площадь ограничивалась рядами домов, в том числе правительственных министерств; многоэтажных, особо бронированных и охраняемых банков; древнейших храмов, богато украшенных колоннами и лепными украшениями, как бы кричащие о величии и важности веры; посольств зарубежных стран, выполненных в характерных стилях той или иной культуры; прочих важных заведений. По краям и вдоль всех дорог были расставлены новые, блестящие в лучах восходящего солнца болезненным для глаз отсветом, электрические фонари. Они гордо поднимали свои застеклённые шпили в небеса, знаменуя собой рывок научного прогресса в стране. Их установили здесь совсем недавно, год или два назад, по личному указу императора Гровера IV.

Сколько хватало памяти Габриэлю, на площади всегда было плотное движение: туда-сюда ходили, бегали, летали, брели грифоны, пони, и даже зебры, чейнджлинги и другие экзотические персонажи, не свойственные этим местам. К большому сожалению Габриэля, были здесь и нищие, ходящие вдоль дорог и просящие милостыню. Оствинд никогда не мог пройти мимо таких и всегда давал хоть что-то, даже если сам был в нужде, чем очень часто вызывал насмешки и минутное презрение друзей.

Сейчас же, в такой солнечный и радостный день Габриэль не замечал, или, скорее, делал вид, что не замечает всего этого. Он, окрылённый счастьем, бродил без памяти по площади, то останавливаясь у фонтана, рассматривая своё отражение и улыбаясь самому себе, то присаживаясь на лавку, оглядывая при этом всех мимоидущих прохожих.

Габриэль долго бродил взад-вперёд, бегая глазами от одной точке к другой, бессмысленно ища чего-то, чего не знал сам, и пробродил бы так долго, быть может, до вечера, если бы не вспомнил кое-чего. Он забыл поведать о своём счастье своему главному другу и приятелю, Александру Кемерскаю, которого он не видел с пятницы. Его образ настойчиво влез в его голову, не давая думать ни о чём другом, и Габриэль тут же стал размышлять, где бы мог пропадать этот заносчивый грифон. В конце концов, вариантов было немного: или дома, как обычно, отдыхая и ничего не делая, на реке, где он любил оставаться наедине с собой или с кем-то ещё, или же в баре, где он, скорее всего и был в такой прекрасный выходной день.

Для начала Габриэль решил проверить самые достоверные места, где мог бы находиться его друг, а поэтому полетел к его дому, старому поместью на окраине города, являвшимся вторым домом Кемерская после Виннина^*. Довольно быстро он пролетел знакомые с детства узкие улочки, облачённые в лёгкий утренний туман и видимые как в воспоминаниях и грёзах. Улица здесь, улица там и вот он поместья Кемерскаев. Конечно, с годами оно обветшало, но всё ещё на последнем издыхании выдавало признаки и напоминания прежнего богатства семейства. Чтобы остаться незаметным, Габриэль приземлился и аккуратно, через кустарники, проскользнул через забор. На самом деле, перелететь его в этой ситуации было проще, но Габриэль понимал, что это рискованно и опасно, так что Оствинд мигом откинул эту идею. Быстро перелезши забор, напевая под нос засевшую с утра в голове весёлую мелодию, он тихими и плавными шагами, как будто стараясь не разбудить кого-то, направился к заветной комнате, расположение которой он знал с детства. Вот оно, знакомое до боли окно, угловое второго этажа с южной стороны. На окне не было занавесок, а значит, Александр уже проснулся. Не найдя ничего лучше, Габриэль легонько подлетел, махая крыльями как можно плавнее и аккуратнее, и заглянул в окно. Свет едва проникал в пока покрытую мраком комнату, но это не мешало Оствинду разглядеть всё её убранство. Говоря правду, особо ничего и не изменилось с последнего визита Габриэля, разве что всё стало немного беспорядочнее и хаотичнее. Всё та же кровать, застеленная, видимо, слугой; рабочий стол, на котором валялись бумаги, письменные принадлежности, а также пара фотографий; шкафы, доверху набитые самой разнообразной литературой, дорогие ковры, настенный портрет отца, грозно смотрящий в сторону, музыкальные инструменты и всё остальное, маловажное, на чём Габриэль решил не заострять своё внимание. Самое главное, что в комнате не было самого виновника поисков – Кемерская. Разочарованный, Габриэль собрался уже отлетать и продолжить поиски в других местах, например, на реке, как вдруг он услышал знакомый голос снизу.

– Кто это там, дорогой Альдус? – спросил тревожный женский голос откуда-то из-за угла сада. Габриэль тут же прокрутил в голове худшие из возможных сценариев, пытаясь сразу найти из них выход, но мысли эти были прерваны вновь тем же голосом – Неужели вор?

Габриэль, чувствуя напряжение и страх неизвестности, растущий у него в груди, плавно оглянулся назад и, аккуратно встав на карниз, всё ещё оставляя крылья готовыми к бегству, стал ожидать неминуемого.

Из-за угла сада робко показалась группа грифонов, разного вида и одеяния. Среди них была и та самая грифина, что испугалась больше всех, увидев незнакомца на уровне второго этажа дома. Она уже было хотела отправить одного из слуг за полицией, но её быстро остановили. Это был Альдус Кемерскай, её муж, старый грифон, не отходящий от неё ни на шаг, облачённый в парадную форму и с моноклем на левом глазу. Идя впереди процессии, он сначала оглянул незваного гостя, потом снисходительно посмотрел на свою супругу и надменно сказал:

– Какие воры, любимая. – в его голосе слышалась пара ноток презрения. – Этого сорванца – Он бросил взор на Габриэля, так, что у того даже прижались крылья, и он аккуратно, стараясь не привлекать лишнего внимания, перелетел на землю. – Я узнаю за километр. Во-первых, доброе утро, «Мистер Оствинд». – Манера, с которой он это проговорил, немного обидела Габриэля, но он подавил в себе это негодование и, поздоровавшись в ответ, продолжил слушать. – Во-вторых, об этих твоих штуках я велю доложить твоей матери. Думается мне, она будет рада услышать о внеклассных похождениях своего сынка. А пока что, подойди сюда и ответь на вопрос: что ты забыл в такую раннюю пору у нас, к тому же в саду, к тому же у окна второго этажа?

Габриэль мягкой поступью подошёл ближе к барону, поздоровался ещё раз, неуклюже пожав лапу, и остановился в двух шагах от компании. Бегающими от волнения глазами он осматривал всех стоящих при себе лиц. Он понимал, что попал в не очень приятную ситуацию, и предугадывал, что всё это может закончиться не так уж и хорошо…

– Я… я на самом деле зашёл в гости, господин Альдус… – Промямлил он, стараясь не смотреть в лицо старику.

– Я надеюсь, птенец, что ты знаешь, что гостей обычно принимают через парадный ход, а не через сад, и тем более, гостям не принято вламываться к хозяевам в окна – Съязвил барон. Он ещё раз измерил взглядом своего собеседника, оглядел окно, в которое последний так усердно всматривался, и сразу всё понял.

– Если ты искал своего дружка, Габби, – Спокойно заговорил барон, чем вселил немного надежды на спасение Оствинду. – То тот прямо сейчас, скорее всего, занят тем же самым. С самого утра, наспех одевшись и даже не поздоровавшись с нами, он стремглав помчался к тебе, чтобы рассказать что-то важное. По правде говоря, я даже сам не до конца понял, что именно. Во всяком случае, его тут нет… – Барон достал из нагрудного кармана старинные латунные часы, открыл их щелчком когтя, пару секунд посмотрел в них и продолжил. – Уже часа как два точно.

– А, вот как… Простите, Вы не могли бы знать, куда бы он мог направиться, если бы не застал меня на месте? – Растерянно вопрошал Габриэль, прекрасно понимая, что этот диалог нужно прекращать как можно скорее, ведь каждая секунда на вес золота.

– Борей его знает, куда бы он пошёл. – Огрызнулся старик, но тут же спохватился своей чрезмерной грубости, пусть даже и в такой нестандартной ситуации. – У этих птенцов в голове ветры Эйр, а не мысли. Хотя, – Подумав, медленно и неуверенно проговорил он. – Я примерно догадываюсь, что Алекс может шляться по барам и другим увеселительным заведениям. Сколько бы я с ним не говорил, всё не впрок…

– Дорогой, мог бы ты быть вежливее… – Неожиданно вступила в разговор его жена, прекрасная грифина нежно-розового цвета, лет сорока. – Всё-таки, он наш гость… Может, вы зайдёте к нам, согреетесь, выпьете кофею?

– Простите, миссис Кемерскай – Смущённо обратился он к ней. – Я бы с радостью остался и провёл бы час-другой за разговором с вами, но мне нужно лететь. Я всё утро искал Алекса, и теперь, наконец, догадываюсь, где он может быть.

Тут Габриэль заспешил и, даже не дожидаясь ответа от собеседников, взлетел и в считанные секунды пропал из вида. – Хорошего вам дня! – Только и доносилось приглушённо издалека…

– Передай Алексу, что его ждёт серьёзный разговор, когда он вернётся, и… – Начал было говорить старый барон, но так и не закончил своё предложение, видя, что не успевает.

Габриэль улетел, оставив после себя взвешенное облако талого, почти ставшего водяным паром весеннего снега, смешанного с сухой, мёрзлой земляной пылью, что уже проявляется в некоторых местах. Процессия из гуляющих вновь осталась одна, и снова повисла тишина, что была до происшествия, и снова стали слышимы и различимы голоса многочисленных птиц, населявших сады зимой и уже вернувшихся с юга. Солнце, уже стремящееся к зениту, лениво просвечивало сквозь лёгкие облака и пока что сухие, всё ещё не отошедшие от зимнего сна ветки деревьев, произрастающих в саду. Где-то слышалось журчание ручья, пробивающего себе путь под снегом.

– И почему им не сидится на месте, дорогая Агата. – Устало спросил Альдус, когда понял, что тишина зависла такая, что если промолчать чуть больше, то нить была бы потеряна. – Вообще-то, я, как ты, наверное, помнишь, настаивал, чтоб Александр присутствовал на сегодняшнем обеде с бароном Шульце. Он очень хотел познакомить его со своей дочерью…

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 Следующая ⇒